Жизнь не стоит на месте, все вокруг движется, изменяется, становится другим. Один год сменяет другой, и этот переход из одной цифры в другую – процесс для народонаселения довольно-таки болезненный. Тут ведь как – раз уж вся страна начинает с тазика оливье, значит, значительная ее часть, страны, я имею в виду, обязательно должна закончить в нем мордой. В новогодней телевизионной трансляции я, кажется, даже увидела такой кадр, как кто-то из наших народных артистов старательно падал мордой лица в театральный тазик. Вот оно – настоящее народное телевидение. Вот как надо по-нашему праздновать Новый год. Уверена, что примеру телезвезды последовали многие. Во всяком случае, мы с Федей действовали в соответствии с обозначенной народной программой. Я наготовила всего-всего, с трудом удерживая себя от того, чтобы не налопаться досрочно, еще в этом году. Оливье, заливная рыба, шпроты с очень активным запахом. Икра, только не в яйцах, а в тарталетках. Какая разница. Икра, шампанское были? Были. Маринованный чеснок притащил Федор, он его любит. Красная рыба, которой я запачкала все руки и фартук. Мандарины? Конечно! Селедочка, кулебяка с мясом… Вы спросите меня – а как же диета? А вот тут я старательно отведу глаза и помолчу. С диетой что-то у меня не заладилось. В последние месяцы стрелка весов, как будто насмехаясь надо мной, замерла на этой проклятущей цифре 63, хотя я мечтала встретить Новый год с пятеркой вначале. Пусть даже 59 и 99, но лишь бы только пятерка. Пятерка не сложилась, хотя я пыталась снова переходить на кофейную диету.

– Я буду тебя пытать, я буду заставлять тебя есть пончики, если еще замечу, что ты голодаешь! – предупредил меня Федор. Он же водил меня на бизнес-ланчи, говоря, что он, конечно, любит синичек с огромными голубыми глазами, но в моем случае это становится просто недопустимым.

– Я толстая. У меня задница! – кричала я, старательно демонстрируя ему ту часть, которую, по моему мнению, требовалось уменьшить чуть ли не вдвое.

– А что, ты хочешь, чтобы я жил с женщиной без задницы? – возмущался Федор. – Я официально заявляю: если ты похудеешь в этой своей части, я тебя брошу сразу.

– Не бросишь.

– Почему?

– Потому что я буду прекрасна, и ты просто не сможешь меня отпустить, – самоуверенно заявляла я.

– Это возможно, – огорченно вздыхал Федор. – Но ты и так прекрасна. Пожалуйста, не худей больше. Можно, я тебе сварю пельменей?

– Фу, не произноси даже слова такого при мне! – возмущалась я.

Но в результате всех этих диверсионных мероприятий стрелка весов не сдвинулась ни на миллиметр, убив во мне таким образом всякую мотивацию. Что и говорить, трудно не жрать, если от этого нет никакого толку. И уж во всяком случае, я вдруг поняла, что страстно, всей душой хочу, мечтаю сделать оливье, сделать селедку под шубой или даже (о, несчастная!) пироги. И не только приготовить, но и съесть. Что поделать, человек слаб. В десять часов мы сели провожать старый год, налили клюющей носом Соньке тархуна, а себе – полусладкого. И понеслась.

– Ну, с наступающим! – торжественно произнес еще трезвый Федор. – Желаю, чтобы в следующем году сбылись все твои мечты.

– О, и тебе того же! – кивнула я, еле сдерживаясь, чтобы не добавить в духе мультика «Ну, погоди», что лучший мой подарочек – это ты. И мечта тоже. Ладно, будем мечтать про себя.

– Ну, вздрогнули? – улыбнулся он, и мы чокнулись хрустальными бокалами. И понеслась.

– Салатик?

– Да, спасибо. И рыбки положи.

– Сонечка, ты будешь икорку? Нет, почему? Это же очень вкусно! Ну и ладно, глупый ребенок, мы сами все слопаем. Нам же больше достанется.

– Может, она хочет спать? – предположила я, глядя, как моя голубоглазая принцесса трет глазки. – Сонечка, ты хочешь баиньки?

