4. Позавчера
В два часа ночи я оказался в койке — своей. Я уговорил Стива разделить пополам счет на тридцать один доллар, хотя Кей прошептала мне: «Пусть заплатит — он из богатеньких!» Мы проводили девочек домой, а потом я подбросил Стива на Шестьдесят пятую и проехался на такси к себе в Гарлем, как важный дядя.
В шесть гром будильника вырвал меня из глубокого сна. Быстренько надев старенькие штаны и свитерок, я помчался к дому Томаса и едва успел — в семь тридцать он вышел из подъезда. Я отправился за ним на Тридцать третью — там он зашел в ресторанчик позавтракать, а в восемь двадцать одну, весело насвистывая, вошел в здание своей грузовой компании.
Я вернулся домой, и мне посчастливилось найти место для парковки. Я выпил стакан молока, прихватил свежий номер «Джет», который Олли принес накануне, завалился читать в кровать и очень скоро уснул.
Я проснулся во втором часу дня и только под душем окончательно стряхнул с себя остатки сна и почувствовал голод. Когда я одевался, позвонила Сивилла. Я и забыл, что у нее сегодня выходной. Она понесла какую-то чушь насчет того, чтобы я отвез ее в салон красоты на Сто двадцать шестую улицу — ей надо было слегка подсветлить волосы, и в конце выложила то, ради чего она и позвонила, — не решил ли я все-таки устроиться на почту? Я ответил, что у меня еще есть время подумать и что сейчас мои мозги заняты только едой. Она сказала, что как раз готовит обед. Я поехал к ней, решив ни слова не говорить о приключениях вчерашней ночи.
Сивилла выглядела отдохнувшей и как-то по-особенному хорошенькой, даже оживленной. Ее губы были накрашены ярко-красной помадой. Мне захотелось ее поцеловать, но потом я передумал. Меня раздражало, что все ее разговоры крутились вокруг моего превращения в почтальона. Но у меня было очень хорошее настроение, и я не имел никакого намерения опять вступать с ней в пререкания. После того, как я отвез ее на Сто двадцать шестую, у меня оставалось еще два свободных часа, и я подумал, не сходить ли мне в бассейн поплавать, но потом решил немножко поработать на Теда Бейли.
В своем письме он сообщил, что миссис Джеймс было пятьдесят два года, что она работала в больнице и ее последним местожительством были дешевенькие меблирашки на Сто тридцать первой улице. Рядом с дверным звонком этого дряхлого строения я увидел присобаченную бумажку с написанными карандашом инструкциями: один звонок Флэттсу, два — Адамсу, а Стюарт — наверное, занимавший апартаменты на верхнем этаже, — удостаивался целой серенады из десяти звонков. Никаких Джеймсов тут не было и в помине, конечно, однако бумажка настолько выцвела, что некоторые фамилии стали нечитабельными.
Я спустился в полуподвал и позвонил в дверь. Мне открыла девчонка лет пятнадцати с огненно-красными губами, в узеньких джинсиках, клубном свитере и мужской рубашке, которая не могла скрыть ее торчащих грудок. Лениво жуя резинку, она всем своим видом давала понять, что прекрасно сознает все достоинства своей расцветающей фигуры и смазливого личика: мол, никому бы в голову не пришло отрицать, что она самое миленькое создание, обитающее в этом глухом закоулке мира. Я подумал, что миссис Джеймс вовсе не переехала, а просто попросила свою домохозяйку дать магазинному клерку от ворот поворот. Она, может быть, и поменяла не одну работу, но человек с холодильником-электроплитой так просто не сможет скакать из одной квартиры в другую.
Когда я спросил миссис Джеймс, девчонка продемонстрировала мне свое умение выдувать резиновый шарик и спросила:
— Вы кто?
— Ее знакомый, оказался тут проездом.
— А, знакомый… Так она месяц назад съехала.
— И не знаешь, куда? У меня мало времени, а я бы хотел ее повидать.
Она передернула плечами, и мы оба бросили взгляд на пляшущие холмики под ее рубашкой.
— He-а. Кажись, куда-то на Лонг-Айленд.
