4
Конец лета 1667 г. – начало 1668 г.
Горячая струйка крови стекала у короля по щеке на воротник охотничьего камзола. Не обращая внимания на рану, Людовик яростно хлопнул дверью, бросился к столу и грохнул по нему кулаком.
– Партене ехали сюда по моему личному приглашению! – закричал он. – У них и мысли не было, что вблизи королевского дворца им может грозить опасность! Им, гостям короля! – Он сурово посмотрел на застывшего Бонтана. – Если на королевских землях опасность грозит даже именитой знати, что же тогда говорить о низших сословиях? Я не сомкну глаз, пока убийцы не будут схвачены и не предстанут передо мной! Где сейчас тела несчастных? Я хочу отдать им последний долг.
– Ваше величество, вы ранены, – осторожно напомнил Людовику Бонтан.
– Гораздо серьезнее, чем вы думаете! Есть какие-нибудь новости с фронта? Может, порадуете меня хотя бы снятием осады?
– Она пока еще не снята. Но из вашей раны безостановочно течет кровь.
Людовик смешался, будто впервые услышал, что ранен. Он поднес руку ко лбу. Увидев кровь на кончиках пальцев, он вспомнил, что произошло, и вздохнул.
– Ветка была низко… не заметил, – пробормотал он.
Спешно послали за доктором. Людовик уселся на мягкий диван. Массон, стараясь не показывать своего волнения, срезал кожу вокруг раны. Людовик смотрел на портрет, запечатлевший их с Филиппом в детстве. Людовик был одет, как и полагается мальчику. На Филиппе было девичье платье с кружевами и бантами.
– Для скорейшего заживления необходимо удалить омертвевшую ткань и обработать ее края, – пояснял Массон. – Смесь яичного желтка со скипидаром вытянет всю лишнюю жидкость.
– А почему бы просто не сшить края раны? – спросил Людовик.
– Ваше величество, такое вполне допустимо на поле боя, когда полковым лекарям не разорваться. Но современные врачи стараются применять современные методы.
Закончив удаление омертвевшей кожи, Массон заполнил рану кусочками ткани. Бонтан взял в руки свежий номер «Газетт де Франс». Пользуясь тем, что внимание короля переместилось на первого камердинера, Массон достал из саквояжа бутылочку синего стекла и торопливо глотнул оттуда.
– «Мы с радостью сообщаем об успешных действиях королевской пехоты против испанцев, – читал Бонтан. – Атаке подвергся город Камбре, находящийся на севере Франции».
– Наконец-то, – усмехнулся Людовик, – хорошие новости.
– «Самым выдающимся среди героев, сражающихся за своего короля, является брат его величества Филипп, герцог Орлеанский, проявивший изрядное мужество на поле боя…»
– Пока хватит.
– «…показав чудеса храбрости, этот герой покрыл себя неувядаемой славой».
Людовик мотнул головой. Из раны вновь стала сочиться кровь.
– Я же сказал, хватит!
Над полем боя во Фландрии стлался густой, едкий дым. Посреди опаленной травы, напоминая забитый второпях скот, лежали сотни солдатских трупов. Смертельно раненных оставляли умирать на месте. Они корчились от боли, стонали, плакали по близким и любимым, по далекому родному дому, по убитым товарищам. Повсюду взгляд натыкался на зеленые мундиры испанцев. Филипп в доспехах горделиво шел по полю, созерцая страшные, но впечатляющие следы победы, одержанной французами в отгремевшем сражении. Вот она, победа! Вот она, слава!
Взгляд принца задержался на лице мертвого испанца. Филиппа поразило спокойное, даже умиротворенное выражение, с каким неизвестный ему воин принял смерть. Он задумался о превратностях судьбы и не сразу заметил молоденького французского солдата, тащившего на спине тяжелый, запачканный кровью мешок.
– Осада прорвана, – крикнул солдату Филипп, но тот продолжал идти. – Друг, ты, часом, не заблудился? Наш лагерь в другой стороне.
Солдат медленно, будто заводная кукла, повернулся. Его глаза были полны ужаса и боли.
– Я обещал матери, что принесу его домой.
– Кого? – не понял Филипп.
– Брата.
Тут только Филипп заметил, что из мешка торчит рука, нога, изуродованное туловище и варварски отсеченная голова молодого человека, открытые глаза которого по-прежнему смотрели в мир.
Завернутые в муслин тела несчастных Партене лежали в домашней лаборатории Массона на столах. В углу, почтительно склонив голову, стояла Клодина.
– Дайте мне взглянуть на них, – наконец произнес Людовик.
Массон развернул муслин. Воздух сразу наполнился сладковатым трупным запахом. У Людовика задергались щеки, но он ничего не сказал. Его близкие друзья… точнее, те, кто были его друзьями. Кивком головы он приказал Массону развернуть второе тело. Трупный запах усилился: мерзкий, гнилостный аромат смерти.
– У нее шла кровь, – морща лоб, сказал король. – Тогда почему у него не было крови?
Людовик не решался произносить имена убитых.
– Ваше величество, я полагаю, что в женщину стреляли почти в упор, – сказал Массон. – А выстрел по мужчине был произведен издали. В таких случаях крови почти не бывает.
– Почему?
– Все зависит от скорости. Раны очень большие.
– В таком случае и крови должно было вытечь больше, а не меньше.
Массон облизал пересохшие губы.
– Вы правы, ваше величество… однако… хм…
Клодина поспешила отцу на выручку:
– Ваше величество, отец совершенно правильно сказал, мушкетный выстрел с большого расстояния образует крупную рану. Мушкетные раны вдвое крупнее ружейных. Но пуля, разрывая ткани, затыкает их кусками кровеносные сосуды у самого края раны. Потому кровь почти не вытекает.
Массон испуганно глядел на короля, не зная, понравится ли Людовику, что дочь придворного врача знает больше, нежели ее отец.
– Теперь понятно, – сказал Людовик. – Благодарю вас, Массон… Покажите тело мальчика.
Стараясь не смотреть, Массон развернул третье тело.
– А где Шарлотта? – спросил Людовик. – У Партене было двое детей.
– Этого, ваше величество, я не знаю.
– Найдите Маршаля! – приказал Бонтану король.
Фабьен Маршаль примчался на место убийства семьи Партене. Дорога и растущие на ее обочинах деревья были в пятнах засохшей крови. Внимательнее всего глава королевской полиции присматривался к земле, пытаясь найти хоть какие-то зацепки, способные пролить свет на засаду, устроенную неведомыми злоумышленниками. Вскоре он заметил цепочку следов, ведущих от дороги к лугу, начинавшемуся за деревьями. Фабьен пошел по следам и добрался до кромки луга. Дальше он ориентировался по примятой траве. Кто-то здесь пробегал. Отмахиваясь от назойливых комаров, Фабьен двинулся дальше и достиг места, где маленький бегун улегся. Нет, не улегся, а упал, сраженный выстрелом. Трава здесь была придавлена, и на ней темнели бурые пятна крови.
Трава же привела Фабьена к рощице на другом краю луга.
Беглянка была там. Она лежала под миндалевидной ивой, свернувшись клубочком.
Шарлотта.
Маршаль сел рядом с девочкой и осторожно переложил ее к себе на колени. Судя по платью, густо пропитанному кровью, Шарлотту смертельно ранили.
Неожиданно веки девочки дрогнули, но глаза оставались закрытыми.
– Я умру? – едва слышно спросила она.
– Да, – со вздохом ответил Фабьен, не посмев ей солгать.
Шарлотта попыталась облизать пересохшие губы.
– Вы можете мне помочь?
– Увы, нет. Но вы будете не одна.
На воротнике ее платья была брошь. Ослабевшие пальцы девочки трогали эту брошь. «Как четки перебирает», – подумал Фабьен. Он прислушался, подождал. Шарлотте оставалось совсем немного. Она в любой момент могла покинуть этот мир.
И вдруг глаза девочки открылись. Она посмотрела на Фабьена. В ее взгляде было блаженство и ужас.
– Я видела ангелов! – воскликнула она.
Ее тело как-то странно изогнулось, и Шарлотта испустила дух.
Герцог Кассельский разбудил громко храпевшего и пускающего слюни Монкура простым и безотказным способом: помочившись ему на лицо.
– Пес шелудивый! – забормотал спросонья Монкур, медленно выбираясь из сна. – Да я тебя сейчас прихлопну на месте!
Наконец его зрение обрело четкость, и Монкур увидел, ктó оросил ему физиономию. Угрозы мигом прекратились.
– Заслужил, – сказал герцог Кассельский. – Ты вернулся мертвецки пьяным и не нашел лучшего места для опорожнения своего мочевого пузыря, чем угол моей кухни. Это ж надо так налакаться, чтобы уснуть прямо в очаге! Или ты предпочел бы оказаться зажаренным? Можешь считать мою струю штрафом за причиненный ущерб.
Монкур сел, размазывая по мокрым щекам сажу. Темные полосы могли бы сойти за боевую раскраску.
– Где… где наша доля?
– Получай, – ответил герцог Кассельский.
Он наклонился и влепил Монкуру звонкую пощечину.
– Достаточно? Или хочешь еще? Вы убили семью аристократов на большой дороге, а потом явились в мой замок, ища убежища?
– Она слышала мой голос, – сказал Монкур, пытаясь встать. – Она меня узнала.
– Как такое возможно?
– Сам не могу понять, но я не имел права рисковать.
Казалось, герцог Кассельский был в бешенстве.
– Ты убил семью аристократов на дороге, принадлежащей королю. Никого не пощадил.
– Убил, да не всех. Девчонка сбежала. Да только она ранена и долго не протянет.
– И ты не преследовал ее?
– Я решил, что не следует задерживаться.
Герцог Кассельский нагнулся к Монкуру и поморщился от запаха собственной мочи.
