Глава 4. Тайна все-таки существует?

Я проснулся, но решил сразу глаза не открывать. Я давно заметил – в темноте или с закрытыми глазами думается лучше. А еще лучше при этом проговаривать свои мысли вслух, словно обмениваешься ими с невидимым, но реальным и очень внимательным собеседником. Поначалу разговор с самим собой в темноте кажется странным, и знай кто об этом, наверное, приписали бы мне раздвоение личности. Но со временем я научился не бояться осуждающего мнения этих малознакомых и отчужденных от меня «кого-то» со стороны, кого я все-таки, по-видимому, каждый раз подразумевал, представляя, что мои мифические «они» могут сказать обо мне и моем поведении. Я удалил из своих интеллектуальных установок страх перед бытовым консерватизмом и прислушался к самому себе – внимательно и отчасти с искренним удивлением.

Я понял, что мысль сказанная, в отличие от написанной, обладает большей разреженностью, а мнимый диалог придает ей гибкости. И с успехом освоив этот способ самоанализа, я даже стал применять его при подготовке к лекциям, но летучесть спонтанно произносимых фраз оказалась куда более опасной, чем я предполагал. Терять рожденные в импровизации тезисы и догадки жаль было до слез, и поэтому я завел за правило держать на тумбочке блокнот и ручку. И если мне удавалось по ходу своих воображаемых дебатов замедлить время обмена репликами и в перерыве зацепить быстрокрылую фразу, немедленно воплощенную любым почерком и в привычных мне математических значках на листке бумаги, то потом, переводя ее на общедоступный и повсеместно распространенный язык, я удивлялся тому, насколько она хороша.

Сознательно выстраивая алгоритм письменного высказывания, очень трудно в результате получить такую пронизанную светом, воздухом и свободой выражения в предельно емкой и пластичной форме Мысль, часто равнозначную откровению и почти всегда – не по возрасту и не по знаниям великую. Я для себя как-то сравнил подобный способ мыслесозидания с медитацией, которая позволяет заново отформатировать не только духовное, но и телесное бытие. Я не улетал в такие минуты к далеким звездам и не проникал в неведомое – я словно читал свод мудростей, который бесстрастно и через божественно согласованные временные интервалы листал передо мной незримый библиотекарь, кому запрещено было выносить эту книгу из хранилища и уж тем более – позволять копировать ее содержание. Я торопился за каждым перелистыванием механически запомнить хотя бы что-то из увиденного, не успевая прочитать, не то что осмыслить. И это не было воровством – мне было позволено прикоснуться к истине, но что из открывшегося мне останется со мной – зависело только от меня, от моего умения удержать в памяти хотя бы сколько-нибудь целостные фрагменты из единого, непрерывно излагаемого свыше текста.

Некоторые называют это озарением, я – чтением с листа исторической памяти. Мне несвойственно мистическое поклонение перед загадками природы и человеческой психики. Тайна, по моему твердому убеждению, – это то, что просто принадлежит другому уровню познания. Хочешь раскрыть ее – вставай и поднимись выше. Или пройди дальше. Спустись глубже. В любом случае – сделай шаг в ту сторону, которая кажется тебе непознаваемой. Без священного трепета и замирания сердца, но не забыв надеть хорошенько вымытую обувь, чтобы пыль прошлого не помешала чистоте восприятия нового.

Я знаю, что логика – не панацея, но навык объяснения помогает видеть не только анализируемый объект, он обнаруживает недостатки в самом истолковании. Проговаривая приходящие ко мне мысли вслух, я вдруг находил какие-то из них пустыми или нелепыми и тут же с легкостью о них забывал – без смущения, как я мог такое подумать, без ужаса, как такое могло прийти мне в голову. Но иные заставляли замереть в предвкушении открытия, и надо было только не позволить себе расслабиться и успеть записать. Иногда приходили и те, от которых я вздрагивал. Гнаться за ними, цепляться за них было наивно и просто бессмысленно – вместе с ними уходило все, что их окружало, они впитывали в себя мир моих мыслей, как черная дыра. Мне оставалось единственно ждать, когда она коллапсирует до своего предельного значения и породит следующую жизнь, которая принесет с собой и новые вопросы, и новые ответы. Главное – не знать то, что произойдет, а понимать, что это все равно произойдет. И уметь ждать – без паники и спеси, не позволяя неизбежному парализовать твое желание знать.

Я открыл глаза – было светло даже сквозь плотные темные портьеры. Я спросил себя: что это было вчера? Запоздалый постконференциальный похмельный синдром? Дружеский розыгрыш, сделавший меня героем популярного шоу «Вас снимает скрытая камера»? А может быть, я – за стеклом или под колпаком? Я потянулся к мобильному, нет, мне никто не звонил – ни с саморазоблачением, ни с угрозами разоблачить меня. Уверен, что мой автоответчик содержал столь же невинную информацию. Я даже не собирался вставать, чтобы проверить правильность моих умозаключений. Потому что весь вчерашний день мог быть либо бредом больного сознания, либо инсценировкой – но во имя чего? Вряд ли у меня появился поклонник-маньяк или безумная поклонница, которые решили из благих побуждений превратить в ад мою жизнь. Мне был памятен фильм «Игра», в котором родные и друзья героя сделали нечто подобное для того, кого посчитали утратившим способность чувствовать себя человеком и видеть человеческое в других. Я не робот и не сухарь-финансист, еще в школе отцу говорили обо мне: удивительно, иметь такие возможности и не обладать амбициями к власти и славе! Я с детства не стремился выделяться из толпы или хотя бы из группы подобных себе особей. Мне нравится равновесие – гармония внутри себя самого. Разрушать ее ответственностью за других или подвергать опасности, вызывая зависть в окружающих? Нет, трижды нет, нет – никогда.

