Часть III
Алиса

Мне кажется, что дежавю – это не просто призраки знакомых из прошлой жизни. Еще это недосмотренные или недожитые фрагменты твоей собственной жизни, по недоразумению попавшие в параллельные измерения. Звучит как бред. Мои параллельные миры настигли меня, но не сумели поглотить. Видимо, в очередной Новый год что-то где-то перемкнуло или заклинило. Все пошло не так. Или так? Трудно сказать об этом определенно даже сейчас, по прошествии времени, лежа на обжигающем песке пляжа, ставшего мне новым домом. О чем же можно было говорить тогда? И все-таки именно в тот день я впервые почувствовала, что самое страшное позади. Странно...

– Что тебе здесь нужно? – набросилась на меня свекровь.

В то утро она должна была уйти на свои бессмысленные сутки. Работа, которая не приносит ни удовольствия, ни денег, была для меня загадкой. Сидеть в будке под землей и глядеть на бесконечную ленту эскалатора. Сидеть, представляя, что над тобой неизмеримая толща земли, сквозь которую не пройдет ни глоток воздуха, ни луч света. Каково? Тем паче когда за это тебе выдают мятых бумажек ровно на неделю сытой жизни или на две голодной.

– А вы почему не на работе? – спокойно спросила я. Не в первый раз она выуживала меня из недр своего секретера. А что она хотела? Если я знаю, что там лежат деньги, я что, должна их искать под бачком унитаза? По-моему, я действовала абсолютно логично.

– Я вернулась, – промямлила она и попыталась заглянуть через мое плечо. Составить, так сказать, первичное впечатление относительно размера потерь. Ибо то, что я уже захапала, отнять было невозможно.

– А я искала тут кое-что, – кивнула я и направилась к выходу.

– Как не стыдно красть у пенсионерки? – спросила она.

Как не стыдно? А почему, интересно, мне должно быть стыдно? Я же не могу работать и одновременно утрясать ее внучку.

– Как вам не стыдно совсем не оставить нам еды? Чем мне кормить Олеську?

– Спрашивай у Сашки. Он тебя обрюхатил.

– У Сашки можно спросить разве что героина.

– А мне плевать. Я не тяну, – гордо развернулась она.

Это, в общем-то, рядовое утро шло своим чередом. Я замотала полугодовалую дочь в пуховое одеяло и выперлась на прогулку. Класть мне было на эту прогулку, тем более в такой мороз, но еду меняли на деньги только в магазине, а он находился довольно далеко. Жаль, что мы не живем на окраине, где есть похожие на московские ярмарки и рынки. Что толку от этих немытых питерских красот, если вокруг только дорогущие супермаркеты. Я в них чувствовала себя по-дурацки, взвешивая две морковки и три картошки. Но какой, спрашивается, выбор? Мы перли через январскую пургу в сторону Московского вокзала. Бог с ним, со стыдом, он, как известно, глаз не колет. А вот стрелять сигареты на вокзале гораздо проще. Надо настрелять дня на три.

– Зверский холод.

– Да уж.

– Сигаретки не найдется? – спрашивала я.

– Держи. А разве можно курить с маленьким? – интересовался каждый второй.

– Пить нельзя, а курить разрешают. Для снятия стресса, – с умным видом заверяла их я и нагло выцарапывала из предложенной пачки не одну, а три-четыре сигареты. Иногда владельцы этого не одобряли. Тогда я округляла глаза в умоляющем ракурсе и произносила:

– Прямо пропадаю. Разрешите? – От этого, как правило, все обалдевали и кивали.

Был еще один вид спорта, в котором я сделалась профессионалом.

– Мелочи не найдется? Очень надо позвонить. – Но в январе слишком холодно, чтобы человек полез выуживать из кошелька монетки.

– Не найдется, – отвечали бы они, отводя глаза. Так что я и не пробовала, оставляя бизнес до весны. А ведь в лучшие дни набиралось на приличный обед. Можно было бы, махая ребенком, выпрашивать и большие суммы, просто так, без объяснения их целевого назначения. Но нищенствовать мне претило, мешало прошлое обывательское воспитание. Итак, восьмого января, истратив очередную Ванессину заначку на макароны, сморщенные овощи и овсянку, настреляв сигарет на полную пачку, я отправилась домой. С настроением у меня был полный порядок, я даже не слишком замерзла, переваливая через сугробы Олеськину таратайку.