– Возвращайся и докончи начатое! Думаю, говорить она еще не разучилась?
– Ваша светлость, ну зачем мне туда возвращаться? Вы хотели хаоса. Мы вам его устроили. Подумайте сами! На подъезде к Версалю убили дворянскую семью. Кто из дворян рискнет последовать за Партене? Король очень скоро убедится в бессмысленности своей затеи и вернется в Париж. Страна снова будет принадлежать нам.
– Пока этого не произошло, мне принадлежат лишь мои земли, – сказал герцог Кассельский. – И такой безмозглый убийца, как ты. Сам нагадил, сам и убирать будешь!
Достав из камзола мешочек с монетами, герцог швырнул деньги Монкуру.
Тело Шарлотты, завернутое в муслин, лежало на полу в кабинете Фабьена. Сам Фабьен сидел за письменным столом, составляя отчет по поводу убийства семьи Партене. Рядом стояла Лорена, скрестив руки на груди. Ее пальцы беспокойно двигались.
– Но при дворе должны знать, что бедняжка умерла, чтобы носить по ней траур, – сказала Лорена.
– Нет. Все полагают, что девочку застрелили вместе с родителями и братом. Весь двор только об этом и говорит.
– Да, но всем известно, что ее тела не нашли вместе с другими.
Фабьен отложил перо и посмотрел на свою помощницу:
– Это известно только мне, тебе и еще троим. И разумеется, тому, кто пытался убить Шарлотту. Он знает, что всего лишь ранил девчонку. Возможно, это заставит его совершить ошибку.
Под внимательными взглядами Бонтана и других министров Кольбер разложил на столе карту: на ней были отмечены объединения некоторых верных королю аристократов, а также тех, кто поддерживал герцога Кассельского.
– Кто еще откладывает приезд? – спросил Людовик.
– В общей сложности – четырнадцать семей, – доложил Кольбер. – Всем им, чтобы пуститься в дорогу, нужна гарантия, что они будут в безопасности.
Людовик взглянул на карту, потом на Кольбера. Лицо короля было напряженным.
– А хорошие вести у вас для меня есть? Как подвигается работа на новых конюшнях?
Кольбер прерывисто выдохнул:
– Ваше величество, работа… остановлена.
– Из-за чего на сей раз?
– Поставщики теперь крайне неохотно отправляют в Версаль свои товары. Все боятся, что их груз окажется добычей разбойников. Мы, со своей стороны, не можем платить им вперед и производим расчет, лишь когда товар прибывает на место.
– Стало быть… – Людовик опять склонился над картой, – на юге дворяне сохраняют спокойствие. На востоке трусливо выжидают, а на севере…
– На севере все зависит от герцога Кассельского, – сказал Кольбер. – Многие у него в должниках. Есть и те, кто боится навлечь на себя его гнев. Его влияние там очень велико.
– Видимость влияния, и не более того, – возразил Людовик.
– Видимость бывает не менее опасной.
– Обезопасьте дороги! – резко сказал король, потрясая кулаком. – Почему на войне мы умеем осаждать неприятеля, а здесь сами оказываемся в осаде?
Гвардеец у двери что-то шепнул Бонтану.
– Ваше величество, пришел Маршаль, – доложил Бонтан.
Едва войдя, Фабьен немедленно ощутил на себе пристальный, тяжелый взгляд королевских глаз.
– Вы подвели меня, господин Маршаль. Вы подвели моих друзей – семейство Партене. Если бы ваши люди денно и нощно разъезжали по окрестным дорогам, этой чудовищной трагедии не случилось бы. Гибель семьи Партене стала предупреждением всем остальным дворянам. Оказывается, поездка в Версаль может стоить им жизни, поскольку дороги здесь некому охранять.
Фабьен спокойно выдержал сердитый взгляд короля. Бонтан, в свою очередь, пытался завладеть вниманием Кольбера.
– На сей раз вы не отделаетесь гладко составленным отчетом, – продолжал Людовик. – Конечно, семью Партене уже не вернуть. Но найти и предъявить мне тех, кто их убил, – ваша первейшая обязанность, искупление ваших грехов и условие вашего дальнейшего нахождения при моем дворе.
– Ваше величество, вы позволите мне высказать свои наблюдения? – спросил Фабьен. – Я уверен: в преступлении замешан кто-то из дворян.
– С чего вы взяли? – довольно резко спросил Кольбер.
– Выстрел, убивший Себастьяна Партене, был произведен всадником. Угол, под каким пуля вошла в тело, говорит о том, что всадник находился на весьма рослой лошади и к тому же хорошо умел стрелять из мушкета. Более того, он привык ездить верхом. Все это под силу человеку опытному: или дворянину, или кавалеристу. Но поскольку большинство наших военных сейчас на фронте, остается первая версия: в Себастьяна Партене стрелял дворянин.
Воспользовавшись тем, что его присутствия в Салоне Войны не требуется, Бонтан вышел в соседнее помещение. Там он налил себе бокал вина и сделал большой глоток. Вскоре туда же вышел Маршаль. Глава королевской полиции едва сдерживал ярость, кипевшую внутри. И гнев его был адресован Бонтану. Первый камердинер это сразу почувствовал.
– Говорите начистоту, – предложил Бонтан.
– Ваш замысел был скверно продуман и никудышно осуществлен! Две сотни солдат не позволили бы никому бесчинствовать на дорогах.
Бонтан поставил бокал на стол.
– И откуда бы мы взяли этих двести человек? Наши солдаты сейчас воюют во Фландрии.
– Это уже ваша забота.
– Ошибаетесь, Фабьен. Это наша общая забота. И угроза для короля.
– Сложившееся положение может… нам помочь. В нем кроется… решение.
– Помочь? Чем? Как в нем может крыться решение?
– Пока сам не знаю.
Фабьен схватил бокал Бонтана и залпом допил остававшееся вино.
– Сейчас я с уверенностью могу сказать только одно: больше эти люди ни на кого не нападут.
Фабьен стремительно вышел с бокалом в руке.
Генриетта бросила карты на стол.
– Вы выиграли, – объявила она, качая головой. – Я опять проиграла.
Собрав карты, мадам де Монтеспан поднесла колоду к подбородку и лукаво посмотрела на свою госпожу:
– Вы не ощущаете азарта игры. А знаете почему? Мы играем без ставок. Почему бы нам не попробовать играть хотя бы на спички? Если нет ставок, игра теряет всякий смысл. Может, попробуем?
– Как-нибудь потом.
Фрейлина не возражала. Она убрала колоду в деревянную шкатулочку и взяла со стула номер «Газетт де Франс».
– Вся Франция восхищается вашим мужем. Я не перестаю удивляться.
– А меня это не удивляет, – сказала Генриетта. – Еще в детстве Людовика всячески оберегали, видя в нем будущего короля. Филиппу же позволялись обычные мальчишеские забавы. Людовик страшно завидовал брату.
– Не потому ли король так любит охоту?
– Возможно.
– Мужчины обожают играть со смертью, – сказала маркиза де Монтеспан. – В такие моменты они чувствуют жизнь во всей ее полноте. Одних это превращает в детей, других – в воинов. Многие вообще не знают, кто они.
– Или не имеют шанса проверить.
– Я в данном случае говорю о короле.
В тот же миг гвардеец объявил о приходе его величества. Дамы встали и присели в реверансе. Госпожа де Монтеспан заметила, что Людовик улыбается, и сочла это хорошим знаком. Возможно, сейчас был весьма удачный момент и для нее. Людовик взял у нее газету. Атенаис постаралась сделать так, чтобы пальцы короля коснулись ее руки. Тщетно.
– Ваш супруг – прекрасный воин, – сказал Генриетте Людовик. – Но, как говорят, лучшая подруга солдата – это судьба. Филипп даже не представляет, насколько он удачлив.
Король улыбался.
А в голове мадам де Монтеспан зрел замысел.
Герцог Кассельский сидел перед очагом, углубившись в чтение «Газетт де Франс».
– Ну как, уладил дело? – сплюнув в огонь виноградные косточки, спросил он вошедшего Монкура.
– Нынче на дорогах полно народу, и все норовят задавать вопросы. Я не был настроен отвечать и убрался от греха подальше.
Герцог Кассельский взмахнул газетой:
– А между тем король прибирает к рукам голландские земли. Требует их у испанцев в счет приданого королевы, которое испанцы так и не отдали. Естественно, это всего лишь предлог. Но победа принесет ему не только земли. Могущество и уверенность. Мы должны ему помешать.
Монкур кивнул:
– Они все равно не найдут девчонку, а если и найдут, то мертвой. Переждем несколько дней, и дороги снова будут нашими.
– Стало быть, ты готов снова взяться за дело.
– К вашим услугам, господин.
Герцог Кассельский бросил газету на пол и скрестил руки на груди.
– По протоколу дворянам не положено владеть торговыми и прочими заведениями или управлять ими. Но, к счастью, в правилах ничего не сказано о подставных лицах, чем я широко пользуюсь. Я управляю тремя десятками разных заведений. У человека, которому я доверяю больше остальных, есть брат. И этот брат служит на королевских складах в Париже. Так я узнал, что готовится отправка грузов в Версаль. С грузами поедет внушительная охрана, которой приказано в случае чего стоять насмерть, оберегая королевское добро.
Монкур поклонился:
– Вы спасли меня от смерти. Для меня будет честью отдать за вас жизнь.
– Прекрасно, – усмехнулся герцог Кассельский. – Судя по тому, что я слышал, за этот груз не грех и умереть.
«Лучшего момента выбрать было невозможно», – мысленно похвалила себя мадам де Монтеспан, идя по коридору в великолепном бирюзовом платье. Навстречу в сопровождении Бонтана и нескольких гвардейцев шел король. Когда Людовик поравнялся с нею, маркиза робко улыбнулась, потом вдруг пошатнулась и едва не упала.
