Книга: Блестящий шанс. Охота обреченного волка. Блондинка в бегах
На главную: Предисловие
Дальше: 2. Третьего дня
Эд Лейси
Блестящий шанс. Охота обреченного волка. Блондинка в бегах
Блестящий шанс
1. Сегодня
Я спустил пары в Бингстоне. Это небольшой городишко с двухтысячным населением в Южном Огайо: понять, что к чему, здесь можно минуты за три. Я же меньше чем за минуту выяснил то, что мне нужно было выяснить, а именно, что напрасно сюда приехал.
Главная улица тут была явно более оживленной, чем ей полагалось быть, потому что с окрестных ферм в город привозили кучу товаров. Я припарковался около большой аптеки — она же универсам — и вошел внутрь. Немногочисленные покупатели уставились на меня так, словно я вылез из летающей тарелки. К этому я уже привык: хотя мой «ягуар» бегает по дорогам Америки уже лет восемь и приобрел я его всего за шесть сотен, он, как и любая иностранная тачка, всегда вызывает нездоровый интерес у праздных зевак. Но сейчас это привело меня буквально в бешенство, так как постороннее внимание как раз-то нужно мне было меньше всего.
Мое появление в магазине произвело форменную сенсацию — вся деловая активность вмиг замерла. Толстый хмырь у прилавка с прохладительными напитками вытаращился на меня, не веря своим глазам. Парень, пожирающий гамбургер у стойки, развернулся на сто восемьдесят градусов и тоже сделал большие глаза. Аптекарь в этот момент принимал от старого негра-почтальона газеты, и оба изобразили немую сцену. В магазине было полно всякой всячины — куда больше, чем в простом универмаге. Я обратил внимание на телефон-автомат и бодро направился к будке. Бингстонская телефонная книга по толщине напоминала буклет с программкой какого-нибудь захудалого бродвейского театра. Никакой Мэй Расселл в ней не значилось.
Полагая, что в городе должно быть куда больше абонентов, чем указывалось в этой телефонной брошюрке, я двинулся к хмырю за прилавком с прохладительными напитками. На мой вопрос он отреагировал как актер профсоюзного драмкружка: его круглое лицо изобразило ужас, а когда взгляд упал на дверь, в нем затеплилось облегчение. Я обернулся и увидел направляющегося прямехонько ко мне полицейского. Дядя шел довольно быстро. Полицейские в маленьких городках почему-то любят напяливать на себя форму, словно взятую из реквизита провинциальных театров оперетты. Этот полицейский явился в обличье коренастого пупса средних лет в до блеска начищенных черных ботинках, серых бриджах с широкими красными лампасами и кожаном бушлате. На груди у него сиял исполинский значок — большего я в жизни не видывал. На затылке торчала ковбойская шляпа. Сомнений относительно причины его прихода возникнуть не могло: кольт был наполовину вынут из кобуры, а в правой руке пупс держал дубинку. Я никак не мог понять, как же им удалось так быстро меня застукать, но внутри у меня все похолодело. Я попался. Если бы мне удалось вмазать полицейскому промеж глаз и сразу добежать до двери, я был бы спасен.
Внезапно передо мной вырос негр-почтальон. Он положил обе руки на мой правый кулак и прошептал:
— Полегче, сынок.
— Прочь с дороги! — прошипел я, сбросив его руки. Полицейский уже подошел к нам вплотную. Почтальон кивнул ему и произнес:
— Доброе утро, мистер Уильямс.
— Привет, Сэм. Мне ничего нет?
— Несколько писем я оставил у вас на столе в офисе, — ответил почтальон, стоя между мной и полицейским.
— Недавно в наших краях, парнишка?
— Угу. — За последние шесть часов меня называли «парнишкой» чаще, чем за всю мою жизнь.
— Так я и подумал. Хочу объяснить тебе пару вещей.
— Каких же? — спросил я, не сводя глаз с его дубинки. Я попытался оттолкнуть чертова почтальона, но он опять упрямо встал между нами.
— Ты что здесь делаешь, парнишка?
— Листаю телефонную книгу. Разве закон запрещает это?
— Нет. А я уж подумал, ты собрался здесь поесть. Поскольку ты в нашем городе недавно, тебе, наверное, не известно, что цветным не разрешается жрать в этом магазине.
