Мне не нравилось, что тени постепенно становились четче и меньше. Раздражал свет. Сквозь закрытые веки темнота становилась красной, и я еще крепче зажмуривалась. До меня доносились чьи-то голоса, но я не обращала на них внимания. Только когда кто-то прижал к моим губам что-то, похожее на мокрую губку, попыталась выразить протест и с трудом открыла глаза. Размытая фигура надо мной издала возглас удивления, и я потребовала:

– Оставьте меня!

Тень что-то забормотала, вытянув руки, а я заметалась под одеялом, сжала веки и снова закричала:

– Уйдите! Уйдите! Уйдите!

Вспыхнул острый, яркий свет, а затем грянул грохот – молния и гром. Человек чуть помешкал и выбежал. Я подождала, когда он уйдет, и только потом открыла глаза. Все было неправильно. Я считала себя мертвой.

Комната передо мной качалась в тумане, голова кружилась, но я смогла различить перед собой маленький табурет. На табурете стояла чашка, в которой дымилось что-то белое, лежал ломоть хлеба и нож…

Нож в груди сидел так твердо, словно вырос оттуда. Я вытянула руку, подобрала его, и некоторое время отстраненно, безо всякого интереса разглядывала, думая, не вскрыть ли себе вены.

Дверь распахнулась, сильные руки сжали меня, отобрали нож и снова уложили. Я ничего не видела, не понимала и могла только шипеть, как змея. Все, что чувствовала – это онемение, все, что слышала – тихая суета где-то поблизости, а вскоре – снова провалилась в темноту.

Странно, я была мертва, но мне снились сны. Теперь не о китах, гарпунах и разъяренных китобоях, которые хотели меня убить. Я не видела снов, которые говорили бы о моем будущем. Вместо этого мне снился голубой домик с желтыми ставнями, крыльцо с террасой, чашка с теплым чаем. Не ночные кошмары, порожденные лихорадкой, а радостные и счастливые сны. Я крепко сжимала веки и чувствовала любимые руки на своей коже, слышала смех Тэйна и забывала, что это сон и мы мертвы.

Сон таял, и я открывала глаза, чувствуя тошноту и слабость. Тело ломило, желудок выворачивало, кожа чесалась и горела. Мне хотелось только одного: закрыть глаза и снова вернуться туда, где нет боли, а Тэйн все еще жив.

Что мне делать? Куда идти? С кем встретиться? Нет ответа, ничего нет… Мир стал серым и пустым с острыми краями, яркими лампами и шипящими звуками, поэтому я снова закрывала глаза и засыпала. Мне было так хорошо, когда я спала.

В следующий раз, когда яркий свет пронзил мои веки, я попыталась пошевелиться, но руки оказались привязанными к кровати. Я медленно дышала и бессмысленно смотрела на свои руки, пока они не стали расплываться перед глазами. «Не думай ни о чем, Эвери. Мертвые не думают. Мертвые не чувствуют вину». Дверь отворилась, но я не повернулась и не подняла глаз. Тень приблизилась ко мне, остановилась у моих ног.

– Уходи прочь, – сказала я, слова вязли во рту.

– Я – капитан этого корабля, – сказала тень. – И ты не можешь мне приказывать.

– Уходи, – повторила я, по-прежнему не глядя на этого человека.

– Я спас твою жизнь, – заметил он. – Могла бы проявить хоть каплю благодарности.

Я готова была расхохотаться, но ни один мускул на лице не дрогнул. Вместо этого я перевела взгляд на лицо мужчины. В зубах он держал зажженную сигарету, над которой вилась струйка дыма. Это был тот самый человек из бара «Треска». Контрабандист.

– Как я здесь оказалась? – спросила я.

– Это ты мне скажи, – ответил он, нахмурившись. – Я плыл в Бостон, когда мой корабль атаковал обезумевший кит. Я позвал парней убить его, но когда они подбежали к борту, кит исчез, а вместо него в воде плавала ты.

Я вдохнула очень медленно, слушая его слова и разглядывая лицо.

– Это невозможно, – прошептала еле слышно. – Я умерла.

Его глаза на миг слегка расширились, но затем он спокойно добавил:

– Полагаю, на этот счет у меня несколько другое мнение.

С минуту он молчал, затягиваясь и выпуская едкий табачный дым.

– Что ты делала одна в океане?

Я отвела взгляд.

– Это как-то связано с тем, что твоя бабушка умерла? – продолжал спрашивать он. – И ее магия исчезла вместе с ней? Уж не потому ли затонули «Орлиное крыло» и «Модена»?

Он определенно издевался!

