У китов долгая память. Они общаются между собой, рассказывают новости, предупреждают об опасности. Их массивные сердца нагнетают в вены горячую кровь, такую же, как и у нас. Их дети, как и наши, пьют молоко. Из всех существ, обитающих в океане, киты больше всех похожи на человека, но мы и представить не можем, каков их мир на самом деле.

Киты ныряют на такую глубину, куда не проникают солнечные лучи, заплывают туда, где обитают настоящие монстры. Когда киты поднимаются на поверхность, их кожа испещрена шрамами, которые оставляют щупальца существ еще более крупных, могучих и таинственных, чем сами киты.

Однажды к моей бабушке пришел моряк, чтобы, как он выразился, кое-что продать, а не купить. Такое время от времени случалось – так бабушка получала материалы, которые нельзя было раздобыть на берегу.

– Сядь, – велела она, указав на стул возле приземистого стола.

Моряк быстро подошел к стулу, а когда уселся, я услышала дребезжание, шуршащий, равномерный шум. Я чем-то занималась, скорее всего каким-то будничным делом. Моряки же захаживали к нам довольно часто, так что я утратила к ним интерес. Но именно на этот раз мне почему-то показалось, что посмотреть стоит, так что я все бросила и поверх стола уставилась на гостя.

Бабушка присела напротив него, а перед собой сложила вытянутые руки ладонями вверх. Мужчина вынул из-за пояса тонкий бумажный мешок, туго перетянутый шпагатом.

– Мы поймали старого кита, – произнес он, аккуратно снимая шпагат. – Я бы сказал, что он плавал, когда мой прадед был юнцом, и мне стало любопытно. Говорят, что в желудках у этих громил, особенно у старых, можно найти много чего интересного.

Шпагат слетел, он приподнял мешок и перевернул. У меня глаза полезли на лоб от удивления, когда оттуда посыпалось что-то непонятное, но очень красивое и яркое. Одна из этих штуковин откатилась и упала на пол, прямо к моим ногам, я быстро наклонилась и подняла ее. Это был маленький, не больше монетки, треугольник пламенно-красного цвета. Один из углов казался чуть изогнутым и опасно острым. Я провела по нему пальцем – кончик царапал кожу, словно шип. Я не могла понять, что это такое, и взглянула на бабушку, ожидая пояснений. Но она зачарованно смотрела на россыпь странных маленьких штуковин. Затем она смела их в кучу ладонями, и они тонко позвякивали, ударяясь друг о друга.

– Что это? – спросила я, любуясь игрой света на гранях треугольника, который держала. – Ракушка?

– Нет, дорогая, – ответила бабушка.

Она взяла в руки такой же треугольник, только большой, почти с мою ладонь. Их вид казался странным и вместе с тем знакомым.

– Это клювы, – подал голос моряк, и я нахмурилась.

– Киты не едят птиц, – заметила я, но, перевернув треугольник в руке, поняла, что это и в самом деле загнутый, острый кончик клюва.

– Это не птицы, – снисходительно пояснил моряк. – Всякие подводные обитатели. Кальмары. Осьминоги. Существа с огромными щупальцами.

Он потер пальцами в воздухе и, смеясь, повернулся к бабушке.

– Ну, сколько за них дадите? Вряд ли вы их еще где-нибудь раздобудете… По крайней мере, не скоро.

Прищурившись, я разглядывала изогнутый клюв. Ни одно морское животное на моей памяти не имело клюва, так похожего на птичий. Слова китобоя казались глупостью и выдумкой, словно он хотел обвести бабушку вокруг пальца. Такое порой случалось: нахальные юнцы думали, что могут обмануть пожилую женщину, но, само собой, одурачить ведьму было невозможно. Разозлившись, я подошла к столу и швырнула клюв, метнув на моряка сердитый взгляд.

– Не бывает в море таких животных! – заявила я. – Ты решил нас надуть.

У того даже брови поползли вверх от удивления.

– Тише, Эвери, – бросила бабушка рассеянно, а когда я повернулась к ней, то увидела, что она, не замечая ничего вокруг, внимательно рассматривает добычу моряка, изучает, ощупывая пальцами.

– Тридцать долларов, – предложила она, и я ахнула.

Невероятные деньги! Больше шестимесячного жалованья новичка-китобоя! Но еще невероятнее оказался ответ гостя.

– Пятьдесят, – покачав головой, запросил он. – Это честная цена.