Врать она не умела.
— Жаль. Я ей деньги привез. Позвонил ей в больницу, да мне сказали, что она уволилась. А теперь, выходит, и переводом послать нельзя. Ну ладно, может, как-нибудь встретимся.
Мисс Смазливая Чернушка одарила меня натренированным взглядом из-под длинных ресниц.
— Откуда, говоришь, приехал, деловой?
— Из Чикаго. Там у нее двоюродная сестра.
— Ну так… — Яркие глаза оценивающе шмыгнули по мне, после чего она решила, что моя одежда пахнет бабками. — Скажу тебе по секрету, она тут живет. Пять звонков. Но она вернется не раньше четырех. Она накручивает какую-то кредитную компанию, вот я и соврала, что ее нет. Либо зайди еще раз, либо вечером позвони ей в больницу «Бульвар» — это в Бронксе. Она там трудится с прошлой недели.
— Спасибо тебе. Да, я смотрю, в ваших местах выращивают такие сладенькие фрукты!
Она с видимым удовольствием выдула резиновый шарик изо рта и щелкнула им.
— Это точно, да только бананов тут нет. Это же Большое Яблоко, деловой! — и с размаху захлопнула дверь. Ох уж эти дети — все на публику!
Я поехал по Сто двадцать пятой, нашел место для стоянки, бросил десятицентовик в счетчик. Сто двадцать пятая смахивает на главную улицу провинциального городка: стоит тут немного поошиваться — и обязательно заметишь знакомое лицо. Я еще не успел раскурить свою трубку, как к моему «ягуару» подскочили два хмыря.
— Туи! Как делишки?
— Да вот, сижу, курю, — ответил я, обменявшись с ними рукопожатиями и недоумевая, кто бы это такие были. Скоро выяснилось, что мы вместе служили. Я вылез из машины, повел их в ресторан и купил по паре пива. Мы немного поговорили о волшебной стране наших грез — старом добром времени армейской службы. После второй кружки я их оставил и, отправившись на Сто тридцать первую улицу, пять раз нажал на кнопку звонка.
Через мгновение дверь мне открыла невысокая, но энергичная женщина темно-коричневого цвета. У нее было старое лицо и усталые руки, однако глаза еще светились юным задором, и говорила она взахлеб, точно девушка. Когда я спросил: «Вы миссис Джеймс?» — она затараторила:
— А вы, должно быть, тот самый парень из Чикаго — Эстер мне сказала, что вы приходили — приятель моей кузины Джейн? Как там она? Все собираюсь ей написать, да… Ах, извините, проходите в дом.
Узкий коридорчик давно требовал окраски, на ведущей вверх лестнице лежал истоптанный коврик — словом, форменная мышеловка. Похоже, кроме нас тут никого не было, и я сказал:
— Я незнаком с вашей кузиной, миссис Джеймс, — и показал свое удостоверение. — Неуплата кредита за кухонный комбайн все равно что кража.
В мгновение ока она, казалось, сразу постарела и припала к стене — точно я ударил ее в живот. Ее лицо приобрело болезненно-коричневый цвет, в глазах вспыхнула ярость, но, сразу же взяв себя в руки, она уже клокотала от ненависти:
— Ах ты, проклятый жополиз! Белые из Манхэттена всегда сумеют сделать из нас козлов отпущения! Я никогда…
— Хватит! — оборвал я ее. Мы оба говорили приглушенными голосами, она почти шипела.
— Это еще почему? — Она устремила ко мне свое узкое лицо. — Почему я должна молчать? Ты что, ударишь меня? Ну попробуй! Я стану последней негритянкой, до которой ты дотронешься!