– Где шлялась? – встретил меня вопросом нежданно нагрянувший Лекс.

Надо сказать, что видела его я все реже. Желание быть примерным отцом покинуло его через месяц после родов, но иногда он все-таки вспоминал о своем священном долге перед нами. Обычно когда заканчивался героин или просто негде было переночевать. В эти моменты мы с Ванессой удивительно дружно и слаженно действовали в сторону его скорейшей ликвидации, так что больше пары дней он не задерживался никогда. Странно, но я совсем не чувствовала больше извращенного страха остаться без его монаршего внимания.

– Вышла прогуляться. Развеяться. Тебе что за дело? – огрызнулась я. Его вид в шароварах, футболке и моих тапках меня прямо бесил.

– Чего тебе веяться? Сидела б дома. Холод собачий, – вымолвил он. Стало быть, негде ночевать, решила я про себя.

– Скука, – отмахнулась я.

– Матери нет?

– Ну?

– То есть мы одни? – зазывно покосился он и почесал промежность. Меня замутило. Только не это. Не хочу с ним спать.

– Мы с Олесей.

– Мелочь не в счет. Ну иди же. Иди ко мне, моя рыбка, – паясничал он, развалившись на кровати. Что же делать? Все же я живу в этом доме именно в качестве жены этого убожества с куцей бороденкой, непонятно зачем он ее отрастил.

– У меня много дел, – развернулась я в сторону кухни. Может, отсижусь?

– Ага. Голова болит, и дни не те. Угадал?

– Примерно, – посмотрела я на него с вызовом. Но он настолько чувствовал себя хозяином положения, что только рассмеялся.

– А у меня для тебя кое-что есть.

– Что?

– Кое-что. Тебе понравится, – подмигнул он и достал из рюкзака пакетик черняшки из мака.

С паршивой овцы хоть шерсти клок, решила я. Через час мы, вполне довольные друг другом, лежали на кровати. Олеськины завывания никого не напрягали, шевелиться не хотелось совсем. Я сунула ей морковку и дремала, пока в дверь не позвонили.

– Открой, – прошепелявил Лекс.

– С чего бы? Ванесса сама откроет.

– Это Снейк.

– А зачем? – полюбопытствовала я.

Снейк был самым непонятным из питерской наркобратии. Приличный высокий мальчик с голубыми глазами и кошельком, набитым папиными баксами. Он ходил в институт, думал о сессиях, трахал движущиеся объекты и, до кучи, колол, глотал и курил все, что только мог ему предложить дружественный наркосервис. С Лексом его не связывало ничего, кроме редких совместных вечеринок. Дома у нас он не появлялся до этого ни разу.

– Это его герыч. Я его сюда и зазвал. Мать-то все равно на работе.

– Арбайтен, арбайтен, – покачивала я свисающей с кровати стопой. Хорошо, что ни говори.

– Открывай, я не могу встать.

– О’кей.

Я прочапала в прихожую. Последний раз Лекс притаскивал мне наркотики с пару месяцев назад. Я жила гораздо спокойней и без него, и без уколов. Ревущая грязная девчонка, ползающая в мокрых ползунках среди обдолбанных тел, нарушала мое равновесие, так что расслабиться до конца все равно не получалось. Но раз уж подвернулся случай, чего отказываться?

– Привет, Элис. Ты, как я вижу, уже... – подмигнул мне Снейк. Его челюсти непрерывно разжевывали нескончаемую жвачку, а глаза ощупывали мое тело, словно бы на мне и вовсе не было халата.

– Здравствуй-здравствуй, – молвила я в ответ.

Лекс с трудом вынырнул из полусна и вяло приступил к вывариванию новой порции счастья. Снейк завороженно следил за его руками, как дитя смотрит на фокусника. Я бы даже не исключала, что процесс нравился ему больше, чем результат. Он был из тех, о ком говорят – без царя в голове.