Тогда к чему весь этот нелепый приключенческий антураж? Не такой уж безобидный, как кажется на первый взгляд. Судя по изображению на фотографии, которую неизвестные положили в карман моего пиджака перед тем, как снять с лица повязку и уехать, она была подлинной. Разумеется, я не стал играть в «казаков-разбойников» и считать до десяти, дожидаясь отъезда своего странного эскорта, и, услышав, что машина, на которой меня привезли, тронулась с места, немедленно оглянулся. Но уже стемнело, и красные люминесцентные фары больно ударили по глазам, от неожиданности я зажмурился на считанные мгновения – этого оказалось достаточно, чтобы я упустил быстро уезжавшую машину из виду. Нет-нет, я не бросился искать первого попавшегося милиционера или постового, не стал ловить другую машину и преследовать своих похитителей. Я даже не был уверен в том, что они похитители. Нет, на самом деле – как отреагировал бы любой нормальный человек на все произошедшее со мной, окажись он сегодня на моем месте и в трезвом уме и здравой памяти осознавая, что это не кино, что это обычный день из жизни вполне рядового обитателя столичного мегаполиса? Правильно – счел бы нелепостью и спокойно вернулся домой. Что я и сделал.

Дома автоответчик беспомощно вспыхивал от звонков и бесполезно шуршал закончившейся пленкой. Уверен, почти все сообщения были сделаны мамой – ей претила сама мысль, что я отправился навещать Анну Петровну, а когда я задержался с возвращением, она еще больше разволновалась – у нее всегда было богатое воображение, которое с годами только развивалось, и виной тому я видел отсутствие для нее другого поля применения своих сил – мама успела защититься, но вышла замуж за отца и больше ни дня не работала по специальности. Она растила меня, обслуживала отца – в общем, занималась семьей, точнее, только контролем за ее мужской половиной, и собой, потому что со временем отец привел домработницу, но жила она не с нами, все делала тихо и незаметно, и я редко заставал ее в нашей квартире. Возможно, именно поэтому столь, казалось бы, благоприятный для женщины образ жизни стал причиной частого маминого душевного неравновесия. В ней всегда было слишком много энергии, и пустоту ежедневного общения с коллегами по работе ей заменяли перебранки с продавцами в магазинах, бессменный друг – телевизор и неусыпная забота о нас с папой, которая порой переходила границы разумного, что я смог осознать, лишь когда они переехали. Бедная мамочка! Я представляю, как она мучительно разрывалась между необходимостью быть рядом со своим ребенком, пусть даже и великовозрастным, и от страха потерять отца и на старости лет остаться одной – без любимого мужчины, которому посвятила всю жизнь…

Я рассказал ей самое простое – не нашел поблизости банкомата и пришлось идти пешком, потому что не было наличности заплатить за такси. Она с готовностью приняла мое объяснение, которое не только успокоило ее, но и дало повод поговорить, и, прекрасно понимая, что маме это только в радость, я не стал спорить и, стоя у столика с автоответчиком, как провинившийся мальчик в углу, терпеливо выслушал все, что она думает о моей безалаберности, неумении предвидеть последствия житейской беспомощности, такой типичной для нашей семьи. Потом мы попрощались до завтра, я сказал ей наше обычное «целую крепко» и положил трубку.

Нет, женщина должна жить на своей половине… Татьяна как-то расплакалась – ты не только меня не любишь, ты никого не любишь. Все-таки «прекрасная часть человечества» очень странные существа. Если любовь – это возможность бесконечно тиранить нравоучениями представителя другого пола, внушать ему чувство вины вследствие его неспособности к самостоятельной жизни и с фантастической неуспокоенностью день за днем, час за часом пытаться реформировать твой характер, твою сущность сообразно своим представлениям о том, что такое для мужчины хорошо, что такое плохо, то – увольте, милые дамы, вы навсегда останетесь только гостьями и в моем доме, и в моей жизни. Чудесными, но мимолетными. Не знаю, почему женщины так стремятся доминировать – или в них действительно с доисторических времен живет ген матриархата? Мне нравится равновесие, достигнутое внутри себя, и, вступая в социально-общественную форму личной жизни, я бы хотел иметь точно такое же равновесие. Или довольствоваться тем, что есть.