— Миссис Джеймс, успокойтесь. Я только выполняю свою работу. Перестаньте молоть вздор про белых из Манхэттена и не надо мне угрожать. Если бы вы держали магазин и кто-то из ваших покупателей попытался вас надуть, вы бы первая подняли вой. Послушайте меня, вы приличная работящая женщина, и я знаю, вам бы и в голову не пришла мысль кого-то обокрасть, но…
— Обокрасть? Да они что, в этой чертовой компании вконец свихнулись? Я уплатила триста двадцать долларов за этот кухонный комбайн плюс проценты за кредит и оплатила доставку. Пятьдесят долларов задатка и по двадцатке каждый месяц. А теперь ты меня послушай. Через месяц — ровно через месяц — как я купила этот чертов комбайн, я увидела точно такой же в универмаге «Мейсиз» за сто сорок долларов. Ну и что ты на это скажешь? Я иду в кредитную компанию и — пропади я пропадом, если они не продают тот же самый комбайн уже за двести шестьдесят! Ну я и решила, что мне мои деньги достаются слишком тяжелым трудом. Я заплатила им сто пятьдесят долларов, а потом еще и оплатила доставку — так что больше они от меня не получат ни цента!
— Миссис Джеймс, а зачем вы связались с фирмой по продаже товаров в рассрочку? Всегда гораздо дешевле покупать вещи в больших магазинах за полную стоимость.
— Да у тебя что, голова мякиной набита? Откуда же я взяла бы сто сорок зеленых сразу? Я вынуждена покупать в кредит! Ты что же, считаешь, я на свое жалкое жалованье, что мне платят в больнице, могу позволить себе покупать все, что хочется? Ты бы пошевелил мозгами, мальчик!
Я был сконфужен и зол — на нее. Большинство этих фирм, торгующих в рассрочку, наживаются на бедняках. Мне было страшно жаль ее — как же ее надули! Но какая же дура — ведь могла отправиться в большой универмаг и там купить этот хренов комбайн в кредит. Но почему-то так всегда бывает, что самым неимущим все всегда обходится за максимальную цену. Впрочем, какое мне до этого дело.
— Послушайте, миссис Джеймс, давайте мы оба пошевелим мозгами. Вам не нужно мне рассказывать, каким тяжелым трудом вы добываете себе кусок хлеба — вы, наверное, и за комнату свою переплачиваете, и — за продукты, и за все прочее. Но вас же никто силком не заставлял покупать в кредит этот комбайн. Да, вы сделали невыгодную покупку, но вы же взрослая женщина, вы подписали контракт. И мне не надо вас убеждать в том, что закон на их стороне. Они же могут сегодня прийти к вам, забрать этот холодильник, и вам нечего будет возразить. Да, это все очень неприятно, но вы ведь сами все это затеяли. И вам лучше сразу решить, как вы поступите: либо вы все потеряете — и комбайн, и деньги, — либо выплатите свою задолженность по кредиту. — Мне было противно произносить эти слова.
Она заплакала, по ее щекам покатились бусинки слез.
— Ну, вот пытаешься жить честно, пытаешься получить хоть маленькую радость в жизни…
— Знаете, уличный налетчик, который тычет вам в бок пистолетом, может сказать то же самое!
— Я честная женщина! Как ты смеешь меня с таким сравнивать? Я в жизни не совершила ни одного бесчестного поступка. Ах ты… черномазый ублюдок! — Ее полные слез глаза гневно сверкнули. — Вот, я такого еще никому не говорила — пусть у меня язык отсохнет, но тебе говорю, тебе, у которого цвет кожи такой же, как у меня.
Лучше бы она мне плюнула в лицо.
— Леди, я только делаю свою работу, обычное дело… — пробормотал я.
— Работа? Какая же это работа — ты же помогаешь белякам издеваться и обманывать своих же! Белые с Манхэттена срывают свой куш, а ты мне тут талдычишь про какую-то работу и клюешь крошки с их стола? Хорошо, передай своим хозяевам, что я завтра же вышлю им деньги почтовым переводом, все выплачу до центика, а теперь убирайся с глаз долой!
— Сколько вы им еще должны?
— Сто семьдесят. Убирайся! Я же сказала, что заплачу.
— А сколько вы можете заплатить сегодня?
— Тебе что, моей кровушки попить хочется?.
— Черт вас побери, довольно этой мелодрамы! Может быть, мне удастся их уломать.
— Ну, хотя я и не собиралась им платить, я же откладывала эти деньги. Наверное, к концу недели смогу им заплатить около сотни.
— Тут есть телефон?