– Хорошие у тебя вены, – одобрил Снейковы природные данные Лекс, и мы втроем залегли на кровать.

Надо сказать, у нас и шанса не имелось, что Ванесса все это одобрит. Но кто ж о ней думал? Нам было хорошо, Олеська то спала, то не спала, то опять засыпала. Свекровь вернулась на следующее утро и возмущенно фыркала, глядя на дрыхнущую композицию из шести рук и ног.

– Вот же скоты, ей-богу! – восклицала она каждые пять минут. – Сволочи! И ты, Алиска, дрянь! – заверещала она, когда выяснила, что все запасы еды, включая те, что хранились в шкафу на балконе, исчезли.

– Отвали, – устало махал на нее рукой муженек. Снейк спал и во сне жевал жвачку

– Ты как с матерью...

– Да пошла ты.

День обещал выдаться нервным. Ванесса устала и сегодня, соответственно, не работала. Она отличалась склонностью к скандалам и на дух не выносила наркоманов. Особенно чужих. До обеда героин еще как-то примирял Лекса с действительностью. Но к вечеру выяснилось, что за ту пару месяцев, что я его не видела, он заимел себе дозу. Причем немалую. Ночью его начало ломать не по-детски. Поскольку с таким синдромом я дел никогда не имела, то впала в ступор. Мне и самой было несладко, что ни говори, а отходняк есть отходняк. Но его вопли, стоны и активное участие в скандале с мамашей напрягали сверх меры. Олеська орала, Снейк жевал, пытался меня облапать по-тихому и иногда подло раздувал азарт в Лексе или его прародительнице.

– А вот приличные матери своих деток любят. Не морят голодом, не попрекают куском хлеба, – громко говорил он, и чета Бобковых, словно свора собак с костью, начинала лаяться с новой силой. Лексу было плохо. Весь потный, красный, с трясущимися руками, он раздражал меня, мешал, напрягал. Что с этим поделать, я не знала.

– Поеду-ка я за догоном, – родил наконец Снейк.

– Только посмей! В моем доме не позволю! – высказала неприятие предложения Ванесса Илларионовна. Ну и имечко, в самом деле.

– Кому ты не позволишь? Тля! Да я тебя сейчас запру до второго пришествия.

– Мразь! Милицию вызову!

– Без пальцев останешься! Все повырву! – орал Сашенька мамочке и даже попытался привести угрозу в исполнение. Они по-дурацки пыхтели, входя в раж.

– Пойду я... Ребенка уложу, – решила ретироваться я, пока они не втянули и меня. Все-таки был уже час ночи.

Снейк вернулся без героина. Может, было бы лучше, если бы он его нашел-таки. Но он его не нашел. С бутылкой пива в одной руке и с бутылкой водки в другой он вперся к нам.

– Азера уже разошлись. Говорят, облава была.

– Черт, черт, черт... – завертелся волчком Лексик.

– Так тебе и надо! Наркоман проклятый, – орала через щель в двери мать. Она заперлась на цепочку и от этого очень осмелела.

– Нет, я ее все-таки грохну! – взвился Лекс. Вместо дрожи в его глазах зазвенели бешенство и злоба. Если бы мне довелось когда-то увидеть глаза взбесившейся собаки, я уверена – они бы выглядели точно так же. Лексу для полноты картины не хватало только пены у рта. Я заперлась у себя и попыталась раствориться. Предчувствие беды охватило меня снова. Оно было таким сильным, что сводило с ума. Когда Эдисон улетал в вечность, меня так же трясло. Прошло какое-то время, я, кажется, уснула, положив голову к плечику Олеськи. Очнулась от криков.

– Ах ты, сволочь. Издеваться надумал! Убью! – услышала я. Разлепила глаза, с трудом собрав мысли, посмотрела на часы. Три пятнадцать.

– Караул! – взвизгнула вдруг Ванесса.

– А вы чего не спите? – высунулась я. И обомлела. Лекс на полу в кухне пинал ногами Снейка, который хрипел, отплевывался кровью и пытался ухватить Лексов ботинок.