Я малость рассвирепел, но быстро успокоился и от радости даже чуть не прослезился. Мне пока что ничто не угрожало. В моем мозгу вертелась идиотская мысль — что у этого легаша доброе лицо, да и разговаривает он со мной достаточно миролюбиво, хотя и держит дубинку на изготовке.
— Я же не собирался съесть этот телефонный справочник, — сказал я с невинным видом.
Полицейский усмехнулся, его глазки оценили мой купленный на Пятой авеню костюм. Ну и, разумеется, он приметил «ягуар» у тротуара. Потом его взгляд переместился на мой перебитый нос, и он быстро вычислил, что мое преимущество выражается в футе роста и тридцати килограммах веса. Его лицо вновь приобрело несчастное выражение.
— Ты пойми, неприятности мне не нужны. Просто я вижу, ты у нас недавно, и я хочу познакомить тебя со здешними порядками.
— Будем считать, что я познакомился. А что, кроме этого справочника другого нет? — Я мотнул головой в сторону телефонной будки.
— Другого нет. А кого ты ищешь?
— Наверное, попал не в тот город. Тот, кто мне нужен, в книге не значится, — ответил я и, обойдя негра-почтальона, направился к двери.
— А я почти что всех в Бингстоне знаю, — подал голос почтальон. На его коричневом лице было написано: «Как негр негру, давай-ка я тебе помогу».
— Да ладно, не страшно! — С этими словами я вышел на улицу и, бросив взгляд по сторонам, сразу же рассмотрел все достопримечательности главной улицы. Киношка, два отельчика, несколько супермаркетов, шесть-семь лавчонок и еще «деловая» улочка, пересекающая главную транспортную артерию Бингстона.
Как кто-то однажды сказал, в мире больше ослиных задниц, чем ослов. В этот момент я ощущал себя ослиной задницей номер один. Каким же надо было быть дураком, чтобы пятнадцать часов добираться на машине до этого захолустного городишки, где я торчал на виду у всех, точно упавшее бревно посреди рыночной площади. И тем не менее я находился в этом городишке и, вероятно, нужный мне ответ тоже.
У моего плеча незаметно вырос дядя Том-почтальон.
— Похоже, ты, приятель, с Севера. В Бингстоне цветным не шибко скверно живется, просто тут у нас немного старомодные нравы. Не стоит нарываться на скандал, сынок.
— Давай-ка оставим лекции о расовых отношениях, дядя. Ты знаешь Мэй Расселл?
Его коричневое лицо потемнело при слове «дядя». Он уже собрался было уйти, но заметил внимательно разглядывающего нас из дверей аптеки полицейского. Почтальон обернулся и сказал:
— Слушай, нам не нужны скандалы в городе. Я прожил здесь всю жизнь, и наши в Бингстоне добились существенного прогресса.
— Ты тоже хочешь познакомить меня с местными порядками? Я ведь просто зашел посмотреть адрес в телефонной книге и сразу нарвался на скандал — интересное дело! Что, Огайо давно ли стал южным штатом?
— Расспрашивать про Мэй Расселл — это и значит нарываться на неприятности. Она не для цветных.
— Это как понять?
— Да она… алая леди! — прошептал он.
Я расхохотался. Я не слышал этого выражения с тех пор, как прочитал «Алую букву» в школе, и, помню, ужасно был разочарован тем, что книжка оказалась отнюдь не из «озорных». Почтальон тоже осклабился, показав ряд неровных зубов.
— Ты не так понял, отец, — пояснил я. — Нет ли тут отеля, где я могу перекантоваться пару дней?
— Для цветных — нет. В Бингстоне только тридцать девять цветных семей.
— Черт, а что, в Огайо и закон о гражданских правах не действует?
— Да мы же находимся на границе с Кентукки, так что… — он махнул короткой коричневой рукой куда-то на юг. — У нас тут редко появляются цветные чужаки. Миссис Келли берет постояльцев, но у нее сейчас полный набор. Ты сколько намереваешься у нас пробыть?
— Пару дней. Я… музыкант. Еду в Чикаго. Просто Мэй Расселл знакомая одного местного парня. Моего дружка.
— Я так и понял, что ты из артистов. А как зовут приятеля, которого ты ищешь? Я же тут всех знаю.
