9
Конец 1670 г.
Сцена, открывшаяся взору Бонтана, была воплощением покоя и безмятежности. Король прогуливался по аллее, шествуя мимо величественных статуй и изящных фонтанов, умолкших на зиму. В льдисто-голубом небе плыли белые зимние облачка. Душа Бонтана преисполнилась благоговения и любви. Но государственные дела были глухи к красоте этого момента, а положение первого камердинера вынуждало принять их сторону. Бонтан поспешил к Людовику.
– Доброе утро, ваше величество. Пора, – поклонившись, сказал он.
Людовик вздохнул и с тоской посмотрел на сад:
– Да, конечно.
За живыми изгородями и кустами зимних роз высился дворец, куда сейчас и направлялись Людовик с Бонтаном.
– Есть какие-нибудь новости? – спросил король.
– Ночью прибыл курьер. Корабль с ее высочеством на борту позавчера вышел из гавани Кале. При благоприятном стечении обстоятельств сегодня ее высочество уже должна прибыть в Дувр.
– Может, я допустил ошибку, отправив туда Генриетту? – спросил король, задумчиво почесывая подбородок.
– Ваше величество всегда делает то, что считает наилучшим для Франции.
– А если она не вернется?
– Вернется, ваше величество. Я уверен.
– Откуда у вас такая уверенность?
– Она предана вашему величеству. И потом, ее место – здесь.
– Кроме места, есть еще и предназначение. В чем предназначение Генриетты? Быть заботливой женой?
– Не мне об этом рассуждать.
– Бонтан, вы хотели бы родиться женщиной? – вдруг спросил король.
– Нет, ваше величество.
– Вот и я не хотел бы, – усмехнулся Людовик.
В королевских покоях гардеробмейстеры быстро и ловко переодели его величество, сменив утренний наряд на белую кружевную рубашку, черный камзол и новые, тщательно начищенные сапоги. Бонтан зачитывал Людовику список назначенных встреч. Когда он дошел до встречи с епископом Боссюэ, которая должна была состояться в середине утра (епископ желал поговорить о протестантизме), король решительно покачал головой:
– Отмените эту встречу. У меня нет ни времени, ни настроения слушать нескончаемые монологи Боссюэ.
– Как вам будет угодно, ваше величество, – сказал Бонтан. – В одиннадцать часов утра у вас назначена встреча с королевским астрономом Кассини, а между одиннадцатью часами и полуднем вы обещали позировать художнику для портрета. После трапезы у вас…
– Пока достаточно. Больше отмен не будет.
Людовик замер, не мешая слугам набрасывать ему на плечи золотую, расшитую узорами накидку. Посмотревшись на себя в зеркало и оставшись довольным увиденным, король вышел из своих покоев, чтобы начать длинный, хлопотный день.
В кабинете было людно. Голоса сливались в общий гул, поднимаясь к сводчатому расписному потолку. Сидя за массивным письменным столом, Людовик подписывал десятки бумаг, подаваемых ему Бонтаном. Неподалеку от стола дожидались своей очереди Кольбер и Лувуа. Роган расположился на приоконном диванчике, подставив плечи утреннему солнцу.
Протянув Бонтану очередную подписанную бумагу, король заметил Лувуа и поманил военного министра к себе:
– Кажется, у вас есть для меня письмо.
– Да, ваше величество. От шведского короля.
Людовик отложил перо:
– Вскройте. Прочтите и вкратце передайте содержание.
Лувуа послушно сломал печать и прочел послание.
– Ваше величество, шведский король согласен разорвать союз с Голландией и поддержать нас.
– Прекрасно. Нам осталось лишь склонить Англию на нашу сторону.
Людовик снова взял перо, обмакнул в чернила. Подписание бумаг продолжалось.
– А что сделали с узником? – спросил Роган. – С тем, что замышлял убить ее высочество?
– Его допрашивает господин Маршаль, – ответил Бонтан.
Людовик подписал последнюю бумагу.
– Передайте Маршалю, что я хочу его видеть.
Бонтан поклонился и вышел. Король подозвал к себе Кольбера:
– Как подвигается обустройство Трианона?
– Ваше величество, произошла… некоторая заминка с облицовкой стен. Плитка не держится и постоянно опадает. Лево спрашивал, не будет ли вашему величеству угодно изменить фасад.
– Нет. Без фасада здание потеряет всякую привлекательность. А как состояние канала?
– Ленотр уверен, что к лету канал заполнится водой.
– В таком случае нам понадобятся суда.
– Какие суда, ваше величество?
– Гребные лодки. Кораблики – уменьшенные копии настоящих кораблей. Гондолы. Вода существует не только для красоты.
Плавание через пролив Па-де-Кале было на удивление спокойным. Холодный ветер уравновешивался теплыми лучами солнца. Генриетта надеялась, что приятное путешествие сменится успешным выполнением поручения Людовика, но, едва она, Софи и слуги оказались во дворе перед Дуврским замком, серые стены, увитые плющом, мгновенно поглотили ее надежды. Сердце Генриетты вдруг ощутило всю тяжесть возложенной на нее миссии. Она улыбалась, сохраняя внешнюю уверенность, но это стоило ей немалых усилий.
Дуврский замок стоял на скалах, возвышаясь над проливом. Не столько замок, сколько большая, мрачная крепость, просоленная морскими ветрами. Увидев сэра Трокмортона и его свиту, Генриетта вдруг остро почувствовала разницу между Францией и Англией.
– Добро пожаловать на родину, ваше высочество, – приветствовал ее Трокмортон. – Как протекало ваше путешествие?
– Благодарю вас. Мы добрались без особых хлопот, – сдержанно ответила Генриетта, помня, что шутки при встрече тоже остались по другую сторону пролива.
Трокмортон провел гостей во внутренний двор, держа путь к двери у дальней стены.
– Хочу заранее извиниться перед вашим высочеством. В это время года в замке… холодновато.
– Мне предстоит встреча только с его величеством? – спросила Генриетта.
– Нет. На ваших переговорах будут присутствовать граф Арлингтонский и лорд Эранделл.
– А не могла бы я повидаться с его величеством до начала переговоров? С глазу на глаз?
– Боюсь, что нет, ваше высочество. Это противоречило бы протоколу.
Генриетта остановилась.
– Дай мне платок, – шепотом попросила она Софи. – Что-то в глаз попало.
Софи достала платок и решила помочь своей госпоже. Когда она наклонилась, чтобы убрать соринку, Генриетта прошептала:
– Я не гожусь для таких дел. У меня не хватает смелости.
Никакой соринки не было, однако Софи добросовестно делала вид, что удаляет ее из глаза Генриетты.
– Ваше высочество, а вы начните выполнять то, что вам поручено, и смелость появится.
– У вас что-то случилось? – спросил Трокмортон, успевший отойти на несколько шагов.
Генриетта расправила плечи и заставила себя улыбнуться:
– Все в порядке, сэр Уильям.
У двери стояла вооруженная охрана. Караульные пропустили Трокмортона и Генриетту. Остальным было велено ждать снаружи.
В коридорах замка было гораздо темнее, чем в версальских, однако Генриетта хорошо помнила эти коридоры. Помнила лестницы, стены, такие же серые, как снаружи, простые каменные полы, разносившие гулкое эхо. Трокмортон ввел ее в просторное помещение, все убранство которого составляло тяжелое, украшенное резьбой кресло и стол с чернильницей и широкой вазой, наполненной перьями.
– Его величество сейчас совещается, но скоро подойдет, – сказал Трокмортон.
– Благодарю вас.
Генриетта вздрогнула, надеясь, что Трокмортон этого не заметил.
Его затылок ударился о столб. Перед глазами замелькали россыпи звезд. Закусив от боли щеку, он заставил себя улыбнуться Маршалю, наградившему его этим ударом.
Глава королевской полиции проверил надежность веревок, которыми Мишель был привязан к столбу. Потом взял кожаный ремень. Двое караульных бесстрастно наблюдали за его действиями.
– Кто тебе приказал убить ее высочество? – спросил Маршаль.
– Не знаю.
Кожаным ремнем Фабьен накрепко привязал голову Мишеля к столбу, лишив его возможности двигаться.
– Как он общался с тобой?
– Не знаю.
Из своего пыточного арсенала Фабьен выбрал молоток потяжелее и железный шип. Мишель умел выдерживать удары. Но и у него был порог, за которым просыпался страх.
Острие шипа уперлось Мишелю в череп рядом в правым ухом.
– Человеческий мозг – удивительная штука. Если знать, в какое место ударить, – а я это хорошо знаю, – у жертвы останется способность думать и говорить. И только. Жертва больше не сможет пошевелить ни рукой ни ногой. И так – до конца жизни. Ты слышал об этом?
Мишель напрягся всем телом, пытаясь разорвать веревки, но они держали крепко.
– Я… я вообще никогда его не видел. Он оставлял мне записки. Каждый раз – в новом месте.
– Чем ты занимался, пока не поступил ко мне в дорожную охрану?
– В таверне работал.
Маршаль опустил шип.
– Ты знаешь, кто такой Вильгельм Оранский?
– Нет.
– Ты боишься?
– Чего? – огрызнулся Мишель.
– Ты сам ездишь к нему или он приезжает во Францию?
– Кто – он? О ком речь? – спросил арестованный, не оставляя попыток разорвать веревки.
– Да все о нем. О Вильгельме Оранском.
– Не знаю я такого!
– Где находится таверна, в которой ты работал?
– На юге, недалеко отсюда.