– Да что ж такое, люди добрые! – кричала Ванесса, пробуя схватить сына за руку.

– Прекрати! – закричала я.

– Отвяньте, дуры! Убью! – рычал Лекс.

– Что случилось? – пыталась выяснить я у очумевшей Ванессы.

– Не знаю, боже! Он его убьет.

– Ах ты, гад! Зажал? Дозу зажал? – волком выл Лекс. Ситуация прояснилась. Итак, они подрались из-за героина. Но только мне от этого легче не стало. Не желая влететь в разборки, я бросилась в комнату.

– Вызывай милицию! – заорала Ванесса и кинулась к входной двери. Лекс недобро посмотрел на меня и прыгнул ей наперерез.

– Молчи, сука! Сына решила посадить?! Да я тебя сейчас саму порешу...

– Спасите, кто-нибудь! – махала неумело она кулачками и отступала к комнате.

Я поймала себя на том, что хохочу, вцепившись в Олеську. Театр абсурда, вход – рубль, выход – два. Или без выхода. Цыганочка без выхода. Лекс обернулся ко мне, и я приготовилась отлететь на небо вместе со всеми. В газетах напишут: «Сегодня ночью в Перекупном переулке совершено тройное убийство. В приступе бешенства наркоман забил ногами свою мать, жену и знакомого, молодого человека по кличке Снейк. И потом сам выбросился из окна. Из всей семьи выжил только полугодовалый ребенок». Так напишут или как-нибудь все переврут?

Лекс переступил через недвижимого Снейка и рванул ко мне. Я даже не стала сопротивляться. Разве не к этому я всегда стремилась? Вот и все. Его пальцы сомкнулись вокруг моей шеи. Сначала было очень больно, потом стало просто нечем дышать. Я уронила Леську и пальцами отдирала от своей шеи хомут его ладоней. И, наконец, инстинкт начал угасать. Я отключалась. Жить хотелось неимоверно, но сил не было никаких.

– Ах ты сволочь! – раздался чей-то голос, и моментально руки на моей шее разлетелись в стороны.

Люди мышиного цвета махали дубинками. Ритмично и слаженно, в такт друг другу. Раз – два, раз – два. Лекс дергался, как в танце, безумно ощупывая стены глазами. Потом наручники сцепили у него за спиной те самые руки, следы от которых еще оставались на моей шее. Олеська, до сих пор почему-то молчавшая, взвыла с невиданной силой. Я тоже на всякий случай зарыдала. Свекровь валялась в проходе к комнате. Сердце, сказали мне потом. Ничего страшного, покой и хороший уход. Не нужна даже госпитализация. До нее Лекс добраться не успел.

– Фамилия?

– Что? – не поняла я.

– Как вас зовут?

– Алиса Новацкая. Вот паспорт.

– Вы же поменяли фамилию. Вы его жена?

– Да, – кивнула я. – Я его жена.

В голове крутился только один вопрос. Почему я жива? По всему, я должна была сегодня умереть. Именно к этой ночи я шла столько времени. Именно для этого я неотвязно следовала за мужем-убийцей и терпела все от него. Я хотела бы навсегда покинуть этот мир. С того самого дня, когда Артем Быстров черкнул мне свою записку, я не хотела жить. Но все время что-то меня держало. То инстинкты, то трусость и страх, то десять таблеток прокопана. Потом накрепко привязала к себе Олеся. Вся-то надежда была на Лекса. Ведь знала я, что рано или поздно человек, утопивший Эдисона из-за дозы винта, разделается и со мной. Знала и терпеливо ждала момента. И что теперь? Жить? Мне – жить? И если жить, то как? Мне очень нужно было это узнать, ведь теперь я оказалась свободна. К утру в госпитале от черепно-мозговой травмы, осложненной аспирацией кровью, скончался Снейк, в миру – Павлик Чуйков. Почему-то не я.