— Однополчанин. Знаю только имя — Джо. Наверное, все-таки не тот городок, — врал я напропалую. — Сказать по правде, я уже долгонько верчу баранку и малость простыл в дороге. Надо мне несколько деньков передохнуть.
— Вообще-то вид у тебя не больной. Я Сэм Дэвис. Пожалуй, я смогу тебя к нам взять.
— Спасибо, отец. Я Гарри Джонс, — сказал я, в момент придумав себе незамысловатое имя.
Мы обменялись рукопожатием, и он спросил:
— Как тебе два доллара за ночлег и доллар за стол?
— Отлично.
— Пойду позвоню Мэри — это моя жена — предупрежу о тебе. Сверни налево на Элм-стрит, вон там на светофоре. Пройдешь пять кварталов — увидишь кирпичный дом с деревянными утками на лужайке. Проволочный забор. Это мы. Там у нас цветной район. Спроси у любого, где дом Сэма Дэвиса. Топать недалеко.
— Да я на колесах… — и я кивнул на «Ягуар».
Автомобиль произвел на него впечатление.
— А сотню можно на нем выжать?
— Если вдавить педаль газа до упора. Спасибо за гостеприимство. Пойду и прямо сейчас завалюсь спать. А что, если я сначала куплю газету, расовый бунт тут не вспыхнет?
— Э, мистер Джонс, Бингстон не такой уж скверный городишко. А местная «Ньюс» выходит только в полдень. Разве что тебя интересует вчерашний номер.
— И вчерашний сойдет. Хочу почитать перед сном.
— Можешь купить в табачной лавке на другой стороне улицы. Пойду позвоню Мэри, предупрежу ее о твоем приходе.
Я купил газету и, когда садился за руль, из аптеки появился полицейский и по-приятельски осведомился:
— Что, тачка-то европейская?
Он держался и впрямь дружелюбно, однако стоило бы мне зайти в аптеку выпить кофе, как он тут же бы появился там с перекошенной рожей.
— Английская.
— Дорогая, надо думать?
— Правильно думаете, — сказал я, включив зажигание.
— Неужто лучше наших?
— Нет, — ответил я, подавая назад.
Я свернул на светофоре и тут же припарковался к тротуару. Элм-стрит представляла собой вереницу больших домов и огромных зеленых лужаек. В газете был помещен репортаж из Нью-Йорка о Ричарде Татте, которого обнаружили в его комнате забитым насмерть. Полиция разыскивала «негра», подозреваемого в убийстве. Отпечатки пальцев, снятые с убитого, свидетельствовали, что он не Ричард Татт, а Роберт Томас — преступник в розыске. Ниже была подверстана краткая и несколько самодовольная заметка о том, что Роберт Томас — уроженец Бингстона и в течение последних шести лет разыскивается местной полицией. В газете не сообщалось ничего нового для меня, поэтому я ее сложил и поехал дальше.
Дом почтальона оказался лучше, чем я ожидал. Старый, но крепкий. Вообще-то говоря, все дома в этой «негритянской» части города выглядели очень прилично. К дому вела подъездная аллея, за домом виднелся гараж. Я остановился на аллее, вышел и запер машину. Мои номера были покрыты достаточным слоем грязи. Пухлая женщина с коричневым лицом открыла дверь и сказала:
— Вы, верно, и есть мистер Джонс. Проходите. У меня и времени-то не было прибраться в гостевой комнате. Мы ею не пользовались с тех самых пор, как у нас гостил мой кузен Аллен из Дейтона. Сейчас, я только пыль вытру…
— Я с ног валюсь, — признался я, внезапно почувствовав прилив усталости. — Я бы хотел прямо сейчас отправиться в кровать.
— Вы, верно, решите, что я плохая хозяйка.
— Не решу. Я слишком устал, чтобы делать какие-то выводы. Покажите мне мою комнату.
— Как хотите. У вас и вправду усталый вид. Я вам дам полотенце. А где ваши вещи?
— В машине, — солгал я. — Я их потом принесу.