Она кивнула в глубь коридора. Под лестницей я обнаружил телефон-автомат и позвонил Бейли.
— Тед, я у миссис Джеймс. Она совсем без гроша. Больна и потеряла работу. Вряд ли она сможет наняться на новое место в ближайшие несколько месяцев. Она осталась должна им сто семьдесят, но говорит, что сумеет занять у подруги сотню, если они согласятся. В противном случае придется забирать комбайн, а у него уже тот видок! Эти сто долларов — все, что она может им заплатить, больше у нее ничего нет и не предвидится. Я бы посоветовал им забрать хотя бы эту сотню. Она смогла бы уплатить их через день-другой.
Тед пообещал провентилировать ситуацию и перезвонить мне. Я попросил его поторопиться и напомнить компании, что они уже сорвали барыш на этой продаже, потому что сегодня этот комбайн продается по цене вдвое меньшей, чем они выставили ей по счету.
Я раскурил трубку и стал ждать в узком коридоре. Мы молчали. Миссис Джеймс испепеляла меня укоризненным взглядом, ненавидя мою невозмутимость, мою приличную одежду. Было уже семнадцать минут пятого — ну вот, пока я валандался с этим грошовым делом, я мог упустить Томаса.
Тед перезвонил и сказал, что все в порядке. Он захотел лично побеседовать с женщиной, и та заявила ему, что к концу недели вышлет деньги письмом.
— Да, да, я понимаю. Обязательно!
Она резко повесила трубку на крючок, а я тихо сказал:
— Миссис Джеймс, когда вы внесете деньги, не забудьте получить от них квитанцию о полной уплате кредита. А если вы пошлете им деньги почтой, возьмите чек в банке и на обороте напишите: «Последняя окончательная выплата за кухонный комбайн согласно договоренности». А в следующий раз, когда будете делать покупку в кредит, сначала хорошенько подумайте, правильно ли вы поступаете, чтобы потом не попасть в неприятную ситуацию.
— Проваливай, ты выполнил свою работу!
— Я ради вас рисковал потерять свое место, миссис Джеймс, и выторговал для вас семьдесят долларов!
— А теперь что же, ждешь чаевых?
— Нет, конечно… Но вы могли хотя бы… Я сделал все, что мог. Я же понимаю, в какую ловушку вы попали. Все мы в ловушке.
— Спасибо! Спасибо преогромное!
Я пожал плечами, надел шляпу и направился к двери. Она стояла у лестницы и смотрела на меня так, точно я куча собачьего дерьма. Я вышел, хлопнув дверью, и поехал в центр. Движение было интенсивное, и я добрался до грузовой компании в начале шестого. Проклиная все на свете, я повернул к Бруклину и помчался было к слесарному училищу, но потом передумал и сделал двойную парковку перед кафетерием на Двадцать третьей. Томас сидел там и ужинал, его подружка-посудомойка хлопотала около его столика, они оба смеялись и, вероятно, перешучивались.
Я успокоился, но лишь до той секунды, как ко мне подошел полицейский и поинтересовался, что это я тут делаю. Это был пожилой патрульный с мучнисто-белым, в красных прожилках лицом. Вставные зубы ему делал какой-то дрянной протезист. Когда он говорил, двигалась только нижняя губа. Я сказал, что жду приятеля, а он заметил, что на Двадцать третьей двойная парковка запрещена, «неужели это не ясно?», Я извинился и включил зажигание, но он попросил предъявить водительские права. Даже если бы его башка была сделана из целлофана, я не смог бы более четко увидеть, в каком направлении закрутились в ней шарики: как, цветной в дорогой импортной тачке — наверняка угнал! Я показал ему права и документы на машину, в душе молясь, чтобы Томас не выглянул в окно и не заметил меня.
Полицейский разочарованно крякнул и вернул мне документы со словами:
— В следующий раз я за двойную парковку выпишу тебе штраф.
— Не сомневаюсь.
— Ах ты, грубиян, да я тебя вот сейчас прямо и штрафану!
— Да кто грубиян? Вы сказали, я ответил, — буркнул я, чуть съежившись, и весь гнев, накопившийся во мне во время беседы с миссис Джеймс, уже закипел.