Фабьен наклонился к арестованному:
– Он снабжает тебя деньгами?
– Кто – он?
– Вильгельм Оранский!
– Говорю вам, не знаю я такого! – закричал Мишель, брызжа слюной из разбитых губ. – Я ни разу не был в Голландии!
Фабьен выпрямился, холодно улыбаясь уголками рта:
– А я не говорил, что он из Голландии. Это ты проболтался.
Дверь в пыточную комнату с шумом распахнулась. Вошел Бонтан. Маршаль сердито обернулся, недовольный, что ему помешали в самый кульминационный момент. В лице Бонтана не дрогнул ни один мускул.
– Король желает вас видеть.
Маршаль снова повернулся к арестованному.
– Передайте его величеству…
– Незамедлительно, – добавил Бонтан.
Фабьен досадливо вздохнул и стал вытирать руки.
– С этого красавца глаз не спускать, – приказал он караульным. – Не разговаривать с ним и на его просьбы не откликаться.
Маршаль и Бонтан ушли. Гвардейцы безучастно смотрели на Мишеля. Он интересовал их не больше, чем мебель или стены. Через несколько минут дверь в пыточную комнату снова открылась. Мишель сжался, думая, что вернулся Фабьен. Но это был Роган. Караульные преградили ему путь.
– Где господин Маршаль? – спросил Роган. – Король требует его к себе.
– Так он… уже пошел к его величеству, – растерянно ответил один из гвардейцев.
– Тем лучше. А это, стало быть, и есть предатель? – спросил Роган, проталкиваясь вперед.
Гвардейцы смешались, не зная, как себя вести с лучшим другом короля.
Мишель и Роган сердито поглядели друг на друга.
– На месте Фабьена я бы с тобой не возился, – сказал Роган. – Только время зря тратить. Я бы тебя повесил, а потом четвертовал.
Роган взял со стола шип, повертел в руках:
– Какая жуткая штука. Для чего она?
– Людей убивать, – процедил сквозь зубы Мишель.
Гвардеец подошел к Рогану:
– Господин, вы бы…
– Убивать? – переспросил Роган. – Вот так?
Повернувшись, он со всей силой вонзил шип караульному в глаз. Гвардеец с пронзительным воплем рухнул на пол. Роган успел завладеть его кинжалом и, когда второй гвардеец бросился к нему, метнул кинжал. Оружие застряло в горле гвардейца, который тоже упал, безуспешно пытаясь вырвать кинжал и лишь усугубляя свои муки. Равнодушный к предсмертным судорогам раненых, Роган быстро освободил Мишеля от веревок и достал из-под плаща принесенное монашеское одеяние.
Мишель торопливо натянул на себя сутану.
– Что теперь? – спросил он.
– Спускайся в прачечную. Там тебя ждет гвардеец из наших. Он выведет тебя из дворца. Поедешь в Париж, навестишь нашего друга. Передай ему: из тех, кто у него есть, пусть отберет самых лучших. Их ты отведешь сам знаешь куда. Там будете ждать моих дальнейших распоряжений. Торопись!
Пламя очага окрашивало гостиную Филиппа в мягкие оранжевые тона, даруя тепло и уют, но не уменьшая напряжения, разлитого в воздухе. Филипп и Шевалье сидели рядом, глядя на танец огня и слушая треск поленьев.
– Ты помнишь первую нашу ночь, проведенную вместе? – спросил Шевалье.
– Нет.
– А слова, которые я сказал тебе наутро?
– Тоже нет.
– Я тогда сказал: «Отныне каждый день, когда я не касаюсь тебя, не вкушаю тебя, не чувствую тебя и не дышу тобой, станет для меня днем смерти и скорби».
Филипп едва заметно пожал плечами. Шевалье повернулся к нему, стараясь заглянуть в глаза:
– Для меня эти слова не утратили смысла. Я могу повторить их и сейчас. Я совершил очень серьезную ошибку. Своим поступком я нанес оскорбление королю и тебе. Но моя любовь к тебе остается столь же крепкой, как в день нашей встречи.
Шевалье протянул руку.
Медленно, не сводя глаз с пламени, Филипп протянул свою. Их пальцы переплелись.
Ожидание затянулось. В помещении, где сидела Генриетта, было не теплее, чем во дворе. По полу гуляли сквозняки. Генриетта потеряла представление о времени. Наконец дверь открылась, и вошел его величество король Карл II. На нем был плащ с горностаевым подбоем. Короля сопровождали Генри Беннет, он же граф Арлингтонский, а также лорд Генри Эранделл, сэр Уильям Трокмортон и четверо караульных с каменными лицами. Генриетта сделала реверанс. Мужчины в ответ поклонились. Они улыбались, но в их глазах Генриетта безошибочно улавливала снисходительность.
– Приветствую вас, моя дорогая младшая сестра, – произнес Карл, протягивая руку. – Помнится, когда мы виделись в последний раз, вы очень боялись, что у вас под кроватью прячется призрак. Надеюсь, эти страхи давно прошли.
Генриетта поцеловала протянутую руку:
– Я приехала сюда не как ваша сестра, а как посланница Франции.
– Разумеется, – ответил Карл.
Его советники переглянулись, затем посмотрели на Генриетту так, как смотрят на докучливого ребенка, которого некоторое время придется терпеть.
– Более того, – с легкой усмешкой добавил он. – Понимаю.
– Я представляю… его величество короля Людовика Четырнадцатого, – сказала Генриетта и с ужасом подумала: «Я даже не могу спокойно с ним говорить! У меня не хватает на это сил!»
Она отвела взгляд, опустив глаза, и тут же поняла, что допустила ошибку.
– В любом случае я рад вас видеть, – продолжал король. (Как хорошо она помнила этот величественно-пренебрежительный тон!) – А теперь к делу. Сэр Уильям изложил мне предложения вашего короля. Боюсь, я не смогу принять их во всей полноте. Из них следует, что Англия видится королю Людовику маленькой, невзрачной соседней страной, начисто лишенной собственных устремлений…
«Напрасно я согласилась сюда поехать, – думала Генриетта. – Это было моей ошибкой!»
Потом ей вспомнились слова Людовика. Они звучали столь отчетливо, как тогда, во время их прогулки по версальским садам. «Каждое твое движение, каждый жест должны показывать, насколько ты владеешь собой. Все чувства держи внутри».
– …он желает, чтобы мы оставались в стороне, пока он вторгается в Голландию и прибирает к рукам их торговлю. Это неприемлемо. Он предлагает помочь нам наладить отношения с папой римским…
«Выдерживай его взгляд. Играй на его слабостях».
Генриетта смотрела не на короля, а чуть в сторону. И вдруг… Она столько времени просидела здесь, но только сейчас увидела всю неприглядность этой холодной комнаты. Обветшавшие стены. Крысу, притаившуюся в углу. У караульных, застывших как статуи, были изношенные, лопающиеся по швам сапоги. Стекло в нижней части окна потрескалось в нескольких местах, а из-за протекающего потолка на полу образовалась лужа.
– И под какие гарантии король Людовик предлагает нам все это? – вопрошал Карл. – Короче говоря, все его предложения построены с заметным перевесом в пользу Франции.
Генриетта повернулась к брату. «Выдерживай его взгляд. Играй на его слабостях». Вдохнув в себя побольше воздуха, она почувствовала приток внутренней силы. Ей стало спокойнее.
– Сколько вы хотите? – спросила она, глядя в глаза королю.
– Простите, я не совсем понимаю ваш вопрос.
«Ты все понял, раз позволил себе нахмуриться».
– Дорогой брат, вы можете стараться впечатлить меня вашими замками и смелыми речами, но вам не удастся меня одурачить.
– Одурачить? – переспросил Карл, уже не скрывая своего недовольства.
– Вы разорены.
– Какая очаровательная мысль посетила вашу голову! – усмехнулся король.
Генриетта чувствовала: на самом деле ему не до смеха. Она ударила по больному месту, изменив положение в свою пользу. В пользу Франции.
– Шесть лет назад Лондон сильно пострадал от чумы. А еще через два года значительная часть города была уничтожена пожаром. Вы разорены, но упорно не желаете этого признавать. Я еще раз спрашиваю: сколько вы хотите?
Королевские советники молча глядели на брата и сестру.
– Нам не свойственно обсуждать подобные вопросы в такой манере.
– Зато мне свойственно.
– Дорогая сестра…
– Я предпочитаю, чтобы вы обращались ко мне «ваше высочество».
Карл стиснул зубы. Его молчание не было долгим.
– Мы рассчитывали получать в течение года по полмиллиона ежемесячно. В свою очередь, мы…
– Полгода с ежемесячным поступлением трехсот тысяч.
– Но это слишком маленькие деньги.
– Два миллиона крон, которые, считайте, упадут вам с неба. Более того, мы предоставим вам пять тысяч солдат для вашей личной охраны.
– Зачем мне эта армия?
Генриетта сомкнула пальцы и высоко подняла голову:
– Если английский народ снова вздумает бунтовать и потребует вашу голову, как когда-то они потребовали голову нашего отца, вам очень пригодятся надежные люди, способные вас защитить.
Карл посмотрел на советников. Сэр Трокмортон едва заметно кивнул. Кивок был утвердительным.
Людовик заявил, что хочет собственными глазами увидеть арестованного заговорщика. Маршалю не оставалось ничего иного, как повести его величество в пыточную комнату. Туда же направились остальные, включая королевских телохранителей. Все они спускались по винтовой лестнице.