– Я гляжу, вы и так все знаете, – ответила я тихо. – Зачем тогда спрашивать, что случилось?

– Да я только это и знаю, и то потому, что об этом болтает чуть ли не каждый, – хмыкнул он. – Неделю назад шестеро крепких моряков вышли в море с девчонкой, которая, как она утверждала, не была ведьмой. И с тех пор никого из них не видели. Кроме тебя…

Никого из них. Никого… Его слова невыносимой болью отозвались в моем сердце.

– Ты их убила? – В его голосе не было и тени страха, только любопытство, хотя, похоже, ответ он и сам знал.

– Развяжите меня, – взмолилась я, но он покачал головой.

– Нет уж, мне не надо, чтобы ты что-нибудь тут сотворила с собой. Дурной знак, когда на корабле умирает женщина.

– Я и так мертва, – выдавила я, и на этот раз он пристально и довольно долго меня разглядывал.

– Да нет, жива пока, – наконец произнес контрабандист, и я истерически расхохоталась.

– Меня убили. Я видела об этом сон! Это моя судьба!

Смех оборвался, я невесело изогнула в усмешке губы – улыбка мертвеца.

– Я думала, что кто-то перережет мне горло или вонзит нож в сердце. Я не слишком переживала, потому что знала, что этому суждено случиться. Но я не представляла, что можно быть мертвой и по-другому. Не представляла, что тебя могут убить, даже не коснувшись.

Вспомнились слова: «Эвери, ты хоть понимаешь, чем должна пожертвовать?»

Да, Тэйн, я чувствовала, все чувствовала, и это было самое невыносимое.

Голоса шептали в моей голове, но я смотрела в лицо контрабандиста и улыбалась все шире, потому что знала – я права. Мой сон говорил правду с самого начала: Фрэнк Лерой убил меня, когда всадил нож в грудь Тэйна. И сон Тэйна говорил о том же, что выбора нет. Убили бы меня или он пожертвовал собой – безразлично. Никто из нас не выжил.

Контрабандист смотрел на меня, курил и усмехался. Он выдохнул дым, стряхнул пепел на пол, взмахнув сигаретой с тлеющим ярко-красным кончиком и, прежде чем я успела что-то понять, опустил ее и прижал к моей правой ступне. Кожа зашипела, я дернулась и закричала. Меня охватили недоумение и злость. Часто дыша, я напряглась и приготовилась к сопротивлению, правда, со связанными руками могла лишь свернуться калачиком. Он же и с места не двинулся, спокойно покуривая дальше.

– Что это было? – в ярости прошипела я.

– Ты не мертва, – преспокойно заметил он. – Мертвые девушки не подпрыгивают от ожогов.

Недобро сощурив глаза, я смотрела на него. Дыхание стало мелким и частым.

– Я не хочу проявить неуважение и говорить, что тебе не из-за чего убиваться, – пояснил он, глядя на меня без малейшего смущения. – Но пока ты у меня на борту, тебе не удастся ничего с собой сотворить. Ты будешь есть, набираться сил и, в конце концов, оставишь свои иллюзии.

Он снова затянулся, бросил окурок на пол и раздавил сапогом. Потом открыл дверь каюты и на миг задержался на пороге. Оглянувшись, посмотрел на меня жестким, оценивающим взглядом.

– Может, ты и была мертва, девочка, – произнес он негромко. – Но сейчас ты жива.

Он вышел, а я отвернулась к стене и попыталась заснуть. Жаль, что сон пришел не скоро.

В следующее мое пробуждение я обнаружила, что кто-то позаботился обо мне: мои руки были развязаны, а на табурете дымилась чашка с бульоном. Хоть я и не помнила, когда ела в последний раз, мне было безразлично, бульон в чашке или песок.

Ощущения и воспоминания бесконечной вереницей кружили надо мной, кололи миллионами крошечных иголок. Я наморщилась и потрясла головой, заставляя себя сосредоточиться на комнате, в которой находилась. Вот кровать. Табурет. Пожалуй, и все. Комната оказалась обычной маленькой каютой. На стене за моей спиной светлело маленькое круглое окошко. По стеклу струилась вода – за окном шел ливень. Когда я выглянула в окошко – грянул такой мощный раскат грома, что волосы на руках встали дыбом.

Минуту спустя отворилась дверь, и на пороге появился контрабандист. Сперва он посмотрел на нетронутую чашку, затем перевел спокойный взгляд на меня.

– Откуда вы узнали, что я проснулась?

Он поднял брови и заметил:

– Ты сама даешь о себе знать.

Сперва я нахмурилась, но затем поняла, что он имел в виду.

– Я умею управлять штормом, – уныло согласилась я.