Я сжала кулаки, чувствую, как гнев разгорается в груди, и шагнула к моряку, но бабушка положила руку мне на плечо и сказала:

– Хорошо.

Затем пересекла комнату и достала с полочки над кроватью простую железную коробку. Там она держала деньги, и об этом на острове знал каждый, но украсть их никто даже не пытался. Я смотрела, как она отсчитывала рваные и засаленные купюры, помнящие руки китобоев, повернулась и протянула моряку аккуратную пачку.

– Принесешь опять – получишь еще столько же.

Он быстро, коротко кивнул и убрал деньги в карман. Направился к двери, но на пороге оглянулся, посмотрел на меня и с улыбкой произнес:

– Слушай свою бабушку, девочка. Она знает, что в мире есть невероятные вещи, о каких ты, на своем маленьком острове, даже не догадываешься.

А затем подмигнул и вышел за дверь.

Вне себя от злости, я готова была перевернуть стол, и, наверное, бабушка поняла это, потому что быстро подошла и сгребла всю горсть обратно в мешок. Я была настолько уязвлена, что даже хотела, чтоб ее обманули. Но, разумеется, бабушка, как всегда, оказалась права. Она продала клювы, увязанные в ожерелья вместе с бусинами и камешками, по восемь долларов за каждый. Такой амулет сулил хозяину ожерелья силу, могущество и непобедимость в любой схватке: хоть с человеком, хоть с китом. Да с кем угодно! Клювы со дна океана! До чего же удивительно и невероятно устроен этот мир!

Дождь хлестал по лицу, по непокрытым черным волосам. Я стояла на пляже маленькой бухты, вглядываясь в океан. До корабля контрабандиста рукой подать. Мне оставалось только сесть в лодку, догрести до корабля и взойти на борт. Потом утихомирить тучи и ветер, и мы отчалим.

Сперва Бостон. Оттуда я начну свое путешествие по нашей стране, которая раскинулась между двумя океанами. Контрабандист говорил, что там есть озера, горы, реки и пустыни… Пустыни! Целый мир без воды! Как мне хотелось все это увидеть! Но для начала я должна была сесть в лодку.

«Тебе придется покинуть остров». Слова матери до сих пор звучали у меня в ушах. Закрыв глаза, я увидела ее: молодую, уже изуродованную, с круглым и тугим, как барабан, животом. Она стояла на пристани, на самом краю дощатого настила, поджав пальцы ног, и прижимала руки к животу, ко мне, ее будущему ребенку. Слезы струились по щекам, но она смахнула их – не хотела, чтобы кто-нибудь увидел. Беременная женщина плачет. Люди начнут сплетничать и строить догадки.

Она стояла на краю пристани, ожидая парома и гадая, что будет, когда она покинет остров. Умрет? Станет свободной? Она стиснула руку в кулак и прижала к груди. Сжатая в тугой комок сильная магия клокотала внутри. Магия вспыхнула в тот момент, когда отец оставил мать, избитую и окровавленную, и пригрозил, что еще вернется, чтобы вырезать из нее этого ребенка, который, как он считал, не мог быть от него. Магия полыхала, словно пламя в котле с китовым жиром, яркое и чистое, без всякого дыма. Но что с ней случится, когда она уедет? Может, от магии не останется и следа, может, покинув остров, она станет свободной? Пусть изуродованной, но свободной. Дикое напряжение уйдет из груди навсегда.

Кроха внутри нее, нерожденная я, дернулась, повернулась, мать отняла руку от груди и снова прижала к животу. Что будет с ее ребенком? Эта девочка, чья жизнь зародилась в магии и боли, напомнила про все ее ошибки и неудачи. Что будет, если она заберет ребенка с острова?

Паром огласил округу протяжным, низким гудком. Пора. Облака, казалось, расступились. Длинный нос парома вошел в воды Нью-Бишопа. Через несколько минут он будет здесь, и ей придется решать: остаться или уехать? Остаться и растить дочь, которая с детства станет впитывать магию, самой же стать могущественной женщиной, ведьмой? Или уехать, оставив позади и магию, и сердечную муку? Ее терзали мысли: что будет с ребенком? О подобных вещах никогда не знаешь наверняка.

Ее мать, ведьма, предупреждала: «Ребенок Роу должен родиться только на острове. А вдруг, уехав, ты потеряешь дочь? Как ты можешь так рисковать?» Но женщина подозревала, что у ее матери имеются свои мотивы для того, чтобы оставить девочку на острове и вырастить из нее следующую ведьму. Не этого ли она хотела избежать?