– Что с вами? – спросил встревоженный Людовик.
Маркиза де Монтеспан удовлетворенно отметила, что король искренне встревожен.
– Простите, ваше величество, – сказала она, изящно наклоняя голову. – Все хорошо.
– Быть может, вам нездоровится?
– Разве что… – Она подняла глаза на короля. – Разве что мне тревожно… из-за войны.
– Вскоре наши солдаты вернутся обратно, принеся Франции новую славу.
Маркиза прижала руки к сердцу:
– Ваше величество, слава уже принадлежит вам. Надеюсь, вы не разгневаетесь на меня за столь дерзкие слова.
– Ничуть, сударыня. Берегите себя.
Король поцеловал ей руку. Госпожа де Монтеспан сделала вид, что вот-вот упадет в обморок, но затем присела в глубоком реверансе. Людовик улыбнулся и пошел дальше.
Беатриса, издали видевшая этот спектакль, могла лишь гневно взирать на хитроумный трюк мадам де Монтеспан.
«Так ли уж это постыдно, если Шевалье ненадолго увидит мою наготу?» – подумала Генриетта. Она готовилась отойти ко сну, и служанки, как всегда, помогали ей раздеваться. Генриетта прекрасно знала, что возлюбленного ее мужа женщины интересовали лишь как орудие для достижения своих целей. И потому, когда Шевалье бесцеремонно вошел в спальню и сел, закинув ногу на подлокотник кресла, Генриетта даже не повернулась. Губы Шевалье сложились в язвительную гримасу.
– Страдание вам очень к лицу, – с усмешкой произнес он. – Вы носите страдание, как корону.
– Что вам угодно? – спросила Генриетта.
– Вы читали «Газетт де Франс»? Ваш муж стяжал славу на поле битвы.
– Это слава короля.
– В газете написано по-иному.
Стараясь не замечать присутствия Шевалье, Генриетта заговорила с молодой хорошенькой кудрявой фрейлиной, совсем недавно появившейся в ее свите:
– Анжелика, принесите мне голубые ленты.
Анжелика изящно присела в реверансе и отправилась исполнять повеление своей госпожи. Неожиданно Шевалье окликнул ее:
– Анжелика, я хотел вернуть вам вот это.
Девушка обернулась и увидела, что на пальце Шевалье небрежно покачивается бриллиантовое колье.
Глаза Анжелики округлились, а лицо мгновенно побледнело.
– Горничная нашла его в ящике вашего комода и прихватила по ошибке, – продолжал Шевалье. – Я бы хотел быть уверен, что ее накажут.
– Мое колье! – воскликнула Генриетта.
– Так оно ваше? – вскинул голову Шевалье.
– Да. Я очень дорожу этим колье. Я давно не видела его и уж было подумала, что потеряла.
Ошеломленная Генриетта повернулась к фрейлине:
– Анжелика?
Девушка испуганно замотала головой:
– Сударыня, клянусь вам, этого колье не было в моей комнате.
– Нет, было, – возразил Шевалье. – Вы надежно его припрятали.
– Сударыня! – взмолилась Анжелика. – Я не брала ваше колье!
– Молчите, – поморщился Шевалье.
– Сударыня, умоляю!
Шевалье подал Генриетте колье:
– Ваша фрейлина оказалась воровкой. По-моему, это очевидно. Однако вам несвойственно брать себе в услужение разное ворье. Но можете быть уверены, это еще не конец.
По щекам Анжелики струились слезы. Шевалье улыбнулся и покинул спальню Генриетты.
Ближе к полудню придворные дамы собирались в своем салоне, чтобы поговорить о том и о сем, но главным образом – чтобы посплетничать. Вот и сегодня они болтали о мужьях, детях и нарядах.
Одна из таких стаек собралась вокруг мадам де Монтеспан.
– Лизетта буквально умоляла своего мужа не ехать! – театрально заламывая руки, говорила дама средних лет с проседью в волосах и с рубиновым ожерельем на шее. – Разве можно ее упрекать после того, что случилось с семейством Партене? Но она говорит, будто муж заявил ей, что новый эдикт короля обязателен для всех дворян. Им необходимо найти поручителя при дворе, иначе они обречены.
Беатриса и Софи, только что появившиеся в салоне, хотели было присоединиться к стоявшим вокруг маркизы де Монтеспан, однако дамы, которые ее окружали, нарочно встали плотнее.
– Я слышала истинную причину, и она совсем другая, – возразила маркиза де Монтеспан. – Семья Лизетты не может разыскать свои дворянские грамоты. Несколько лет назад в их местах случилось наводнение. Что, если их бумаги тоже стали жертвами стихии? Бедняжкам можно только посочувствовать.
– А я уверена, что они найдут способ подтвердить законность своего титула, – заявила Беатриса, так и не допущенная в круг.
Дамы повернулись в ее сторону.
– Это мы еще посмотрим, – сказала госпожа де Монтеспан, холодно глядя на Беатрису. – Не у всех же есть такой поручитель, как Шевалье.
Беатриса спокойно, с улыбкой выдержала взгляд соперницы.
– Не все нуждаются в поручительстве, – сказала она.
– А вы не зарекайтесь, Беатриса. Впрочем, если и ваши бумаги куда-нибудь «смыло», дочка о вас позаботится. Красота открывает многие двери.
– Вы, мадам де Монтеспан, конечно же, знаете об этом лучше других. Однако красота, которой не сопутствует ум, – это всего-навсего тщеславие.
Маркиза де Монтеспан в ответ лишь улыбнулась. Беатриса поспешила увести дочь.
– Матушка, зачем вы ей надерзили? – спросила Софи, когда они отошли на достаточное расстояние от кружка мадам де Монтеспан и их разговор не мог быть услышан.
– Дочь моя, ты все еще поражаешь меня своей очаровательной наивностью. Королевский двор имеет лишь видимость роскошных залов и блистательных гостиных. На самом деле это рынок, но устроенный особым образом. Есть сердцевина. Она продает внутреннему кругу. Внутренний круг продает внешним кругам, которых несколько. А уж внешние круги продают остальному миру. Все сделки держатся на личных связях. Личные связи означают доверие. Доверие означает власть. Власть означает… всё. Думаешь, внимание к персоне госпожи де Монтеспан возникло само собой или по чистой случайности?
– Мне показалось, она вам просто не нравится.
– Говори тише! Не далее как сегодня утром я видела, что она сумела обратить на себя внимание короля. Он куда-то шел, но остановился и задержал на ней свой взгляд. Теперь представь, какое продолжение может иметь эта вроде бы случайная встреча в коридоре.
– Нам-то что до этого? – удивилась Софи. – Мы ведь не выдумали свой титул. Наши грамоты в надлежащем порядке.
– Только король их пока еще не видел.
– Скоро увидит. Ну что может случиться с какими-то бумагами на пути из По в Версаль?
– Спроси у Партене. И не болтай глупостей.
С этими словами Беатриса увела дочь из салона.
Они решили погулять по саду. Их путь пролегал по мощенной каменными плитами дорожке, которая тянулась вдоль западного крыла дворца. Мать и дочь шли, думая каждая о своем. Неожиданно что-то слегка ударило Софи по плечу. Обернувшись, девушка увидела ведерко, свисающее на веревке со строительных лесов. В ведерке лежал розовый цветок. Тогда Софи подняла голову. С лесов ей улыбался обаятельный светловолосый парень, которого она уже видела однажды. Парень показал на себя, на цветок, потом на нее. Улыбнувшись, Софи поспешила достать цветок.
– Софи!
Беатриса обернулась и сердито посмотрела на дочь и дерзкого простолюдина. Софи бросила цветок обратно в ведро и догнала мать. Беатриса крепко схватила ее за руку.
– Ты что себе позволяешь?
– А что дурного я сделала? – огрызнулась Софи.
– Ты не крестьянская девка, чтобы пялиться на таких парней. Твои глаза должны быть устремлены только на короля. Даже если я сумею выдать тебя замуж за кого-то из придворных, это не навсегда. Придворные – лишь камни, позволяющие перебраться на другой берег пруда. А парни вроде того, с кем ты вздумала любезничать, не более чем ил и тина на дне пруда, через который ты перебираешься. Это ты в состоянии понять?
Софи скривила губы:
– Я вдоволь наслышалась о том, какой вы хотите видеть мою жизнь. Но вы ни разу не спросили меня, какой ее хочу видеть я сама! Или я вообще ничего не решаю и меня просто передадут из ваших рук в руки выбранного вами придворного? Наверное, вы согласились бы выдать меня хоть за живой труп, только бы упрочить наше положение при дворе!
– Жизнь без денег – это не жизнь. Это нищета! Прозябание!
– Матушка, а что же вы сами не последуете своим советам? Уложите в постель какого-нибудь придворного и упрочьте наше положение.
– Я для тебя стараюсь! Этот мир создан мужчинами. К женщинам он суров и жесток!
– По-моему, вы мне чего-то недоговариваете.
Беатриса выпустила руку дочери и горделиво вскинула голову:
– Ты еще слишком молода. Потом убедишься в правильности моих слов. Я просто не хочу, чтобы ты набивала лишние шишки. Достаточно моих.
В этот момент на противоположном берегу круглого пруда, где плавали лебеди, они заметили Маршаля и Лорену. Фабьен тоже увидел Беатрису. Он кивнул и улыбнулся.
– Матушка, а что вы скажете насчет него? – морща носик, спросила Софи. – Он кто: ступенька для перехода через пруд или тина на дне пруда?
Сидя на диване друг против друга, Людовик и барон де Роган потягивали вино и смеялись. Все было как в старые добрые времена: уютная обстановка, непринужденные разговоры. Двое друзей, решивших вспомнить лучшие дни своей жизни и согреть воспоминаниями душу и сердце.