– А вы уверены, что за спинами заговорщиков стоит Вильгельм Оранский? – спросил Людовик, когда они уже подходили к кабинету Маршаля.
– Да, ваше величество.
– И вы считаете, что сумеете выбить правду из этого мерзавца?
– Я выбью из него все, что он знает. Но едва ли ему известно абсолютно все. Думаю, его хозяева позаботились, чтобы он знал ровно столько, сколько необходимо для осуществления злодеяний.
Едва открыв дверь кабинета, Маршаль почуял неладное. Почему дверь в пыточную комнату распахнута настежь? Фабьен бросился туда. На полу валялись тела зверски убитых караульных. Арестованный исчез.
– Поставить охрану на все выходы из дворца! – крикнул Фабьен караульным, пришедшим вместе с ним. – Немедленно! Послать отряд на поиски беглеца! Обыскать все окрестные публичные дома и таверны! Оповестить наших людей в Париже и Орлеане!
Людовик стоял посреди пыточной комнаты. Его сапоги были забрызганы кровью убитых. Голос короля звучал глухо, словно говорил не человек, а каменная статуя.
– Надо же, как всем не повезло. Мне, поскольку дворец больше не является для меня безопасным домом. Франции, потому что Вильгельм Оранский вскоре будет примерять ее корону. И главе моей полиции, который не впервые оказывается несостоятельным по части своих прямейших обязанностей. Он больше не пользуется доверием того, кто брал его на службу. – Людовик повернулся к Бонтану. – Передайте бывшему главе моей полиции, что я желаю ему успехов на новом поприще.
Король вышел, оставив Маршаля наедине с убитыми. Его взгляд застыл на кожаном ремне, который еще совсем недавно стягивал лоб Мишеля, не позволяя шевельнуть головой.
Бонтан догнал Людовика на лестнице:
– Ваше величество, я не пытаюсь защищать господина Маршаля. Его действия направлялись не столько разумом, сколько жестокостью к арестованному. И тем не менее я по-прежнему считаю его человеком долга, заслуживающим доверия.
Людовик остановился:
– Он меня подвел, причем не в первый раз!
– Да, ваше величество. И все же, поверьте мне, если бы не Маршаль, вас, вероятно, уже не было бы в живых.
Король постоял, тяжело дыша, затем снова двинулся вверх по лестнице.
Карл II вполголоса переговаривался с советниками. Их разговор был недолгим.
– Я согласен принять предложения его величества, – сообщил Карл, поворачиваясь к сестре. – Во Францию вы вернетесь с подписанным договором.
Генриетта сдержанно кивнула.
– Рада слышать, – столь же сдержанно произнесла она.
Пока Трокмортон готовил все необходимое для подписания, Карл отвел Генриетту в сторону:
– Вы ручаетесь, что Людовику можно доверять?
– Да, – ответила Генриетта. – У вас с ним сходные амбиции.
– Нет. Людовик желает стать центром вселенной. У меня такого желания нет.
– Он хочет, чтобы потомки называли его великим королем. Разве вы не того же хотите?
– Мои амбиции куда скромнее. Я хочу, чтобы обо мне вспоминали как о короле, который никому не причинил вреда… Простите, совсем забыл спросить: как вам там живется?
– Спасибо, хорошо, – улыбнулась Генриетта.
– По Англии скучаете?
– Я скучаю по своему брату… когда он не пытается подавлять свою младшую сестру.
Карл нежно взял ее за руку:
– Но сюда вы не вернетесь. Ваша жизнь там. С ним.
– С ним?
– Да, с ним. С вашим мужем. Говорят, он отличается странными пристрастиями. Еще я слышал, что вы очень близки с королем.
Генриетта покачала головой:
– Вас это удивляет? Не забывайте: мы с ним вместе росли. Детская дружба и должна быть крепкой.
– Значит, до меня доходили лишь злобные сплетни?
– Разумеется. И потом, при дворе достаточно женщин, на которых распространяются ухаживания его величества.
Карл крепко сжал руку сестры, потом уселся за стол и обмакнул перо в чернильницу.
Маршаль внимательно осмотрел дверь, потеки крови и положение тел убитых гвардейцев. Каждое преступление оставляет ниточки, потянув за которые можно добраться до клубка. Вот только это не всегда удается. Освобождение Мишеля было проведено дерзко и с умом. Кто-то сумел не только войти в пыточную комнату, но и быстро расправиться с двумя вооруженными караульными. Фабьен взял шип, повертел в руке, затем повернулся, представляя себя на месте арестованного. Перед ним стоял Бонтан. Обычно Фабьен слышал каждый шорох. «Вот и тебя сейчас могли бы ухлопать», – подумал он.
– Его величество проявил к вам милосердие, позволив и дальше исполнять свои обязанности, – сообщил Бонтан, стараясь держаться подальше от окровавленного острия шипа. – Но король помнит о череде ваших промахов. Считайте, что это ваш последний шанс.
Фабьен молча отвернулся и продолжал осматривать место разыгравшейся трагедии. Бонтан, пожав плечами, удалился.
Джованни Кассини обладал не только познаниями в астрономии, но и несомненным актерским дарованием. Слушая его красноречие, многие недоумевали, тот ли род занятий выбрал Кассини. Он был уже немолод, но отличался поистине юношеской живостью. Сейчас придворный астроном выступал в Государственном кабинете, живописно рассказывая собравшейся знати о Солнечной системе и расстояниях между планетами. Однако Людовик, как могло показаться, совсем не слышал слов Кассини, а был глубоко погружен в собственные раздумья. Мадам де Монтеспан, сидевшая рядом, прошептала:
– Его величеству сегодня не до астрономии.
– Почему же? – возразил Людовик. – Совсем наоборот.
Кассини театрально поклонился:
– А теперь, от имени всей французской науки, я хочу поблагодарить его величество, нашего удивительного короля, который своей щедростью и покровительством помогает нам, ученым, в неустанных поисках истины.
Людовик встал. Придворные тоже встали и разразились аплодисментами.
– Скажите, господин Кассини, вы поддерживаете теории Коперника и Ньютона относительно местоположения Солнца и Земли во Вселенной? – спросил король.
– Да, ваше величество, – улыбнулся Кассини. – Солнце – это центр, сердце, отец Вселенной. Без его тепла и света вся жизнь на нашей планете мгновенно погибла бы. И люди не были бы исключением.
– А можно ли применить методы небесных измерений к измерениям территории Франции?
– Ваше величество, счастлив сообщить, что топографическая съемка Франции уже началась.
– Прекрасно, – задумчиво кивнул король. – Будем надеяться, что мы не преувеличили размер наших владений.
Улыбка Кассини померкла. Придворные заерзали на стульях. Вопрос был более чем животрепещущим.
– Ваше величество, как ни печально, но предварительные результаты показали ошибочность наших прежних упований. Франция не так уж велика, как нам казалось.
– Это с учетом земель, которые я приобрел в войне с Испанскими Нидерландами?
Лицо Кассини покраснело.
– Ваше величество, спорить с истиной не дано никому. Даже королю.
– В таком случае мне лишь остается склонить голову перед истинами науки, – ответил Людовик, покидая Государственный кабинет.
Вслед за ним, шумно обсуждая услышанное, вышли придворные.
В это время мимо проходил Филипп, и король, раздосадованный признанием Кассини, перенаправил свою досаду на брата.
– Дорогой брат, должен признаться, я недоволен твоей медлительностью. Как ты помнишь, я просил тебя заняться придворным этикетом. Ты обещал подумать. Поскольку ты до сих пор ничего мне не представил, вывод напрашивается сам собой: или ты забыл о моем поручении, или твои размышления оказались бесплодными.
Филипп, который тоже находился далеко не в благодушном настроении, не стал медлить с ответом:
– Ты прекрасно знаешь, что твое предложение меня не интересует.
Людовик почти прижал брата к стене, вынудив остановиться.
– Это не было предложением. Советую вспомнить наш разговор и крепко подумать. Возможно, на сей раз твои мысли принесут плоды.
Стук в дверь заставил герцога Кассельского оторваться от расходной книги.
– Кто там? – недовольно спросил он.
– Ваш старый друг.
Старым другом оказался не кто иной, как Монкур. Размеры комнатенки, в которую он попал, заставили его скорчить гримасу.
– Угощайся, – предложил герцог Кассельский, подвигая ему графин с вином.
– Благодарю. Что-то не хочется.
– Думаю, ты уже слышал, что наш замысел с убийством невестки короля провалился, – сказал герцог Кассельский, закрывая книгу. – Предполагаемый убийца схвачен и посажен под арест.
– Слышал, – ответил Монкур, присаживаясь на узкую койку. – Я еще тогда понял, что это рискованная затея.
– Мне другое покоя не дает. Кто же это мог донести о заговоре королю? Круг знающих был невелик.
– Успокойтесь, герцог. Не я.
– Конечно, не ты, хотя… меня удивляет легкость, с какой король тебя простил.
– А даже если бы это был я, что бы вы сделали? Рассказали королю? Но на виселицу я бы отправился не один. Все бы вы там болтались. Так что ничего бы вы мне не сделали. А если вы снова увидите наших таинственных друзей, передайте им, что я больше не желаю принимать участия в их заговорах. Я достаточно настрадался от рук короля, но я познал и его благословенную щедрость.
– Я вовсе не хочу избавляться от короля, – признался герцог Кассельский. – Мне достаточно поставить его на место и вернуть жизнь в прежнее русло.