Я последовал за ней на второй этаж, и она привела меня в большую комнату, обставленную старенькой громоздкой мебелью. Кровать показалась мне чудесной. Хозяйка дала мне полотенце, сказала, что ванная в конце коридора, и пустилась оправдываться за пыль и прочий беспорядок. По мне же, комната являла собой образец идеальной чистоты — нигде ни пылинки. Я остановил поток ее красноречия, повесив свое твидовое пальто от «Харриса» в шкаф. Уже в дверях она проговорила:
— Мистер Дэвис предупредил вас: два доллара за ночь и…
— Предупредил, — и с этими словами я дал ей пятерку.
— Да только про стол он не то сказал. Продукты нынче подорожали. Будет два доллара в день, а не один.
— О’кэй.
— Сдачу потом принесу, — она сунула банкноту в карман передника и неловко замолчала. — Надеюсь, вы не пьющий, мистер Джонс.
— Только уставший. Всего хорошего, миссис Дэвис.
Когда она ушла, я снял пиджак и, заперев дверь, спрятал бумажник с жетоном под матрас, а телевизионное досье на Томаса под ковер. Сняв нейлоновую рубашку и трусы, я удостоверился, что коридор пуст, и дунул в ванную. Ванна оказалась целым бассейном. Я принял душ, выстирал рубашку и трусы, насухо вытерся и совершил еще один спринтерский рывок в голом виде по коридору. Развесил рубашку и трусы на стуле, опустил жалюзи и улегся в постель.
Я хотел поразмыслить. Мне просто необходимо было поразмыслить, если уж я намеревался выпутаться из этой заварухи. Но я уже двое суток не спал, а кровать была такая мягкая и уютная… Когда я пробудился от сна, бледные стрелки моих наручных часов сообщили, что уже десять. Я давил подушку двенадцать часов кряду. Чувствовал я себя прекрасно — и ужасно, проклиная себя за столь пустую трату времени.
Я открыл жалюзи. За окнами было темно, на улице едва виднелись редкие фонари. Я протер глаза, раскурил трубку и стал одеваться. Шататься в этом городишке больше двух дней было опасно. Правда, моя безопасность после столь краткого пребывания тоже оставалась проблематичной. В любое другое время мне не составило бы особых трудностей прочесать такой городок, как Бингстон, за два дня. Да только стоял он на Юге, а я темнокожий. Стоило мне тут пробыть дольше положенного, как кто-нибудь обязательно решил бы, что я и есть тот самый «негр», которого разыскивает нью-йоркская полиция.
Уж слишком я был заметным приезжим в этом городе. Эх, вот если бы у меня здесь нашелся хоть кто-то, кто сумел бы, не привлекая ничьего внимания навести справки… Ах ты, старый сыскарь, да какие справки? Я не имел ни малейшего понятия, что или кого ищу. Этот город для меня мог оказаться либо отличным убежищем, либо западней.
Вытащив материалы о Бобе Томасе, которыми меня снабдила телекомпания, я в десятый раз с ними ознакомился. Мне чуть полегчало, потому что меня по-прежнему не оставляла догадка, что убийца должен обязательно оказаться уроженцем Бингстона. Если только это не было беспричинным убийством, которое не укладывается ни в какую логическую схему. Если же это было случайное убийство, тогда я мог преспокойно вернуться домой и позволить им усадить себя на электрический стул.
В доме было тихо, и я понял, что старики отошли ко сну. Я жутко проголодался и пошел посмотреть содержимое холодильника. Телевизор был включен, и гостиная купалась в его серебристо-голубом мерцании. У телевизора сидела девушка. Я рассмотрел ее лицо: худое, темнокожее, того же оттенка, что и мое, волосы собраны и зачесаны наверх. Заметив меня, она встала и включила свет. На ней был простенький серый костюмчик, облегающий высокую фигуру. При свете она оказалась старше, чем я поначалу подумал, — наверное, около двадцати семи. Нос у нее был короткий, а глаза большие, глубоко посаженные. Тяжелые, полные губы.
— Мистер Джонс? Я Френсис Дэвис. Мама сказала, чтобы я вас накормила ужином. Хотите?
Голос у нее был низкий и резкий, если не сказать укоризненный.
— А где все?
— Спят. Уже начало одиннадцатого — для нас поздний час.
— Извините, что заставил вас не спать. Я, пожалуй, выскочу в город, чего-нибудь перекушу.