Я сел в кресло и услышал слабый бумажный хруст в кармане пиджака. Вспомнил о фотографии и достал ее. Олег и Стелла сидели рядом, скорее всего – на скамейке на фоне кирпичной, явно подвальной стены. Снимали их аппаратом со вспышкой, потому что от неожиданности Стелла зажмурилась, а Олег моргнул. Нет, моргнул он не случайно – в школе у нас был условный знак, мы очень долго тренировались, добиваясь графической точности его исполнения. Обычно, закрывая левый глаз, что называется – подмигивая, человек инстинктивно «скашивается» лицом влево, тот же рефлекс наблюдается и при подмигивании с правой стороны – мышцы тянутся друг за другом, изменяя абрис лицевого контура и словно стягивая его в ту сторону, откуда получен сигнал «начать движение». Мы натренировались на неподвижность подмигивающей части лица, перенеся мускульное натяжение на противоположную сторону, и назвали эту гримасу «улыбкой Квазимодо». Пользовались мы ею не часто – это было очень секретное изобретение, и касалось оно только тех случаев, когда надо было предупредить друга о чем-то важном в близком разговоре – например, если мы встречались с девушками и врали, не успев предварительно договориться, как будем врать.

Понятно, что Олег меня предупредил, но о чем? Не верь своим глазам? Или – поверь и забей тревогу? А может быть, будь с ними осторожнее и сделай то, что они хотят? Кто они – эти мифические «они»? И что я должен искать? Вчерашний день? Черта в ступе? Я вздрогнул – этого только вспомни, тут же и объявится. Этого не дразнить. Я принял душ, отключил все телефоны и отправился спать – наступала сессия, время суеты для студентов и режимного послабления для преподавателей.

Ночью мне снились какие-то гонки, зловеще светились фары машин, загонявшие меня в подземные лабиринты. А потом я увидел город – вбежал из прохода пещеры в следующий тоннель, но вместо тупика передо мной предстал сказочный град с дивными белыми домами и золотом церковных куполов. Я спал и чувствовал, как на мгновение сердце замерло от восторга, и я перестал дышать, словно боясь, что видение исчезнет даже от такого ничтожного колебания воздуха. Я едва не задохнулся – глотнул воздуха и закашлялся. Видение исчезло, а я перевернулся на правый бок, в который раз вспоминая рекомендации врачей, настоятельно советующих не перенапрягать сердечную мышцу лежанием на левом боку, и снова заснул – на этот раз без сновидений.

Неудивительно, что все случившееся со мною вчера показалось лишь экспозицией к ночному кошмару. Поэтому я решил пройти утреннее очищение посредством контрастного душа, и водная процедура меня немного умиротворила. Я даже что-то напевал – наверное, не слишком мужественное, но типичное для моего воспитания и возраста: про палатки и северный край. Выйдя из ванной, я услышал звонок в дверь – Анна Петровна? Но она в больнице. Неужели вернулась Татьяна? А я только что принял душ. Не то чтобы в таком моем виде для нее было нечто новое, просто не хотел, чтобы она привыкала видеть меня выходящим в домашнем халате утром из ванной комнаты. Звонок повторился, потом еще раз. Да кто же это такой настойчивый! Я осторожно подошел к двери и посмотрел в глазок – на площадке стояла Глафира Игнатьевна, скорее всего она уже заступила на смену. Не открыть ей – то же самое, что не ответить на звонок мамы.

«Что-нибудь важное?» «Я все звоню, звоню, а ты не отвечаешь», – строго сказала она. «Я принимал душ». «Три часа? – старушка осуждающе покачала головой. – Если бы у меня так разрывался телефон, я бы не только из ванной – из гроба бы выскочила». «Ах, телефон, – кивнул я, – так он отключен… В смысле – я его выключил, хотел выспаться». «Тогда понятно, – Глафира будто приняла мои объяснения, – а то я звоню, звоню. Слушай, я там пост оставила, сейчас назад побегу, а ты оденься, спустись ко мне, там тебе курьер конверт принес, я ему, конечно, наверх подниматься не дала, хватит с тебя вчерашнего, сама расписалась в получении. Сказал – срочно и предельно важно. Слово-то какое выискал – предельно важно, кто так говорит?» Она вызвала лифт и махнула мне из кабины – не задерживайся слишком! Это невыносимо – даже консьержка меня строила!..

Я покорно оделся и спустился по лестнице вниз, лифтом я пользовался исключительно для подъема, пересечение лестничных пролетов вниз хорошо дополняло мои пешеходно-оздоровительные прогулки. Я взял у Глафиры Игнатьевны адресованный на мое имя конверт и, хотя видел, с каким любопытством она ждет, что я его вскрою на месте, небрежно сунул конверт под мышку, поблагодарил старушку за заботу и оставил теряться в догадках вместе с ее непомерным любопытством. Конверт на самом деле был как конверт – мой адрес, адрес службы экспресс-доставки. Я бросил конверт на стеклянный журнальный столик в зале – наверное, очередное приглашение выступить на каком-нибудь заграничном симпозиуме. Стоп – вчера я оставил на столе фотографию Олега и Стеллы, а теперь мельком брошенный взгляд сохранил в памяти только оттиск белого прямоугольника. Я вернулся и взял его со столика – да, это фотобумага, но изображения на ней не было.