Монкур встал и отряхнул панталоны, словно он замарал их в жилище герцога.
– Жизнь никогда не вернется в прежнее русло. Нам обоим суждено провести остаток дней в Версале. Позаботимся о том, чтобы это были счастливые дни.
Монкур подошел к двери.
– А бывшим союзникам я прошу передать мои наилучшие пожелания. Я очень рассчитываю на то, что более о них не услышу.
Угощение, принесенное слугами, было обильным, отменно приготовленным и красиво разложенным по тарелкам, блюдам и вазам. Но Филипп лишь поморщился. У него совершенно не было аппетита. Отщипнув от грозди виноградину, он повертел ягоду между пальцами и швырнул в горящий очаг. Потом взял пирожное, понюхал.
– Не припомню, когда в последний раз я был по-настоящему голоден, – сказал Филипп, возвращая пирожное на блюдо.
Шевалье тоже отщипнул виноградину, которую немедленно отправил в рот.
– А что король понимает под этикетом? – спросил он.
– Нечто сумасбродное и необдуманное. Если я об этом заикнусь, меня сочтут дураком. Брат требует от меня создать… свод правил, определяющих поведение придворных и вообще всех, кто оказывается во дворце. Людовику нужно, чтобы мы все превратились в марионеток.
– Но так ли уж плох этот замысел? Думаю, ты недооцениваешь своего брата, а зависть не позволяет тебе видеть его несомненные таланты.
– Я просто вижу его таким, какой он есть на самом деле.
Шевалье взял вторую виноградину. Эту он катал между пальцами.
– А ведь твой брат придумал изумительный способ управлять всеми. Что может быть успешнее свода правил, которые регламентировали бы каждое слово и движение? Гениальный замысел. И потом… – Шевалье отправил виноградину в рот, с наслаждением разжевал и проглотил. – Он проявил щедрость и вернул меня к тебе.
– Стало быть, я перед ним в долгу?
– Да. Нельзя считать королевскую милость чем-то само собой разумеющимся.
Шевалье вскочил, прошелся по комнате, потом остановился возле письменного стола Филиппа.
– Итак, мы превратим версальскую знать в послушных слуг, – сказал он, водя пером по подбородку. – Отныне день каждого придворного будет тщательно расписан от рассвета до заката. Правила будут диктовать им, как надо ходить, говорить, вести себя с мужчиной или женщиной. А сколько правил можно придумать для обедов! Наконец, поведение придворных в присутствии короля. Тут вообще непочатый край. Ты, мой дорогой, станешь главным церемониймейстером.
Филипп откинулся на спинку стула:
– Ты с ума сошел.
– Так давай сходить вместе, – улыбнулся Шевалье и полез за бумагой.
– Уж не знаю, почему мне сегодня сопутствует удача, – сказал король, разглядывая карты, сданные Кольбером.
Время было позднее, но король не торопился идти спать. Вместе с Роганом и Кольбером он играл в пикет, избрав для игры уютный дворцовый салон. Мадам де Монтеспан, Филипп, Шевалье и еще несколько придворных, удостоившихся приглашения, наблюдали за игрой. Атенаис стояла почти у самого стола, и ноздри короля ловили запах ее духов.
Роган оценил свои карты, сбросил две и взял две новые. Людовик сбросил четыре карты.
– Роган, а ты ведь с детства здорово играешь в карты, – сказал Людовик. – Я еще тогда удивлялся.
– Я жульничал, но никто из вас этого не замечал.
– Вот оно – запоздалое признание в детских грехах! Сейчас бы ты не осмелился жульничать.
– Ваше величество, мне сейчас немного больше лет, чем тогда. И у меня нет надобности обманывать вас, что в картах, что во всем остальном.
Игроки раскрыли карты. Кольбер подсчитал суммы и поморщился:
– Его величество набрал сорок семь очков. У господина Рогана – пятьдесят шесть. Получается, что его величество должен господину Рогану две с половиной тысячи франков.
В салоне стало тихо. Все внимательно смотрели на короля. Людовик усмехнулся:
– Ну что, сыграем еще одну партию? Но ставки надо повысить.
– Хорошо, повысим ставки, – согласился Роган.
«Эта ставка будет настоящей и весомой», – мысленно решил Людовик.
– Скажи, как зовут коня, на котором ты вчера ездил на псовую охоту? – спросил он у Рогана.
– Тарквиний.
– Если выиграю я, ты отдашь мне Тарквиния. А если ты, я выплачу тебе два миллиона франков.
Придворные бурно зааплодировали. Игра приобретала остроту. Мадам де Монтеспан рискнула подойти еще ближе.
Пока Кольбер тасовал карты, к Людовику подошел Фабьен:
– Ваше величество, мои люди тщательно обыскали дворец и прилегающие земли. Никаких следов. Беглец наверняка уже скрылся. Я отправил в Кале самых надежных своих гвардейцев для дополнительной охраны ее высочества.
«Мне это не омрачит радости нынешнего вечера», – подумал король.
Кольбер раздал карты. Каждый изучал то, что оказалось у него на руках. Каждый следил за движениями остальных двух игроков. Эта партия тянулась медленнее. Игроки обдумывали ходы, не забывая прикладываться к бокалам. И вдруг Роган торжествующе выложил все четыре туза. Людовик поднял бокал, поздравляя с выигрышем.
– Итак, друг мой, я проиграл. Два миллиона франков ты получишь завтра утром. А сейчас… я немного устал и позволю себе удалиться.
Король направился к двери. Следом за ним двинулся Кольбер. Лицо главного контролера финансов было напряженным и озабоченным.
– Ваше величество, я сомневаюсь, что во дворце найдется такая сумма.
Людовик едва удостоил его взглядом:
– Если не найдется, мое правление окажется короче, чем хотелось бы.
Среди придворных, наблюдавших за карточной игрой короля, была и Беатриса. Маршаль уже не знал, действительно ли она весело проводит время или умело играет свою роль. Для него главным было другое: поглощенная разговором с несколькими придворными дамами, Беатриса пока не собиралась уходить. Воспользовавшись этим, Фабьен поспешил в ее покои. Запертая дверь его не смущала: у него имелась особая отмычка, открывавшая все двери Версальского дворца.
Войдя в покои Беатрисы, Фабьен зажег свечу и начал методичный поиск среди вещей. Он тщательно проверил ее кровать, каждый ящик письменного стола, второй стол. Фабьен рылся в ее сумках, сумочках, мешках и сундуках, не находя ничего подозрительного. Последним местом, еще не подвергшимся обыску, оставался платяной шкаф Беатрисы. Раскрыв дверцы, Фабьен принялся осматривать платье за платьем. Он водил пальцами по длинным шелковистым рукавам, мягким корсетам и пышным подолам. От нарядов пахло Беатрисой. Этот запах – удивительный запах, присущий только женщинам, – обжигал разум и будил страсть в теле Маршаля. Беатриса. Он замер, вспоминая их ласки, минуты их телесной близости. Сердце Фабьена заколотилось.
«Хватит! – мысленно приказал себе Фабьен. – Ты пришел сюда не за этим. Продолжай искать!»
Подол одного платья насторожил Фабьена. Он еще раз провел рукой по подозрительному месту. Сомнений быть не могло. Там что-то зашито! Достав нож, Фабьен осторожно распорол швы и извлек маленькую изящную коробочку. Внутри коробочка была заполнена коричневым порошком. Фабьен понюхал порошок, но это ничего ему не дало. С этим запахом он сталкивался впервые.
«Я знаю, кто мне поможет!» – мелькнуло в голове Фабьена.
Он вышел из покоев Беатрисы, тщательно заперев дверь. Поздний вечер пах снегом. Подняв воротник плаща, Фабьен торопливо зашагал в сторону городка.
Клодину он застал за привычным для нее занятием. Она разглядывала кусок чьих-то внутренностей, плававших в какой-то миске. Впустив Маршаля, Клодина торопливо стерла кровь с пальцев, затем открыла протянутую ей коробочку.
– Где вы это нашли? – спросила она.
– В женском платье.
– Значит, женщина?
Фабьен кивнул.
Салон, где король так изящно проиграл два миллиона франков, опустел. Последними, кто там оставался, были Роган и мадам де Монтеспан. Роган продолжал сидеть на своем месте. Атенаис уселась на стул, где прежде восседал Людовик, и предложила другу короля сыграть с нею. Поскольку Роган не возражал, она быстро перетасовала и раздала карты.
– Не правда ли странно, что вы еще ни разу не соблаговолили поиграть со мной? – спросила мадам де Монтеспан.
– Мы говорим о картах? – уточнил Роган, несколько удивленный столь прямым вопросом.
– Разумеется. – Атенаис сбросила две карты и взяла из колоды две новые. – Никак вы боитесь проиграть женщине?
– Отнюдь. Во всяком случае, не такой женщине, как вы.
– Это какой же? – кокетливо спросила мадам де Монтеспан.
– Женщине, готовой на все ради выигрыша.
Несколько минут они играли молча. Затем Атенаис бросила карты на стол и наклонилась, позволяя глазам Рогана полюбоваться тем, что скрывалось в вырезе ее платья. Он взглянул и тотчас отвел глаза.
– Вы просто загадка, – наконец призналась она.
– Неужели? – беспечным тоном спросил Роган, обмахиваясь картами, как веером.
– Меня всегда занимало: что прячется за вашей мальчишеской улыбкой и общительностью?