— Где? Тут нет ресторанов для цветных. Да я и не из-за вас не сплю. Я люблю смотреть телевизор. Если хотите есть, пойдемте на кухню.
— В Бингстоне, похоже, вообще нет смысла подниматься с постели, — заметил я, идя за ней следом. Росту в ней оказалось никакие меньше шести футов — при том, что на ногах у нее были простые шлепанцы.
— Ну, если у вас светлая кожа… — Она остановилась. — У вас такие плечи, что вы кажетесь маленьким. Хотя и не маленький. А ваша одежда — это просто отпад. Вы такой прикинутый парень!
Вблизи ее лицо показалось мне даже симпатичным, а полные губы и огромные глаза интригующими.
— Спасибо, милая. Твоя одежда мне тоже нравится.
— Купила в Цинциннати в прошлом году. А где это вам сломали нос? — с этими словами она открыла дверь в кухню.
— Много лет назад играл в футбол. У меня была стипендия — до войны. — Кухня оказалась большой и светлой и немного странноватой: в ней стояли современный холодильник и морозилка последнего выпуска, новая стиральная машина и электрогриль, и тут же рядом старенькая угольная печурка, надраенная до блеска. Она жестом пригласила меня сесть за белый стол. Я сел, а она стала доставать из холодильника разные кастрюльки и миски, полные всякой снеди.
— Овощи, рис, жареная свинина, печенье, картошка и пирог. Кофе или чай?
— Замечательно, но только давай без печенья и картошки. Чай.
— Вы на каком инструменте играете и в какой группе?
— На ударных. И в настоящий момент у меня нет группы. У меня было несколько кратковременных контрактов в джаз-клубах Нового Орлеана и Лейк-Чарльза, а теперь вот направляюсь в Чикаго в надежде куда-то еще приткнуться. В основном я играю на «левых» концертах.
— А как сейчас в Новом Орлеане?
— Жарко и влажно. Я без сожаления удрал оттуда.
— А я запала на ваш «ягуар». Клевая тачка.
— Слушай, дорогуша, почему бы тебе не бросить этот фальшивый жаргон?
Она постояла у угольной печки, которая, должно быть, фурычила круглые сутки — уж больно тепло было в кухне. Потом резко обернулась.
— Да я специально так говорю — для вас, вы же лабух. А что касается фальши, то перестаньте называть меня «дорогуша».
— Хорошо, мисс Дэвис. Я не хотел показаться фамильярным.
Она кротко взглянула на меня и стала накладывать мне еду в тарелку.
— А я восприняла это как комплимент, мистер Джонс. Скажите, а зачем вы приехали в Бингстон?
Я не купился на ее замечание насчет комплимента. И пора уже мне было задавать вопросы. Жадно пожирая вкуснейшую свинину, я ответил:
— Да без всякой причины, просто проезжал мимо и решил передохнуть тут пару деньков. Я сегодня утром прочитал бингстонскую газету, похоже, у вас тут чрезвычайное происшествие — местного парня убили в Нью-Йорке. Ты не знала этого Татта — или Томаса?
— Я его помню, но лично знакома не была. Он же был белый. Я читала про его убийство. Знаете, чем старше я становлюсь, тем больше убеждаюсь, что белые — психи.
Кивнув, я отправил в рот большую порцию риса.
— Ты напоминаешь мне моего папашу. Он был шовинист. Вот уж с чем не ожидал столкнуться… здесь.
— Вы имеете в виду, здесь — в этой захолустной дыре в десять домов у обочины шоссе? — заметила она и села напротив меня, пощипывая крошечный ломтик пирога. Ее коричневая кожа теперь залоснилась, как бархат, и при ярком свете люстры я обратил внимание на ее красивые высокие скулы.
— Нам тут не было нужды бороться за расовую десегрегацию — тут же не Юг. И все-таки Бингстон — это тюрьма с разноцветными решетками. Негритянская девушка может получить тут только определенную работу: у нее есть выбор — или, точнее говоря, шанс — выйти замуж за одного из двух-трех городских холостяков, она должна жить в определенном районе, ей нельзя есть в… впрочем, вы и так это сами знаете.
— Маленький город есть маленький город, даже для белых.
— Но для нас-то он в десять раз меньше!