Как выяснилось потом, милицию вызвали соседи. Почему они не спали, как услышали и поняли, что у нас происходит, и как, наконец, умудрились не опоздать люди с дубинками – вопросы без ответа. Мне в этом всем виделся промысел Божий. До утра нас истязали вопросами, делали анализы, фотографировали и прочее, прочее, прочее... Свекровь накормили валидолом, напоили валокордином и уложили стонать на кровать. Соседи поминутно входили-выходили в незапертые двери и впитывали подробности такого «вкусного» скандала. А уж когда выяснилось, что один из участников спектакля все-таки сподобился помереть, все пришли в полный экстаз. Олесю причислили к лику святых безвинных младенцев.

– Ах ты бедненькая. Что ж с тобой теперь будет, – причитали они так, что становилось понятно – ничего хорошего не будет. Причем никто не пояснил мне, что же это такое изменится для Леськи при отсутствии папаши. Особенно если вспомнить, что его участие в воспитании сводилось исключительно к просьбам «заткнуть эту дрянь» и «перестать к нему приставать уже».

– Ах, Алиса, как ты? – спрашивали меня и заботливо вставляли в зубы сигареты.

– Нормально, – отвечала я совершеннейшую правду.

Умерший Снейк тоже ангелом не был. Я не любила его. Он был для меня ничем, и не мое дело по нему плакать. А вот то, что я осталась жива, я посчитала чудом и поворотом судьбы. Потому что именно теперь со всей ясностью поняла, что жить я хочу. Невзирая на Артема и на прочие «обстоятельства».

– Что же теперь с Сашенькой будет? – простонала Ванесса, когда я зашла посмотреть, как она. А действительно, что? Одно ясно – в скором времени мы его не увидим. Его увезли куда-то в неведомое мне СИЗО. Никакого желания его проведать у меня не было. Вместо Лекса в душе образовалась пустота, некая черная дыра, от которой только немного веяло холодом, не больше. Впервые за все последнее время я спокойно засыпала и просыпалась. Спокойно читала книжки, подогревала чай, варила Леське кашку.

– Что же теперь с Сашенькой будет? – снова и снова приставала ко мне свекровь, полагая, что мне, как его жене, положено разделить с ней страхи и страдания.

– Не знаю. Наверно, посадят.

– Какой ужас, – начинала плакать она. Интересно, что Снейк, забитый насмерть Лексовыми ногами в тяжелых сапогах-казаках, не казался ей «таким ужасом». А вот то, что Лекса посадят в клетку, как обезьяну, ее пугало и приводило в состояние невменяемости.

– Зато в тюрьме он от наркотиков отучится, – старалась я хоть чем-то порадовать ее.

– Какая же ты черствая! – ужасалась она.

Весь следующий месяц мы с ней давали показания следователю, усталому мужичку с рязанским выговором. Наши показания разнились. Ванесса пыталась доказать, что Лекс совершенно случайно споткнулся о Снейка, я же честно говорила, что видела, как он его пинал.

– А по голове он его бил?

– Ну... Он его в основном именно по ней и бил. Снейк еще отплевывался кровью и хрипел.

– Скажите, а вы обвинение предъявлять будете? – интересовался он, и я понимала почему. В деле лежали документы о травмах, нанесенных мне. Снятие побоев, кажется, так.

– Не буду, – утешала я его. Что могут решить какие-то побои жены, раз есть труп. В любом случае у меня достаточно времени, чтобы понять, что делать дальше.

– Сколько ему могут дать?

– От пяти до пятнадцати лет.

– А кто это будет решать?

– Судья. Это будет решать судья на суде. – Он вздохнул и принялся что-то писать в листке.

Я расписалась и встала. Значит, у меня есть не меньше пяти лет. Не оправдают же его, в конце концов.

– А в чем его обвинят? В убийстве? – обернулась я на пороге.

– Зачем? Причинение тяжкого вреда здоровью, – «утешил» он меня.

– Как это? Снейк же умер.

– Но ваш муж не имел изначально таких намерений. Он же его просто хотел побить, – пояснил следователь.