Он достал свой кондуит и пробурчал:
— Вот запишу твое, имя и номер, умник. Уж будь уверен, я не забуду. — Его нижняя губа двигалась, точно у куклы-чревовещательницы.
Я заткнулся. Какой смысл заводить препирательства и заработать себе талон? Когда он закончил писать, я смиренно спросил:
— Можно ехать?
Полицейский довольно хмыкнул:
— Ну!
Я нашел свободное место для парковки на Девятой авеню и вернулся обратно, чтобы занять наблюдательный пункт на другой стороне улицы напротив кафетерия, ругая себя за то, что так по-дурацки затеял перепалку с полицейским: если он сейчас меня заметит — не миновать нового раунда словесной баталии.
Но Томас не торопясь ел в свое удовольствие, а у меня самого засосало под ложечкой. Наконец они с мисс Бернс сверили часы, он вышел и отправился к себе. Я остановился на углу, откуда мог вести наблюдение за его домом, не выдавая своего присутствия. Он вышел из подъезда ровно в семь — при галстуке под бушлатом, аккуратно причесанный. Он встретился о своей девчонкой перед кафетерием, и они отправились в ближайшую киношку.
Я позвонил Кей, но Барбара сказала, что ее нет дома, и я попросил передать, что все под контролем. Бобби не стала задавать вопросов. Я позвонил Сивилле и поинтересовался, нет ли у нее настроения сходить в китайский ресторан. Она сказала, что уже ела, и добавила, что сама приготовит мне ужин, и попросила принести пива.
Покружив вокруг дома Сивиллы в поисках места для парковки, я наконец нашел где притулиться и купил несколько бутылочек «Хай лайф». Сивилла поставила передо мной тарелку разогретого жаркого с клееподобным рисом, чесночный хлеб и салат. Она сделала себе высокую прическу с кудельками — я этого терпеть не могу, — но была в хорошем настроении и даже не вспомнила о почте. Я все думал о миссис Джеймс и, не удержавшись, рассказал всю эту историю Сивилле. На что она отозвалась:
— А чего еще ждать от нищих негров? — только она сказала не «негров», и я разъярился, а она села мне на колени и стала медленно целовать, спрашивая между поцелуями:
— Ну что приключилось с моим большим Туи?
Разумеется, это все было жутко пошло, но возымело нужный эффект. Я смотрел на миленькое личико Сивиллы, гладил ее по разным укромным местам, а сам раздумывал о своем телевизионном «деле» и недоумевал, отчего это у меня так погано на душе.
Я помыл посуду, мы попили пива и стали смотреть телевизор, потом поиграли в карты. Около восьми, сразу после новостей, когда мы уже собрались смотреть вечерний киносеанс — какую-то английскую картину, зазвонил телефон. Сивилла сняла трубку и сказала, что это меня.
В трубке раздался голос Олли:
— Уж я-то знал, где тебя искать, старикан! Слушай, тебе только что звонила дамочка — Роббенс, она сказала, чтобы я как можно быстрее тебя разыскал — мол, это очень важно. Я сказал, что знаю, где ты, а она просила передать вот что: ты встречаешься с ней в комнате Татта — прямо в самой комнате — ровно в полночь.
— В самой комнате? Олли, ты ничего не перепутал? Внутри? В комнате?
— Знаешь, я, пожалуй, перестану быть твоим личным секретарем. Я все записал на бумажку, а она даже попросила меня прочесть написанное. Голос у нее был какой-то взвинченный, и она сто раз переспросила, точно ли я могу тебя сразу найти. Я ей говорю: не волнуйтесь, мисс, я ему все передам. Ты понял, шпик? Ровно в полночь в комнате у Татта. У тебя мало времени.
— Да. Ты уверен, что мне надо зайти прямо в комнату?
Олли вздохнул.
— Я же тебе толкую: я записал на бумажку под ее диктовку, а потом снова ей повторил. И сейчас читаю. Ты трезв, старина?.
— Да. Спасибо, Олли.