– Вы напрасно тратите время. За моей улыбкой и общительностью нет ничего. Никакого двойного дна. Я люблю простые радости жизни: вино, охоту, женщин. Что еще надо для счастливой жизни? Политика и интриги – не для меня.
– И потому король так любит ваше общество.
Роган улыбнулся:
– Козырные карты есть у каждого из нас. Главное – знать, когда пустить их в ход.
– Мудрее не скажешь.
Мадам де Монтеспан тоже улыбнулась и перевернула карты, показав четыре туза. Затем она встала и ушла, оставив Рогана наедине с его проигрышем, портретами, молчаливо глядящими со стен, и тенью, растянувшейся по полу.
А путь Атенаис лежал прямиком в королевскую спальню. Подступы к опочивальне Людовика оберегал верный Бонтан, устроившийся в углу с книжкой.
– Мне необходимо поговорить с его величеством, – сказала мадам де Монтеспан.
Первый камердинер неодобрительно посмотрел на нее. Ей было не привыкать к подобным взглядам. Она повторила просьбу. Бонтан отложил книгу, встал и постучал в дверь спальни.
– Ваше величество, мадам де Монтеспан желает вас видеть.
– Впустите ее.
Людовика она застала сидящим на кровати. Атенаис бесшумно закрыла дверь.
– Я все еще король? – спросил Людовик, смерив ее взглядом.
– Вы все еще король и по-прежнему мой господин, – игриво ответила маркиза.
– И чем вам удалось покорить вашего врага?
– Я притворилась глупенькой девочкой и пустила в ход свои женские хитрости. Вдобавок я предложила ему партию в карты и выиграла.
– Женские хитрости, – улыбнулся изумленный король. – Я даже начинаю ревновать. Может, вы попробуете их и на мне?
Мадам де Монтеспан сняла платье и вынула заколки из волос. Оставшись нагой, она забралась к Людовику в постель.
– Сегодня мне сопутствует удача, – сказал он, зарываясь носом в ее волосы и и переходя в атаку.
Коричневый порошок оказался настоящей загадкой. Клодина пробовала капать на образцы различными жидкостями, способными проявлять свойства порошков. Безрезультатно. Каждая новая проба лишь усиливала ее отчаяние. Фабьен молча расхаживал по кабинету, ставшему после смерти Массона кабинетом Клодины. Последним способом что-либо узнать о свойствах таинственного порошка оставались вытяжки из лекарственных трав. Клодина выбрала одну из них, вернулась за стол, взяла новую щепотку порошка и капнула на него пару капель. Порошок мгновенно зашипел и запузырился.
– Теперь я могу с полным основанием утверждать: этот порошок – яд. Весьма вероятно, тот самый, что убил моего отца и едва не погубил вас.
Фабьен склонился над блюдцем, в котором Клодина проводила испытания.
– Вы нашли недостающее звено?
– Да. Олеандр. Вы знаете женщину, в платье которой нашли этот яд?
– Знаю, и даже слишком хорошо, – ответил Фабьен.
Извинившись за поздний визит, он поблагодарил Клодину и поспешил во дворец.
Маршалю хотелось немедленно отправиться в покои короля и рассказать о находке. Однако здравый смысл советовал обождать до утра. Фабьен прислушался к голосу здравого смысла. Ночью он почти не спал. Утром, едва рассвело, Фабьен отправился искать короля.
Он нашел его в нижнем парке. Надев теплый плащ, король упражнялся в стрельбе из мушкета. Мишенью ему служило соломенное чучело оленя. В перерывах между выстрелами Людовик выслушал донесение Фабьена.
– Ваше величество, если позволите, я поступлю с мадам де Клермон так, как сочту нужным.
Слуга забрал у короля разряженный мушкет, подав другой, только что заряженный. Щуря правый глаз, Людовик прицелился в оленя.
– Подвергнете ее пыткам? – спросил король.
– Нет, ваше величество. Сдается мне, что пытки доставят ей не столько боль, сколько наслаждение.
Людовик выстрелил. Пуля попала оленю в грудь, вырвав куски соломы.
– А ее дочь?
– Ее дочь не причастна. В противном случае ее высочество была бы уже мертва.
Людовик опустил мушкет.
– Куда ни взгляни – повсюду рука Вильгельма Оранского. Он спит и видит, как бы разрушить наш союз с Англией и ослабить наши позиции.
– Ваше величество, мы уже нанесли по Вильгельму ощутимый удар, выявив и устранив его пособников. Думаю, это прекратит его поползновения.
– Как раз наоборот, – возразил Людовик, принимая от слуги заряженный мушкет. – Это лишь подстегнет его к новым действиям.
Король прицелился, нажал курок. Грянул выстрел. Соломенному оленю снесло голову.
Брыжи Вильгельма Оранского были туго накрахмалены и сдавливали шею, отравляя удовольствие от обеда. Вильгельм вместе с Карлом II трапезничали в зале Дуврского замка, насыщаясь бараниной, картофелем и яйцами. Возле окна застыл внимательный и предупредительный сэр Уильям Трокмортон. Где-то на середине трапезы темноволосый принц заговорил о том, что не давало ему покоя:
– Несколько дней назад из Дуврской гавани отплыл корабль под французским флагом.
Карл кивнул:
– Скорее всего, французы привозили вино и сыр.
– Как мне говорили, груз корабля вовсе не предназначался для пиров.
Сохраняя внешнюю невозмутимость, Карл поскреб подбородок и улыбнулся гостю:
– Если вас это так тревожит, я прикажу разузнать.
– Не трудитесь, ваше величество. Мне просто хотелось бы знать, чтó здесь делала невестка французского короля.
– Навещала своего брата. Разве в Голландии братья и сестры не навещают друг друга?
– На месте Людовика, если бы вознамерился напасть на Голландию, я бы перво-наперво обратился к ее союзникам. Я бы посоветовал Швеции закрыть глаза на происходящее, а потом бы стал убеждать Англию меня поддержать. Взамен я бы предложил англичанам деньги. И конечно, послал бы в Англию опытного дипломата или человека, близкого к английскому королю.
– В ваших рассуждениях есть определенный здравый смысл, но одно обстоятельство вы не учли.
– Это какое же?
– Если бы я вошел в союз с Людовиком с целью напасть на Голландию, стал бы я предлагать брачный союз человеку, который вскоре станет голландским королем?
Карл подал знак Трокмортону. Сэр Уильям ненадолго скрылся, а затем вернулся в зал со светловолосой зеленоглазой девочкой, которой не было еще и десяти лет. Сделав реверанс, девочка тут же опустила глаза.
– Вы ведь еще не встречались с Марией – моей племянницей и вашей двоюродной сестрой, – сказал Карл.
– Нет. Почту за честь.
Карл опустил руку за спинку стула.
– Мария подыскивает себе достойного мужа, а вы, полагаю, ищете не менее достойную жену.
Прибытие Генриетты ожидалось во второй половине дня. Людовика снедало нетерпение. Он расхаживал по кабинету, то и дело останавливаясь возле окон и бросая взгляд на сады и дорогу, пролегавшую между ними. Пока король ждал и беспокоился, военный министр Лувуа внимательно разглядывал карту Голландии и Франции, развернутую на главном столе.
– У нас достаточно опорных пунктов для снабжения армии съестными припасами и амуницией. Вы только взгляните, ваше величество! Дюнкерк, Куртре, Лилль, Нёф-Бризах, Пиньероль, Мец, Тионвилль.
– И на какой срок этого хватит? – спросил Людовик.
– На полугодовую кампанию, ваше величество.
– Прекрасно. Начинайте готовить войска.
– Так рано? – удивился Лувуа.
– Их еще надо одеть. К весне они должны быть готовы.
Лувуа что-то говорил, но Людовик, заметивший вдалеке карету, уже не слушал военного министра. Еще через мгновение король выбежал из кабинета.
Генриетта смотрела на деревья, проносившиеся за окном. Их голые черные ветви и промерзшие стволы навевали уныние. Глаз радовали только ели, лиственницы да кусты остролиста, усыпанные красными ягодами. До Версаля оставалось совсем немного. Скоро она будет дома. Однако сердце Генриетты не билось от радости. Наоборот, оно разрывалось между двумя странами. Приезд в Англию пробудил глубинный пласт воспоминаний и чувств. Генриетта и не подозревала, что они таились в ней. Ее вдруг одолела тоска по прошлому. И сейчас, вновь оказавшись в королевских владениях Людовика, Генриетта не знала, где же ее родина. Она поплотнее укутала колени меховой накидкой и закусила губу, прогоняя подступавшие слезы.
Едва карета подъехала к главному входу дворца, Генриетта увидела Людовика. Король поспешил к ней, проталкиваясь сквозь толпу встречающих. Его лицо сияло от радости. Распахнув дверцу, Людовик подал Генриетте руку, помогая сойти. Последнее было весьма кстати, иначе она бы просто упала в его объятия.
– Благодарю вас, ваше величество, – сказала Генриетта. – Не часто увидишь, чтобы правители исполняли обязанности слуг.
– Мы все – слуги Франции, – ответил король. – Надеюсь, с этим ты не будешь спорить?
Карету разгружали, а Людовик уже вел Генриетту внутрь.
– И как тебе было в Англии? – спросил он, ткнувшись носом в ее плечо.
– Холодно.
– Сам я ни разу не был в Англии, но мне рассказывали, что там постоянно идут дожди, а англичане без конца извиняются.
– Простите, ваше величество, что осмеливаюсь возражать, но подобные утверждения – не более чем миф.
