Она уже забыла, каково это, когда руки связаны. Точно вновь вернулись те часы, когда ее везли из-под Компьена в Мариньи переброшенной через лошадь.

— Я хочу оградить вас от новой попытки самоубийства, только и всего, — объяснил Жан Люксембургский этот поступок.

— Самоубийство — смертный грех! — сопротивлялась Жанна. — Никогда бы я не осмелилась разгневать моего Господа! Я только хотела… убежать.

Лицо графа Люксембургского, изуродованное шрамами, было непроницаемо.

— Тем более, Жанна. Этого я никак не могу допустить. Вы — дорогой приз.

…В телеге, под осенним небом Пикардии, Жанна вспоминала лица двух женщин, неожиданно возникших в ее жизни. Они по-христиански отнеслись к пленнице и так же быстро расстались с ней по воле их властелина. Вспоминала прощание. Супруга Жана Люксембургского сдерживала слезы, стоя у ворот, юная герцогиня рыдала навзрыд, закрыв лицо руками. Вот для кого купля-продажа подруги оказалась истинным горем! «Покорно прими все, что выпадет на твою долю, и не ропщи…» — глядя в небо, твердила Жанна одну, единственную фразу, однажды услышанную под Мелёном в крепостном рву.

Пока Жанну везли по тщательно выбранному маршруту, под Компьеном для бургундцев и англичан начался Судный день.

Филипп Бургундский отбыл в Нидерланды — ему предстояло бороться за наследство, главнокомандующим герцог назначил Жана Люксембургского, вернувшегося после удачной сделки к своим полкам. Но выдохлись не только осажденные в Компьене, но и осаждающие — каждый день от артиллерийского обстрела погибали те, кто жаждал смерти городу.

Тем временем войско маршала де Буссака вошло в те земли, что были заняты противником.

Опыт заставил французов поумнеть. Под крепостью Вербери, на Уазе, что стояла юго-западнее Компьена, лицом к лицу оказались два войска — Карла Валуа и англо-бургундской коалиции. Но на этот раз французы, почти все — конники, готовые для быстрой атаки, не подходили близко. Они стали на полтора полета стрелы лучников Хандингтона, которых было около семисот человек. Войско англичан и бургундцев, по обычаю спешившееся, ожидало атаки. Расчет был простой — английские лучники смертоносным огнем сломят атаку рыцарской конницы, а бургундцы добьют противника в пешем строю. Но бой не начинался. Англо-бургундцы не знали, что сейчас, сделав большой обход со стороны Шуази, к воротам Шапель, напротив которых не было бастилий осаждающих, под конвоем ста человек в Компьен устремился обоз с продовольствием! А недалеко от Пьерфонских ворот, напротив которых бургундцы выстроили мощную бастилию, названную «Большой», и угрожали означенным воротам днем и ночью, в густом лесу затаился отряд Потона де Ксентрая числом в триста бойцов — в случае нападения на обоз они должны были внезапной атакой отбросить охотников за провизией.

Два войска — французов и англо-бургундцев — небольшими отрядами выходили вперед. Они обстреливали друг друга из луков и арбалетов и даже скрещивали мечи, но в большое сражение эти стычки не перерастали. Тем временем жители Компьена, измученные долгой осадой, узнали, что к ним идет обоз с продовольствием — это придало им силы, и городское ополчение, открыв Пьерфонские ворота, вооружившись осадными лестницами, напало на Большую бастилию. Первый штурм был отбит, но ополчение, в числе которых были и женщины, не желая отчаиваться, совершили второй штурм.

— Мы должны помочь им! — получив известие от гонца, сказал Потон де Ксентрай.

К тому времени обоз достиг ворот Шапель, а бургундцам было не до вылазок из Большой бастилии — их судьба сама висела на волоске!

И тогда к городскому ополчению Компьена присоединились отборные бойцы Ксентрая, находившиеся в лесу. Такого поворота дела бургундцы не ожидали! Штурм был беспощадным — одной мощной волной накрыл он бастилию перед Пьерфонскими воротами.

…В те самые часы Жан Люксембургский стоял во главе бургундского войска под Вербери, томительно ожидая битвы. Тогда к нему стрелой и примчался гонец:

— Монсеньор! — сходу выкрикнул он. — Большая бастилия атакована! Первый штурм отбит, но французы идут на новый штурм! Нам не хватит сил выстоять, у нас мало людей. Дайте подкрепление, монсеньор!

Жан Люксембургский хмуро окинул взглядом единственного глаза конные ряды французов, плотно стоявших впереди, готовых в любой момент сорваться в галоп. Обернулся на свои войска… Как быстро они поменялись местами с французами, — подумал он. — Кто бы мог ожидать!

Тогда граф Люксембург и совершил роковую ошибку — он отказал посланцу осажденной бастилии, тем самым подписав ей смертный приговор. Принимая это решения, он смутно догадывался, что наступают перемены, и не в его пользу. Но он не знал, что именно его осторожность станет началом изгнания бургундцев из-под Компьена. Не ведал, что уже через час волна французского ополчения сметет противника, из последних сил оборонявшегося в Большой бастилии. Многие знатные бургундские рыцари погибнут в этом бою, остальные — будут взяты в плен.

Гнев графа Люксембурга в этот день будет граничить с бессильной яростью. Узнав, что Большая бастилия пала, маршал де Буссак повернет свою армию и, как ни в чем не бывало, направит ее в Компьен. На глазах у Жана Люксембургского почти четыре тысячи конных воинов войдут в город. Командуя по преимуществу пешим войском, рассчитывавшим на оборону и победу в обороне по всем правилам английской тактики, граф не отважится преследовать противника.