– Она любила носить в волосах ленты, – сказал Людовик, водя пальцем по кромке бокала.
– Да. На том пикнике. – Роган отхлебнул вина. – Мы праздновали середину лета.
– А я здорово рассердился, – вспомнил Людовик.
– Еще бы! Ведь Франсуаза выбрала меня!
– Намеренно, чтобы вызвать мою ревность.
– И ей это удалось. Но на самом деле ее глаза были обращены только на вас.
Они чокнулись. Людовик допил вино, встал и подошел к окну. Маркиз де Роган последовал его примеру. Их отражения в стекле повторяли лишь их лица и фигуры, ничего не говоря об их положении и власти. Они переглянулись, в тот момент они были совершенно равны.
– Спасибо, друг, – сказал Людовик. – Мне это было нужно.
Роган кивнул.
– Нам следовало бы помянуть ее нынче вечером, – предложил он. – И еще много вечеров подряд. Когда мне встретится прекрасная женщина, я перехвачу ее волосы бантом и назову Франсуазой!
Людовик улыбнулся.
Через окно Роган заметил прогуливающуюся по садовой дорожке в компании нескольких придворных дам госпожу де Монтеспан.
– Как насчет этой? – спросил Роган.
– А вот ее не трогай, – качая головой, ответил Людовик.
– Вы опередили меня?
Король не ответил. Они снова уселись и налили еще по бокалу.
– Я тут раздумывал, чем бы мне тебя занять, – сказал Людовик. – Кое-что придумал. Надеюсь, ты не откажешься.
– Я уже говорю «да», – оживился Роган. – А теперь позвольте узнать ваше предложение.
– Как ты знаешь, конюшня достроена. Мне нужен главный ловчий.
Маркиз де Роган кивнул. Он услышал от короля слова, которые и надеялся услышать. Что может быть лучше должности главного ловчего? Он находился в одном шаге от осуществления своих давних мечтаний.
– Я знаю такого человека, – осторожно начал Роган.
– На это я и надеялся.
– С радостью готов его назвать!
– Позже назовешь. Он временно займет твое место, пока ты будешь на войне.
– На войне? – переспросил Роган, едва не поперхнувшись вином.
Людовик отставил недопитый бокал:
– Пойми меня, друг. Чем дольше продолжается эта война, тем сильнее я тревожусь за своего брата.
– Я… понимаю вас.
Людовик подался вперед. За считаные секунды его лицо преобразилось. Вместо давнего друга перед маркизом сидел король. Правитель страны.
– Я хочу, чтобы ты отправился на фронт. Стал тенью Филиппа. Заботился о том, чтобы с ним не случилось никакой беды.
«Война! – сердито думал Роган. – Я не хочу идти на войну». Но он заставил себя улыбнуться и сказать:
– Я не могу отказать в вашей просьбе.
– Я всегда помнил тебя таким. Безотказным, – сказал Людовик, хлопая его по плечу.
– Вашему величеству невозможно отказать, – с вымученной улыбкой промямлил де Роган.
В кабинете Маршаля всегда было темновато. Сумрак усугубляли высокие ряды полок, заставленных книгами. Людовик не любил сюда заходить. Сегодня этот кабинет особенно сильно давил на него. Ему казалось, что полки вот-вот сомкнутся над его головой. Напрасно перед приходом сюда он перекусил. Теперь полуденная закуска стягивала желудок болезненным узлом. Короля злила собственная беспомощность перед горем. Он рассматривал брошь, лежащую у него на ладони, – брошь Франсуазы с запекшейся кровью.
– Где вы ее нашли?
– В перелеске близ Марли, – ответил Фабьен.
– А где она сейчас?
– Похоронена вместе со своей семьей.
– Без погребальной церемонии? – удивился Бонтан. – Это унизительно даже для мертвых.
– Погребальная церемония могла бы привлечь внимание, – сказал Фабьен.
Король зажмурился, но тут же снова открыл глаза и взглянул на брошь. В душе бурлил гнев, но внешне он оставался спокоен, говорил ровно и нарочито медленно:
– И что плохого, если бы придворные отдали несчастной девочке последний долг? Я не понимаю вас, Фабьен. Вы вселили в меня надежду, которая теперь разбилась вдребезги. Вместе с моим сердцем, кстати. Почему вы прятали тело Шарлотты от меня?
– Потому, ваше величество, что вы дали мне не только оружие, но и право выбора. И это право позволило мне скрыть обстоятельства смерти Шарлотты Партене, которая, как ни печально, тоже умерла, но не одновременно с ее родителями и братом. Зачем, спросите вы? Затем, что мы это знаем наверняка, а убийцы девочки до сих пор сомневаются. Вдруг она выжила? У них нет уверенности, а значит, они обязательно сделают ошибку.
Людовик кивнул и сжал брошь в ладони. Он столько мог бы сказать и даже крикнуть, но доводы Фабьена были здравыми. Гнев в душе короля растаял, превратившись в горе. Людовик сделал над собой усилие, чтобы удержать готовые брызнуть слезы.
– Она сильно мучилась?
– Увы, да.
– Надеюсь, ее мучения были недолгими.
– Я застал последние минуты Шарлотты. Нападение на семью Партене произошло ранним утром. Поэтому… сами понимаете.
Людовик приколол брошь к своему камзолу.
– Господин Фабьен, надеюсь, вы не рассчитываете, что я одобрю вашу тактику?
Фабьен наморщил лоб и некоторое время подбирал нужные слова. Потом ответил коротко:
– Нет, ваше величество. Не рассчитываю.
Бонтан тихо вздохнул, однако король принял ответ с легкой улыбкой.
– Ваша честность – тоже оружие.
– Как вам угодно, ваше величество.
Людовик снял брошь, спрятал в карман камзола и вышел из кабинета. За ним последовали гвардейцы. Фабьен тоже хотел уйти, однако Бонтан его задержал.
– Когда король говорил о ваших промахах, я ни слова не сказал в вашу защиту, – признался Бонтан.
Фабьен кивнул.
– Надеюсь, вы понимаете причину.
Фабьен бесстрастно смотрел на первого камердинера. Потом спросил:
– У вас все?
Бонтан кивнул. Фабьен подошел к двери, потом вдруг обернулся:
– При дворе появился человек. Его лицо мне незнакомо. Никто мне не сообщал о его приезде, однако этот человек почему-то пользуется покровительством короля и беспрепятственно бывает в покоях его величества. Кто он такой? Как его зовут?
– У вас хватает своих дел. Не стоит разбрасываться, господин Маршаль.
Мысли Беатрисы постоянно возвращались к благосклонному вниманию, которым король одарил госпожу де Монтеспан. Наконец она поняла: пора переходить к решительным действиям. Двор должен узнать о таком сокровище, как ее Софи. Первым шагом Беатрисы стал прием для узкого круга.
Едва стемнело, приглашенные собрались в одной из ее уютных гостиных. Помещение было ярко и со вкусом украшено осенними фруктами и цветами. В напольных серебряных канделябрах горели свечи. Для услады гостей музыкой пригласили обаятельного светловолосого виолончелиста, попросив играть исключительно веселые, зажигательные мелодии.
Беатриса и Софи встречали каждого гостя. Разумеется, пригласили и Шевалье. Он явился в изящном камзоле и бордовом плаще. Внимательно оглядев гостей, он тотчас заприметил виолончелиста и послал ему сладострастную улыбку.
– Кузен, смотрю, вы в хорошем настроении, – сказала ему Беатриса.
Покачивая бедрами, Шевалье остановился возле нее:
– Разве может мое настроение быть плохим, когда вокруг столько красоты? – Он подмигнул Софи. – Между прочим, свита Генриетты начинает производить все более унылое впечатление. Усталые, постные лица. Им нужна свежая струя. Очарование юности. Я разузнал насчет возможности для нашей дорогой Софи войти в свиту ее высочества.
– В свиту Генриетты? – нахмурилась Беатриса. – Стоит ли Софи идти к супруге Филиппа, когда положение маркизы де Монтеспан с каждым днем становится все крепче? Я собственными глазами видела, как король на нее смотрел.
– Решение уже принято. Никаких возражений. Если не забыли, ваше присутствие при дворе целиком зависит от меня. Вы обе здесь на правах моих родственниц, а не наоборот.
Воцарилась пауза. Беатриса, которой только что указали ее место, достаточно скоро овладела собой.
– И когда Софи сможет войти в свиту Генриетты?
– Достаточно скоро. Одна из ее фрейлин приворовывает. У Мадам кончается терпение.
Шевалье повел Софи танцевать. В иной ситуации он не подверг бы себя такой пытке, но сейчас… Танец позволял ему беспрепятственно разглядывать виолончелиста.
Танцевальные способности Софи ничуть не улучшились. Она переваливалась с ноги на ногу, отчаянно пытаясь не сбиться с ритма. Шевалье любовался виолончелистом и одновременно поучал неуклюжую дочку Беатрисы:
– Моя дорогая Софи, танец – это разговор, облаченный в движения. Здесь полно правил и ограничений. Совсем как в платье, которое сейчас на вас.
– Вам оно нравится?
Шевалье привлек ее к себе, но так, чтобы постоянно видеть музыканта. Он уже представлял, как им было бы хорошо в постели. Сколько ласк они подарили бы друг другу. А потом Шевалье овладел бы светловолосым красавцем, стал бы его повелителем.
– Я все хотел вас спросить: вы по-прежнему… нетронутая? – шепотом спросил Шевалье.
– Что значит «нетронутая»?
– Вашим пальчикам когда-нибудь бывало… любопытно?
– Я не понимаю, о чем вы.
– Очень даже понимаете, – шепнул он, прижимая Софи еще теснее, чтобы она ощутила набухшую «мужскую снасть» у него между ног.