– Нет! – гордо и твердо заявила она, но через пять минут уже задрыхла прямо на новогоднем стуле. Устал ребенок гипнотизировать елку и караулить Деда Мороза. Я подняла ее на руки и перенесла в ее комнату. Она сонно что-то бормотала, пока я ее раздевала и укладывала в кровать. В ее шепоте отчетливо слышалось слово «подарки». Я улыбнулась и постояла немного рядом с ней, глядя в окно и думая о том, как я ее все-таки люблю. Как я вообще всех люблю, и Федора, и Люську, которая, конечно же, опять укатила кататься на своих лыжах. Как она не боится с этих гор ехать, такая высотища! А фуникулеры? Это ж какой страх, вот так сидеть над пропастью и болтать ногами. Хотя, живя на такой верхотуре, я все меньше и меньше боюсь высоты.

– Муся, там у тебя телефон разрывается, – заглянул в комнату Федя. – И я разрываюсь. Почему ты оставила меня одного? Соня спит?

– Спит, – прошептала я и, с трудом оторвав взгляд от малышки, вышла из комнаты. Федор сунул мне в одну руку бокал и сказал:

– Пей.

– За что?

– За здоровье, к примеру, – пожал плечами он и чокнулся своим бокалом с моим. Я отхлебнула, тогда он сунул мне в другую руку телефон и сказал: – Хочешь – не отвечай.

– А кто там? – забеспокоилась я.

– Кажется, твои.

– Ну, надо ответить. – Я посмотрела на дисплей, где в бесшумном режиме мелькало слово «мама», и вздохнула. – Да, мам. Привет.

– Здравствуй, Маруся, – со сдерживаемым недовольством ответила мама. – Ты долго не брала трубку.

– Я укладывала Соню.

– А, – хмыкнула она. Видимо, такой простой вариант ей просто в голову не пришел. Про меня теперь можно было думать только гадости. И если я не беру трубку, то я наверняка предаюсь чему-нибудь порочному с тем мужиком. Федора называли только так, хотя я миллион раз называла им и его имя, и даже отчество.

– С Новым годом, мама.

– Да уж, – горестно вздохнула она. – Может быть, ты бы лучше к нам приехала? Что вы там с Соней, в чужом доме…

– Мам, не начинай, а? Ты для этого звонишь?

– Мы с папой хотели пожелать тебе счастья в следующем году. И чтобы ты образумилась.

– Спасибо, не надо, – ответила я, сжав зубы. – Давай-ка лучше я тебе пожелаю здоровья, счастья и побольше радости.

– Да уж какая тут радость. И какое здоровье. Давление скачет, сердце болит. С вами тут в могилу сойдешь, – принялась вздыхать мама. Я против воли включилась:

– Может, выпей таблетку? Или, хочешь, я приеду и отвезу тебя в больницу? Какое у тебя давление?

– Ничего мне не надо, – патетично закончила мама, выдержав паузу. Я стояла перед телефоном с открытым ртом, не зная, что сказать. – Ну, что молчишь? – вполне бодрым голосом спросила мама. – Ты тут?

– Я тут. Знаешь, мам, теперь мне очень плохо. Ты разрываешь мне сердце. Хочешь, чтобы я вернулась домой? Ты готова принять на себя ответственность за это? Я буду несчастна. Ты готова к этому?

– Что ты несешь? – забеспокоилась мама.

– Тебе правда так плохо? Правда из-за меня? Потому что я живу так, как считаю лучшим для себя?

– Да я просто хотела позвонить и поздравить тебя. Не надо превращать все в драму! – возмутилась мама, но меня уже было не остановить. Словно меня подключили к водопроводу, я заревела и ревела прямо маме в трубку, рассказывая ей, каково мне слушать эти ее упреки. Каково мне жить здесь, зная, что вся моя семья меня ненавидит и осуждает. И что, если она хочет, я могу приехать к ним, похоронить себя заживо, но пусть она имеет в виду, я буду плакать все время, без остановки.

– Господи, Маруся, что с тобой! – испугалась мама. – Я нормально себя чувствую, можешь никуда не приезжать. Похоронить себя – что ты несешь?!