Я положил трубку и набрал номер Кей. Подошла Барбара и сказала сонным голосом, что Кей нет и она не видела ее с самого утра. И потом вдруг спросила, точно окончательно проснувшись:
— Туи, а вы ее не видели вечером?
Я сказал, что нет, и бросил трубку. Когда я, повязав галстук, стал надевать башмаки, Сивилла спросила:
— В чем дело?
— Понятия не имею.
— Ты чем-то озабочен.
— Да уж больше некуда. Что-то там приключилось у этих затейников с Мэдисон-авеню — а я понять не могу, что.
Я размышлял, что если Кей понадобилось увидеться со мной не где-нибудь, а в комнате у Томаса, значит, ее секрет раскрылся и все наше дело полетело к чертям — и меня, значит, снимают с задания.
— Если бы ты работал на почте, тебе бы не пришлось посреди ночи вскакивать и бежать охотиться за…
— Только не сейчас, дорогая, — взмолился я, целуя ее на прощанье. — Может быть, я скоро вернусь.
— Э нет, не надо, не буди меня — завтра у меня трудный день. До работы мне надо еще сбегать по магазинам.
— Тогда я позвоню тебе на работу, как обычно.
Я подошел к своему «ягуару» в двадцать минут двенадцатого, но тут же решил поймать такси на Бродвее. В центре у меня не будет времени на эти мучительные игры в прятки с парковкой. Я достал записную книжку — Томас-Татт занимал комнату номер 3 в квартире 2F. Черт, если меня снимают с дела, то придется возвращать часть аванса, а у меня оставалось меньше полусотни. Хотя Кей и обещала, что работы минимум на месяц. Разумеется, по закону я имел право не возвращать ни цента, но мне хотелось оставить у Кей добрую память. Но все же если случился прокол, зачем зазывать меня к нему в комнату? Кей могла просто позвонить, сказать, что мы в пролете, и все дела. Или же вызов к нему означал, что я все еще на работе? Или…
Я выпрямился, точно ковбой в седле посреди проселка. Нет, это могло означать только одно — Томас сделал ноги. Ну конечно, Кей каким-то образом узнала, что он рванул из города, — выходит, я сам оказался в заднице… Я, мечтавший создать крупное детективное агентство, не смог справиться с простейшим заданием — посидеть на хвосте у какого-то хмыря. Но черт побери, она же сама сказала, что мне надо делать ему проверку только два раза в день — до того момента, как покажут передачу о нем. Несколько часов назад Томас повел свою девчонку в кино, и, если только этот слесарь не башковитее, чем кажется на первый взгляд, он и не думал о побеге. Но как же могла узнать Кей? Или она одновременно наняла еще кого-то, кто висел у Томаса на хвосте? А значит, и у меня тоже?
Я расплатился с таксистом и вышел на углу. Было без семи полночь. Его дом, да и весь квартал пребывали в покое: Я несколько минут постоял перед домом. Но почему все же ровно в полночь? Из подъезда вывалились два вонючих алкаша, смерили меня привычным для меня взглядом, причем, кажется, весьма мутным. Пока я поднимался на крыльцо, они пошатываясь зашагали по улице, оглядываясь на меня и что-то бормоча себе под нос.
Я стоял перед дверью квартиры 2F. Тускло освещенный обшарпанный холл вонял ароматами прогорклой пищи и человеческими испарениями. Вот уж точно: Гарлему не принадлежит монополия на клоповники. Я потрогал дверную ручку. Дверь оказалась незапертой. Я оказался в коридоре — узком, душном, по обе его стороны тянулись двери комнат. На двери, ближайшей к входной, я заметил потемневшую металлическую цифру «3». Я прислушался, но не услышал ни звука, правда, из щели между дверью и полом струился чуть заметный свет. Я тихо постучал, подождал, повернул ручку — дверь отворилась.
Наверное, как только я увидел царящий в комнате кавардак, то сразу все понял. Да только поначалу не мог поверить своим глазам.
