В детстве я очень любила сказки, они как-то примиряли меня с суровой прозой жизни. Родные Петушки обеспечивали массу свежего воздуха и самый минимум острых ощущений. Недостаток приходилось восполнять своими силами. Мы с ватагой ребятишек залезали в старые заброшенные дома, которых у нас в округе полным-полно, и там, под завывание ветра и собственные охи-ахи пугали друг друга всякими небылицами, как правило, начинавшимися словами «однажды в черном-черном городе, черной-черной ночью шел черный-черный»… Или «жила-была девочка, обычная девочка, но только у нее не было одной ручечки…». Было так сладко визжать от страха, сидя на старых, пропылившихся досках в доме, где когда-то жило много разных неизвестных нам людей. Они радовались, грустили, умирали, а потом и вовсе оставили этот дом ветшать и исчезать. Мне до сих пор кажется, что нет на свете ничего более одинокого и трогательного, чем эти брошенные деревянные дома. Покосившиеся, старые, скрипучие. После них было так уютно, так тепло в нашей квартире. На ночь мама развлекала меня чтением сказок народов мира. Завывал ветер, мир казался бесконечно большим и непознанным, а собственная кровать такой надежной и мягкой, что хотелось завернуться в одеяло с головой и слушать, слушать, слушать размеренный мамин голос, которая читала каждый раз новую, но все же знакомую мне сказку. Некоторые сказки были родными. Например, про Серого Волка, несущего нашего отечественного царевича выкрадывать очередной раритет для батюшки-царя. Про принцессу, молчаливо плетущую рубахи из крапивы для заколдованных братцев. Эти сказки рождали во мне жажду подвигов. Мне хотелось немедленно отдать кому-нибудь свою жизнь, силу и любовь. Впрочем, моего порыва обычно не хватало даже для того, чтобы помочь маме помыть посуду. Все или ничего. Я соглашалась только плести рубахи. При чем здесь помощь по хозяйству? Еще мне очень нравился «Аленький цветочек». Я тоже была не прочь осчастливить подходящее чудище со всеми удобствами. Я имею в виду замок, сады и прочие атрибуты сладкой жизни.

А вообще, интересно, какие стереотипы закладывают в сознание наши сказки. Впервые мне эту мысль подала Динуля, с которой мы самозабвенно играли в пресловутых принцесс.

– Давай, я буду принц, а ты будешь плести рубахи братьям, – однажды предложила я, но подруга внезапно засопротивлялась.

– Плети сама свою крапиву, – сказала она.

Я была не против, тем более что втайне предложила роль ей только из внутреннего благородства.

– Хорошо, а ты будешь принц. Будешь меня любить.

– За что тебя любить? Дура дурой. Чуть на костре не сожгли, чуть без жениха не осталась!

– Да что ты несешь, – возмутилась я.

Такой нетривиальный взгляд на любимые сказочки меня сильно покоробил. Но… только в первый раз. Потом мы уже вместе раскладывали сказки по косточкам, издеваясь над народным творчеством, кто во что горазд.

– Аленький цветочек? – вопросительно поднимала бровь Динка. – Любительница халявы. Брак по расчету.

– А Иванушка-дурачок? – смеялась я. – Вечно на печи. Лень – залог здоровья. Лежи ровно, и все само обломится.

– Ага, а двое нормальных братьев вечно в пролете!

– Психам везет.

– Богатые – дураки, царевны любят только нищих идиотов!

– А помнишь про Салтана? – спросила Динка, когда я чуть-чуть успокоилась и перестала хохотать.

– А с ним чего? – Я уже была готова снова прыснуть.

– А то. У него был выбор: жена – повариха, жена – ткачиха. Нормальные бабы. А он что выбрал? Каким местом его женушка себе дорогу проложила в царские палаты? Смекаешь?

– Да уж, известным местом, – загибалась я от хохота.

Так мы вывернули наизнанку почти все сказки. От скуки добрались даже до Льюиса Кэролла с его странными Алисами в разных ипостасях. С ними было сложнее. Смысл был так аллегоричен, что переврать его еще раз почти не представлялось возможным. Но нам все-таки немного удавалось. Правда, на этот орешек мы покусились, когда нам было уже лет по шестнадцать. Чеширский кот был признан наркоманом (еще бы, он знает все грибы в лесу), кролик – неудачливым представителем малого бизнеса, который вечно спешит, но всегда опаздывает, и все его кидают.