Людовик засмеялся и увел ее с залитого холодным солнцем двора внутрь.
Генриетта переоделась, слегка перекусила и даже попыталась отдохнуть. Но король и министры уже ждали ее, сгорая от нетерпения выслушать краткий отчет о переговорах с Карлом. Как ни хотелось ей самой укрыться с головой и спать, обязанности, которые она на себя приняла, требовали завершения. Она не могла, не имела права обидеть своего короля. Софи красиво причесала свою госпожу, и Генриетта отправилась в кабинет короля.
Встав возле главного стола, Людовик зачитал привезенный Генриеттой договор:
– «Двое королей намерены объявить войну Республике Соединенных Провинций Нидерландов. Король Франции вторгнется на голландскую территорию с суши, располагая, помимо своей армии, шестью тысячами английских солдат. Король Англии отправит к неприятельским берегам пятьдесят военных кораблей, король Франции – тридцать. Его английское величество будет вполне удовлетворен получить в результате войны остров Вальхерен, устье Шельды и остров Кадзанд, а также свою долю в завоеванных провинциях. Король Англии не будет чинить препятствия свободному исповеданию католической веры. По условиям настоящего договора его английскому величеству в течение полугода будет выплачено два миллиона крон».
Людовик поднял глаза:
– Мы были готовы увеличить сумму до трех миллионов.
– Зато я не была готова, – возразила Генриетта.
Министры улыбались и кивали.
– Достигнутое ее высочеством необходимо отметить веселым праздником, – сказал Людовик, откладывая подписанный договор.
Генриетта вяло кивнула и встала. Ноги отказывались ее держать; чтобы не упасть, ей пришлось ухватиться за край стола. Улыбка Людовика мгновенно погасла.
– Бонтан, немедленно пошлите за моим придворным врачом, – распорядился он. – Ее высочеству срочно нужна помощь.
Софи поспешила к матери. Ее распирало от радости, которой она хотела поделиться с Беатрисой.
– Мама! Ты представляешь? Ее высочество обещала познакомить меня с герцогом де Керси. Она говорит, что он может составить мне хорошую партию. Я – герцогиня! Как тебе?
Беатриса стояла возле раскрытого шкафа и рылась в своих платьях. Она не бросилась навстречу дочери, а лишь обернулась через плечо. Лицо Беатрисы было напряженным. Она даже не улыбнулась.
– Я думала, ты любишь того строителя, – холодно ответила Беатриса, вернувшись к поискам.
– Ты же велела мне его забыть.
Беатриса ощупывала подолы платьев, как будто там могло что-то находиться.
– Мама, ты что-то ищешь?
– Брошь потеряла.
Софи коснулась материнского плеча:
– Мама, у тебя что-то случилось?
– Ровным счетом ничего.
– Как дела с нашими бумагами?
Беатриса оттолкнула Софи и бросилась к сундукам у стены. Открыв крышку первого, она продолжила поиски там.
– Уверена, вскоре все разрешится наилучшим образом, – сказала она дочери.
– Если я выйду замуж за герцога, нам уже будет нечего опасаться. Ты согласна?
– Да.
Софи с легким ошеломлением смотрела, как мать выбрасывает из сундука нижнее белье, чулки и подвязки.
– Мама, а помнишь, когда я уезжала, ты пожелала мне весело провести время в Англии. Откуда ты узнала, что мы едем в Англию?
– Из сплетен придворных.
– Мама, я же чувствую: ты что-то от меня скрываешь.
Беатриса повернулась к Софи. Девушка даже отпрянула – настолько жестким и пугающим был взгляд материнских глаз.
– Если я что-то от тебя скрываю, у меня на то есть веские причины.
Филипп не желал браться за составление правил дворцового этикета, и потому Шевалье пришлось взяться за работу самому. Внушительный свод правил вручили Бонтану, напомнив, что король приказал довести эти правила до всех придворных и знати, находящейся во дворце, и что никакие возражения не принимаются. Чувствовалось, Бонтан не горел желанием взваливать на свои плечи выполнение королевской затеи. Однако Шевалье хорошо знал особенность первого камердинера: будучи верным псом Людовика, Бонтан не посмеет ослушаться.
Меж тем самому Шевалье создание правил очень понравилось. Это давало ему хоть и косвенную, но власть над людьми.
Вернувшись в апартаменты Филиппа, они решили перекусить. Шевалье уселся за стол, взял салфетку и воскликнул:
– Салфетка!
Филипп, который думал о чем-то своем, лишь пожал плечами:
– Ты что, впервые видишь салфетку?
Шевалье церемонно развернул салфетку, поместив себе на колени.
– Вчера, во время обеда, я заметил, что граф Эвремон изволил чистить салфеткой зубы, выковыривая остатки застрявшей пищи. Нужно обязательно дополнить правила разделом о надлежащем использовании салфеток.
Филипп подошел к окну и встал со скрещенными руками. Шевалье очень хорошо знал этот взгляд.
– Пусть она твоя жена, – сказал Шевалье. – Пусть она хорошая женщина. Но хорошей женой ее не назовешь.
– А я что, хороший муж?
Шевалье бросил салфетку обратно на стол.
– Ты позволяешь ей разрушать твой разум. Я же вижу, что ты страдаешь. Ну, вернулась она из Англии. Умоляю тебя, не ходи к ней. Если пойдешь, твой кошмар повторится.
Филипп с размаху ударил кулаком по подоконнику и выбежал в коридор.
Генриетта сидела за столом во внешних покоях. Ее голова сама собой клонилась вниз. Клодина в облике «доктора Паскаля», куда входили и приклеенные усы, давала распоряжения Софи:
– Вашей госпоже целую неделю не давать никакой пищи, кроме бульона со щавелем и розмарином.
– Конечно, доктор, – отвечала Софи.
Клодина повернулась к Генриетте:
– Отдых и еще раз отдых. Прежде всего – сон.
Генриетта кивнула.
Из коридора донеслись быстрые шаги. Дверь распахнулась. Вбежал Филипп. Лицо его было красным не то от злости, не то от напряжения.
– Убирайтесь! Быстро! – крикнул он Софи и Клодине.
Софи юркнула в комнату для фрейлин. Клодина, быстро собрав саквояж, поспешила в коридор.
– Какая заботливая у меня жена! – с издевкой воскликнул Филипп. – Нет чтобы вначале со мной увидеться! Ты сразу поспешила к нему!
Генриетта устало откинула волосы с лица.
– Он встречал меня у входа. Моего супруга там почему-то не было.
Филипп стоял, тяжело дыша. Услышанное дошло до него не сразу, а когда дошло, его лицо смягчилось.
– Прости меня. Ты права. Это я сгоряча.
– Понимаю, – тихо ответила Генриетта.
Минуту или две они просто смотрели друг на друга. Невысказанные мысли сливались в беззвучную песню, полную раскаяний и неопределенности. Потом Филипп подошел и коснулся щеки Генриетты:
– Ты меня прощаешь?
Генриетта закрыла глаза.
– Я всегда вас прощаю. Хотя порою я отчетливо сознаю: исчезни я вдруг, вам стало бы легче.
– Я не могу жить без тебя, – сказал Филипп.
– И со мной жить вы тоже не можете.
На винтовой лестнице, что вела в кабинет Маршаля, его окликнули. Фабьен сразу узнал голос Беатрисы.
– Господин Маршаль, я шла к вам, надеясь застать вас у себя. Я могу с вами поговорить?
– Разумеется.
Улыбка Беатрисы была даже не приклеенной, а прибитой к ее лицу. Фабьен сразу понял ее состояние. Дергается. Чувствует, что почва уходит из-под ног. Это хорошо.
– Мне подумалось, что вы на меня рассержены, – сказала Беатриса.
– С какой стати мне на вас сердиться?
– Я ведь солгала вам, выдав себя за другую.
Фабьен продолжил спуск. Беатриса не отставала.
– Вас подвела бумага, – сказал он. – Свою «грамоту» вы написали на бумаге, сделанной в Швейцарии. А в год, указанный вами как год вашего рождения, этой бумаги во Франции еще не было.
– Я вас недооценила, – усмехнулась Беатриса.
– Зачем вы мне солгали? – спросил Фабьен.
Беатриса схватила его за руку, пристально глядя ему в глаза, пытаясь соблазнить Фабьена.
– Вы мне небезразличны. Вначале я появилась при дворе с целью найти Софи достойного мужа. Затем мне открылась другая причина.
– И как, нашли мужа для вашей дочери?
– Нет. Позвольте спросить: чем нам это грозит? Вы потребуете, чтобы нас прогнали из дворца?
– Не волнуйтесь, Беатриса. Все решится самым благоприятным образом, – коснувшись ее плеча, ответил Фабьен.
Он сразу почувствовал, что Беатриса дрожит всем телом. Возможно, от страха. Или, наоборот, от внезапного облегчения. Фабьена это больше не волновало. Оставив ее на лестнице, он пошел к себе.
В середине дня Маршаль отправился на поиски Жака – любимого садовника короля. Строительство, заглохшее осенью, возобновилось и даже приобрело больший размах. Строители трудились на стенах и крыше, заканчивали фундамент для новых пристроек. Невзирая на зиму, работа кипела и в саду, где рыли новые пруды и прокладывали новые дорожки. Жака Фабьен отыскал на скамейке. Садовник с аппетитом закусывал куриной ножкой.
– Ты знаешь, кто я? – без обиняков спросил Фабьен.
Прежде чем ответить, Жак вытер рукавом жирные губы.