— Должно быть, междугородные автобусы тут ходят каждый день. Вот, скажем, этот Томас взял сел в автобус и укатил — а смотри, как он кончил, бедняга! Что в Бингстоне думают о его убийстве? Наверное, ммм… многие недовольны из-за того, что его, как говорят, убил черный?
— Ему тут жилось иначе, чем нам. Он же был белый, хотя и бедный. О нем даже передачу по телевизору должны были показывать. Иногда мне кажется, я бы смогла прижиться в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе, да я трушу. В большом городе ведь тоже можно быть такой одинокой! Конечно, если бы я знала там кого-нибудь, все было бы по-другому. А я видела фотографии гарлемских трущоб и чикагской Южной стороны. И я тоже знаю, что там не райская жизнь.
— Верно, но, по крайней мере, там есть где развернуться. Может, этот Томас развернулся слишком уж резво?
Она пожала плечами. Груди у нее оказались покрупнее, чем мне сначала показалось.
— Я мечтаю отсюда уехать! Иногда Бингстон мне кажется кладбищем. Но тогда я говорю себе: ты же живешь в хорошем доме вместе с родителями — чего же тебе еще нужно, куда тебе бежать? Это же мой родной город точно так же, как и для соседей-беляков, — зачем же мне им его отдавать?
— А что, в Огайо закона о гражданских правах не существует? — спросил я, закидывая в рот очередную порцию риса под соусом. Ее слова надоумили меня: если я сумею правильно выбрать тактику, может быть, мне удастся заполучить помощника из местных.
— Вы хотите сказать — протестуем ли мы, боремся ли мы? Да. Но я же говорю, тут дело не столько в законе, сколько в местных привычках. Но с течением времени эти привычки становятся все равно что закон. Нас тут меньшинство и у всех у нас «приличная» работа. Например, я бы могла заработать и накопить немного денег надомной работой. Но очень немногие из нас осмеливаются гнать волну и качать права. Вот недавно, например, мы победили в двухлетней борьбе за право занимать в кино места в партере, а не только на балконе. Большое‘дело! — Она покачала головой. — Хотя чего это я. Это и впрямь была большая победа. Да только жизнь ведь не сводится к сидению в партере кинотеатра?
— А ты чем занимаешься? Учишься в колледже?
— Мой брат в Говарде. Я просто из себя выхожу — папа настоял, чтобы он поступил в колледж для цветных. А я хотела, чтобы он пошел в университет Огайо. Но и эту битву я проиграла. Нет, я не могла пойти в колледж. Дело не в деньгах. Я же женщина и моя жизненная стезя — это замужество. Чушь какая!
— У твоих родителей несколько старомодные взгляды.
— Папа в конце концов отправил меня в школу бизнеса в Дейтон, как будто кому-то в Бингстоне нужна чернокожая секретарша! Я работаю на полставки машинисткой у мистера Росса, он из наших — велеречивый адвокат и торговец недвижимостью. У него семья и хобби — он все пытается уложить меня в койку. Еще я на полставки в булочной-пекарне недалеко отсюда — итог очередной битвы. Вот что меня убивает: что приходится сражаться даже за вшивое место продавщицы булочек. Чаю хотите?
— Да, спасибо. — Я вонзил зубы в пирог. Он был великолепен. — А что, убийство Томаса не возбудило среди местного населения антинегритянских настроений?
— Нет. Если кто-то что-то и почувствовал, то скорее облегчение от того, что его убили.
— Судя по сообщениям газеты, он тут до своего отъезда был просто королем преступного мира?
— Он сбежал после отпуска под залог.
— А задержали его по обвинению в изнасиловании и нападении, так?
Она пошла налить мне чаю. Я почему-то отметил про себя, что у нее сильные полные ноги. Я насыпал в чашку сахару, она села и достала пачку сигарет. Я указал пальцем на торчащую из моего нагрудного кармана трубку и зажег ей спичку. Она пустила струйку дыма в потолок и ничего не сказала.
— Изнасилование и нападение. Надо полагать, он был очень милый молодой человек, — заметил я, стараясь выудить у нее побольше информации о Томасе.
— Это кто-то пошутил. Насчет изнасилования. Обжоре Томасу не было нужды насиловать Мэй Расселл.
— Обжоре? — Эта деталь в моих материалах отсутствовала.