Софи пыталась вырваться, однако Шевалье держал крепко. Он чувствовал ее лобок, но представлял, что ласкает этого безумно соблазнительного виолончелиста.
Едва дождавшись окончания приема, Шевалье выскользнул из дворца и почти побежал по лесной тропинке, слабо освещенной лунным серпом. Его ноги намокли от холодной росы, но Шевалье было жарко. Он думал о скором наслаждении, ожидающем его под покровом темноты.
Виолончелист был уже там. Музыкант стоял под тюльпановым деревом, скрестив руки.
– Я пришел на урок чуть пораньше, – сказал Шевалье.
Взяв виолончелиста за руку, он слегка прикусил его палец. Тот ответил жарким, страстным поцелуем и крепко прижался к Шевалье, издавая тихие стоны – предвестники наслаждения.
– Ах, – промурлыкал Шевалье.
Оторвавшись от губ виолончелиста, он расстегнул на музыканте рубашку и облизал мускулистую грудь. Это возбудило Шевалье еще сильнее. Его язык опускался все ниже, а руки стаскивали с виолончелиста панталоны. Виолончелист напрягся всем телом, выгнул спину и уперся чреслами в лицо Шевалье. Столь редкое понимание еще сильнее возбудило Шевалье, и он принялся целовать руно вокруг «мужской снасти» музыканта. Еще через мгновение язык Шевалье ощутил что-то горячее, липкое и соленое. Он отпрянул, запрокидывая голову…
Кровь. Это была свежая кровь.
– Боже, как это понимать?
Шевалье вскочил на ноги. Музыкант обеими руками держался за располосованное горло, откуда фонтаном хлестала кровь. Глаза несчастного виолончелиста закатились, а сам он повалился на землю.
Из-за кустов на дорожку вышел человек, лицо которого скрывал глубокий капюшон, а рука сжимала нож. Острие ножа уперлось в горло Шевалье.
– Ради бога! – закричал Шевалье. – Умоляю, пощадите!
– Тише ты! – шикнул на него человек в капюшоне. – Найти тебя – раз плюнуть. Верным ты не умеешь быть никому.
Незнакомец развернул Шевалье. Сильная рука сдавила придворному горло. Жаркое дыхание обжигало ему шею.
– Теперь слушай и запоминай. Мы будем говорить тебе, чтó надо делать, и ты это будешь делать. Многие жаждут того, что мы ищем. Мы непременно это получим, чего бы нам ни стоило. Вздумаешь отказаться – найдут с перерезанным горлом. Подчинишься – не прогадаешь. Любовничек твой станет королем, а у тебя будет власть и большое будущее… Разумеется, пока ты в точности исполняешь наши приказания. На сегодня хватит. Скоро мы опять поговорим.
Человек в капюшоне еще сильнее сдавил горло Шевалье и вдруг исчез, растворившись среди деревьев. Шевалье хотел было закричать, но его одолел кашель. Между ног у него было мокро. Уже не от страсти. Тут он понял, что обмочился от страха.
С деревьев, что росли вблизи королевской спальни, доносилось неумолчное жужжание осенних мух. В черном небе висел серебристый полумесяц, похожий на кривую саблю, ожидавшую божественного приказания. Бесшумно летали желтоглазые филины, высматривая беззащитную живность.
Король был не один. Перед ним, сложив руки на внушительном животе, расхаживала взад-вперед Луиза де Лавальер.
– Я хочу примириться с Господом, – дрожащим голосом объявила она.
Людовик поймал ее за руку, притянул к себе, погладил щеку.
– Помнится, раньше вашим богом был я.
Луиза перекрестилась:
– Я не могу оставаться в этой обители греха. Есть монастырь, где согласны меня принять. Ваше величество, прошу вас, отпустите меня под Божью опеку!
– Я давал вам все, чего вы желали. Разве не так?
Луиза глядела в пол.
– Раньше я считала себя знатной придворной дамой. Теперь же я не знаю, кто я и каково мое место. У меня осталось лишь одно желание: служить Богу.
– Я в восторге от вашей набожности, мадам Луиза.
Людовик наклонился, желая ее поцеловать, и слегка ткнулся носом в ее шею. Луиза отпрянула.
– Вскоре я померкну в ваших глазах. Стану досадной помехой. Я уже знаю, кто придет мне на смену.
– Бог желает, чтобы мы были вместе.
– Ваше величество, позвольте мне искупить грехи моей жизни!
Запас нежности Людовика иссяк. Иссякло и терпение.
– Довольно! – почти рявкнул он.
– А вдруг мне вечно гореть в адском огне? – взывала к нему Луиза. – Вдруг я слишком опоздала и уже не смогу замолить свои грехи?
– Возвращайтесь к себе! – приказал король.
Луиза торопливо засеменила по коридору, зажимая рот рукавом, чтобы не разрыдаться.
Людовик тоже недолго оставался в своей спальне. Приказав Бонтану находиться снаружи, он в сопровождении двух гвардейцев отправился в обеденный зал. Туда вел самый широкий из всех коридоров дворца. Не желая привлекать к себе излишнее внимание, король шел осторожно и почти бесшумно. В громадном обеденном зале не было никого, кроме маркизы де Монтеспан. Меж тем со столов еще не убрали восхитительно вкусные пирожные, которыми придворные лакомились, забывая всякое чувство меры. Атенаис озорно улыбнулась и взяла с тарелки миндальное пирожное. Ее движения были неторопливыми и очень соблазнительными. Поднеся пирожное к губам, фрейлина откусила кусочек и прищурила глаза. Людовик подошел к столу и тоже взял миндальное пирожное.
– Мне нравится ваш превосходный аппетит, – сказал король.
– Ваше величество, вы едва меня знаете, не говоря уже о моих потребностях.
– Почему же? Кое-что знаю. Хотя бы то, что вас одолевает голод.
Маркиза де Монтеспан изящно стерла крошки с уголков рта.
– Возможно. А вы, ваше величество, считаете, что сыты? И сколько вы изволили съесть?
Вопрос был по-своему дерзким, однако Людовику понравилась ее смелость. Он подошел еще ближе. «Мы ведь не о еде говорим», – подумалось ему.
– Я и не помню, – ответил он маркизе.
– В таком случае не будет ли новая порция похожа на все прежние? Не покажется ли она вам пресной?
Людовик улыбнулся, выдерживая ее взгляд.
– Трудно сказать, пока не попробуешь.
– Я вот задаюсь вопросом: почему это так? – продолжала она. – Почему через какое-то время остается лишь… порядковый номер?
– Смотря какой. Номера бывают разные.
Людовик доел пирожное, вытер рот салфеткой и отвесил маркизе де Монтеспан легкий поклон.
Генриетта лежала в постели совершенно нагая, сжимая подушку и улыбаясь королю. Самые ранние из утренних птиц уже пробудились и теперь весело пересвистывались. Людовик, сидевший на постели, успел одеться. Оставалось лишь натянуть сапоги.
– А ты – смелый мужчина, – игриво сказала Генриетта, приглаживая растрепавшиеся волосы. – Взять и прийти в спальню к одинокой женщине.
Людовик прилег поперек ее ног и погладил ей лодыжку. Ему хотелось почувствовать полное удовлетворение. Король должен чувствовать себя удовлетворенным. Но его душевное состояние было далеко от внешнего спокойствия.
– Мне показалось, меня пригласили, – ответил Людовик, включаясь в игру.
Генриетта нежно погладила его по щеке.
– Ты устал. Почти не спишь.
– Я не усну, пока убийцы семьи Партене не будут схвачены.
– Надеюсь, скоро ты сможешь крепко спать, – сказала Генриетта.
Король смотрел на балдахин кровати и молчал.
– Я хочу, чтобы у нас так было каждую ночь, – призналась она. – Рядом с тобой я чувствую себя в полной безопасности.
Людовик сел и стал натягивать сапог.
– Генриетта, разве я недостаточно оберегаю тебя?
– Как ни печально, но там, где появляется Шевалье, вряд ли кто-то может чувствовать себя защищенным. Недавно он выставил в дурном свете мою фрейлину Анжелику.
Людовик повернулся к ней. Улыбки на его лице уже не было.
– Разве мало того, что я оберегаю тебя? Неужели я должен оберегать еще и твоих фрейлин?
– Он сочинил отвратительную историю, а мне теперь приходится расхлебывать.
Людовик натянул второй сапог.
– И от этого тебе сейчас грустно.
Генриетта встала на колени перед Людовиком, прижалась подбородком к его плечу.
– Франсуаза Партене была тебе очень дорога. Я знаю. Помню, я по глупости ей даже завидовала.
Людовик встал, подошел к стулу, снял со спинки небрежно брошенный камзол.
– Я отправляюсь на войну. Вот там безопасно.
– Я… что-то не понимаю, – растерянно моргая, призналась Генриетта.
– А ты отправишься вместе со мной.
Генриетта откинула волосы со лба и хмуро спросила:
– Зачем?
– Ты хотела бы оказаться в каком-нибудь другом месте?
– Нет, конечно, – торопливо ответила она.
– Новый день начинается, – сказал Людовик, застегивая пуговицы камзола.
И он ушел, оставив Генриетту раздумывать над его странными словами.
Король пожелал провести тайную встречу у себя в покоях. Он считал, что так ему будет легче разговаривать с посланником Священной Римской империи. Разговор предполагался с глазу на глаз. Бонтан и Фабьен терпеливо дожидались за закрытой дверью, вместе с парой гвардейцев.
Людовик оделся в строгом соответствии с этикетом, прикрыв голову париком. Он сидел в кресле. Посланник расположился напротив, на табурете.
– Ваше величество, испанцы все больше устают от нашего молчания, – начал посланник. – Они желают нашего вмешательства.
– Что ж, у вас есть наследственные притязания. У нас – притязания на законном основании. Не станем же мы из-за этого воевать друг с другом. Хотя многие в вашем правительстве, несомненно, выиграли бы от такой войны.