– А мартовский кот? А шляпник? А Соня?

– Это госчиновники! – вещала Динка.

В общем, разобрали мы эти сказочки вдоль и поперек, но одного места я так и не смогла понять. Места, где Алиса вместе с шахматной королевой скачет на немыслимой скорости по тропинке на вершину холма. Бежит, а прибежать никуда не может. Вершина удаляется от нее с такой скоростью, что она все время оказывается в начале пути. Алиса спрашивает королеву: «Почему этот гадкий холм все время удаляется. Ведь я бегу со всех сил!» Меня, кстати, это тоже сильно возмущало. Казалось, что в жизни так не бывает.

«Что ты, – отвечала Алисе королева, – с этим холмом всегда так. Надо бежать со всех сил, чтобы просто остаться там, где ты стоишь. А уж сколько сил надо, чтобы попасть куда-то, – я вообще молчу!»

– Бред, – соглашалась Динка. – Так не бывает.

А потом мы с ней сели в поезд и уехали в Москву из наших Петушков, и через некоторое время обнаружили, что мы, как и Алиса, несемся к сказочному холму, который от всех наших ухищрений не становится ближе и на сантиметр.

Однако понятно это мне стало только сейчас. Именно теперь, когда я лечу из последних сил, пытаясь ухватиться за что-то подлинное, а холм не просто остается на недосягаемой высоте – он удаляется.

Несмотря на то что мне предстояло рожать меньше чем через два месяца (по самым лучшим прогнозам, при условии, что я дохожу до сорока недель), жизнь не только не забрезжила радужными перспективами, но и наоборот. К августу вдруг все стало так резко ухудшаться, что мне стало страшно. Я уже не ходила на работу, где меня развлекали, отвлекая от грустных мыслей и сомнений, а сидела дома. Кто рожал – тот поймет, каково это, дохаживать последний триместр, когда все вокруг теряет смысл, а ты становишься беспомощным неповоротливым слоном, во всем зависящим от других. Последний триместр – не самое лучшее время для треволнений, но в моем случае так получилось, что я отложила на потом слишком многое. К августу, когда нам с Костей осталось меньше месяца до конца разрешения на кредит, цены на квартиры вдруг неожиданно резко взлетели. Процентов на тридцать.

– В чем дело! – паниковал и возмущался Константин.

– Август! – злилась Ольга – риелтор. – Дотянули. Теперь хватайте что есть. В сентябре будет еще хуже.

– Динка, что делать? – рыдала я по телефону. Мне было страшно и одиноко без наших обедов в кафе, без ее бронебойной уверенности, что бог нас любит и все будет хорошо.

– Что делать?! Раньше надо было все делать. У меня в фонде сейчас прибыль для старых вкладчиков – сто двадцать процентов годовых! А ты все просидела, пробоялась, – ругалась она.

– Как нам купить квартиру?! – спрашивала я. Перспектива родить вот так, на съемной хате, меня пугала. Я не была уверена в будущем. Я не была уверена ни в чем. И меньше всего я была уверена в себе самой…

Однажды Костя пришел домой окончательно подавленный, серого цвета и сказал:

– Все. Берем квартиру. Делать нечего, другого мы не найдем. Слишком взлетели цены.

– Что за квартира? – оживилась было я, но, перехватив взгляд мужа, поняла, что лучше бы я и не спрашивала.

– Да помойка. В Бирюлево, у черта на рогах. До работы добираться – помрешь. – Костя чуть не рыдал.

– Так зачем она нам? – скорее для проформы спросила я.

– У них подходящие документы, и они согласны на ипотеку. И у нас хватает денег. Хотя, по мне, покупать девятиэтажную трущобу по цене в почти три тысячи долларов за ее поганый метр – это выше моего понимания. Москва не стоит таких денег! Но на каждую сраную однушку находится по три таких, как я. Так что нам еще придется дать взятку тамошнему риелтору, чтобы он отдал эту развалюху нам.

– Мне даже не хочется на нее смотреть, – опечалилась я. Услышать слово «сраный» из Костиных уст все равно что наблюдать извержение доселе спящего вулкана. Значит, настал и его предел. – А может, вообще ничего не покупать?

– И что? Рожать здесь? Ты знаешь, что наша хозяйка мне звонила?