– Ма-ам, почему ты меня больше не любишь! – ревела я, не в силах остановиться. Плакать было даже как-то сладко, я вздрагивала и размазывала слезы кулачком, как в детстве.

– Я люблю тебя. Я не хочу, чтобы ты себе испортила всю жизнь.

– Но я уже все испортила! С этим Денисом проклятущим. Почему ты не хочешь меня понять? Я… мне тут хорошо! – всхлипывала я. – Почему ты его называешь тем мужиком? Ты его совсем не знаешь, его зовут Федор, он хороший.

– Маруся, я не хочу о нем говорить. Может, ты успокоишься?

– А ты… ты перестанешь меня во всем обвинять?

– Да в чем? Ни в чем я тебя не обвиняю, – призналась мама. – В конце концов, это твоя жизнь.

– Да уж. Моя чертова жизнь! – еще горше зарыдала я.

В этот момент, видимо от невозможности проводить через себя столь сильный и дурацкий эмоциональный поток, мобильная связь отключилась, и мама пропала в трубке, оставив меня посреди комнаты, зареванную, в одиннадцать вечера. Новогоднего вечера, между прочим.

– Нет, ну это какой-то просто кошмар. Ты не должна была отвечать. Что она делает? Хочет, чтобы ты с ума сошла? Или сидела под ее юбкой всю жизнь? Ты же взрослая женщина и имеешь право делать все, что тебе вздумается.

– Да-а, – ревела я.

Федор растерянно посмотрел на меня, на мою истерику, на тушь, размазанную по лицу, потом вздохнул, подошел к новогоднему столу, налил мне стопку коньяку, заставил выпить.

– Пойдем.

– Куда? – всхлипнула я.

– Умоемся, девочка моя, – ласково улыбнулся он. – Краситься придется заново.

– Опять перевод макияжа? – сквозь слезы я попыталась ответить ему улыбкой.

Улыбка получилась так себе, но Федор взял меня под руки и отвел в ванную, где забрал у меня из рук телефон, положил его на зеркало, а потом долго меня умывал, посадив к себе на колени, как заботливый папаша, и шептал мне в ухо какие-то глупости. Я прижималась к нему и мечтала о том, чтобы этот момент не кончился никогда.

– Ты не представляешь, как это возбуждает, когда в твоих руках бьется и плачет красивая женщина. Такая нежная, такая расстроенная.

– Возбуждает? – обиженно посмотрела на него я.

Он обхватил мое лицо ладонями и поцеловал меня долгим, страстным поцелуем, а потом расстегнул на мне праздничное красное платье, то самое, которое провело столько лет у меня на антресоли и которое Федор очень любил. Он медленно и аккуратно провел пальцем по спине, раскрывая длинную молнию, и стянул с меня платье. Долго, не отрываясь, он рассматривал меня, не пропуская ни миллиметра, а я дрожала и горела под его взглядом, не смея пошевелиться, чтобы не разрушить что-то невидимое, захватившее нас. Он провел кончиками пальцев по моему лицу, схватил меня за плечи, притянул к себе. Сидя на бортике ванной, он прижался лицом к моей груди и шумно вздохнул.

– Ты просто восхитительна.

– Ты тоже, – еле смогла выдохнуть я, как вдруг опять зазвонил телефон.

– Не бери, – замотал головой он. Я привстала и посмотрела на дисплей. Мама.

– О боже, чего она от меня хочет? – запаниковала я, хватая телефон.

– Подожди, – решительно отобрал у меня телефон и вдруг, несмотря на то что я чуть не сошла с ума от ужаса, ответил сам. – Алло? – произнес он как ни в чем не бывало, отмахиваясь от меня. Я прыгала и пыталась вырвать телефон из его рук, но он же настолько выше, настолько сильнее. Мне было не победить.

– Кто это? – раздался мамин голос. Федор как-то переставил аппарат на громкую связь.

– Это Федор. То есть тот мужик, если вам угодно, – ехидно добавил он. – Вы уж извините, но Мария сейчас подойти никак не может. Она перезвонит вам. В следующем году. А пока мы оба желаем вам счастья, крепкого здоровья и денег побольше.

– Спасибо, – сквозь зубы ответила мама.

– Что-нибудь Марии передать?