Я сел на диван и какое-то время машинально крутил в руках этот уже совершенно никчемный листок. Вчерашние кошмары вернулись вновь, и я почти с мистическим ужасом издалека разглядывал только что полученный конверт, словно, избегая к нему прикоснуться, я мог избегнуть и неприятностей в будущем. Да что такое, в конце концов! Кто-то меня дурачит, разыгрывает, водит за нос, а я раскис и пребываю в паническом страхе перед обычным почтовым конвертом точно перед неизведанным. Я бросил недавнее фото на нижнюю полочку журнального столика и взялся за конверт.

В конверте, как в матрешке, оказался еще один конверт, раскрыв который я обнаружил еще несколько страниц ксерокопии какого-то текста – в дополнение к той, что уже была у меня. Я сунул было руку в задний карман брюк, но потом вспомнил, что на мне спортивный костюм, и нехотя отправился в спальню. На прикроватной тумбочке яростно подмигивал и подпрыгивал мой мобильный. Я посмотрел на номер – звонила Олегова Марианна. Спросить, что случилось, я не успел. Едва я ответил, она принялась рыдать взахлеб – журналисты пронюхали, что из тюрьмы пропала Стелла, ее отцу сообщили, что она покончила с собой, хоронить ее будут в закрытом гробу, потому что будто бы обезображено лицо и чтобы мать с ума не сошла. «А Олег?» – тихо спросил я. «Они ничего не знают, – снова зарыдала Марианна, – будь проклят тот день, когда он ввязался в это дело, будьте вы все прокляты…» «А я тут при чем?» Она не ответила и отключила вызов.

Я почувствовал, что вся эта история начинает меня раздражать. Кажется, это у Гюго – как один день может все изменить… Какой там день – мгновение. Секундная слабость, и вот ты – уже герой нелепой пьесы абсурда. В твоей квартире раздаются нелепые и страшные звонки, а потом в нее проникают неизвестные и устраивают показательный погром, тебя самого похищают и тебе угрожают, таинственным образом пропадают и погибают твои друзья… Во-первых, кроме Анечки, еще никто не пострадал, но, судя по всему, это действительно случайность, которую мои странные визитеры не только не учли – просто не ожидали. Надеюсь, что и она быстро поправится, врач сказала, что сотрясение поверхностное, но лучше перестраховаться и все проверить. Во-вторых, испарившееся фото было настоящим, вчерашним, из чего я заключаю, что кому-то – скорее всего самой милиции – очень необходимо уверить общественность в смерти Стеллы, чтобы на какое-то время ее перестали искать все те же журналисты, часть из которых активно пытались представить Стеллу Чернову не меньше чем узницей совести. В-третьих, если бы реальные следственные органы принимали мою кандидатуру всерьез, они бы уже обнаружили свой интерес, а пока у меня состоялась одна-единственная встреча с прокурорским работником, да и то мнимым. А вот прогулка на автомобиле вслепую, симпатическое фото и лежавшие передо мной ксерокопии каких-то записей – это, пожалуй, давно должно было привлечь к себе мое внимание, но я ведь так не люблю никуда вмешиваться!..

Хорошо, я обвел глазами спальню, как будто надеялся найти признаки присутствия подсматривающих устройств, которые могли установить в моей квартире, прикрывая следы этой операции псевдоограблением, и громко сказал – хорошо, убедили, я попробую заняться этими бумагами, ничего не обещаю, но хотя бы посмотрю, что можно сделать. И словно отвечая на мои слова, в зале проснулся автоответчик. Я замер, боясь пошевелиться, но и в открытую дверь хорошо были слышны слова говорившего, в котором я узнал голос человека, говорившего со мной в машине: «Добрый день, Игорь Сергеевич, полагаю, вы уже получили наш конверт и приступите к работе как можно скорее. Не хочу вас слишком торопить, но мы и сами не стремимся излишне надоедать своим обществом вашим друзьям. Будьте благоразумны и помогите нам. Сейчас вы можете не отвечать на этот звонок, мы побеспокоим вас еще через несколько дней, и тогда хотелось бы услышать и ваш голос, и отчет о том, как продвигается ваша работа. Удачи вам!»

Наглецы! Разумеется, это было чистое совпадение, никто меня не подслушивал, никто за мной не наблюдал. Но настойчивость, с которой меня убеждали взяться за бессмысленную и никчемную работу, настораживала, и я сдался. Вернувшись в зал, я взял полученные сегодня днем бумаги и, сев за стол в кабинете, принялся методично вбивать текст в обычный вордовский файл своего ноутбука. В отличие от ксерокса, который мне передал Олег, новый текст был сделан с помощью бумаги для факсов, которая, как известно, имеет те же свойства, что и симпатические чернила, – со временем переданный по факсу текст исчезает. Просто с поверхности бумаги под воздействием внешних причин, даже влажности воздуха, слетает порошковое напыление, с помощью которого печатается факсовое сообщение. А если его еще и на солнышко положить, то процесс самоуничтожения пойдет значительно быстрее. Ожидая чего-то подобного, я механически перенес текст в компьютер, чтобы он хотя бы больше не испарился на моих глазах, как фото с Олегом и Стеллой.