– Как не знать, господин Маршаль? Знаю и кто вы, и чем занимаетесь.
– Я заметил, ты часто говоришь с его величеством.
– Стало быть, вы и за королем шпионите?
– Не за королем, а за теми, кого ему угодно включить в число доверенных лиц.
– Я, господин Маршаль, служил еще его отцу.
– Настало время послужить сыну.
– Так я этим уже который год занимаюсь.
– Я говорю не про вскапывание клумб.
Жак отвел глаза, потом снова посмотрел на Фабьена:
– Говорите, чтó от меня требуется.
Софи разложила на кровати несколько платьев Генриетты, из которых ее госпоже предстояло выбрать одно.
– Что нового при дворе? – спросила Генриетта.
– Все только и говорят про завтрашний бал-маскарад.
В спальню Генриетты вошла коренастая круглолицая служанка с подносом. Она принесла бульон, прописанный Клодиной, и тарелку с ломтиками хлеба.
– Ты ведь у меня совсем недавно. Напомни мне свое имя, – попросила Генриетта.
– Мари, ваше высочество.
– Спасибо, Мари. Теперь я запомню.
Служанка торопливо сделала реверанс и исчезла.
Утро рисовало на полу королевской спальни прихотливые узоры из полос света и теней. Проснувшийся Людовик с наслаждением потянулся, откинул одеяло и лишь потом открыл глаза. Возле постели стоял Филипп. Чуть поодаль застыл Бонтан. Лицо первого камердинера было непроницаемым.
Людовик сел на постели, моргая и сбрасывая последние остатки сна.
– Доброе утро, брат. А что ты здесь делаешь?
– Пришел взглянуть на спектакль.
– Ко мне в спальню?
– Да. Пьеса называется «Утренний подъем». Это комедия нравов с трагическими оттенками.
Сказанное заинтриговало Людовика. Он встал с постели. Цирюльник уже ждал его, чтобы побрить. Король уселся на стул, цирюльник щедро намылил ему щеки и принялся за ежедневный ритуал. Филипп тем временем начал свои пояснения:
– Отныне твоя жизнь тебе не принадлежит. Отныне все твои действия становятся предметом созерцания и восхищения твоих придворных. Одевание, бритье, вкушение пищи и вина. Теперь все это – не просто обыденные действия, а действо. Всем придворным надлежит в установленные часы являться перед твоими очами. И лишь немногим будет дарована привилегия входить, наблюдать, а в отдельных случаях участвовать в этом спектакле.
Цирюльник в последний раз провел бритвой по королевской щеке. Слуга поднес зеркало, чтобы Людовик полюбовался на гладко выбритое лицо. В зеркале отразился не только его августейший облик, но и вереница придворных, ожидавших позволения войти в спальню короля. Придворные нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Первыми в очереди стояли Роган и Лувуа.
Филипп кивнул слуге у двери. Тот поднял руку, показывая: «Теперь можно». Придворные устремились в спальню. Один, торопившийся приветствовать короля, был резко оттеснен герцогом Кассельским.
– Насколько мне известно, герцоги входят раньше маркизов, – объявил герцог Кассельский, высокомерно взглянув на придворного.
Придворный нахмурился, пропуская герцога, но когда захотел встать вслед за ним, его бесцеремонно отпихнул Монкур, объявивший:
– Я вместе с его светлостью.
Рогана, Лувуа, герцога Кассельского и Монкура провели в угол, где они и встали, наблюдая за утренним королевским ритуалом. Остальные придворные входили, кланялись и выходили, подчиняясь новым правилам. Все двигались слаженно, словно заводные куклы.
– Под наблюдением будут все входы и выходы, – пояснял брату Филипп. – Высшая степень самообладания и порядка… Полная противоположность совокуплениям, – вполголоса добавил он.
Людовик улыбнулся. Слуги приступили к его одеванию. Сняв с короля ночную рубашку, они надели на него все чистое и благоуханное: рубашку, панталоны, жилет, шарф и камзол. Придворные продолжали входить и выходить, кланяясь и жадно вглядываясь в доступный им эпизод королевского спектакля. Когда процедура одевания была окончена, Людовик по привычке хотел поправить воротник, однако Филипп покачал головой и подозвал одного из придворных.
– Не он, – возразил король и кивнул Монкуру. – Я хочу, чтобы все знали, как Версаль вознаграждает проявивших смирение и доказавших свою преданность.
Монкур подошел к королю, осторожными движениями расправил ему воротник и с поклоном вернулся на свое место.
Бонтан доложил о приходе королевы. Мария Терезия вошла вместе с мальчиком, одетым в бархат и шелка. Затем Бонтан выпроводил из спальни всех придворных, задержав, однако, Рогана.
– Его величество желает, чтобы вы остались.
Людовик подошел к юному дофину. Сын был очень похож на отца: те же темные глаза и волосы, тот же уверенный, пристальный взгляд. Людовик повел дофина по комнате, показывая мечи, щиты и портреты королей, правивших Францией в прошлом.
– Сын мой, для тебя настало время учиться править, – сказал Людовик. – Быть королем означает иметь власть, не поддающуюся никакому воображению. Что бы ты ни попросил, все это будет тебе преподнесено. Ты получишь власть, но вместе с властью на тебя ляжет долг. Долг перед твоими подданными и друзьями, перед справедливостью и истиной.
Дофин кивнул.
– Но король, обладая властью, не застрахован от опасностей, ибо всегда находятся те, кто не прочь отобрать у короля его власть. Когда мне было столько лет, сколько тебе, нашлись люди, искавшие способа уничтожить нас.
Людовик подвел сына к окну. Пока они смотрели на зимнюю панораму садов, голос короля зазвучал жестче:
– Этих людей мы считали своими друзьями. Они ломились в наши двери, а их руки были перепачканы в крови. Их сердца были черны от замышляемых убийств. Я никогда не позволю, чтобы нечто подобное случилось с тобой. Понимаешь?
Дофин снова кивнул.
Людовик повернулся к Рогану:
– Мой сын несколько дней погостит у нас во дворце. Я буду учить его править страной, а ты научишь его охотиться на дикого кабана.
Дофин робко смотрел на Рогана. Роган меж тем поклонился королю.
– Почту за честь, ваше величество, – с улыбкой сказал он.
Фабьен согласился встретиться с нею! Беатриса снова и снова перечитывала короткую записку, подсунутую ей под дверь. Потом вдруг спохватилась: что же она мешкает? Торопливо покинув дворец, Беатриса направилась в сады, находившиеся к западу от дворца. Маршаль был ее последним шансом. Если понадобится, она разденется догола и совокупится с ним где угодно, хоть в студеных водах пруда Нептуна. Фабьен простит ей все ее козни. Их с Софи оставят при дворе, и все тревоги уйдут в прошлое. Тогда можно будет считать, что ее замыслы удались.
Придя на место, указанное ей в записке, Беатриса остановилась и стала ждать появления Фабьена. Холодный ветер кружил листья. Она не замечала ветра. Она ждала Фабьена.
Потом Беатриса увидела неказистого старого садовника. Он явно направлялся к ней.
– Мадам де Клермон? – спросил он.
– Да, – хмуро ответила Беатриса.
– Господин Маршаль ждет вас. Идемте со мной.
– А куда?
– Пусть для вас это будет сюрпризом.
Жак двинулся по извилистой тропе, держа путь к краю сада. Достигнув края, садовник не остановился и там, а повел Беатрису через поле с пожухлыми травами прямо к кромке леса. Беатриса шла, приподнимая подол, чтобы не споткнуться. Сердце подсказывало ей то, чего категорически не желал принимать ее разум.
– Ты не перепутал дорогу? – спросила она. – Ты уверен, что господин Маршаль там?
– Уверен.
Пройдя еще несколько минут по равнине, они поднялись на невысокий холм, со всех сторон окруженный соснами. Ветер раскачивал их верхушки.
– Вот мы и пришли, – сказал Жак.
Он остановился. Беатриса тоже остановилась. Во рту у нее пересохло. В животе ощущалась ужасающая пустота. Она кивнула, больше для себя самой, чем для садовника.
– Он запомнил, – тихо сказала она.
– Что запомнил?
– Однажды я сказала ему, что хотела бы окончить свою жизнь в лесу, глядя, как ветер раскачивает кроны сосен.
Оба стояли, слушая шум сосен.
– Становитесь на колени, – велел ей Жак.
– Я надеялась, что у господина Маршаля хватит мужества сделать это самому.
– Если вы намерены помолиться, сейчас – подходящее время.
Беатриса обвела взглядом землю, на которой стояла:
– Мне слишком поздно молиться.
Собравшись с духом, Беатриса встала на колени. Краешком глаза она видела, как блеснуло длинное острое лезвие кинжала, который Жак достал из рукава. Беатриса опустила голову, отвернула воротник и плотно сжала зубы, чтобы достойно встретить свой конец. «Софи, дочь моя. Прости, что так получилось. Если бы я только…»
Лезвие рассекло морозный воздух. Пространство залил ослепительный свет. Потом звуки, краски и ощущения исчезли. Навсегда.
Софи, раздевшись до нижнего белья, стояла и придирчиво разглядывала платья, висевшие на планке ширмы. Какое же из них лучше подойдет для бала-маскарада? Это торжество король устраивал в честь успешной поездки в Англию ее госпожи Генриетты. Сама Генриетта, невзирая на телесную слабость, решила принять участие в сегодняшнем торжестве. Софи помогла ей одеться, после чего Генриетта отпустила ее, дав время приготовиться к балу.