– Передайте, чтобы… чтобы перезвонила потом. И еще вот что. Федор, да?

– Да, – кивнул он.

– Прошу вас, поймите, если вы только способны такое понять. Маша – девочка очень хорошая. Не сделайте ей больно. Она этого не заслужила, – сказала мама строгим голосом.

– Ну, конечно, – серьезно ответил Федор, подмигивая при этом мне. Я стояла в ужасе, ни жива ни мертва. – И знаете, я думаю, что вы правы. Так что… вы бы тоже лучше перестали делать ей больно. И вообще, давайте жить дружно. Светлана…

– Афанасьевна, – еле слышно подсказала я.

– Светлана Афанасьевна.

– И передайте ей, что мы ее с Соней очень хотим видеть. У нас для Сони подарки. Передадите?

– Да. Передам, конечно. Думаю, она приедет числа второго. Нормально?

– Хорошо.

– С Новым годом, Светлана Афанасьевна.

– С Новым годом… Федор, – с трудом заставила себя выговорить мама. И повесила трубку.

Только после этого я хоть как-то смогла выдохнуть. Федор посмотрел на меня, ухмыльнулся, протянул руки и скомандовал:

– Иди-ка ты ко мне, моя девочка.

– А ты не сделаешь мне больно? – уточнила я с наигранно-серьезным лицом.

– Ну что ты, ведь твоя мама мне запретила. Ну, если только чуть-чуть. Но, думаю, тебе понравится.

– Обещаешь? – улыбнулась я и отдалась в его руки, в которых забыла обо всем на свете. И нам не могло помешать ни неудобство ванной, ни падающие откуда-то сверху шампуни и прочее чистящее барахло. Под шум воды, на трех квадратных метрах типовой квартиры, купленной в ипотеку, мы поднимались к небесам и стремительно падали на землю, чтобы снова найти друг друга, чтобы сплестись телами в одно целое. Даже не верилось, что такие крепкие связи можно чем-то разрушить.

– Как ты?

– Мне мокро и тепло. Можно, мы останемся тут навсегда? – попросила я, сидя напротив него в наполненной до краев ванне. Я подставила лицо струям и закрыла глаза.

– С Новым годом, дорогая, – прошептал он и притянул меня к себе. Я встрепенулась.

– Как, с Новым годом? Мы что, встретили Новый год в ванне, занимаясь сексом?

– Я не знаю, не уверен. Посмотри на часы. Они там, в телефоне, – пожал плечами Федя, показывая, что лично его такой вариант встречи Нового года вполне устраивает.

– Подожди-подожди. Где этот телефон? – суетилась я, выпрыгнув на пол.

– Ты зальешь соседей, – усмехнулся он.

– Всенепременно. Я же впитываю как губка. Ой, Федька, без пяти двенадцать. Побежали хоть шампанского откроем. Ну что ты лежишь. Ты что, тюлень?!

– Вот же что делает с женщиной желание выпить, – рассмеялся он, выныривая из ванны и обматываясь полотенцем. Я кое-как натянула на себя красное платье, прямо поверх мокрого тела, безо всякого белья. Мы домчались в комнату на остатках выступления президента, который нес какую-то ересь про то, что надо держать удар. Его речь была мало похожа на поздравление. Скорее на боевой призыв. Но мы его практически не слушали. Шлепая босыми мокрыми ногами по паркетной доске, мы лихорадочно откупоривали новую бутылку шампанского, раскладывали горками салаты и заливное по тарелкам и, стоя в полной боевой готовности, готовились выпить.

– Куранты! – закричала я. – Загадываем желание?

– А как же! – кивнул Федя. – Только не загадывай ничего, чтобы похудеть.

– Отстань, они же бьют! – возмутилась я. – Дай хоть подумать.

– А я знаю, что загадать.

– Вот и молодец. – Я зажмурилась и загадала, чтобы мы с Федором… были вместе. Самое большое мое желание, одно на миллион. И с последним ударом курантов я хлебнула шампанского так, что чуть не расплескала его. Спешила, что делать. Но успела, выпила все до дна и при звуках гимна уже закусывала своим майонезным салатом, который почему-то показался мне на редкость вкусным. Да что там, вкусным было все. Селедка под шубой, маринованный чеснок, икра.