– Нет, – похолодела я. Неужели случится что-то еще?

– Да. Она повышает цену. Придется платить на двести долларов больше. Так что мне уже все равно, что так – что так. Там я хотя бы буду платить себе в карман.

Костя был явно подавлен. Я тоже, однако сил, чтобы как-то его поддержать, у меня уже не было. Я сама практически падала. Но раз уж мы решили покупать какую-то квартиру, я решила во что бы то ни стало увидеть ее. Несмотря на живот. Поэтому на следующее утро я поехала в это Бирюлево, чтобы хоть одним глазком взглянуть на потенциальное семейное гнездо.

– Зачем тебе это надо? – удивилась Динка, когда я ей сказала, что еду одна на другой конец города, чтобы посмотреть квартиру.

– А вдруг я там что-то такое увижу, с чем никак не смогу смириться? – упиралась я.

– Да брось, пусть Костик покупает. В любом случае хуже не будет.

– Я так не могу. А вдруг я там сразу пойму, что мне делать, – как одержимая, объясняла я ей. Она не понимала.

– Ты должна думать только о себе. Тебе скоро рожать! Ты что, решила все напоследок испортить. Все так хорошо идет!

– Нет, не хорошо. – Я закусила губу и поехала.

Я озиралась по сторонам, пытаясь найти ответы на вопросы. Где угодно, хоть среди надписей на домах. Среди рекламы. Вселенная, отзовись! Надо сказать, что когда Вселенная (это из буддистов) пытается подсказать тебе правильный ответ, она делает это гораздо лучше, чем звонок другу или помощь зала в игре с Галкиным по ОРТ. В моем случае Вселенная явно пыталась достучаться до моего пассивного, практически спящего сознания любыми способами. Пусть даже и нелицеприятными, лишь бы я услышала. Еще бы, ведь вот уже почти девять месяцев, как я настойчиво пыталась не слышать совершенно ничего, ни слова.

Я вышла из автобуса на нужной остановке.

– Десяточки не найдется? – вдруг пристал ко мне на подходе к дому какой-то противный прощелыга-алкоголик.

– Нету, нету. Отстань, – отмахнулась я.

Это не произвело на алкаша никакого впечатления.

– Дай. Ну, дай, – канючил он.

– Не дам, – отрезала я.

Алик вперил в меня колючий взгляд. Меня аж передернуло, и я принялась оглядываться, чтобы понять, имеет ли смысл кричать «караул».

– А НУ ДАВАЙ КОШЕЛЕК! – сплюнув, подался ко мне этот недочеловек. Видимо, он сопоставил силы и понял, что беременная, практически на сносях баба, не окажет ему никакого сопротивления.

На меня пахнуло дурным похмельем и несвежей, много недель нестиранной одеждой. Я бросилась неуклюже бежать, а сама думала только о том, как бы не родить в этой забытой богом дыре.

– Отстань от женщины! – вдруг крикнула на моего злодея бабка, которая минуту назад показала мне дорогу к дому. Она замахнулась на пьяницу клюкой, после чего он злобно пошел в сторону, изрыгая себе под нос проклятия.

Я с облегчением выдохнула.

– Надо же, никогда не думала, что такая палочка может быть оружием, – слабо улыбнулась я.

– Тут у нас держи ухо востро, – приосанилась бабуля. – А ты уже пришла. Вот тот дом. Ты к кому?

– Я? Смотреть квартиру, – бодро ответила я. Роль защитницы беременных давала бабке право называть меня на ты, сколько ей заблагорассудится.

– Это в третьем подъезде? – всплеснула руками бабуля.

– Ага, – шмыгнула я.

– Ай-ай-ай, и зачем она тебе сдалась?

– А что? Что-то с ней не так? – замерла я. Неужели и тут облом?

– У нас тут со всем районом все не так. Воздух ни к черту, а ты вона с малышкой.

– С малышом! – поправила я ее.

Она недоверчиво покосилась на живот и пожала плечами.

– Все едино, не место тут дитю.

– Ничего другого нет, – пожаловалась я.

– А иной раз лучше остаться ни с чем, чем вот так, – она широко махнула рукой, как бы обозревая окрестности.