Посланник сидел, сложив руки на коленях. Набрав в легкие побольше воздуха, он продолжал:
– Наши правительственные круги разделены. Но если бы эта встреча положила начало откровенным обсуждениям и появлению общей стратегии…
– Ваш принц Ауэршперг… насколько помню, он родом из знатной австрийской семьи… принц мог бы получить кардинальский клобук.
– Прекрасные слова, ваше величество, – улыбнулся посланник, впечатленный услышанным.
Людовик подался вперед и упер подбородок в сцепленные пальцы.
– В таком случае давайте подумаем о договоре… – Он вдруг почувствовал, как из-под парика на лоб вытекла тоненькая струйка крови. – О тайном договоре между Францией и домом Габсбургов о разделе земель в случае смерти испанского короля.
Кровь продолжала течь. Струйка стала шире. Она текла по левой щеке и уже достигла подбородка.
– Для безопасности страны здоровье правителя имеет основополагающее значение.
– Ваше величество… – Посланник смущенно и испуганно заерзал на стуле. – Ваше лицо.
– Мое лицо? А что с ним?
Людовик провел по щеке. Ладонь стала ярко-красной.
Посланник поспешил к двери. Увидев его, Фабьен Маршаль узнал того самого незнакомца, о котором безуспешно пытался навести справки. Посланник и сейчас не внушал ему доверия. Но удивительнее всего Маршалю было его собственное поведение. Глава королевской полиции ощущал непонятную растерянность перед иностранцем.
– Врача! Быстрее! – закричал посланник.
Фабьен не двигался с места.
– Сударь, вы что, разучились понимать свой родной язык?
В дверь выглянул Людовик. Он держался за дверной косяк. Пальцы короля и жилет его камзола были мокрыми от крови, струйка которой не иссякала.
– Ваше величество, я сейчас приведу Массона! – сказал Бонтан.
– Не его. Приведите… другого доктора, – велел король и снова закрыл дверь.
– Никого сюда не пускать, – велел Фабьену Бонтан, выскакивая в коридор.
Королю пришлось ждать еще около получаса, прежде чем к нему через потайной коридор привели Клодину в плаще с капюшоном, низко приспущенным на лицо, чтобы никто не узнал в ней женщину. Людовик махнул рукой, отпуская Бонтана. Клодина молча сделала реверанс, затем сняла и бросила на стул плащ.
Людовик разделся до панталон и теперь сидел на краешке кровати.
– Ваш отец меня уверял, что все быстро заживет, – сказал он, отнимая руку ото лба. – А что скажете вы?
Клодина размотала мокрую повязку, осмотрела кровоточащую рану и поморщилась, но критиковать работу отца не стала.
– Придется наложить швы. Будет больно.
Людовик смотрел на двойной портрет, запечатлевший его и Филиппа в детстве. Беспечные мальчишки, еще не знающие своей судьбы.
– Ну и пусть, – ответил он Клодине.
Королева известила Луизу де Лавальер о своем желании ее видеть. Луиза не без робости вошла в покои Марии Терезии. Присев в неуклюжем реверансе, она плотно закуталась в шаль.
– Спасибо, что откликнулись на мое приглашение, – сказала королева.
– Ваше величество, я каждый день молюсь за душу вашего несчастного ребенка.
– Очень любезно с вашей стороны.
После реверанса у Луизы заломило спину, и она невольно поморщилась. Это была не первая ее беременность, но почему-то сейчас она чувствовала себя особенно неловко.
– Вам тяжело стоять. Садитесь, – предложила Мария Терезия.
Луиза села, опустив голову.
– Здесь тепло. Снимите шаль, не то вам станет жарко, – сказала королева.
Луиза нехотя сняла шаль и отдала фрейлине королевы.
– Я помню, как обидела вас недобрыми словами, – сказала королева. – Я произнесла их в сердцах, когда мой ум был затуманен постигшими меня бедами. Но я хочу, чтобы мы с вами стали друзьями. Только не думайте, будто я забыла все, что происходило между вами и моим мужем, и готова вам это простить. Я предлагаю вам дружбу, поскольку чувствую: ваша душа неспокойна. Ее ткань порвалась.
Обойдя вокруг Луизы, королева заметила красные отметины у нее на спине. Следы самобичевания заживали медленно.
– Я забочусь не столько о вас, сколько о невинной жизни внутри вас. А она, несомненно, ощущает боль и страдает.
– Ваше величество, как только я смогу, я снова начну регулярно ходить в нашу церковь. Я тоскую по совместным молитвам.
– Скажите, Луиза, вы любите короля?
– Я люблю Бога.
– Это не ответ.
– Короля я… тоже люблю. Но плата за эту любовь слишком велика.
– Зачем вы себя истязаете? – спросила Мария Терезия, возвращаясь на прежнее место. – Глядя на вашу спину, можно подумать, что вас пытали.
– Я стараюсь телесными страданиями заглушить душевные, хотя и понимаю: мне это никогда не удастся.
– Пожалуй, вы правы. Не удастся, – сказала королева.
Туманный, промозглый вечер остался за дверью. Кухня родного дома встретила Клодину теплом и мягким светом очага. Отец стоял у плиты и что-то помешивал в кипящем котле.
– Вот, суп варю на ужин, – сказал Массон. Голос у него был хрипловатый и недоверчивый. – Густой, чтобы посытнее было. Картошка, морковка, сельдерей. Раз ты взяла на себя мои обязанности, почему бы мне не заняться женским делом.
– Суп я могла бы сварить и сама, – возразила Клодина, снимая плащ.
– Лучше присядь и отдохни. Ты сегодня целый день в трудах.
– Отец, ты говоришь совсем не то, что думаешь, и мне это не нравится.
– Значит, решила потешаться над родным отцом? – щурясь, спросил Массон.
– С чего ты взял?
– Где ты была?
– Я не вправе рассказывать об этом.
– Твое молчание красноречивее всяких слов. Я сделал слишком поспешные выводы относительно лечения короля? Наверное, оно показалось королю слишком упрощенным. И тогда король позвал мою дочь, чтобы с ее помощью уничтожить мою репутацию.
– Никто не покушается на твою репутацию. Никто не собирается изгонять тебя из придворных врачей. Отец, ты просто мне завидуешь.
– Нет, дитя мое! Я напуган! – Он сердито бросил ложку на пол. – Я боюсь за тебя. Королевский двор лишен человеческой теплоты и доверия. Это холодный, жестокий мир, где все пронизано ложью. Я вполне могу расстаться с должностью придворного врача, но, пока я жив, я не позволю им помыкать тобою. Пойми: быть у короля в фаворитках опасно. Через какое-то время он устает от своей очередной пассии, и та бесследно исчезает.
Клодина устало вздохнула, потом оглянулась, ища глазами синюю отцовскую бутылочку. Та стояла на нижней полке. Клодина вытащила пробку и, не сводя глаз с отца, вылила содержимое бутылочки в помойное ведро.
Было далеко за полночь. Старому священнику хотелось спать, но он знал: его, как и врача, король может затребовать к себе в любое время. Королевская душа еще менее постижима, чем душа обыкновенного человека, а потому бесполезно задаваться вопросом, почему королю именно сейчас понадобилось исповедаться. Эти мысли бродили в голове святого отца, когда он сидел на стуле, ожидая признаний Людовика. Король, как и положено исповедующемуся, стоял на коленях, склонив голову. С мраморной доски над камином доносилось негромкое тиканье часов. По оконному стеклу барабанил дождь. Других звуков не было, если не считать беспокойного дыхания короля.
– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил, – наконец произнес Людовик.
– В чем, сын мой?
– Я повинен в смертных грехах зависти и гнева.
– Ваше величество, есть прегрешения, совершаемые ради блага государства, – начал священник. – Но если их совершает человек…
– Забудьте о королевском титуле, – возразил Людовик. – Сейчас я – просто человек, отягченный грехом и приносящий покаяние перед Богом.
Священник кивнул.
– Как мне покаяться?
Священник сомкнул свои морщинистые руки и задумался.
– Раскаяние, ваше величество, имеет множество обличий. Можно искупать грехи, упражняясь в добродетелях, противоположных каждому греху. Грех зависти, например, искупается добротой. Грех гневливости – развитием в себе терпения.
Людовик смотрел на тени в углах спальни.
– Мы ведем войну, а там гнев, злость, ярость бывают вполне допустимы. И война – неподходящее место для доброты.
За перелеском начинался луг, где до войны местные жители пасли скот. На другом краю луга был вражеский лагерь, по периметру которого расхаживали испанские гвардейцы. Филипп и маркиз де Роган стояли на опушке леса. Французские солдаты расположились на деревьях, внимательно наблюдая за противником. Дул холодный осенний ветер, вздымая вверх опавшие листья и клубы пыли. Он теребил пожухлые луговые травы, превращая их в подобие морских волн. И, как настоящее море, луг этот готовился принять жизни тех, кому будет суждено найти свою смерть в пучине грядущего сражения.
– Мы слишком удалились от наших позиций, – предостерег Филиппа де Роган. – Находиться здесь крайне опасно.
Филипп молчал.
– Месье, я обещал вашему брату.
– Что вы ему обещали? – спросил Филипп, сердито глядя на маркиза.
Де Рогану не хотелось отвечать на этот вопрос, и тем не менее он сказал:
– Я обещал королю позаботиться о вашей безопасности.
Филипп наградил непрошеного защитника еще одним сердитым взглядом, затем повернулся и молча зашагал вглубь леса. Можно было бы и самому догадаться, однако Филипп предпочитал не верить, что брат установит над ним эту мелочную и унизительную опеку. Естественно, маркиз де Роган двинулся следом. Филипп выразительно махнул рукой. «Дай мне хоть немного побыть в одиночестве!» – говорил его жест.