Дверь шумно распахнулась. Порыв ветра опрокинул ширму. Вошедший Фабьен Маршаль поглядел на Софи так, что у нее кровь заледенела в жилах.
– Что вам здесь надо? – все-таки спросила она. – Вы ищете мою маму?
Фабьен переступил через упавшую ширму, подхватил дорожный саквояж и швырнул к ногам Софи:
– Я искал тебя. Спектакль окончен. Выметайся из дворца.
– Я вас… не понимаю, – дрожащим голосом произнесла Софи.
У нее еще хватало сил выдерживать ледяной взгляд Фабьена.
– Все ты понимаешь. Собирай пожитки и проваливай. Тебе не место во дворце.
Руки Софи сами собой потянулись к губам. Этого не может быть! Это не должно было случиться.
– Что… с моей матерью? Что вы сделали с нею?
Безжалостное лицо Маршаля сказало ей все. «Боже мой! Это какой-то дурацкий розыгрыш! Этого не может быть!»
– Я не знаю и не хочу знать, откуда на самом деле вы обе приехали в Версаль. Теперь ты вернешься туда одна. Завтра утром я проверю. Если я застану тебя во дворце, пеняй на себя. Будешь валяться в сточной канаве.
У Софи подкосились ноги. Она схватилась за стул, чтобы не упасть. Фабьен плюнул на пол и ушел, с грохотом закрыв дверь.
Бал-маскарад был в полном разгаре, но неотложное дело заставило Рогана временно покинуть ярко освещенный, шумный зал. Звуки празднества долетали и сюда, на темную садовую дорожку, по которой шел Роган. В руке он держал маску Аполлона, которую придется надеть снова, когда он вернется на маскарад.
Из-за высокого куста остролиста вышел гвардеец.
– Мои распоряжения переданы?
– Да, господин Роган. Люди готовы.
Роган удовлетворенно кивнул:
– Записку я оставлю в обычном месте.
– Когда?
– Когда придет час.
– Каков наш замысел? – спросил гвардеец. – Пленить короля?
Роган повернулся в сторону дворца и надел маску:
– Нет. У нас будет другая добыча.
Бал-маскарад был пестрым, шумным и в то же время удивительно элегантным. Куполообразный потолок зала украшала недавно завершенная фреска, изображавшая лучезарных ангелов, которые поднимались к солнцу. Хрустальные люстры и канделябры превращали пламя свечей в радужные потоки, кружащиеся по мраморному полу. Придворные весело болтали, смеялись, не забывая при этом угощаться лучшими винами из королевских подвалов. Кто-то надел маски лис и лошадей, кто-то выбрал птичьи. Среди толпы мелькали маски эльфов и лесных духов. Попадались и острозубые демоны.
Появление без маски считалось дурным тоном, а теперь еще и нарушением нового этикета. Однако глава полиции игнорировал и это правило, и неодобрительные взгляды придворных. Праздников он не любил, предпочитая везде и всегда заниматься делом. Пока Маршаль разглядывал веселящуюся толпу, его тронули за рукав. Обернувшись, он увидел Софи. Она надела самое соблазнительное из материнских платьев. Фабьен помнил, какой угловатой девчонкой Софи впервые появилась в Версале. Сейчас перед ним стояла молодая женщина с достаточно полной, округлой грудью и нежной кожей цвета слоновой кости. Он невольно залюбовался ее шеей и руками. Лицо Софи скрывала маска нимфы, усыпанная драгоценными камнями.
– Какой неприятный сюрприз, – произнес Фабьен.
– Я пришла сделать вам предложение, – заявила Софи, гордо поднимая голову.
«Совсем как Беатриса», – подумал Маршаль.
– И что же ты мне предлагаешь?
– Себя.
– Что, участь жены строителя тебя уже не привлекает?
– Он бы не согласился жениться на мне.
– Выходит, я – твоя единственная надежда, – усмехнулся Маршаль. – Ты обратилась ко мне, ища спасения. Я угадал?
– Да.
– По крайней мере, в смелости тебе не откажешь.
– Не только. У меня есть свои достоинства. Я не замужем. Сохранила невинность.
– Или тебя воспринимают как невинную девушку. При дворе главное – произвести впечатление.
Фабьен беззастенчиво оглядел ее декольте, шею и волосы.
– Что ж, если ты хочешь остаться во дворце, тебе придется работать на меня. О том, кто ты есть на самом деле, знаем только мы с королем. Все остальные считают тебя девицей благородного происхождения. Эта видимость сохранится. Ты будешь исполнять свои обязанности при дворе, танцевать, флиртовать, соблазнять, сплетничать – словом, заниматься всем, чем занималась до сих пор. Но это ты будешь делать, находясь у меня в услужении. Ты будешь докладывать мне о разговорах и поступках придворных. О том, кто с кем спит, кто обманывает свою жену и жульничает в картах. Посмеешь ослушаться – тебя постигнет участь твоей матери. Моя власть над тобой будет безраздельной. Таково мое предложение.
Сквозь прорези маски Маршаль видел ужас, мелькнувший в глазах Софи. Но она утвердительно кивнула.
На Людовике была маска совы. Увидев такую же на Филиппе, король благосклонно усмехнулся, найдя это очаровательным и уместным. Он взял Филиппа за руку, и они оба побрели сквозь праздничную толпу. Узнавая их, придворные кланялись и приседали в реверансе.
– Я рад, что ты разделяешь мои взгляды. Спасибо тебе, брат, – сказал Людовик. – Мелкие разногласия, существующие между нами, очень часто казались мне неодолимой преградой.
– Это целиком моя вина, – сказал Филипп.
– Не совсем.
Филипп обвел взглядом блистательный зал, полюбовался фреской на потолке, вслушался в звуки веселой музыки.
– Как великолепно, – произнес он, ничуть не кривя душой.
– А кому-то это великолепие не по нраву, и они бы не прочь все разрушить.
– Брат, уверяю тебя: это не он. Я говорил с ним, и он…
– Успокойся, Филипп. Речь не о твоем трусливом дружке. Есть более могущественные и предприимчивые люди.
– Кто?
– Этого я пока не знаю.
Их разговор прервало появление Генриетты. Она была в длинном белом платье. Лицо скрывала маска Пьеро. Медленно ступая, Генриетта направилась прямо к королю. Людовик взял ее за руку. Рука была влажной от пота.
– А вот и принцесса, которую мы заждались, – сказал Людовик. – Ты потанцуешь со мной?
Филипп надул губы, делая вид, будто обиделся.
– Почему не со мной? – спросил он.
– Принцесса будет танцевать с нами обоими, – сказал Людовик.
Музыканты заиграли менуэт. Людовик повел Генриетту танцевать. Филипп пошел вслед за ними. Придворные быстро встали в пары. Танец начался.
Людовик увлекал ее за собой. Она смотрела на движения танцующих пар: красивые и отточенные. Сама Генриетта могла лишь переставлять ноги, стараясь не споткнуться. Слабость в ногах не исчезала, а музыка казалась раздражающе громкой.
– Все это – благодаря тебе, – сказал ей король. – Без тебя… я даже не представляю, кого бы я мог послать в Англию вместо тебя.
– Для меня большая честь слышать такие слова, – произнесла Генриетта, стараясь не запнуться.
Особенность танца заключалась в том, что кавалеры несколько раз меняли своих партнерш. Через какое-то время рядом с Генриеттой оказался Филипп.
– Его величество сегодня настроен льстить, – сказал ей муж.
– Почему ты так говоришь? – спросила Генриетта, облизывая пересохшие губы.
– Потому что я знаю его. А он знает тебя.
Партнеры опять поменялись. Рядом с Генриеттой снова был Людовик. Он кружил ее, заставляя кружиться и ее голову. Генриетта изо всех сил старалась не потерять нить разговора.
– Одно то, что ты – на моей стороне, придает мне силы, – признался король.
Лоб Генриетты вспотел. Ее начинало мутить.
– У вас… у тебя много советников, которые умнее и опытнее меня.
– Но ты для меня значишь гораздо больше, чем любой из моих советников.
На новой смене партнеров Генриетта даже закрыла глаза. Мелькание масок, шелест платьев и смех грозили лишить ее сознания. По движениям Филиппа она почувствовала, что мужу вовсе не хочется танцевать. Его голос был напряженным. Наверное, таким же было и лицо под маской совы.
– Он тебя больше не любит, – уверял ее Филипп. – А ты все мечтаешь услышать его шаги по коридору и полуночный стук в дверь.
Генриетта не ответила.
– Ты была и остаешься моей первой любовью, – говорил ей Людовик. – Кто бы ни был рядом со мной, часть меня всегда с тобой.
– Он тебя поманит, пообещает что-нибудь и оставит наедине с пустыми надеждами, – твердил Филипп.
– Из тебя получилась бы замечательная королева, – не скрывал своего восхищения Людовик.
– Ты для него превратилась в марионетку, – не скрывая раздражения, бросил ей Филипп.
Казалось, этот менуэт никогда не кончится. Музыка становилась все более дисгармоничной. Зал раскачивало, как палубу корабля. Слова Людовика и Филиппа слились воедино. Генриетта едва держалась на ногах. Зал превратился во вздымающееся море, волны которого грозили увлечь ее в пучину. Генриетта попыталась заговорить и даже закричать, но звуки застряли у нее в горле. Огни начали меркнуть. Генриетта рухнула на пол.