— Он был вечно голоден, как малый ребенок. Мог есть все что попадется под руку, все что угодно — как свинья. Да что о нем толковать. С ним произошло то, что случается с молодыми неграми каждый день, — стоит нашим ребятам сделать шаг не в ту сторону, как уж глядишь, его и подставили. А вы купили свой «ягуар» в Англии?
— Нет. — Я размышлял над тем, что же она имела в виду, говоря, что Томаса подставили. А обжора…
— А я подумала, что вы были с оркестром на гастролях за границей. Я коплю на поездку в Европу. Моя розовая мечта.
— Вот в чем у нас преимущество перед беляками. Мы с большей радостью уезжаем из Штатов.
Ее глаза заблестели.
— А вы бывали за границей?
— Париж, Берлин, Рим, Легхорн — это в Англии. В армии я был капитаном. — Что-то я с ней разболтался. — А что ты имела в виду, когда сказала, что Томаса подставили?
— Ну надо же — капитан! А я как-то хотела записаться в Женский корпус, чтобы иметь возможность попутешествовать по свету. Расскажите про Париж, как там, а?
— Чудесно! Слушай, а…
— Только представьте себе — ты можешь ходить где захочешь и даже не думать, нравится это кому-то или нет. Вот увидела вашу машину — и сразу старые мечты вернулись. Эти кожаные кресла — такие классные! Не то что сиденья в наших колымагах.
— А не хочешь прокатиться? Тут можно где-то посидеть, выпить?
— Спасибо, конечно, но я не хочу кататься, — сказала она, и я понял, что ей ужасно хочется. — За городом есть круглосуточная забегаловка, там торгуют контрабандным спиртным. Но это такое мерзкое заведение.
— Ну тогда просто прокатимся! — Я встал.
Она осталась сидеть. Глядя в стол, она глухо произнесла:
— Нет.
— Да перестань, покажешь мне город.
— Это ночью-то? Нет, мистер Джонс, это очень похоже на то, как столичный щеголь пускает пыль в глаза деревенской телке перед тем, как затащить ее в стог сена.
— Как-как? — расхохотался я. — Да я не буду приставать. Нет, не могу сказать, что ты уродина, но я просто буду себя хорошо вести. Или ты думаешь, что не буду?
— Я думаю, что вы лжец, мистер Джонс, — мягко сказала она, устремив на меня дерзкие глаза. — Вы вот папе сказали, что вчера весь день были за рулем, так с чего бы это вам еще и на ночь глядя кататься? Вы говорили про Новый Орлеан да про Чикаго, а номера-то у вас нью-йоркские. Так все-таки что вы делаете в Бингстоне?
— Да я же сказал тебе, просто заехал отдохнуть.
— Это я уже слышала.
Я не знал, что и сказать. И мне стало вдруг не по себе оттого, что я почему-то испугался этой девчонки. Я стоял столбом, а потом зачем-то вытащил свой бумажник и брякнул:
— Мне сейчас заплатить за ужин…
Я осекся под ее взглядом, хотя она ни слова не произнесла. Потом она сказала:
— Ах, да к черту ваши деньги! Вы что же, решили, я спрашиваю, потому что боюсь, что вы сбежите от нас, не заплатив? Но может, — вы и правы, крохоборство — тоже маленькое хобби жителей провинциального города. Боже, мама с папой всегда каждый центик… Сколько я себя помню, в детстве и потом, когда уже в старших классах училась, я маму почти дома не видела. Она все готовила да прибиралась в домах у белых, даже объедки нам приносила. А папа зарабатывает не хуже многих горожан.
Френсис отвернулась. Я смотрел на нее. Она мне нравилась, и мне было ее жалко — и все же я ее боялся. Она нарушила неловкое молчание.
— Вы можете переночевать, но утром, прошу вас, уезжайте. Вы не барабанщик. Я сама обожаю джаз и знаю всех музыкантов Америки. И я не верю, что вы приехали к нам из Нового Орлеана в этом «ягуаре». Если бы вы и впрямь бывали на крайнем Юге, вы бы никогда не зашли запросто в нашу аптеку и не держались бы там так, точно собирались вмазать мистеру… нашему полицейскому. Папа мне все рассказал.
— Похоже, я стал главной сенсацией дня в этом городе. — И тут я понял, что теперь у меня нет выбора и что придется ей довериться, прежде чем она задаст мне еще кучу вопросов.