Конечно, при других обстоятельствах я бы отдал текст секретарю кафедры или позвал Татьяну, которая печатала без ошибок и с рекордной скоростью, но втягивать кого-либо еще в эту скверную историю мне не хотелось. По двум причинам. Во-первых, а вдруг это не понравится моим таинственным заказчикам? И во-вторых, и, наверное, в-главных, если вся эта возня с текстом в конечном счете окажется розыгрышем, меньше всего я мечтал быть осмеянным кем-то посторонним. И поэтому терпеливо сидел и долбил по клавишам, изображая из себя машинистку. Иногда я брал перерыв и переключался на онлайновое окошечко круглосуточного информационного канала, судя по сообщениям которого о «гибели» Стеллы было объявлено уже совершенно официально. В кадре снова замелькали архивные фото, сюжеты прошлых лет, резанувшие неприятно, как по больному. Время от времени я вставал, чтобы размять спину и колени, ходил туда-сюда по кабинету и все не мог понять, почему я так запросто подвис на их дурацком крючке, мало того, глотать вроде бы и не хотел, но позволял крючку все дальше и дальше влезать в меня. Вот где точно – накололи.

Закончив набирать, я несколько раз проверил правильность текста полученного и текста сохраненного – проверял тщательно каждое слово, каждую запятую. И лишь убедившись в их полном соответствии, я собрал все листочки и аккуратной стопочкой сложил на краю стола, придавив массивным мраморным пресс-папье, доставшимся мне от папы вместе с кабинетом. Новый файл я пересохранил на флэшку и положил ее в особое отделение в отцовском столе – некое подобие профессорского тайника, где он хранил сигареты от мамы, которая гоняла его за курение. Разумеется, это было секретом Полишинеля, но только для нашей семьи, – чтобы открыть тайник, надо было знать, какая из деталей столового декора отвечает за него. Только не впадай в паранойю, снова напомнил я себе и встал из-за стола.

А теперь пора бы и поесть – я понял, что проголодался. Кофе, который я начал пить, пока не появилась консьержка, уже давно остыл, и я решил подняться к Анечке – мне она готовила только свежее, и это свежее вчера мной благополучно было съедено. Себе она особенных разносолов не варила, но всегда подразумевала, что я могу зайти без предупреждения, и на всякий случай держала в холодильнике то, чем мог наскоро перекусить нормальный взрослый мужчина – нарезку копченой свиной шейки, кусочки рыбной солонины и пару бутылок чешского пива.

Бутылка с моего последнего посещения осталась одна, но были и рыба, и мясо, пучок моей любимой киндзы, и еще мягкий лаваш в хлебнице в полиэтиленовом пакете. Жарить себе яичницу я не стал, сосиски тоже требовали времени на приготовление, так что я отрезал пару ломтиков сыра, изгрыз огурец и выудил из уже открытой стеклянной банки несколько маслин. Вся эта пища комком упала в желудок, я разбавил ее пивом, отчего желудок тотчас жалобно запел. Тут бы в самый раз полежать, расслабленно подумал я и, недолго собираясь, занял диван у Анечки в гостиной. Я немного попримеривался к диванному пуфику, приспособив его вместо подушки, и уже почти удобно устроился с ногами на диване. Закинул руки за голову и закрыл глаза. Я хотел сосредоточиться на сне, но сегодня даже «принцип слепого» не помогал. Я никогда прежде не спал у Анны Петровны в квартире – здесь были совершенно иные запахи, среди которых я отчетливо уловил аромат валерьянки и еще каких-то незнакомых мне лекарств. И меня как подбросило – я сегодня еще не был у Анны Петровны в больнице. А все эти дурацкие игры в таинственность! Я все бросил как есть и помчался к себе – переодеваться.

– Тебе не стоило так беспокоиться, – смутилась Анна Петровна, принимая от меня очередной пакет с продуктами – я еще то не доела, да и когда мне – здесь очень неплохо кормят. Ты уж извини, но мне в этом соседка помогает. Она сейчас на процедурах.

– Говоришь, неплохо кормят? На завтрак икра, на ужин омары? – пошутил я. – Давай без лишней скромности, тебе сейчас необходимо больше витаминов. А икра, кстати, тоже не повредит, я принес бутерброды – и с красной, и с черной. В прошлый раз твоя врач сказала, что икра очень полезна для крови (я принялся раскладывать продукты – что-то в холодильник, что-то на тумбочку). Фрукты я сейчас помою. Папа не приезжал?

– Был, прямо с самого утра, ждал, пока меня по разным анализам водили, а еще был следователь из прокуратуры… Ты его не знаешь? Я тут записала по памяти его фамилию, когда он ушел. – Анечка взяла со столика бумажки, которые я сдвинул, когда выкладывал продукты, и принялась перебирать их. – А, вот, нашла, Пашневский…

Я замер на пороге туалетной комнаты и едва не уронил апельсины на пол:

– Парчевский… Что ты сказала ему?

– Да что ты так разволновался? Даже побелел лицом. – Анна Петровна испытующе посмотрела на меня. – Очень приятный человек, спрашивал, что я помню о вчерашнем нападении. А что я помню? Двое мужчин лет тридцати, у них даже внешность какая-то никакая, и удостоверения их я не разглядела, услышала, что они из милиции, и растерялась.