Я проследила взглядом за ее рукой. Панорама и правда открывалась не очень. Во все стороны, докуда дотягивал взгляд, тянулись ленты заборов и гаражей, а справа, перекрывая белый свет, высились огромные трубы теплоэлектроцентрали. Густые грязные облака из труб закрывали небо. Меня передернуло. Неужели же я и правда буду тут жить?

– Ну, надо посмотреть, раз приехала, – вздохнула я.

– Смотри в оба, – посоветовала бабка, прежде чем дверь подъезда за мной закрылась.

Меня встретил вонючий, и даже не какой-то там грязью, а настоящей гнилью подъезд. Не знаю, в каком году построили этого монстра, но строили его явно ненадолго, только чтобы перебиться. Однако, как известно, нет ничего более постоянного, чем временные сооружения. Я вспомнила, как Костя утром ворчал:

– Уж лучше бы это была пятиэтажка, честное слово.

– Почему? – удивилась я.

– Да потому что тогда был бы шанс, что ее со временем снесут. А эта квартира еще нас переживет.

– Да брось ты себя накручивать, – сказала я ему.

А теперь понимала, что он был прав. Квартира располагалась на девятом этаже. Хорошо хоть лифт работал, хотя он так дребезжал, что казалось, через минуту рухнет.

– Вы к нам? – прямо у лифта встретил меня суетливый молодой человек.

– Не знаю, – растерялась я. – Мне бы квартиру посмотреть.

– Ну да. Я Павел. А вы, наверное, Полина?

– Да, – порадовалась я. По-крайней мере ничего не перепутала.

– О цене ни слова! – грозно предостерег меня суетливый Павел.

Я, хоть и была уже глубоко беременна, но в таких экстренных случаях все-таки еще могла собрать волю в кулак и включить думалку.

– Вы что, скрываете цену? – предположила я, и Павел пошел пятнами.

– Вы хотите купить эту квартиру? – процедил он.

– Не уверена, я же ее еще не видела.

– Так, давайте не будем вообще смотреть. Мне сказали, вы просто хотите увидеть стены. А если вы сейчас начнете рассуждать о цене…. У меня таких, как вы, – море. – Павел явно демонстрировал желание избавиться от меня как можно скорее.

Я испугалась. Зачем же я сюда так долго перлась и чуть не пала жертвой алкоголика?

– Успокойтесь, Паша. Я вообще не знаю, сколько стоит ваша квартира. Мне только взглянуть. Я буду нема как рыба, – пообещала я. Риелтор задумался, словно пытаясь понять, можно ли мне верить. Но потом вздохнул (видимо, вспомнив об обещанной моим мужем взятке) и повел в дом. Там нас ожидала замученная бытом и нищетой женщина лет сорока пяти.

– Павел, здрасти. Извиняйте, я не одета, – затараторила она, вытирая передником измазанные в какой-то еде руки.

– Ничего-ничего, – щебетал изменившийся до неузнаваемости хлопец. Теперь он изображал «мудрого друга, наставника». Мне стало противно.

– Тетя, пливет! – выскочило из комнаты какое-то милое чумазое чудо лет пяти.

– Привет, – подскочила я от неожиданности. – Тебя как зовут?

– Ромочка, – вымолвило чудо и ускакало прочь.

А я пошла бродить по квартире. Это заняло около тридцати секунд. Квартира, собственно, состояла из комнаты и кухни, окнами выходившей на те самые удручающие башни ТЭЦ.

– Вы не волнуйтесь, у нас здесь тихо. МКАД почти не слышно, – лебезила хозяйка.

– МКАД? – обернулась я. Про нее-то я вообще забыла. А ведь правда, за всеми этими гаражами должна быть МКАД. Господи, куда меня занесло.

– Ну да, совсем не слышно. А ТЭЦ – она же безвредная. Она только пар гонит. Немного сыро, и все. – Помня о том, что реклама – двигатель торговли, женщина старалась изо всех сил.

– А вы-то почему переезжаете? – проявила я любопытство. Женщина запнулась, а потом, глядя на мой живот, ответила.

– Мы с мужем разводимся. Вот, приходится менять квартиру.

– Да на что ж ее можно поменять?! – ужаснулась я.

– Поеду в область, там квартиры втрое дешевле, – пояснила хозяйка. – А ему – супостату – комнату.

– Почему супостату? – опешила я.

– Бросает меня, – вздохнула она, и, давая понять, что разговор окончен, вышла в комнату.

