65. Север с англичанами и без них

На Северном фронте, в отличие от Северо-Западного, отношения с англичанами сложились братские. С августа 18-го русские и иностранцы сражались тут плечом к плечу, и что такое большевизм, здешнее союзное командование знало не понаслышке. В Архангельском крае иностранное военное присутствие задержалось дольше, чем в других областях России. Причиной были все те же огромные запасы военных материалов в здешних портах, для охраны которых высадились союзные войска. Теперь эти запасы планировалось передать Колчаку. Правда, задуманное для этого ген. Айронсайдом наступление на Котлас – Вятку, как и другие попытки наступательных действий, успеха не имели. Непролазная распутица царила тут до конца лета, а немногочисленные железные и торные дороги были с обеих сторон перекрыты мощными укрепрайонами, прорыв которых лобовыми атаками стоил бы огромных потерь. Поэтому боевые действия продолжали носить позиционный характер.

В связи с окончанием мировой войны состав войск на севере менялся. С открытием навигации для замены обычных воинских частей стали прибывать части из британских добровольцев: в мирное время считалось уже недопустимым подвергать солдат риску без их согласия. В основном иностранцы сосредоточивались на тыловой, охранной службе. Но были и добровольцы, ярко проявившие себя в боях – например, австралийцы. Их отряд «коммандос» был сформирован из охотников на диких зверей. Отчаянно смелые и простые люди, они сошлись душа в душу с русскими партизанами-охотниками и близко приняли к сердцу их беды. Привычные к австралийским лесам и пустыням, быстро освоились с северными болотами и тайгой. Бросались в атаки с ножами в зубах, которыми владели лучше штыков. Один вид их ковбойских шляп наводил ужас на красноармейцев. Командир австралийцев, потерявший в боях обе ноги, был награжден Георгиевским оружием.

Русским властям на севере союзники оказывали подчеркнутое уважение. Так, парадом британских войск по случаю дня рождения короля командовал ген. Айронсайд, а принимал парад русский генерал-губернатор Миллер. Что касается небольшой Северной белой армии, то она была очень неоднородна. Лучшими солдатами здесь были… пленные красноармейцы. В условиях изматывающей позиционной войны красные войска жили впроголодь, а дисциплина поддерживалась свирепыми мерами, в том числе поркой. Исполосованные спины пленных, которые они охотно демонстрировали белым солдатам и жителям деревень, были лучшим средством антикоммунистической агитации. Кроме розог, применялись перевод на голодный паек, тяжелые принудительные работы, расстрелы. Известен случай, когда за отказ выполнить приказ о наступлении расстреляли целый красный полк Один из пленных комиссаров выразил уверенность в конечной победе советской власти, потому что она «сумеет силой заставить массы выполнить поставленные ею задачи, ибо для воздействия на несочувствующих она, как власть народная, располагает той роскошью в средствах, которую не могут себе позволить белые».

Когда вместо расправ и зверств, о которых рассказывала коммунистическая пропаганда, красноармейцы находили за линией фронта человеческое обращение, хороший паек и обмундирование, они становились лучшими служаками, а требования обычной воинской дисциплины казались им, по сравнению с комиссарскими порядками, раем земным. К тому же они сознавали, что их ждет, попади они обратно к «своим».

Хорошими бойцами были крестьяне-партизаны прифронтовых районов, особенно те, чьи деревни остались у красных. Они знали, что там творится, и сражались отчаянно. Но у партизан не все ладно было с дисциплиной. Они были привязаны к родным местам, не соглашаясь на переброску на другие участки фронта. Отличались они и жестокостью, действуя по принципу «око за око, зуб за зуб». А худшими солдатами были мобилизованные жители тыловых районов – богатых сел с собственными рыбными промыслами, развращенных сытой и привольной жизнью, а также городов – Архангельска, Холмогор, Онеги, где свила себе гнезда нелегальная большевистская и легальная эсеровская пропаганда. А пропаганда говорила, что слухи об ужасах, творящихся в Совдепии, – ложь и клевета. Что помощь союзников – вмешательство международного империализма во внутренние русские дела. Что в Европе занимается пожар мировой революции. Следовали призывы прекратить «братоубийственную бойню» (интересно, что односторонние, по другую сторону фронта большевики за подобные призывы расстреливали).