И в самом деле, как свербящую мысль, крепко засевшую в мозгу, я чувствовала свою магическую силу, которой подвластна погода. Даже моя бабушка – а ведь она славилась тем, что управляла штормами, – могла держать небо на контроле всего несколько часов. Я же делала это уже несколько дней, к тому же в основном находясь без сознания.

Я напряглась, очередная вспышка молнии осветила каюту.

– Из-за шторма не можем отплыть, – сообщил контрабандист. – Стоим тут с тех пор, как подобрали тебя.

– Где?

– В бухте. Неподалеку от Уэлд-Хэйвена.

Я лишь хлопала глазами, не зная, радоваться или грустить от его слов. Я была дома, но остров никогда не станет моим домом вновь, после того что жители сделали со мной.

– Зачем вы меня вернули на остров?

– Это ты нас сюда притащила. – Он скрестил руки на груди. – Я же говорил, мы плыли в Бостон, но как только подобрали тебя, на нас обрушился шквал, сбил нас с курса и пригнал сюда. Мы встали в самом ближайшем месте, какое смогли найти.

– И что теперь? – спросила я. – Вы передадите меня управляющему доками? Или шерифу?

– Если бы я хотел это сделать, неужели бы до сих пор не сделал?

Я пожала плечами.

– Если бы я была моряком на острове Принца, чьи друзья убиты ведьмой, если бы узнала, что ведьма цела и невредима, я бы наверняка неплохо заплатила тому, кто мне ее отдаст.

Контрабандист рассмеялся.

– Твой шторм разрушил половину доков и часть кораблей в Нью-Бишопе. Люди говорят, что это им наказание за самосуд над тобой. Если бы я был моряком на острове Принца и узнал, что ты жива, я бы на коленях приполз просить прощения.

Я отвела взгляд.

– Они не примут меня обратно.

– Да ну? – Контрабандист внимательно изучал меня. – Еще как примут, по крайней мере, сейчас, когда они остались без магии. Половина их кораблей не в состоянии выйти в море. Вся промышленность развалилась. Теперь им, чтобы встать на ноги, необходимо чудо. Ну, или могущественная ведьма.

– Ты говорил тогда, что китов осталось мало и бесполезно тягаться с твоим керосином. Сказал еще, что ведьме придется призывать китов для охотников.

– Да, было дело, – согласился он. – Но я видел своими глазами, как ты плыла верхом на ките, послушном, как беззубый пес. Увидели бы ваши моряки такой трюк, без разговоров сделали бы тебя королевой и плевать, сколько кораблей пропало.

Я закрыла глаза. Я могла вернуться на остров. Заново построить дом. Жить как моя бабушка, прабабушка, и все остальные предки. Династия Роу возродилась бы, а вместе с ней и остров. Для островитян это было бы спасением, а их спасителем стала бы я. Жила бы одна в своем доме и всякий раз, делая заклинание, чувствовала боль от смерти Тэйна. И чем сильнее боль, тем больше мне захотелось бы колдовать. Это как пытаться утолить жажду морской водой. Или сходить с ума от пагубной страсти, которую никак не насытить. Так бы и жила, пока боль, наконец, не стала бы невыносимой, и тогда бы я, не сдерживая слез, отправилась в море, чтобы найти успокоение.

У меня не осталось ничего, ради чего стоило бы жить. Даже мстить некому. А месть могла бы стать смыслом жизни.

Кроме… В ушах зазвучал голос Тэйна, взбудораженный, полный жизни, надежды, обещаний, он рассказывал мне о мире за пределами острова. Не о мире искусства, о котором вечно толковала мать, а о чем-то большем. Он хотел, чтобы я столько всего на свете увидела и попробовала. Ради этого стоило жить…

– У меня никого не осталось, – прошептала я скорее себе, чем контрабандисту. – Бабушка убила себя. Лучший друг погиб во время крушения «Орлиного крыла». Парень, которого я любила…

Волна боли поднялась в груди и переполнила меня. Казалось, я стою на краю черной бездны, готовая сорваться. Я потрясла головой, не в силах произнести ни слова.

– Даже мать меня оставила ради церкви в горах… – еле вымолвила в конце концов.

– Мать тебя не оставила.

Я бросила на него быстрый взгляд.

– Что ты имеешь в виду? Она уехала вместе с мужем в Пенсильванию. Ее посудомойка видела, как она садилась в лодку.

– Может, и садилась, – пожал он плечами. – Пастор и его дети точно уплыли. Но ее с ними не было. Она не покидала остров и сейчас в Нью-Бишопе. Парень из моей команды слышал, как о ней болтали в городе. Говорили, что оставили ее в покое, по крайней мере, пока.