Поздним вечером того же дня, окрыленные победой, французы атаковали форт ворот моста, но потерпели неудачу. Часть англичан, вернувшихся из-под Вербери в Ла Венет, наблюдавших за вошедшей в Компьен свежей армией французов, ночью дезертировала.

Утром граф Люксембург переправил свои войска через Уазу, пытаясь реабилитироваться — он хотел вызвать французов на сражение, но те во второй раз «не заметили» его. Зато компьенцы беспощадно расстреливали крепость моста на той стороне реки, вынуждая англичан и бургундцев покинуть ее.

— Удерживать дальше наши позиции бесполезно, — на военном совете в Пон-Левеке сказал лорд Хандингтон. — Надо отходить.

Жан Люксембургский был сер лицом — давно он не терпел такого краха. Разве что удар секиры Потона Ксентрая, разрубивший его лицо, лишивший глаза, был сравним с этим поражением. Но тогда был сражен только он сам, а теперь за ним стояли тысячи солдат, вся Бургундия, силы коалиции. Как он жаждал отмщения! И какой тщетной была его жажда…

Ночью англо-бургундцы покинули и подожгли крепость моста и спешно двинулись в Пон-Левек.

Но французы не стали дожидаться, пока противник отойдет, собрав свои пожитки. Без большого труда они развивали преимущество, отвоевывая крепость за крепостью, мост за мостом.

И вскоре бургундцы и англичане побежали, оставляя в своих лагерях крупные бомбарды, кулеврины и другую артиллерию, которую увезти с собой уже не было никакой возможности.

Все досталось наступающим французам.

Военные успехи бургундцев и англичан под Компьеном улетучивались, как улетучивается утренний туман над озером с восходом солнца…

Если бы Жанна, которую везли по северным дорогам Франции, знала об этом, счастье коснулось бы ее, даже пленной, связанной по рукам и ногам. Видеть освобожденный Компьен — было ее заветной мечтой!

Ее везли осторожно — через северные города Франции, куда бы не смог пробиться быстрый отряд одного из ее капитанов.

Боревуар — Камбре — Аррас — Дуллан — Сен-Ринье — Абвиль — Ле-Кротуа. В последнем из названных городов 20 декабря англичане выплатили бургундской партии сумму в 10 000 турнейских ливров. В тот же день, во время прилива, Жанна покинула Ле-Кротуа. Ее перевезли в лодке через эстуарий, в который впадала Сомма. Далее был городок Сен-Валери и долгий путь вдоль побережья. Ее везли по дороге, недосягаемой для самого бойкого и летучего отряда французов. Не отрываясь, Жанна смотрела в сторону Ла-Манша — за проливом была Англия, вотчина ее врагов, сотни лет подряд посягавших на ее любимую Францию. Первый раз она была так близка к этой земле…

Следуя побережьем, они достигли Дьеппа, а затем резко повернули на юг.

В субботу 23 декабря 1430 года, накануне Рождества, Жанну привезли в Руан, столицу Нормандии, в неприступный замок Буврёй, когда-то построенный французским королем Филиппом Августом, а нынче ставший резиденцией графа Уорвика, правой руки лорда Джона Бедфорда.

…Когда она подъезжала к Буврёю, семь башен на фоне зимнего нормандского неба показались ей преддверием ада. Как она думала, так и случилось. Сырые каменные лестницы, хмурая стража. Злорадство на лицах победителей.

Ее ввели в камеру, состоявшую из двух комнат, соединенных коридором. В дальней в середине стояла клетка. Клетка! В углу ее — кровать. И все же — клетка! Точно она была зверем!

Она — Дева Франции.

Офицер открыл дверцу, и ее втолкнули внутрь, но она бросилась назад, вцепилась связанными руками в горло солдату и едва не придушила его, но ее оторвали от тюремщика, сломали, повалили на пол. «Мерзавцы! Мерзавцы! — повторяла она. — Подлые трусы, вы не имеете права!» Несколько пар мужских рук подняли ее и поставили у прутьев, как она ни пыталась вырваться, и кто-то сзади стал стягивать ее руки и ноги, приковывая ее к прутьям.

Жанна оказалась распятой.

— Так оно будет спокойнее, — сказал офицер.

— Долго вы ждали, чтобы так поступить со мной! — бросила Жанна офицеру, когда он и солдаты собрались уходить.

— Мы ждали терпеливо, — усмехнулся офицер. — И мы победили. Когда ты одумаешься и дашь слово вести себя спокойно, мы смягчим наказание.

— Будьте вы прокляты! — вырвалось у нее.

Дверь в камеру захлопнулась. Англичане ушли. «Проклятые годоны! — остервенело кричала она. — Свиньи! Чертово отродье!» Она бранилась долго — ругательства рвались из нее наружу. Долгие дни молчания вырывались из нее, наполненные страхом, яростью и отчаянием. Но, кроме стен, слушателей не было.

В который раз Жанна рванулась — но двигаться она не могла. Это было истязанием — грубым и утонченным одновременно. С ней поступали не так, как поступают с пленным командиром, с ней обошлись как с непокорной рабыней.

Затихнув, она вновь вспомнила долгую дорогу сюда — в Руан. Она дала себе слово вынести ее с той же твердостью духа, с какой она собиралась на битву. Кричать бесполезно. Так она заставит только ликовать своих врагов. И праздновать победу.

Теперь она уже не сомневалась — семь башен Буврёйского замка были преддверием ада…

Близким огнем уже обожгло ее лицо.