После того как в Москве меньшевики и эсеры в самоубийственном ослеплении заключили с коммунистами «перемирие», решив объединить силы против «контрреволюционных белых генералов», их организации на местах тоже повели линию своих руководящих органов. Утверждалось даже, что «в центре России партии социалистов объединились и создали один центральный комитет», что «войскам Учредительного Собрания дан приказ не вступать в бой с большевиками». Эсеровские позиции в среде северного крестьянства были сильны. В результате пропаганда всех партий – и социалистов, и коммунистов – дудела в одну дуду. Пропаганда и была главным большевистским оружием в позиционной войне. Были разработаны даже инструкции со строгой схемой таких боевых действий. Сначала разложение частей. Потом образование в них нелегальных коммунистических ячеек Ячейкам предписывалась образцовая служба, строжайшее чинопочитание, рекомендовалось выбиваться в лучшие, в фельдфебели, унтер-офицеры, приобретая наибольшее влияние на солдат и доверие командиров. Затем следовало установление связи с красными. Когда выступление считалось подготовленным, заговорщики получали от неприятеля детальный план открытия фронта во взаимодействии с наступлением большевиков.

Кое в чем легкомысленно наломало дров английское командование. С момента захвата власти белыми в тюрьмах Архангельска копились коммунисты. Здесь же не было чекистских порядков, чтобы всех арестованных пускать «в расход». Здесь действовало российское законодательство – следствие, судопроизводство. Кстати, на Севере применялись самые мягкие из русских законов – Временного правительства. Смертная казнь – только на фронте за тягчайшие воинские преступления. Естественно, судебно-следственные органы в таких условиях не справлялись (ни о каких процессуальных «упрощениях» права и речи не было, все – строго по закону!) Тюрьмы переполнялись. В них появился тиф, что вызвало резкую критику правительства со стороны социалистов. Впрочем, ревизия международного Красного Креста установила, что заявления об эпидемии и «свирепствующем» тифе преувеличены.

Ген. Айронсайд, введенный в заблуждение отличной службой пленных красноармейцев, решил по-простому, по-военному ликвидировать эту проблему и, прихватив прокурора, лично поехал по тюрьмам набирать добровольцев. Все «раскаявшиеся в заблуждениях» тут же освобождались, и из них сформировали Дайеровский батальон (названный в честь геройски погибшего на севере английского капитана Дайера). При этом британцы совершенно не учли, что в тюрьмах сидели не рядовые красноармейцы, а коммунисты и агитаторы. Например, знаменосцем стал бывший уездный комиссар. Добровольцам дали усиленный «английский» паек, превосходивший русский, назначили командование из британских и русских офицеров…

В результате всех этих факторов по фронту одно за другим покатились восстания. Сначала на Пинеге, в 8-м Северном полку. Перебили часть командиров, несколько офицеров подорвались гранатами, чтобы не попасть в руки красных. Восстание было подавлено местными крестьянами-партизанами, с большой жестокостью принявшимися истреблять изменников. В Двинском укрепрайоне взбунтовался батальон 3-го Северного полка. Перебил офицеров и попытался захватить артиллерию. Сотня человек, оставшихся верными долгу, отбила атаки и отступила, протащив на руках без дорог 70 км свои четыре пушки. Потом оказалось, что в батальон попали большевики, специально засланные в плен, чтобы в числе других пленных попасть на белый фронт. В июле, опять в Двинском районе, восстал Дайеровский батальон. Уничтожил свой штаб из английских и русских офицеров, напал на штаб укрепрайона, но был отбит пулеметной командой. Дайеровцев разбили оставшиеся здоровыми подразделения 3-го полка. Большинство сбежали через фронт. Кто попался, разъяренные англичане перестреляли на месте, без всякого «судопроизводства».