Раздался второй гудок парома, широкоплечий мужчина вежливо попросил ее отойти в сторону и присоединиться к остальным пассажирам. В его руках была веревка, очень толстая, с ее руку. Она смотрела на эту веревку и не могла пошевелиться.

На пристани царила тишина, и только легкие удары волн сообщали о прибытии парома. Ведьма ждала, пока высадятся люди. В основном это были моряки и китобои, прибывшие на поиски работы. Некоторые из них приехали за амулетами или заклинаниями. Мать сегодня будет вся в делах.

Паромщик звучным голосом объявил посадку для отъезжающих пассажиров, и ведьма медленно, точно во сне, двинулась вперед. Магия внутри нее яростно билась, словно птица о прутья клетки, хлопая крыльями и поднимая шум, но ведьма не обращала на это внимания до тех пор, пока не ступила на паром. Тогда ребенок в чреве дернулся так сильно, что ее пронзила острая боль. Настолько сильная, что, вскрикнув, она вцепилась в перила трапа.

Как в тумане ведьма слышала, что люди вокруг спрашивали, все ли с ней в порядке, но она могла думать только о боли. Казалось, ее кромсали ножом изнутри, а ее ребенок… будто заживо горел! Она повернулась и сбежала с трапа, на пристань, а затем побрела назад, в город. Она бежала и бежала, хватая воздух ртом и не останавливалась, пока не добралась до домика на скалах, где ее встретило жестокое и самодовольное лицо матери.

Она не смогла этого сделать. Не смогла покинуть остров, ведь это могло навредить невинной крохе внутри нее. И она решила воспользоваться возможностями магии, взращенной на страданиях. Она сделает все, что сможет, чтобы защитить дочь от такой судьбы, так как знала, что родиться женщиной Роу на острове Принца означало только боль и мучения. Она хотела остаться с ребенком, но моряк с мягкими руками, который разбил ей сердце и изуродовал лицо, обещал вернуться и убить малышку. Оставаться в своем доме – все равно что дразнить его и подвергать дочь опасности. Поэтому она отдала девочку матери, взяв с нее слово, что та не станет учить магии ребенка, хоть и знала, что та не сдержит слово…

– Ну что, готова?

Вынырнув из размышлений, я обернулась на голос контрабандиста. Нет, он больше не контрабандист! Теперь я знала его имя – все-таки выспросила у мамы. И, вспомнив, невольно улыбнулась. Мама сказала: «Мэл. На самом деле – Мэлкольм. Но он был таким непослушным, что пастор стал звать его Мэл. Предполагалось, что тот устыдиться, но Мэлу понравилось».

Я оставила его фотографию в Нью-Бишопе, в маленькой обшарпанной квартирке, в выдвижном ящике, где мать обязательно ее найдет и, возможно, когда-нибудь наберется сил, чтобы последовать за ним.

– Эвери? Ты готова?

Я должна была ответить. И я сказала:

– Да.

Как просто оказалось произнести это слово!

Он помог мне спуститься в лодку и мы поплыли к кораблю, который ожидал, на выходе из бухты, где было глубже. Мэл греб, лодка качалась и подрагивала, а я сидела, схватившись за оба борта, и вспоминала слова Тэйна: «Мы можем сесть в вельбот и грести. Мы всего лишь в нескольких милях от материка! Уже к утру туда доберемся».

Я зажмурилась и подставила лицо ветру.

Мы доплыли до корабля, и Мэл предложил взять мою сумку. Она была маленькая, но в нее уместилось все, что нужно – сменная одежда, ночная сорочка и деньги, которая мать откладывала втайне от пастора все эти годы. И еще кое-что: тонкий альбом, за которым я возвращалась на маяк. Правда, через разбитое окно лился дождь, страницы намокли, но рисунки все еще можно было разглядеть. Рисунки Тэйна. Дневник с записанными снами он забирал с собой в пансионат. Все его вещи оттуда выбросили, но этот альбом, самый последний, с рисунками его острова и семьи, сохранился. И теперь меня немного согревала мысль, что хоть Тэйн и ушел навсегда, частичка его все-таки осталась жива.