Быть может, это сегодня спасло тебе жизнь, невольно подумалось мне. Знание опасно. В любом возрасте.

– Значит, так, Анечка. – Я оставил апельсины в раковине умывальника и, вернувшись в комнату, присел на край кровати, где лежала Анна Петровна. Я взял ее ладонь в свои ладони, чтобы придать словам как можно больше доверительности и убедительности. – Давай мы с тобой договоримся о следующем, и это, имей в виду, не обсуждается. Сейчас я навещу твоего лечащего врача, и если она разрешит завтра забрать тебя, мы поедем домой, ко мне домой. И не спорь. Просто послушай меня и прими мою заботу как должное. Раз Сережа в командировке, обязанность помогать тебе лежит на мне. Короче, мы вернемся, а потом – я постараюсь сделать это как можно скорее – отправлю тебя в Евпаторию. У тебя будет отличный сопровождающий, уверен, вы найдете много общих тем для разговоров.

– Игоречек… – Анна Петровна попыталась что-то возразить, но я со всей определенностью покачал головой:

– И никаких возражений с твоей стороны, если твои эскулапы возражать не будут.

Они и не возражали. По словам лечащего врача, компьютерная томография никаких критичных изменений не выявила, осталось только утром сдать анализы для подстраховки, и можно отправляться домой. Вот и отлично, обрадовался я и договорился о выписке на завтра. Потом я зашел к старшей медсестре и предупредил – никаких посетителей, особенно с удостоверениями, незачем им лишний раз волновать Анну Петровну. Дежурную на посту я попросил почаще заглядывать в четыреста седьмую, особенно ночью, – надеюсь, мои аргументы показались достаточно весомыми всему медперсоналу отделения: перед посещением больницы я предварительно заехал в банкомат и был готов к убеждению разного достоинства. Перед уходом я снова заглянул к Анне Петровне – ее соседка, примерно одного с нею возраста, болезненная женщина с печальным и пергаментным лицом, уже вернулась из процедурного кабинета и отдыхала, храня на лице какое-то особенно жалостливое выражение. Завидев меня, Анечка приложила палец к губам – я понял: не шуми, не мешай. Я кивнул и, подойдя к ней на носочках, прошептал, склонившись слева к самому уху, – все, как договорились, завтра я тебя заберу. Она вдруг потянулась ко мне и обняла за шею, словно сына. Боже мой, до меня только что дошло – Сережа не случайно так редко бывает дома, наверное, он не может простить матери того, что отец всю жизнь живет не с ними. Я ответно и крепко обнял Анечку – все будет хорошо, все будет хорошо… Выйдя из больницы, я позвонил отцу, сказал, что завтра забираю Анну Петровну к себе и что если у него есть время, может быть, он заедет ко мне, зачем – при встрече объясню.

Пока я ждал отца, я дозвонился до своей давней знакомой – Светланы из турагентства. Она обрадовалась мне – сделаю все возможное, у тебя отпуск в этом году как обычно? Посмотрим, сказал я. Потом набрал телефон Татьяны, она ответила не сразу – сидела в библиотеке. Когда перезвонила, принялась извиняться, что тогда же не отдала мне ключи. Это не важно, прервал я ее, придумывай что хочешь, но ты должна взять отпуск – больничный, за свой счет, меня устроят любые объяснения, какое устроит твое начальство, решай сама, в общем, ты поедешь с Анной Петровной в Евпаторию, и завтра утром жду тебя у себя, я забираю Анечку из больницы и мне, то есть ей, конечно, до отъезда нужна сиделка, а ключи у тебя есть…

– Все-таки это связано с исчезновением Олега? – спросил отец, когда я прервал наш разговор, чтобы ответить на звонок Светланы.

– Спасибо, отлично, ты чудо, целую, обязательно позвоню… Нет, – сказал я, и, судя по всему, отец мне не поверил, впрочем, это сейчас было не важно. – Маме объяснишь, что знакомая из турагентства предложила горящие путевки – пять звездочек, отличный сервис, кто-то из ее випов не поехал, а я, как вы знаете, весь в сессии – консультации, зачеты, экзамены, короче, я уже все оплатил, и послезавтра вы вылетаете, ближе чартера не было. Путевки и ваучеры получите прямо в аэропорту, Светлана вас сама встретит, за руль не садись, вызови такси, официально, и потом сообщи мне номер машины, имя водителя и фирму.

– Мама скажет, что в Турции еще не сезон…

– А ты припугни ее, что в вашем возрасте крутое солнце противопоказано, и если она хочет пожить подольше, то не будет капризничать и просто соберет вещи. И еще – не будь ты таким напряженным, иначе она немедленно решит, что это не счастливый случай, а сговор, ты должен приехать с радостной вестью и вдохновить ее лететь с тобой. И кстати, скажи ей, что я забираю Аню из больницы, это подстегнет маму увезти тебя из Москвы куда подальше.

– Ты сердишься…

– Потому что прав. – Я старательно пытался избежать прямого взгляда с отцом, но он не хотел давать мне возможности уклониться от ответа. – Пожалуйста, хотя бы раз в жизни сделай так, как я прошу, а не как вам удобно.