Вслед за этим восстал 5-й Северный полк на Онеге. Часть офицеров утащили к красным, 12 человек покончили с собой. Одновременно большевистская дивизия Уборевича перешла в наступление, захватив г. Онегу и его окрестности. Были попытки восстаний в 6-м и 7-м Северных полках, но их вовремя пресекли. В 6-м это произошло в последний момент. Изменившую роту, готовившуюся открыть фронт, взяли под арест и заменили надежными войсками. Густые колонны красных, вышедшие ночью к установленному месту с криками: «Товарищи, не стреляйте, свои!» – были встречены шквальным артиллерийско-пулеметным огнем и понесли огромные потери.

Эти инциденты серьезно отразились на настроениях английского командования. Айронсайд из чрезмерного оптимизма впал в пессимизм. Британская пресса склоняла его вдоль и поперек. Его обвиняли в гибели английских офицеров из-за дайеровского эксперимента, обвиняли во введении в заблуждение английской общественности относительно настроений русского народа и русской армии. О здешней жизни писали на родину и солдаты экспедиционного корпуса. Сообщали, что население сильно заражено большевизмом и относится к иностранцам враждебно. (Оно и понятно – ведь эта зараза гуляла как раз по тыловым районам, которые прикрывало большинство британских солдат.) А письма военнослужащих попали в руки рабочей партии. Последовал запрос в британском парламенте кого, собственно, поддерживает в России английская армия и не пора ли вернуть ее домой?

Да и основная цель пребывания здесь союзников исчезла. Армия Колчака, которой предполагалось передать архангельско-мурманские запасы вооружений и имущества, уже откатывалась далеко на восток План какого-либо соединения с ним становился неосуществимым. И было принято решение об уходе союзников с Севера. В это же время тут сменился главнокомандующий русской белой армии. Ген. Марушевский, человек порыва, вначале энергично взявшийся за реорганизацию войск, все больше терял уверенность и устранялся от дел. В практической работе его все чаще подменял генерал-губернатор Архангельска Евгений Карлович Миллер. Восстания в войсках, которые Марушевский считал надежными, неуверенность из-за предстоящего ухода союзников окончательно подорвали дееспособность Марушевского, и он ушел со своего поста. Главнокомандующим стал Миллер.

В июле в Архангельск прибыл видный британский полководец фельдмаршал Роулинсон, победитель Германии в последнем сражении на Сомме. Он приехал в качестве «специалиста по эвакуации», имея опыт вывода войск после неудачного десанта на Дарданеллы. Успешно прошла последняя совместная с англичанами Двинская наступательная операция. При их активной поддержке 3-й Северный полк одержал победу, взяв в плен полк красных вместе со штабом бригады. А дальше союзники собрались уезжать. В отличие от одесских французов, готовились основательно. Для обеспечения эвакуации прибыли лучшие войска из шотландских стрелков, много кораблей, боевых и транспортных. Кроме того, опять же в отличие от Одессы, русских соратников отнюдь не бросали на произвол судьбы. Считая, что оставаться в Архангельске было бы для 20-тысячной Северной армии авантюрой, английское командование предложило эвакуировать ее на любой другой фронт – к Юденичу или Деникину. Предлагали эвакуировать и мирных жителей, не желающих оставаться под большевиками, обещая взять не менее 10 тыс. чел. Колчак, запрошенный об этом радиограммой, оставил решение вопроса на усмотрение Миллера.

12.08 было созвано совещание русских начальников для обсуждения сложившейся ситуации. Доводов в пользу эвакуации было множество. В случае военной неудачи армия обрекалась на катастрофу. Отступать было некуда. По окончании навигации море замерзало. Даже ледоколы пробивались по неделе, а то и по две через торосы, скапливающиеся в узком горле Белого моря. У русского флота не было угля. Англия его поставить не могла, сама испытывая в нем недостаток Британские портовые профсоюзы бдительно следили, чтобы уголь не отгружался на «контрреволюционные» нужды. Доходило до того, что русские ледоколы, пришедшие в Англию для ремонта, снарядили и выпустили только по фиктивным документам – якобы они направляются во Францию. Команды кораблей были заражены большевизмом и ненадежны. А отступление сухим путем в сторону Мурманска в здешних природных условиях представлялось нереальным.