Я растерянно прошла еще пару шагов, осмотрела ванну. Она была смежной и, как ожидалось, вся поросла грибком. Но самым ужасным, самым страшным кошмаром, который заставил меня бежать бегом от этого дома, квартиры, района, бежать, на ходу вытирая слезы, слепившие глаза, – было дежа-вю, охватившее меня со страшной силой. Я вдруг отчетливо поняла, что если мы с Костей немедленно что-то не сделаем с нашей жизнью, то через пять-десять лет я буду совсем как она. Как эта уже сведенная «на нет» женщина, покидающая Москву, уходящая прочь от этого неподъемного холма из сказки Льюиса Кэролла. И конечно, моя измена никуда не денется, даже если Костя купит квартиру и будет и дальше таким же прекрасным отцом и мужем. Только надолго ли? Происшедшее так и будет висеть годами, как топор, как ружье, которое когда-нибудь обязательно выстрелит. И ребенок обязательно окажется от Дениса, чтобы каждый день напоминать о том, что я пользуюсь любовью и семейным счастьем в кредит, так же как и квартирой. Потому что в таком доме, в такой квартире наша семья обязательно развалится. И я окажусь там, откуда пришла. Сидящей где-то в области, одна, да еще и с ребенком на руках. Зачем? Зачем?

– Что с вами? С вами все в порядке? – одернула меня за руку женщина в рабочей форме сотрудницы Метрополитена. Оказывается, я дошла уже до самого метро и умудрилась войти в него, даже не заметив.

– Нет. Не нормально. Но это ничего. – Я отвела руку в сторону и побрела к поезду. Слезы кончились, осталась только какая-то тупая решимость, которая довезла меня до дома. Несколько раз я останавливалась и пыталась паниковать. Мне казалось, что еще можно остановиться, еще можно что-то исправить, придумать, сделать по-другому…

– Ты смотрела квартиру? – с порога спросил Константин и с беспокойством посмотрел на мой живот.

– Да. Смотрела, – кивнула я и вошла в квартиру.

– И что? Как? Ты понимаешь, я уже договорился завтра на аванс, нам надо спешить, а то мы не успеем подать документы в банк, – он так частил, словно пытался заткнуть мне рот, не дать сказать то, чего он совершенно не хочет слышать.

Я его не перебивала, стояла и спокойно снимала туфли. Мне было жарко, хотелось пить. И совершенно не хотелось ни о чем говорить.

– Нальешь мне чаю? – попросила я.

– Конечно. Иди, садись. Тебе с сахаром?

– Да. И с булочкой. Даже с двумя, – жалобно попросила я. И тут же не выдержала, расплакалась.

– Что ты! Что ты, перестань. Мы же туда поедем не на всю жизнь. Поменяемся через пару лет. Вот, еще денег подкопим и поменяемся! – Костя гладил меня по волосам, целовал глаза, вытирая ладонью слезы.

– Ты думаешь? Правда? Ты в это веришь? – всхлипывала я.

– Ну конечно, глупенькая! Конечно!

– Я не уверена, что смогу прожить там и сутки.

– Я тоже, но что делать. Сейчас мы точно не можем потянуть ничего другого!

– Может, тогда и не надо ничего тянуть? Вложить, как Динка, деньги в паевой фонд и копить их?

– Ты что, хочешь, чтобы мы вообще все потеряли? – Костя разозлился.

– Но она-то не теряет.

– Еще не вечер!

– Ты дуешь на воду, – обиделась я.

– Может быть, – вдруг не стал спорить Константин Яковлевич. – Но сейчас это не имеет для меня никакого значения. Абсолютно никакого. Я не собираюсь просчитывать выгоды, искать проценты, что-то там накручивать. Мне просто нужен дом. Наш дом. Для тебя, меня и нашего ребенка. Ты понимаешь, что мы должны это сделать. Для него.

– Для кого? – не поняла я. Я невнимательно слушала Костю, потому что одни и те же мысли, которые я так хотела бы выключить, крутились и крутились у меня в голове.

– Для сына. Для нашего сына, – возбужденно уговаривал меня Константин.

Я на секунду замерла, потом отпила немного чая из уже остывшей чашки. Откусила булку. Пожевала ее немного, чтобы приободриться. А потом сказала:

– Ты знаешь, я не уверена, что этот ребенок – твой.