– Слушай, ты так не ела никогда, – восхитился Федор. – Мстишь за голодный год?

– Вкусно же. А тебе невкусно?

– Очень вкусно, – согласился он. – Но я бы предпочел продолжить начатое.

– Ты о чем? – не сориентировалась я.

– О том. Пошли-ка обратно в ванну.

– Ты недостаточно чистый?

– Я недостаточно удовлетворенный, – развел руками он и потащил меня обратно. – Ты наелась? Дай и другим.

– Ты совершенно невозможный.

– А я тебя предупреждал, – усмехнулся он. – Я такой.

– Дай хоть коньяку с собой взять, – попросила я жалобным тоном.

– Алкоголичка. Бери. Или ладно, остаемся здесь. Чего я это, тут же кровать!

– Ты только заметил? – ехидничала я. Да, Новый год приобретал определенный характер. До самого утра мы попеременно ели салаты, пили то коньяк, то шампанское, занимались любовью и смотрели старые советские фильмы по разным каналам. Под утро мы устали и уснули, пьяные и счастливые, оставив вокруг себя беспредел из остатков еды и грязной посуды. А потом было утро.

Утро первого января, оно редко для кого бывает добрым. Но в защиту себя я могу сказать только, что, дожив до своих уже не юных лет, я впервые так откровенно перебрала и не рассчитала нагрузку и собственные силы.

– Мам. Ма-ам! Ты спишь? – очень громко спросила Сонька, с удивлением глядя на меня, замотанную в одну простыню, и на Федора, лежащего вообще без всего.

– Сонечка, а ты чего? – спросила я, с трудом разлепляя глаза. – Уже проснулась? Не кричи, что ты кричишь так.

– Я не кричу. А дядя Федя голый? – уточнила Соня. Лицо у нее было заинтересованное, в руках огромная кукла, которую она еле держит, такая она тяжелая.

– Да, зайка. Давай-ка мы его прикроем, – деловито засуетилась я, стаскивая плед с кресла и набрасывая его на любовника. Господи, почему мы забыли закрыть дверь! Вот ведь пьянь, как я могла. Кошмар. Как же мне плохо.

– Мам, а ко мне Дед Мороз прилетел, – счастливо поделилась дочь.

– Да что ты. И что, это от него? – я исхитрилась стянуть с кресла свой халат, пока заговаривала ей зубы. Впрочем, Соня уже выбросила из головы все мысли о спящем дяде, так как весь ее мир состоял из этой куклы.

– Мама, она такая… такая… Она прекрасна! Просто чудо! Мам, у нее есть второе платье. Она ногой шевелит. Можно, я буду ее мамой? Можно, я ее искупаю? А чем ее покормить? Можно, я ей дам кашки?

– Ты счастлива? – спросила я, уже уладив вопросы приличий. – Судя по твоей мордашке, все хорошо.

– Ой, да. Я счастлива. Мама, а кашка будет?

– Давай-ка ты иди чисти зубки, а я пока подумаю, что бы вам обеим дать на завтрак, – выговорила я, с трудом преодолевая приступ тошноты. Мир перед глазами кружился, и я уже понимала, что вчера хватила лишку. Не стоило так явно себе потакать. И заливное, кажется, не очень удалось, хотя казалось и вкусным, и свежим. Или коньяк с шампанским было нельзя мешать? Правда, нельзя сказать, чтобы мы выпили много. Нет, наверное, заливное было несвежим. Хотя не понимаю, как и когда оно могло протухнуть, если я самолично его делала. А может, сама рыба была тухлой. При мысли о тухлой рыбе мне стало еще хуже. Я сглотнула и толкнула Федю.

– Мистер, а мистер! Поднимайтесь, а то тут уже ребенок проснулся, а вы, пардон, без трусов.

– А, что? Ох, – потянулся счастливый и, кажется, совершенно здоровый Федор.

– Оденься, слышишь. Сонька в ванной, зубы чистит, но сейчас вернется, – зашипела я.

Федор подскочил.

– Она нас видела?

– А то! – развела руками я. – В полном объеме.

– В смысле? – вытаращился он. – Все-все?