Почти все командиры полков были за эвакуацию с англичанами. Опасались необеспеченности тыла – до сих пор у Северной армии не было даже собственных тыловых органов, всем снабжением ведали союзники. Наконец, после недавней цепи восстаний возникали сомнения в надежности войск. Никто не мог ручаться за своих подчиненных. Предлагался и довольно перспективный компромиссный вариант. Не оставляя целиком Северной области, попросить англичан «подбросить» до Мурманска. Отобрать туда на добровольных началах надежную часть армии. Забрать все плавсредства и лояльную, не зараженную коммунизмом часть населения, предоставив тем, кто симпатизирует красным, попробовать их власть на себе. А дальше воспользоваться богатыми мурманскими складами и действовать на Петрозаводск, помогая Юденичу в операциях против Петрограда. В случае неудачи рядом были Финляндия и Норвегия, в тылу – незамерзающее море.

Штаб главнокомандующего предлагал остаться. Сыграл свою роль успех только что завершившейся Двинской операции. Приводились доводы, что оставление Архангельска разорвет кольцо белых фронтов вокруг Совдепии, вызовет неблагоприятный для Белого Движения политический резонанс. Успех, который наверняка раздули бы большевики, мог сказаться на настроениях солдат других армий, жителей центральных губерний. Да и оставление красным инертного, не верящего в их зверства населения представлялось негуманной мерой. Англичане уговаривали эвакуироваться. Выражали готовность перевезти и в Мурманск, если русским так будет угодно. Тем не менее, было принято решение остаться и сражаться одним.

Нельзя забывать, что это было время максимальных успехов на белых фронтах. Наступал Деникин, готовился к наступлению Юденич, еще наносил контрудары Колчак. Казалось, еще немного, еще чуть-чуть… И в тылу под влиянием этих побед тоже возникла волна энтузиазма. «Нейтральная» часть населения склонялась к белым, вызывая иллюзию активной поддержки. Миллер сказал, что «не знает в военной истории ни одного случая, чтобы главнокомандующий без натиска неприятеля, имея налицо успех на фронте и поддержку населения в тылу, оставил без боя фронт».

Принять ответственность за такое решение он не мог. Один из представителей английского командования говорил, что «вашему главнокомандующему надо было иметь гораздо больше мужества, чтобы уйти из Архангельска, чем остаться в нем». Вместо эвакуации было намечено общее наступление.

Подготовка союзников к уходу в разных слоях общества отозвалась по-разному. Активизировались левые силы. Было созвано земско-городское совещание, подвергшее резкой критике правительство. Результатом стала реконструкция власти. Правительство значительно полевело, вобрав в себя изрядную часть эсеров. Хотя совещание подняло дух населения воззваниями к обороне против коммунистов, оно тут же принялось вмешиваться в деятельность властей проектами «демократизации». В частности, требовали полной амнистии осужденных за большевизм. От этого требования судебное ведомство отбилось, указав, что по закону амнистия – прерогатива верховной власти, т. е. правительства Колчака. Но вместо этого Северное правительство начало кампанию по «персональному помилованию», выпуская одного за другим заключенных. Возмутились солдаты на фронте – зачем проливать кровь в борьбе с большевиками, если в тылу их выпускают на свободу? Недовольными «половинчатым решением» остались и левые. Профсоюзы устроили в Архангельске всеобщую политическую забастовку рабочих под лозунгами амнистии, отмены смертной казни на фронте, прекращения гражданской войны. Забастовка случилась 1.09, в день начала наступления, так что на фронт не были вовремя отправлены баржи со снарядами.

Эсеровская газета «Возрождение Севера» вовсю ругала Колчака – «теперь всякий проходимец пытается захватить власть путем обещания доставить голодному народу хлеб», офицеров, которые «позволили себе в пьяном виде свергнуть Директорию». Вдохновителями волнений были не только большевики, но и их противники. Заграничная группа Керенского и свергнутой сибирской Директории прислала в Архангельск эмиссаров с директивами своим сторонникам: что, мол, дни советской власти сочтены, поэтому «демократия» должна немедленно приступить к захвату власти в белых областях, иначе эта власть так и останется у «буржуазии, кадет и белогвардейского офицерства».