Филипп шел, продираясь через низкорослые кустарники, нырял в заросли папоротника-орляка. Отойдя на приличное расстояние от своего «опекуна», он остановился возле высокого раскидистого дуба и справил малую нужду. Пока Филипп орошал буроватые травы, его внимание привлек звук, напоминавший царапанье. Оглянувшись, он увидел овражек, в котором стоял голый по пояс человек. Рядом темнела только что вырытая неглубокая яма, куда человек вначале положил свою шпагу, а затем и мундир. Зеленый вражеский мундир. «А вот и дезертир появился, – подумал Филипп. – Вот тебе и доблестные испанцы».
– Война – занятие непростое, – сказал он дезертиру.
Испанец вздрогнул, поднял голову. Быстро огляделся, нет ли еще кого.
– Я не выбирал эту войну, – сказал он Филиппу.
– Я тоже, – ответил Филипп, подходя ближе. – Но мы оба воюем. Ты по одну сторону, я – по другую.
– Ваша артиллерия убила многих моих друзей, – признался испанец.
– Мы делаем историю, – усмехнулся Филипп.
Испанец засыпал яму землей.
– Вот и оставайтесь делать ее дальше. А я вернусь к жене и сыну.
– Ваша семья живет в мире, который выкован войной, – сказал Филипп. – Все мы – порождения войны. Можно отмыть грязь с рук, но не отскрести войну со своего тела, ибо тело у нас общее.
– Я соскучился по сыну. Я хочу увидеть своего мальчика и рассказать ему, как я его люблю. Я и вправду люблю его больше жизни.
– Но сможете ли вы научить сына мужественно смотреть в будущее, если вам самому не хватает мужества? Ваши слова окажутся пустым звуком.
Сказанное Филиппом явно не понравилось дезертиру.
– А вы-то кто будете, господин француз?
– Филипп, герцог Орлеанский.
Испанец захохотал, но быстро умолк, сообразив, что Филипп говорит правду. Дезертир выпрямился на дрожащих ногах и церемонно поклонился:
– Быть может, завтра мы снова встретимся на этом поле.
– Очень может быть, – ответил Филипп.
Филипп побрел туда, где оставил де Рогана. Отойдя на несколько шагов, он обернулся. Испанец торопливо доставал из ямы мундир и шпагу.
Прохладная погода не слишком располагала к купаниям, однако Генриетта любила воду и продолжала ходить в купальню. Вот и сейчас, освежившись в бодрящей воде, она вылезла на мостки, откинула с плеч мокрые волосы и, дрожа на холодном воздухе, поспешила в купальный домик. Фрейлины двинулись следом. Генриетта шла, думая о скорой зиме. Купания прекратятся, но зато можно по-прежнему встречаться в купальном домике. Генриетта дорожила этими мгновениями. Ненадолго ее мысли закружились вокруг войны и воинов. Она вспомнила о Филиппе, а от Филиппа ниточка протянулась к Шевалье. Но вскоре ее мысли снова вернулись к Людовику. О Людовике она думала везде и всегда.
Возле двери купального домика стояла маркиза де Монтеспан.
– Вот уж не ожидала увидеть вас здесь, – сказала Генриетта.
– Я хотела поговорить с вами вдали от придворных ушей, – улыбнулась Атенаис.
Они присели на каменную скамью. Придворных ушей рядом не было, а зяблика, расположившегося на ветке соседнего дерева, больше занимало собственное щебетание.
– Как гадко поступил Шевалье с вашей бедняжкой Анжеликой, – сказала госпожа де Монтеспан.
Генриетта хмуро кивнула:
– Он не был бы Шевалье, если бы не делал пакости. Но Анжелику он скомпрометировал, и теперь у меня новая фрейлина.
– Некая мадемуазель де Клермон.
– Да. Софи. Довольно милая девушка. Она замечательно расчесывает мне волосы. Легкая рука.
Маркиза наклонилась к уху Генриетты:
– Я придумала, как утонченно отомстить Шевалье. Хотите узнать?
– Нет, Атенаис. Я не любительница мстить.
Ответ Генриетты несколько смутил госпожу де Монтеспан.
– Осмелюсь спросить почему.
– Я знаю, чего вы добиваетесь, однако ничем не могу вам помочь, – сказала Генриетта.
– Простите, Мадам, но я совершенно не могу понять вашего ответа, – притворно смутилась Монтеспан.
– А вы задумайтесь… И непременно сможете.
Улыбнувшись маркизе де Монтеспан, Генриетта ушла в домик. Атенаис осталась на скамейке.
– Надеюсь, что смогу, – сказала она себе.
Король приказал своим министрам собраться в Салоне Войны и сейчас вглядывался в их лица. В глазах самого Людовика читались гнев, решимость и готовность бросить вызов всем, кто посягает на спокойствие и порядок в его стране.
– Нас окружают заговорщики, – сказал он, упираясь руками в стол и по-волчьи опуская голову. – Нас окружают недовольные нашими преобразованиями. Какое-то отребье чувствует себя хозяевами на королевских землях, убивая и запугивая моих добропорядочных подданных. До сих пор мы только оборонялись. Довольно! Мы должны прорвать осаду и перейти в наступление. Бонтан, вы создадите отряды для защиты дорог.
– Они уже созданы, ваше величество, – ответил Бонтан и тут же поймал скептический взгляд Маршаля.
Глава королевской полиции сомневался в его словах.
– Оденьте их в мундиры, – продолжал король. – Пусть все ощущают их присутствие. В честных людей это вселит уверенность, а у разной нечисти отобьет охоту бесчинствовать на дорогах. Сделайте здесь то же, что и в Париже. Ваши люди должны быть на каждом участке. Всегда, в любое время и в любую погоду. Встретьтесь с каждым дворянином, находящимся в оппозиции. Я хочу понять причины, побуждающие их противиться моим замыслам. И разъясните им наши намерения. Их король отправляется на войну.
Король встал. Вслед за ним встали и министры.
Фабьен дожидался Бонтана у двери, намереваясь поговорить, однако Бонтан заговорил первым:
– Для охраны дорог создано четыре отряда по сто человек. Каждую повозку с грузом должны сопровождать не менее пяти охранников. Все пассажиры должны передвигаться только с охраной.
– Четыреста человек, – покачал головой Фабьен. – И все необученные.
– Вы же знаете: основная часть наших мужчин сейчас на фронте.
– А на охрану вы отрядили сопливых мальчишек! – язвительно усмехнулся Фабьен.
Сборы короля и его свиты к отбытию на войну были напряженными и заняли три дня. И вот настало утро четвертого – утро отъезда. Все придворные, знать, гвардейцы и слуги собрались перед дворцом. Над их головами сияло безоблачное небо. Королю желали счастливого пути и скорейшего возвращения. Дамы махали кружевными платочками, глядя, как Людовик и его любовница Генриетта поднялись в королевскую карету. Три фрейлины Генриетты, среди которых была и Софи, уселись во вторую карету, позади королевской.
Госпожу де Монтеспан в этот вояж не пригласили. Работая локтями, она проталкивалась между глазеющими придворными, пока не оказалась рядом с Луизой де Лавальер. Атенаис нарочно привстала на цыпочки, чтобы король непременно ее увидел. Ей хотелось «разговора глаз». «Ну посмотри же на меня, – думала она. – Увидь меня. Я совсем рядом». И только когда кучер натянул поводья и карета тронулась, Людовик выглянул из окошка и кивнул маркизе де Монтеспан. «Он меня увидел!»
– Браво, Луиза, – сказала она, наклоняясь к своей спутнице. – Этот взгляд принадлежит вам.
– Нет, – со вздохом возразила Луиза. – Вы наверняка ошиблись.
– Вы чем-то опечалены?
– Король стал для меня недосягаем.
– Вам только кажется. Всем известно, что вы – его любовница, – сказала Монтеспан.
– Однако он выбрал Генриетту и повез ее с собой на войну.
– Генриетта очень скучала по мужу. Потому король и повез ее к нему.
В глазах Луизы вспыхнула надежда.
– Вы мне поможете? Я нуждаюсь в благосклонности короля, однако мое присутствие нагоняет на него скуку. Когда он вернется, быть может, вы сумеете повлиять на его настроение… в мою пользу? Поговорите с ним, рассмешите его. Если король будет в хорошем настроении, у меня может появиться шанс.
Маркиза де Монтеспан глядела вслед удаляющимся каретам. Вскоре они скрылись за поворотом извилистой дороги.
– Я попробую, – сказала она, откидывая с лица прядь волос.
В королевской карете было тихо. За окошками проносились дома, амбары, конюшни. «Вот они, плоды крестьянской жизни, – думал Людовик. – Простой жизни, которой вовек не понять, сколь тяжкий груз лежит на плечах короля и его ближайшего окружения. Можно ли назвать крестьян свободными? Или же они – рабы своего жалкого удела, выпавшего им в жизни?» Генриетта коснулась его руки. Ответного прикосновения не последовало, и она убрала руку.
– Ты не скучаешь по Англии? – наконец спросил Людовик.
– Я скучаю по тебе, – ответила Генриетта.
– Есть какие-нибудь вести от твоего брата?
– Нет, иначе ты бы уже знал о них.
Людовик поправил оборки воротника. Карета ехала мимо луга, где паслись коровы.
– Лето нашей жизни было полно благоуханных цветов, – сказал он. – Но сейчас уже осень. Ночи становятся длиннее. Темнота сгущается. Нам пора напомнить себе: жизнь – это нечто большее, чем любовь. И брак – это не просто обязанности супругов.
Генриетта заслонилась широкополой шляпой с перьями, чтобы король не видел ее лица и выступивших слез.
– Моя жизнь принадлежит тебе, – тихо сказала она.