– Не сильно-то мы тебя и притесняли, особенно последние двадцать лет.

Я уловил в голосе отца нотки обиды и немного смягчил суровость тона:

– Папа, тебе бы уже пора привыкнуть – если я о чем-то решил умолчать, так оно и будет. И я очень прошу тебя – поезжайте с мамой, посидите пока где-то там…

– Главное, чтобы отсюда подальше? Я правильно понял? – Отец нахмурился. – А как же Стелла? Ты взял билеты на день похорон.

– А эта причина – одна из самых важных, но опять же – без объяснений…

– Просто не надо и все?

– И все, – кивнул я.

Я вышел проводить отца, обнял его, прощаясь, и отправился в академию – там были нормальные машины, не то что мой неизменный спутник ноутбук, а записанный на флэшке текст было бы хорошо прогнать через несколько специальных программ. Одну из них разрабатывал мой лучший аспирант Вадик Градов – его «Акцентом» заинтересовались военные. Хорошо, что парень сейчас на Селигере, а то досталось бы и ему…

Сначала я зашел в столовую, где было немноголюдно, – успел до закрытия и плотно поужинал. В лаборатории еще застал Алика Моряна, да и тот собирался уходить, так что все складывалось удачно, я мог поработать один, ни с кем не общаясь, никому ничего не объясняя.

Дождавшись Аликова «пока», я загрузил файл с набранным текстом в компьютер. «Акцент» перевел слова в эквиритмическую графику и заново записал текст – теперь уже с помощью ударений и тире, а потом запустилась программа распознавания. Разумеется, я понимал, что без ключевого или хотя бы тематического слова окончательная идентификация лексем невозможна. В русском языке двухсложных слов с ударением на второй или первый слог тысячи, включая варваризмы. Сколько вариантов текста выдаст мне машина? Как долго будет она пытаться найти логические соответствия между словами и как далеко они окажутся от их реального зашифрованного смысла? Вот если бы иметь подсказку, хотя бы одну подсказку. Сейчас я ориентировал программу на выбор слов экономического содержания – цифры, единицы мировых валют, проценты, дебет, кредит. Если «книжка Чернова» содержит финансовую информацию, то компьютер найдет ее признаки в структуре текста.

Кажется, я поторопился снять пиджак – кондиционер полезен для компьютеров, но не для меня. Даже в плохо выносимую жару я неизменно и всегда декларативно просил водителей выключать в такси кондиционер, предпочитая искусственному оледенению нормальный общепринятый сквозняк. Я устроил на соседнем столе, подальше от охлаждающей системы, свой ноутбук и снял легкомысленно оставленный прежде пиджак с вешалки при входе в лабораторию. Надевая его, я нащупал в кармане лист бумаги. Так вот он где! Это был ксерокс фрагмента текста, переданный мне Олегом несколько дней назад. От нечего делать я присел на край стола и принялся рассматривать так неожиданно найденную бумагу – любопытно, кем был человек, сочинявший эту абракадабру? Почерк мужской, но не свободный – значит, текст переписывали, возможно, несколько раз, добиваясь почти ученического чистописания. Забавно, как я раньше об этом не подумал – денежные расчеты так не ведут. Если Чернов заносил в свою книжку долги, то они должны были возникать по мере их образования. Этот текст написан целиком – одной рукой и словно на одном дыхании, за один раз. Отсюда следует – либо существует другая, настоящая записная книжка, а этот ксерокс снят со специально подготовленной копии – не исключено, сделанной втайне от истинного владельца, либо… либо это некое повествование, и, воссоздав его, мы вернемся к началу – это будет какой-то новый текст, который тоже должен подвергнуться дешифрации, и дальше, возможно, процесс повторится до максимального сокращения текста, пока не останется последняя «матрешка», которая окажется либо хакерской шуткой, либо кодом для сейфа или книжного, газетного – любого другого печатного шифра. Эти ребята думают, что я справлюсь с задачкой за несколько дней? Здесь и линейке компьютеров есть чем занять себя как минимум на неделю.

Интересно, почему я в первый раз не заметил эти значки? Подумал, что это небрежность почерка и писавшего, они чем-то напоминают корректорские символы – вставить слово или букву, поднять строку выше, сделать абзац, поменять слова местами. Неужели текст все-таки редактировали и я ошибся в своих выводах о непрерывной линии письма? Я взял ручку и выписал знаки на «оборотке» – ох уж эта мне экономия: в целях борьбы с экономическим кризисом по академии вышло распоряжение проректора по хозяйственной части – обращение к сотрудникам не выбрасывать и не уничтожать использованную бумагу, а пускать ее в оборот, то есть во вторичное использование. И теперь стопки бумажного вторсырья лежали повсюду, а чистая бумага выдавалась на кафедре или в деканате под роспись ответственному лицу.

Надо же, я снова и снова смотрел на знаки, и вне текста они уже не казались мне правкой, они напоминали мне что-то еще, виденное совсем недавно. Я включил ноутбук и запросил в поисковике энциклопедию символов.