Наконец произошло восстание в каторжной тюрьме на острове Мудьюг. Заключенные перебили конвойных, пытались захватить оружие, но 7 стражников охладили их пыл пулеметным огнем. 52 арестанта сбежали. Почти всех поймали крестьяне. Судили, 11 зачинщиков расстреляли. Причем выяснилось, что среди зачинщиков оказались именно те лица, о которых ходатайствовало земско-городское совещание, ручаясь за их невиновность и лояльность. Это отрезвило многих сторонников «демократизации». Кампания по помилованию прекратилась. Да и Миллер круто взялся наводить порядок, используя вполне законное право главнокомандующего – высылку неблагонадежных элементов из прифронтовой зоны. Стачечный комитет, организовавший забастовку, арестовал и выслал на Печору. Еще 1200 человек – 800 осужденных и 400 в административном порядке – отправил на полуостров Иоканга, недалеко от Мурманска. Эти меры оздоровили обстановку и утихомирили горячие головы. В Архангельске было создано ополчение в 2 тыс. чел. из непризывных лиц для охранной службы и поддержания порядка вместо английских патрулей.

Между тем британцы вывешивали красочные объявления об отправке каждого парохода, призывая всех желающих поторопиться с отъездом. Но уезжали немногие – те, у кого были средства, возможность устроиться за границей, какие-то связи или родственники в Прибалтике, на юге, в Закавказье. Большинство оставалось ждать своей судьбы в Архангельске. Русская армия оставалась на фронте, но было предложено уехать по желанию всем солдатам и офицерам, принадлежащим к «самоопределившимся» нациям – полякам, прибалтам, грузинам и др., а также добровольцам, состоявшим на службе в смешанных славяно-британских легионах – им предоставлялся выбор: подчиниться решению русского командования или уехать с британской армией, в подчинении которой они числились. Кто-то остался, кто-то нет. С отводом иностранных войск на эвакуацию началось уничтожение огромного количества имущества. Сжигались аэропланы, топились в реке автомобили, боеприпасы, обмундирование, консервы. На недоуменные вопросы британское командование ответило, что Северная армия уже с избытком получила снабжение для ее состава, а излишки ликвидируются, чтобы не попали к большевикам, поскольку англичане не верят, что белые удержатся без них.

Производилось это среди бела дня, на глазах многочисленных зрителей, оставляя похоронное впечатление. Возможно, прилюдная ликвидация имущества была последней мерой, которой англичане пытались подтолкнуть белое командование и колеблющихся жителей к эвакуации. В ночь на 27 сентября последние иностранные корабли отчалили из Архангельска, оставив о своем годичном пребывании здесь куда более приятные воспоминания, чем французская оккупация Юга. Отходу последних кораблей предшествовала довольно серьезная паника среди гражданского населения и в армейских тылах. Опасались большевистского восстания, попыток переворота. Но ничего не случилось. Нигде порядок не был нарушен. Через 2 недели Миллер отменил объявленное на случай беспорядков осадное положение.

А на фронте вообще дела пошли неожиданно блестяще. 1 сентября началось наступление на всех участках, и везде была одержана решительная победа. Войска всех районов соревновались друг с другом в успехах. «Волчья сотня» – 60 офицеров и 100 солдат-добровольцев – снова отбила у большевиков г. Онегу с окрестностями. Заметное продвижение было и на других направлениях. Северная армия взяла 8 тыс. пленных – чуть ли не половину собственной численности. Такой победы здешний фронт еще не видел со времени своего создания. Было много причин, определивших этот успех. Во-первых, красные не ждали сильного удара в момент эвакуации союзников. Предполагали, наоборот, ослабление боеспособности противника и уход в глухую оборону. Во-вторых, белогвардейцы были воодушевлены победами на других фронтах. В-третьих, их поддержали крестьяне, только что собравшие урожай и не желавшие отдавать его продотрядам. А в-четвертых, дала совершенно неожиданные плоды усиленная большевистская пропаганда о «хищничестве» и «корыстных целях иностранных капиталистов». Многие солдаты заявляли: «Для англичан мы не желали захватывать землю, а для себя будем».