Матросы корабля встретили меня дружелюбно. Сразу несколько сильных рук потянулись ко мне, чтобы помочь взобраться на борт. Они улыбались и перешучивались, пока Мэл не отдал команду отплывать. Пора! Сердце забилось сильнее. Осталось только сделать заклинание, вернее, снять прежнее, и все – с магией покончено. Я достала веревку с узлами, связавшими шторм, который вызвала почти неделю назад и, затаив дыхание, потянула первый узел. В напряжении я ждала, что снова увижу Тэйна, уходящего под воду, но, видимо, снимать заклинания и налагать их – совсем разные вещи. Ощущение было самым обычным, словно я развязала бант и распустила ленту.

Как только сняла заклинание, дождь прекратился, тучи разошлись, а волны перестали беспорядочно биться и вздыматься, брызгая пеной. Теперь они послушно накатывали и отступали, как и полагалось волнам. Я услышала, как команда начинает перекличку, влажные паруса расправляются и хлопают на ветру, словно крылья бабочки. Едва мы тронулись с места, как меня пронзила оглушительная боль, душа словно завыла от тоски и одиночества. Мой дом! Мой остров…

Я ринулась к корме, уворачиваясь от канатов, мачт, моряков, пока не добежала до самой кормы, и, вцепившись в край борта, наклонилась так низко, что костяшки побелели от напряжения, и поднялись на цыпочки, как будто собиралась взлететь.

«Тебе придется покинуть остров», – шевельнулось в памяти.

И в этот момент я с удивлением поняла, что нужно просто замереть, не двигаться и позволить себя увезти. И тогда, полностью спокойная, я повернулась спиной к острову и его жителям, которые полагались на нас, ненавидели, любили, боялись, проклинали, а теперь должны были научиться жить без нас. Повернулась спиной к морю, которое унесло моего любимого Тэйна, разум и тело моей бабушки и память о Томми. Повернулась спиной к матери, оставив ее, разбитую и изможденную, делать вместо меня ту работу, о которой она мечтала навсегда забыть. Повернулась спиной к земле предков, женщин семьи Роу, морских ведьм.

Я покидала остров, но и Роу уезжали вместе со мной – все они по-прежнему жили внутри меня, словно призраки.

Я – Дженни Роу, которой выпало застать своего любимого в постели с другой.

Я – Эсси Роу, которая страдала от того, что с самого начала ей не удалось стать матерью.

Я – прабабушка Элмира, с ее даром к языкам, которая рассмеялась, когда красавчик-моряк, однажды склонившись к ней, заявил: «Тебе никогда не придется целоваться с иностранцем, раз все языки для тебя как родные».

Я – Фрэнсис, любившая артиста; я – Марта, ее мать, которая умела читать мысли и, должно быть, знала, что ее избранник не любил ее, но все равно отдала ему свое сердце. Я – предсказательница будущего Ида, которая так и не сумела отпустить любимого; я – Ленора, что могла стирать тяжелые воспоминания, но собственную боль извести не смогла; я – Эбигейл, приоткрывшая занавес между жизнью и смертью, чтобы говорить с теми, кого больше нет. Вместе со мной покидали остров все они. Вся династия Роу, до самой первой, в чьей крови пел океан, – Мэдлин, которая сделала первый амулет для моряка и первой полюбила не того человека.

Во мне их магия и боль. Я их преемница, и неважно, как высказалась бабушка о моих способностях. Я слышала их голоса, во сне они нашептывали мне советы, которым сами никогда не следовали. И я внимала, ведь все они были умными, смелыми, горячими, сильными. В конце концов, я приняла решение. Я – одна, и мне остается жить, каждое утро просыпаясь с именем Тэйна на устах.

Если бы могла, я бы с разбега прыгнула с палубы в воду, подняв шквал брызг и крича, как мальчишка. Я бы погрузилась в воду и плыла, пока не выбилась бы из сил, а потом, изможденная и разбитая, отдалась бы ледяной воде. Если бы могла, я превратилась бы в кита, жила бы его жизнью, узнала бы мир океана и научила бы своих детей бояться больших кораблей. Если бы могла, я поцеловала бы Тэйна в последний раз.

Женщины Роу шептали мне о своих заботах, надеждах, планах, а я слушала их истории, советы, пожелания, и все мое тело горело, будто они цеплялись за меня, выглядывали из-за плеча, чтоб увидеть моими глазами мир, о котором могли только мечтать. Их шепот не смолкал.

Но слова, которые вели меня сквозь туман в неясное будущее, слова, которые помогли мне стать свободной, принадлежали Тэйну:

«Никогда ни о чем не жалей, Эвери. Никогда не жалей».