– Что? А, нет! – вскрикнула я. – В смысле, только твою задницу. Ты дрых, обнявшись с подушкой. Но все-таки ничего хорошего в этом нет.

– Это точно, – кивал он, натягивая на себя вчерашний костюм.

– Какой костюм, с ума сошел. Надень шорты! – зашипела на него я.

– Ладно-ладно, успокойся. В конце концов, ничего такого она не видела. Мы же живем вместе, чего тут страшного.

– Ой, слушай, – простонала я. – Я сейчас не совсем готова это все обсуждать. Видела и видела. Фиг с ним. Что-то я, кажется, чем-то вчера отравилась.

– Плохо? Тебе плохо? Что сделать? Может, водички дать? Или знаешь, может, тебе пососать дольку лимона? Кисленькое снимает похмелье. – Федор вскочил и нашел на столе нарезанный лимон. – Вот.

– Давай, – согласилась я и запихнула кислый кусочек в рот.

– Сейчас я тебе чаю сделаю. Не понимаю, чем ты могла отравиться.

– Может, заливным? – поделилась сомнениями я.

– Нет, оно было очень даже ничего. Отличная рыбка, я ее тоже ведь ел.

– Какая гадость эта ваша заливная рыба, – вдруг выдохнула я и помчалась в туалет. Меня вывернуло так, что отпали последние сомнения. С приготовлением рыбы мне надо завязывать. Не умеешь – не берись, а то так потравишь весь народ. Говорила же мама, что у меня руки-крюки.

– Ты как? – взволнованно стучался в дверь Федя.

– Мам, ты заболела? – беспокоилась Соня.

– Не то слово! – шептала я, старательно обнимаясь с унитазом.

Я не помнила ни одного случая в жизни, чтобы мне было так плохо. Все мои попытки подняться заканчивались полнейшим провалом. Только через полчаса я, бледная и даже, скорее, зеленоватая, шатаясь и держась за стенку, выбралась из мест не столь отдаленных.

– Господи, может, вызвать врача?

– Не знаю, – замотала головой я.

– Сделать тебе чаю? – предложил Федя. – Можно выпить крепкого чая с сахаром, мне помогало. Что ж ты, мать, так набралась-то? Вроде бы и не пила.

– Замолчи, – взмолилась я. – Не надо чаю. Не надо ничего. Положите меня на диван. Или лучше убейте меня.

– Ну уж нет. Ты нам живая нужна, – улыбнулся Федя, присаживаясь на край дивана. – Отдыхай.

– Соне кашку. Ой, не могу даже шевелиться, – простонала я. – Принесите мне тазик. А то вдруг чего.

– Я все сделаю. Лечись. Может, тебе стопку выпить? Все как рукой снимет.

– Не снимет, – замотала головой я.

Мне хотелось одного – лежать не шевелясь и не думать ни о какой стопке. От любой мысли о еде хотелось вывернуться наизнанку и забиться в конвульсиях. Вот тебе и Новый год. Говорили мне, что нельзя голодать. Может быть, это реакция на диету? Хотя какая, к черту, диета, если Федор давно меня уже от нее отучил?

– Ну что, получше? – тихонько спросил меня он, ставя рядом тазик. Вместо ответа я еле успела схватить тазик, прежде чем меня, соответственно, снова согнуло пополам.

– Не лучше, – прошептала я через минуту.

– Я понял, – грустно вздохнул он. – Дай-ка я это… приберу.

– Ладно, – кивнула я и откинулась на подушку. Только к вечеру мне стало хоть как-то легче, хотя сказать, что я поправилась, я тоже не могла. Новый год, который мы встретили столь бурно и счастливо, теперь выглядел не столь романтично. Но надо заметить, что во всей этой ситуации Федор вел себя очень достойно и даже погулял с Соней, пока я пыталась чуть-чуть поспать. Если бы у меня были силы, я бы, наверное, решилась его поблагодарить. Но сил у меня не оставалось, так что… Благодарности откладывались. А ведь завтра меня ждала к себе в гости мама! Она даже специально позвонила и уточнила, приеду ли я. Теперь оставалось хоть ползком, но оказаться там. Надо было срочно приходить в себя.