По темным коридорам Версальского дворца гуляли сквозняки. Свечка, которую Фабьен Маршаль прикрывал рукой, почти не разгоняла тьму. Час был поздний. Фабьен шел к себе, глубоко погруженный в раздумья. Настолько глубоко, что едва не вскрикнул, когда от стены отделилась чья-то тень.
– Это вы, господин Фабьен? – спросил нежный, мелодичный женский голос.
В пятачке света появилось лицо Беатрисы. У Фабьена замерло сердце.
– Мадам, вы никак заблудились? – спросил он.
– По правде говоря, мне страшно, – нахмурившись, ответила Беатриса. – Эта война. Эта тьма. Стоило королю уехать, и дворец стал совсем иным. Представляете? Всего два дня прошло, а нас уже окружают темные пустые комнаты. Я шла к себе. Вам не составит труда меня проводить?
Маршаль утвердительно кивнул.
Беатриса подошла поближе. Теперь свеча освещала ее целиком. «Как замечательно! – подумал Фабьен. – Но что я ей скажу? Как мне вести себя с нею?»
Они пошли вместе. Фабьен изо всех сил старался, чтобы свечка не дрожала в его руке.
– А я смотрю, вы в хорошем настроении, – сказал Фабьен, напрочь забывший ее слова про страх. – И даже то, что случилось с вашими друзьями, на вас не подействовало.
– С какими друзьями? – не поняла Беатриса.
– Семья Партене. Они ведь жили неподалеку от вашего дома в По. Я не ошибся?
На лице Беатрисы мелькнула тревога.
– Господин Фабьен, их трагедия настолько чудовищна, что я запретила себе думать о ней. Иначе, честное слово, я бы сошла с ума.
У дверей своих покоев Беатриса остановилась и наградила Фабьена улыбкой.
– А почему бы нам с вами не погулять снова? Днем, в саду? Мы бы нашли более приятные темы для разговоров.
Фабьен кивнул. «Как мне проститься с нею? Осмелюсь ли я прикоснуться к ее руке? Боже милостивый, а ведь я хочу эту женщину».
Все разрешилось само собой. Беатриса поцеловала кончики своих пальцев и дотронулась ими до плеча Фабьена. Сделав это, она молча вошла к себе, оставив его наедине с коридором, темнотой и сквозняками.
Юноша не мог унять рыданий. Небольшой лопаткой он копал могилу для своего друга. Тот, еще живой, стоял тут же, на коленях и со связанными за спиной руками. Рот обреченного был полуоткрыт. В глазах застыл неописуемый ужас. Еще десять человек остались позади на дороге. Их головы были изуродованы мушкетными пулями. Ближе к обочине ткнулась в землю сломанная повозка, лежащая на боку. Ее уцелевшее колесо крутилось на ветру.
Учинивших эту бойню было трое. Все в черных масках, они стояли, держа в каждой руке по мушкету. Никто из них не произносил ни слова. Потом один вышел вперед, приставил дуло мушкета ко лбу обреченного и выстрелил. Убитый повалился в могилу, которую его друг успел вырыть лишь наполовину. Юноша с лопаткой пронзительно закричал.
Тогда один из вооруженных людей сорвал с лица маску и прицелился в юношу. Молодой человек оторопел, но его ужас был иного рода.
– Я… я вас знаю! – крикнул он.
– Правильнее сказать, ты меня знал, – усмехнулся Монкур, нажимая на курок.
От выстрела голова юноши разлетелась, как горшок. Земля жадно впитывала хлынувшую кровь.
Монкур поднял лопатку и передал одному из двоих разбойников герцога Кассельского.
– Держи, Тома. Дворянам работать не положено.
Тома молча взялся за дело, однако Монкур забрал у него лопатку.
– Мне пришла более удачная мысль.
В повозке нашлись веревки. С их помощью Монкур, Тома и Мишель повесили всю дюжину гвардейцев на придорожных деревьях. Поскольку шеи у многих жертв были сломаны выстрелами, убитых повесили вниз головой, за лодыжки. Трупы раскачивались на ветру. Ветки скрипели, сгибаясь под тяжестью этих страшных плодов. К стволу одного дерева Монкур прибил дощечку с надписью: «Дорога закрыта».
Палаточный лагерь французской армии напоминал город. Он занимал обширный участок бывшего пастбища. С одной стороны лагерь ограничивала речка с ледяной водой. Тысячи солдат отдыхали у костров, вспоминая былые сражения и близких, оставшихся дома. Кому-то не сиделось, и они принимались бродить, ежась от осеннего холода.
В самой большой палатке помещался штаб. Там стоял стол, заваленный картами и бумагами с диспозициями недавно проведенных и будущих сражений. Возле стола замер Филипп. Его лицо раскраснелось, а душа, окрепшая на войне, ликовала. Никогда еще Филипп не чувствовал себя таким сильным.
– Смотрите, – говорил он, обращаясь к военному министру Лувуа и не замечая маркиза де Рогана. – Если мы вернем наши войска обратно в долину…
На Лувуа был изящный бархатный камзол со знаками отличия, показывающими его высокое положение.
– Испанцы потянутся за нами, думая, что мы отступаем, – кивнул военный министр.
– А в это время наша кавалерия ударит с восточного фланга и замкнет кольцо. Бежать испанцам будет некуда.
Лувуа посмотрел на карту и снова кивнул.
– Его величество король! – вдруг послышалось снаружи.
Филипп повернулся от стола. Его распирала гордость. «Наконец-то брат увидит все, что я успел совершить и собираюсь сделать еще для славы и величия Франции».
Гвардейцы раздвинули полог палатки. Вошел Людовик. Его сопровождали несколько гвардейцев, Генриетта и Софи. Король прошел к столу. Лувуа почтительно поклонился. Филипп расплылся в улыбке.
– Замечательные новости, брат! – начал он.
– Знаю, – перебил его Людовик. – Война окончена. Сегодня в Турне должны начаться переговоры о прекращении сражений.
У Филиппа открылся и тут же закрылся рот. Потрясенный известием, он посмотрел на Лувуа, затем на де Рогана и снова повернулся к Людовику.
– Но мы так упорно сражались ради этого момента! Ты знаешь, сколько наших солдат погибло, чтобы он наступил?
– Мы сохраним позиции наших войск, – сказал король. – Но не более того. Постоят день или два. Но эта война окончена.
Филиппа захлестнула ярость. Он стиснул кулаки, скрежетнул зубами:
– Зачем? Мы можем победить. Сегодня же, дав решительное сражение.
– Шансы не в нашу пользу, – возразил король.
– Мы понесли большие потери. Прикажешь о них забыть и свернуть все, что так тщательно готовилось?
Людовик знал: еще несколько таких фраз, и его терпение иссякнет. Но пока ему удавалось оставаться спокойным.
– Я хочу поговорить с братом наедине. Оставьте нас, – распорядился король.
Все, кто был в палатке, вышли. Гвардеец опустил полог.
– Я приехал за тобой, – сказал Филиппу Людовик.
– А я здесь не охотой развлекаюсь. Я сражаюсь, а в перерывах между битвами пользую смазливых парней. Интересно, зачем это тебе понадобилось прекращение боевых действий? Уж не затем ли, чтобы толпы встречали тебя восторженными криками: «Слава королю Людовику, который отправился на войну и без единого выстрела добился мира»?
Людовик почти вплотную подступил к брату. Филипп не думал сдаваться. Король и воин скрестили взгляды.
– Я тебе еще не все сказал, – продолжал Людовик. – Наши шпионы разузнали, что за твою голову назначена солидная награда. Испанцы отрядили опытных наемников, чтобы разыскать тебя на поле боя и взять в плен. Они намерены сделать тебя своей козырной картой и диктовать мне условия. Я не собираюсь рисковать. Поэтому решено: ты поедешь со мной.
– Да пойми ты: если я уеду, без меня наши солдаты обречены на гибель.
– Я не хочу, чтобы последнее сражение в этой войне стало последним и в твоей жизни.
– На поле брани нет королей. Нет дворян и крестьян. Там все равны. Все сражаются насмерть, но надеются остаться в живых. Завтра, на поле битвы, у меня будет больше общего с врагами, чем с тобой – моим родным братом… Прости за правду. Знаешь, на войне придворная учтивость слетает, как шелуха. – Филипп взялся за край полога. – Генриетта! Где моя жена?
– Завидую твоему братству, – тихо сказал Людовик. – А мой удел – одиночество, с которым ты никогда не сталкивался и не столкнешься.
– Завтра я буду рядом с моими братьями, – дерзко заявил Филипп.
– Которые только и ждут, чтобы заманить тебя в укромное местечко и убить.
Филипп вышел из палатки. Королевская свита стояла неподалеку. Филипп подошел к Генриетте и молча выдернул из ее шляпы самое яркое перо. Перо он воткнул в петлицу своего камзола наподобие флага.
– Завтра я нарочно оденусь так, чтобы меня сразу можно было узнать, – заявил Филипп.
Внезапно он обнял и поцеловал жену с грубоватой страстностью солдата. Воина, намеренного побеждать и завоевывать.
Наутро, едва рассвело, две тысячи французских солдат двинулись по полю к позициям испанцев. Их встретили пушками и мушкетными залпами, но французы упрямо продолжали наступать. Кто-то падал, успев испустить предсмертный крик. Остальные, словно не замечая гибели товарищей, шли дальше, исполненные решимости победить.
В середине войска, воодушевляя своих солдат, скакал Филипп. Рядом с ним был маркиз де Роган. Филипп сидел на лошади, выпрямившись во весь рост. Им владела кровожадная ярость. Других чувств не было. Он сам вершил свою судьбу, пусть и ужасающую, но это была его судьба. Достав из кармана зеркальце, Филипп посмотрелся в него и, оставшись доволен выражением своего лица, выхватил шпагу, пришпорил коня и понесся по склону в утренний туман.