Это была очень маленькая комната, в ней стояла одна лишь кровать и металлический комод — все ящики были выдвинуты и все из них вывалено на пол. Томас, похоже, спал в кровати, накрывшись с головой. В душе у меня внезапно возникло болезненное предчувствие, что там, в кровати, лежит мертвая Кей. Закрыв дверь, я перешагнул через валяющиеся на полу штаны и бушлат Томаса и только потом заметил свежую кровь на его подушке. Рядом с кроватью на полу валялись огромные окровавленные клещи.
Отбросив одеяло, я увидел расплющенный затылок Томаса. Он лежал ничком, вся подушка вокруг его головы и под плечами была в крови. Еще не запекшейся крови. Кровавые брызги виднелись и на стене за кроватью.
Я стоял как дурак с одеялом в руках, прекрасно отдавая себе отчет, что надо соображать, да побыстрее. Меня бросило в дрожь от мыслей, которые пришли мне на ум. Не надо было быть детективом, чтобы сообразить, чем все это пахнет.
Я простоял так несколько секунд, а может быть, и минут. На лестнице, за входной дверью, послышались тяжелые шаги. Где-то в глубине подсознания, сохранившем свою ясность, далекий голос предупредил меня об их неминуемом приходе. Я уронил одеяло в тот момент, когда дверь с грохотом распахнулась — на пороге стоял белый полицейский с толстой рожей. Он не предполагал увидеть здесь труп, но как только его взгляд упал на окровавленную кровать, из кармана синего пальто тотчас выпрыгнул револьвер, точно рука толсторожего с этим револьвером была привязана к пружине.
— Руки держи на виду, черномазая сволочь! — проговорил он низким голосом. — Одно движение, и я продырявлю тебе башку.
Возможно, мне почудилось, что он проговорил эти слова чуть ли не радостно, наверное, подумав о повышении.
То, о чем я смутно догадывался после разговора с Олли, внезапно сфокусировалось в одну несомненную мысль: меня облапошили, подставили — с самого начала этого «дела». Теперь мой мозг прояснился, мысли побежали, и я стал лихорадочно соображать: так, полицейские узнают про нашу стычку в кафешке около слесарного училища, тамошний патрульный вспомнит меня, и толстяк-полицейский, который собирался штрафануть меня за двойную парковку вечером, тоже меня вспомнит. И алкаши, что вышли из этого дома несколько минут назад, конечно же, меня опознают. Я попал в западню…
Я высоко поднял руки вверх. Полицейский был один, наверное, местный патрульный. «Ровно в полночь». Расчет времени был настолько прост — звонок в пять минут первого в участок, некто сообщает, что в комнате 3 квартиры 2F происходит что-то подозрительное, и — патрульный берет меня на месте преступления. Меня взяли на понт, как сосунка.
Он глядел на меня, ожидая что-то услышать. А я не собирался ничего говорить. Все упростилось донельзя: белый полицейский и черный я. И это «различие» давало ему неоспоримое преимущество. Я бы выглядел идиотом, пытаясь ему что-то объяснить… мне только и оставалось, что стоять столбом.
И в эту секунду в голове у меня промелькнули слова, которые часто повторял мой отец: «Жизнь негра не стоит и ломаного гроша, потому что у него нет прав, которые мог бы уважать белый. Таков закон, сынок, вердикт по делу Дреда Скотта. Всегда помни об этом».
И я помнил — стоило мне сейчас шевельнуться, и он бы убил меня наповал.
— Почему вам, грабителям поганым, не сидится в своем Гарлеме, где вам самое место, какого хрена вы заявляетесь сюда грабить и убивать людей? — Он продолжал на повышенных тонах. Его лицо пылало яростью, и он сделал шаг навстречу мне.
Оказавшись от меня на расстоянии вытянутой руки, он замахнулся револьвером, чтобы нанести мне удар по голове. И как только револьвер удалился от моего лица, сработал рефлекс — моя левая выстрелила вперед и схватила руку, в которой он сжимал оружие. Мое правое колено больно впилось в его промежность, а правый кулак врезался ему в челюсть.
Полицейский не смог даже выстрелить в потолок: он мешком повалился на пол и застонал, широко раззявив свой рот и ловя губами воздух. Я переступил через него, закрыл дверь и спустился по лестнице — быстро и очень тихо.