Поразительно, человек обрел речь, которая позволяет ему с максимальной полнотой и пространностью выражать свои мысли и чувства, рассказывать о своей жизни, о своих идеях, о своих близких – обо всем, что окружает его в этом мире. И не только рассказывать – записывать. Но магическая власть символа так и не утратила над ним свою тайную силу – тотемы сменили брэнды, которым современный человек поклоняется с той же истовостью, как и пещерный человек наскальным схемам своего примитивного художества. Скоропись помогала сохранить сказанное, пока не изобрели граммофоны и диктофоны. Знаки помогают ученым разных языков общаться без переводчика. Фантасты уверены, что они – основа межгалактического взаимопонимания. Может быть, и так, но как передать знаком улыбку Джоконды, спрашивают их поэты. Стихи, а значит – душа, богаче палочек и черточек клинописи. Иначе зачем люди изобретали бы слуховой аппарат и компьютер для восстановления функций зрительного нерва – довольствовались бы себе слепые и глухие азбукой Брайля и азбукой жеста? Он и они, чье создание – акт благородства, всего лишь знаки – палочки и черточки, точки и тире.

Не может быть – я вдруг ощутил легкую вибрацию в желудке. Так бывает, когда ты стоишь на пороге открытия или догадки о нем. Очень странное и не всегда приятное чувство, как будто в твоих кишках кто-то неизвестный дергает за тончайшие ниточки, привязанные к стенкам пищеводного тракта, к сосудам – играет на них пиццикато, и ты неизбежно резонируешь всем телом, подчиняясь распространению этой волны, грозящей тебя захлестнуть. Наверное, отсюда родилась легенда об Архимеде, выскочившем из ванны с криком «эврика», что значит – «нашел».

Похоже, я действительно нашел – знаки на ксероксе текста оказались скандинавскими рунами стиля футарк. Как следовало из статьи в энциклопедии, их использовали нацисты при создании символики Третьего рейха.

Попридержи коней, сказал я самому себе. Руны – игрушка толкинистов, а среди них немало хакеров всех возрастов. Не исключено, что разработка текста принадлежит одному из таких любителей сочинять истории жизни обитателей всемирного «междуземья». К тому же руны не есть текст, они знаки в контексте, значит, на них опирались при написании или их просто цитировали в подтверждение какой-то мысли.

А что, если я все неправильно понял и тот, кто зашифровал этот текст, не только закодировал его, но и сделал перевод? И бедный «Акцент» бьется над многословием великого и могучего русского языка, вместо того чтобы искать иностранный аналог эквиритмической формы. К примеру – немецкий.

Я не сразу решился прервать программу – с детства помню, как отец ругал маму, если она ставила стиральную машину в разные дни в разные режимы. Теоретически, учил он ее, ты можешь пользоваться всеми вариантами программирования стирки, которые предложены в прилагаемом к машине руководстве по эксплуатации. Практически современная стиральная машина – тот же компьютер: когда ты перенастраиваешь его программы, ему требуется время на адаптацию, и поэтому то, что вчера проходило полный отжим, сегодня, после твоих экспериментов, даст сбой.

Но догадка не давала мне покоя. Я хотел проверить ее. Я остановил программу и, дождавшись, когда «Акцент» свернется, перезагрузил компьютер.

По новой я ввел для работы не весь файл, а только ту его часть, что соответствовала ксероксу, полученному мною от Олега, добавив в него немецкое написание определенных мной рун и расположив их в тех же местах, на которых они находились в оригинальном тексте. И сел ждать.

Ненавижу ждать, но папа всегда говорил: счастье рыбака не в везении, а в терпении. Надо уметь дожидаться – счастливого случая, стечения обстоятельств, поворота судьбы. Предупреждать следует подвохи, происки врагов, возможную беременность случайной подруги. Ожидание – основа успеха научного знания, торопливость приводит к ложным результатам, настойчивые делают открытия. Правда, потом о них слагают легенды, превращающие кропотливую работу в миф. Отец не исключал великой роли божественной подсказки, но она приходила только к тому, кто умел добиваться ее, зачастую – смирением и терпением. А что делать с аутистами, спросил я, которые случайно взламывают сверхсекретные коды? Они ничего не открывают, грустно улыбался отец, они просто подбирают на пороге чужого дома ключ, который хозяин выронил при входе, открывая дверь, не смог найти ключ в темноте и решил, что сделает это завтра, закрыв дверной замок изнутри.

– А любовь?

– Любовь – это ненаучное понятие. Ее что жди, что берегись ее – все едино. Любовь – не открытие, которое можно сделать, она приходит сама и уходит сама, бывает, что она решает остаться, и только в конце жизни ты понимаешь, что напрасно позволил ей поселиться у тебя…

Есть! Учитывая малый размер текста, машина довольно быстро нашла соответствие. Судя по всему, фрагмент, который скопировал для меня Олег, оказался не просто частью общего текста, а цитатой, воспроизведенной на немецком языке. Я немедленно стал ее переводить, и вибрация вновь принялась встряхивать меня. Текст оказался фрагментом докладной записки об операции «Зеркало», которая ставила своей задачей установление местонахождения и обнаружение затерянного города, подлинное название которого скрывалось под кодовым словом – руной «Опфер» («самопожертвование»).