Не понимаю, как можно так решить. Если он его бил сапогом по голове и кричал «убью», то как же он мог хотеть всего лишь подраться. Странная у нас система правосудия, мне ее не понять. Впрочем, мне многого в этом мире не понять. Например, Ванесса Илларионовна, осознав, что от меня ни поддержки, ни сочувствия не дождешься, принялась виться ужом, раздобывая деньги на адвоката. Она вывернулась наизнанку и завернулась обратно, но таки нашла одного юриста-энтузиаста, который принялся воевать не на жизнь, а на смерть со следствием. Эта борьба длилась четыре месяца, за которые свекровь попала в рабскую зависимость от этого адвоката. Она продала все, что только имелось в доме ценного, заняла у всех, кто еще что-то был готов ей дать, а на остальное написала расписки.

– Зачем вам это? – спрашивала я ее.

– Как же? Надо мальчика спасать, – поражала меня своей тупостью она.

– Какого мальчика? Это же наркоман, который вернется и превратит вашу жизнь в ад. И никогда уже ничего с этим не сделать! Чего вы добиваетесь? Чтобы он вернулся как можно быстрее?

– Ты не понимаешь, ничего не понимаешь, – плакала она в ответ. – Этот ж мой сын, у меня больше нет никого.

– А мы? А Леська?

– Но с вами же все в порядке.

– Да что вы? – поражалась я. Оказывается, с нами все в полном порядке. Если бы не моя уверенность, что все это – нереальная, исчезающая навсегда часть моей жизни, я бы реагировала на такие заявления более резко. А так я смотрела на все, как на ленту кино, когда развязка уже ясна и скоро потекут снизу вверх титры.

– Что ты знаешь? Ты так откровенно его ненавидишь, а ты хоть слышала, как он стал таким?

– Нет, – я на самом деле думала, что Лекс был таким всегда.

– А ведь был отличный ребенок. Маленький мальчик, ангел, которого мне послал Бог на старости лет.

– Правда? – заинтересовалась я. Честно говоря, вообще не представляла, что он был малышом. Хотя не мог же он родиться вместе с пеналом и шприцами. Уж наверное, он и в садик ходил, и в школе решал уравнения с несколькими неизвестными.

– Никогда себе не прощу, что подарила ему мотоцикл. Ему же было всего четырнадцать, он совсем не контролировал ситуацию.

– И что случилось?

– Он попал в аварию. На полной скорости врезался в «КамАЗ».

– Как же так?

– Не рассчитал траекторию поворота. Бедный мальчик. Его буквально по частям собирали. На асфальте крови было целое море.

– А как он выжил? – спросила я.

– Он лежал в больнице полтора года. Из них год – на наркотиках. Ему было очень больно, очень.

– Понятно, – протянула я. Как странно, что такую ужасную историю я узнаю только сейчас, когда больше не имею, по сути, к Лексу никакого отношения.

– Теперь ты понимаешь, что я не могу позволить отнять у него пятнадцать лет жизни?

– Теперь да, – кивнула я и ушла к себе.

Суд состоялся в начале мая, после праздников Труда и Победы. В ясный и теплый весенний день Лекс стоял в отвратительном зарешеченном закутке и слушал приговор.

– Бобкова Александра Александровича признать виновным по статье сто одиннадцать четвертой части УК РФ и назначить ему наказание в виде лишения свободы сроком пять лет с отбыванием в исправительной колонии строгого режима. Приговор может быть обжалован и опротестован в течение семи суток. Заседание объявляю закрытым.

Щелкнул молоток, бледный и похудевший Лекс, ни на кого не глядя, вышел из зала суда. Больше я его никогда не видела. Его мать постаралась на славу. Пять лет – ничтожный срок при таком преступлении, но все равно. Через пять лет я уже лежала на своем желтом пляже и смотрела, как смешно плещется в море Леська. Через пять лет она уже почти не говорила по-русски. И сама я ловила себя на том, что эта мысль звучит в моей голове на чужом языке.

А в том мае я вдруг открыла глаза и вспомнила телефон Миши Потапова. Проснулась на следующее утро после суда и увидела перед собой цифры. Которые, как я думала, давно забыла. Я встала, набрала их вместе с кодом Москвы и через минуту услышала сонный голос Мишки. Такого забытого, такого родного. Мишки, который по определению не мог сделать мне больно.

– Алиса, это ты? Неужели это и в самом деле ты?

– Это я.