Сердце болезненно сжалось, но я не обращала внимания.

– Это неважно, – сказала я тихо. – Она виновата во всем, что произошло. Не хочу ее видеть. Не хочу даже, чтобы она знала, что я жива.

Контрабандист молчал, и когда я повернулась к нему, увидела, что он внимательно меня изучает, сдвинув темные брови на переносице. Он подошел к моей кровати, переставил чашку с бульоном на пол и присел на табурет.

– А я ошибался, – протянул он.

– В чем это?

– Ты очень даже на нее похожа. Упрямая и самоуверенная, даже когда не права.

– Как это я не права?

– Вместо того чтобы забыть про гнев и поговорить с матерью, ты предпочитаешь, чтобы она оплакивала тебя, – в его голосе звучали стальные нотки. – А она, между прочим, осталась здесь из-за тебя.

Я потрясла головой.

– Она осталась, потому что мы не можем покинуть остров, никто из нас. Ты не поймешь. Он как магнит. Мы не можем отсюда уехать, вот почему она осталась. Так что я здесь ни при чем.

– Она всегда мечтала покинуть остров, – произнес он тихо. – Может, прежде чем выкинешь ее из своей жизни, спросишь, почему она этого не сделала?

– Почему бы тебе не рассказать? – спросила я язвительно. – Как я погляжу, ты слишком много знаешь.

Контрабандист пожал плечами, его губы растянулись в улыбке.

– Нет, – он покачал головой. – Но я хочу, чтобы ты кое-что узнала, пока не решила все окончательно.

– Разве ты меня не слушал?! – крикнула я. – Я уже все решила! И не буду с ней встречаться!

Но он по-прежнему отрицательно качал головой, затем достал из внутреннего кармана куртки измятую фотографию. Несколько секунд смотрел на нее сам, а потом протянул мне.

Это была моя мать. Еще до того, как отец изуродовал ее лицо. Настоящая красавица, как и говорили: высокие скулы, нежные, мягкие губы, лицо, полное света. Но не красота приковала мое внимание. На фото она сосредоточенно смотрела вперед, глаза дерзко и яростно пылали. Одну руку держала вдоль тела, сжав кулак, вторую – положила на живот, над юбкой, как раз под грудной клеткой. Она была похожа на дикого зверя, на ведьму, гордую и могущественную, которая защищала маленький бугорок под платьем. Защищала меня. Я долго вглядывалась в ее красивое лицо.

– Почему ты это хранишь? – спросила я, наконец, но он не ответил.

Я вспомнила, что рассказывала мать про отца и его мягкие руки, отложила фотографию на кровать и прикоснулась к руке контрабандиста. Его рука оказалась теплой и сильной, он позволил мне провести пальцами по его грубой, мозолистой, темной от загара коже.

– Ты не он, – сказала я, сама не зная, что чувствую: разочарование или облегчение. Я убрала руку, тихо шлепнула по коленке и снова взяла фото.

– Он погиб, – контрабандист нерешительно глянул на меня. – А ты не знала?

– Нет.

– Несколько лет назад. В конце войны. Тебе было около двенадцати. А ты думаешь, почему она тогда приехала за тобой? Она и с бабушкой оставила тебя только из страха, что отец найдет тебя и убьет, а твоя бабка умела усмирять разгневанных мужчин. Так что мать оставила тебя у нее ради твоей безопасности.

Мы оба молчали, глядя на фотографию.

– Когда шторм обрушился на остров, она сломала ногу, – сказал он тихо. – И все никак не поправится. По слухам, она может умереть.

В его голосе я слышала настойчивость, беспокойство. И любовь. Я изучала сгибы и пятна на фотографии, размягченные от пальцев края. Перевернув фотографию, увидела единственную надпись, сделанную коричневыми чернилами: «Эсси». Так зовут мою мать. Эсси Роу. В один из редких случаев, когда бабушка заговорила о матери, она сказала, что ее имя звучит как шелест утреннего прибоя: э-э-эсссс-и-и-и, э-э-эсссс-и-и-и.

«Я хотела, чтобы она увлекала воду за собой всюду, куда бы ни пошла, – вспомнилось, как сетовала бабушка, сердито поджимая губы. – Но ничего не вышло».

– Говоришь, у тебя никого не осталось, – повторил мои слова контрабандист, поднимаясь с табурета и не сводя глаз с фотографии, которую я по-прежнему держала в руках. – Но это неправда.

– Мне она не нужна!

Он пожал плечами и направился к двери.

– Я и не говорил, что она тебе нужна, – контрабандист обернулся, задержавшись на миг. – Я сказал, что она у тебя есть.