— Любой приезжий вызывает в маленьком городе пристальный интерес. Если вы хотите остаться в Бингстоне — что ж, это ваше дело. Но вы остановились в нашем доме, так что это и мое дело. Весь вечер вы допрашивали меня про Обжору Томаса… Я теперь даже сомневаюсь, что ваша фамилия Джонс.
— Ты права, я Туссейнт Маркус Мур из Нью…
Она хлопнула в ладоши и рассмеялась. От смеха ее лицо осветилось.
— Чудесное имя! Маркус — это в честь Маркуса Гарви, конечно!
— Ну да. Мой отец… впрочем, раз он меня так назвал, то мне уже не надо про него рассказывать. Френсис, ты много говорила о равноправии. Я частный детектив — в Нью-Йорке из-за убийства Томаса подставили одного цветного. Поэтому я и приехал сюда. Мне очень нужна помощь — твоя помощь.
— Частный детектив? — переспросила она и встала.
Я продемонстрировал ей свой жетон.
— Я буду рада помочь вам, чем смогу, Туссей… Туи.
— Погоди. Ты должна еще кое-что знать — дело не простое и не безопасное. Не забудь, что, как я сказал, в убийстве обвиняется цветной, которого явно подставили. Я, конечно, не втяну тебя в это дело, но вместе с тем если ты будешь мне помогать, ты можешь оказаться… причастной.
— Наплевать, я… — Ее лицо вдруг снова приобрело злобное выражение. — Это вы?
Я кивнул.
— Нью-йоркская полиция разыскивает негра, которого видели рядом с телом Томаса. Это я. Я был там. Поверь, что я его не убивал. Но нет никакой разницы — в Нью-Йорке или в какой-нибудь безвестной деревушке на Юге, если чернокожего заметили на месте убийства, значит, он виновен.
Она смотрела на меня во все глаза.
— Но вы детектив…
— Я следил за Томасом. Френсис, мне кажется, разгадка этого убийства находится в Бингстоне. У меня есть в запасе сутки, прежде чем полиция установит, что разыскиваемый ими «негр» — это я. Ну что, все еще хочешь мне помогать?
Она смотрела на меня так, словно готова была расплакаться. Потом отвернулась и начала собирать со стола грязную посуду и ставить ее в раковину. Я ждал. На душе у меня было тошно.
— Ладно, я тебя не виню. Но только сделай мне одно маленькое одолжение — никому не рассказывай о том, что я тебе сейчас…
— Я все-таки хочу прокатиться в машине. Пойду надену пальто.
Я поднялся в свою комнату, взял пальто и шляпу. Френсис ждала меня в прихожей, одетая в простое пальтишко, поношенное и заметно великоватое. На голове у нее красовалась уродливая шерстяная шапочка. Наверху скрипнула дверь — миссис Дэвис перегнулась через перила и свесила вниз седую голову.
— Куда это ты собралась, Френ?
— Мистер Джонс везет меня покататься, — ответила девушка, открывая входную дверь.
— Так поздно? Френ, мне надо с тобой поговорить!
— Мама, все в порядке. Пожалуйста, иди ложись. Мы скоро вернемся.
На улице было темно и холодно. Отпирая дверцу машины, я обернулся, взглянул в ее темное лицо и попытался вспомнить когда-то читанное стихотворение про «ночь, темную, как я». Потом я подумал, не конец ли это моего путешествия: может быть, она хочет прокатиться со мной в полицейский участок? Но я почему-то доверял ей — да и выбора у меня не оставалось.
В салоне «ягуара» было грязно. По дороге сюда меня отказались обслужить в придорожном ресторане, и мне пришлось завтракать и обедать в машине.
— Прости за грязь…
— Поехали, — она поежилась. — А то холодно.
Мы сели в машину, и я выехал на улицу. Мы ехали куда глаза глядят — просто вперед. Я включил печку. После долгого молчания Френсис спросила:
— Вы можете рассказать мне, что все-таки случилось, Тусс… Туи?
— Конечно. Я и сам хочу. Все началось три дня назад — теперь уж кажется, что целая жизнь прошла. Так вот третьего дня сижу я у себя в офисе…
Дальше: 2. Третьего дня
