Воистину, я обладаю бесконечной способностью прятать голову в песок и убегать от самой себя. Зачем о чем-то думать в собственный выходной, если можно этого не делать? Я не трачу время на то, чтобы что-то изменить. Долгая совместная жизнь с моей мамой убедила меня, что от перемен часто бывает больше проблем, чем удовольствий. Вот, например, сама мама всю жизнь искала этих самых перемен, теряя по ходу дела контакт с мужем и любовь дочери. Или наоборот. Любовь мужа и контакт со мной. Хотя мне почему-то кажется, что папа до самого конца очень ее любил. Любовь – она ведь материя необъяснимая. Мы любим не почему-то там, а вопреки. И папе было безумно жаль видеть, как мама теряется в подвалах собственного подсознания, попадая раз за разом в свои ловушки. Мечты о другой жизни. Разочарование в собственной. Уверенность в том, что уж ей-то была уготована совсем другая судьба. Папа умел жить рядом с теми, кого любил, и не задавать вопросов «Почему я до сих пор не на «Мерседесе»?» И маму он любил, хотя она сделала все для того, чтобы он ее возненавидел. Но он – нет, он продолжал ее любить. Просто в последние годы предпочитал делать это на расстоянии. Чтобы не зашибло. И я до сих пор хожу по ее дому, как по минному полю. И мне совсем не помогают мысли о том, что я уже большая девочка. Ну что, в конце концов, такого она может мне сделать? Мне – молодой, вполне состоявшейся женщине, способной самостоятельно отвечать за себя. Ну вот, сказала, а сама этому не верю. И тут вполне прослеживается заботливое воспитание мамочки – я сама не верю, что могу позаботиться о себе. Хотя сейчас все изменилось. Я стою на своих ногах (только периодически дрожат коленки), а мама ходит по своему коридору и разговаривает сама с собой. Долго, часами бормочет что-то себе под нос, ругается, спорит. Требует кого-то к ответу, грозит кулаком. Когда я впервые заметила за ней эту привычку, мне стало страшно.

– Мам, ты кому все это говорила? Там никого нет!

– А? Ничего, это я так – сама с собой, – кивала она.

– Не хотела бы я так, – сказала я своей подруге Машке, когда мы сидели на ее кухне.

Вместо того чтобы определиться, что€ я чувствую и думаю про свое повышение, я приехала к ней с тортом и бутылкой вина. Машкин муж по субботам работал допоздна, а мы не виделись так давно, что вино кончилось практически сразу.

– Я бы не вынесла общаться с самой собой. У меня отвратительный характер. Я заговорю себя до смерти! – усмехнулась подруга. Она почти не изменилась с тех пор, как мы вместе взрывали асфальт двумя колясками с кричащими младенцами женского пола. Только плечи стали более округлыми – килограмм пять на них наросло. В остальном все та же Машка – хохотушка с живыми карими глазами.

– Она перебирает старые газеты и сама с собой обсуждает прочитанное. Что-то ворчит себе под нос, а что – не разберешь. А когда я с ней пытаюсь поговорить, она начинает меня пилить. Видно, хочет пустить меня на дрова! – изрекла я и откусила соленый огурец. Машка всегда прекрасно готовила. И не так, как мой Кирилл, для которого было только два блюда – жареная картошка и пельмени. Она делала всякие варенья из одуванчиков и самодельные дрожжевые пироги с белыми грибами. Машкиному мужу страшно повезло, и он об этом знал.

– Твоя мама всю жизнь посвятила тому, чтобы отделаться от вас. Что ж, по крайней мере, она достигла цели, – с грустью заметила подруга.

Я кивнула.

– Только это не сделало ее счастливой. Кажется, она все-таки бежала не от нас. А теперь мне так ее жалко, но дольше часа я просто не могу провести в ее обществе, – жаловалась я.

– Час? Это вообще не так плохо. Я со своей списываюсь по почте и встречаюсь по праздникам.

– Да, но она у тебя в Уфе! – возразила я. На Таганке Машка поселилась, когда вышла замуж за своего журналиста.

– Да, – усмехнулась она. – И ты не представляешь, как я ей благодарна. Жить в другом городе – это лучшее, что мы можем дать своим детям.

– Да-а, – опечалилась я. – А я прямо два раза в неделю наслаждаюсь материнской любовью. Просто «Последний герой», да и только.

– Так не езди! – предложила Машка.

Я задумалась. В принципе, меня никто не заставляет. У мамы нет никаких ресурсов, чтобы притаскивать меня к себе каждый вторник и четверг. Хотя бы вторник. Почему бы не бросить все к чертовой матери? Нет, я не смогу.

– Мне бы хотелось, чтобы ей стало как-то легче. Хотя бы на старости лет. Она всю жизнь несчастна. И всю жизнь из-за меня. Папа умер.

– Да-да, сочувствую.

– Если бы ты только знала, как мне его не хватает. И маме, наверное, тоже. Он думал, что она несчастна из-за него. Что, если он уйдет, ей будет легче. Но ей совсем не легче. Знаешь, она любит страдать. Да, я в последнее время это стала очень четко видеть.

– А что тебя удивляет? Это вполне по-нашему. У нас вся страна страдает. Что тут странного?

– Мне – странно. Ведь есть счастье. Оно есть, я точно знаю. Оно лежит, а его никто не берет. Даже я! Маш, меня это так удивляет.

– Ты, мать, перепила. Тебе надо было на вине остановиться, не пей больше водку, – философски заметила подруга.

– Вот у мамы ведь никого, кроме меня, – как ни в чем не бывало продолжила я. – Но она все делает, чтобы мы словом не перемолвились. Она ругает меня без остановки, а ведь я ее люблю.

– Так, стоп. Этому больше не наливать! – улыбнулась Машка. – Если в ход пошли вопросы любви, то надо сворачивать вечеринку.

– Вот ты, Машка, хочешь счастья? А? – посмотрела я на нее.

– Я? А у меня оно есть.

– Где? – удивилась я.

– А прямо тут. Особенно если ты спокойно ляжешь спать и не начнешь буянить и песни орать.

– Знаешь, вообще-то я водку не пью, – скромно поделилась я с ней, доливая остатки «Русского Стандарта».

Машка хмыкнула, но ничего не сказала. Вечер перетек в ночь, а мы даже не заметили, когда к нам присоединился Машкин муж. Усталый и злой, он пришел после сдачи очередного номера в печать. Нет ничего более изматывающего, чем выпускать газету, которую к вечеру уже выбросят и забудут. Столько душевных сил, столько физического напряжения, а завтра надо начинать все заново. Сизифов труд в чистом виде.

– Ну, Надька, ты даешь. То годами тебя не слышно, не видно – а тут на тебе. Заявилась, да еще в таком состоянии! – восхищался муж.

– Заявилась она в нормальном виде. А наклюкалась уже тут.

– Я не наклюкалась! – возмутилась я. Язык заплетался, но я сделала над собой усилие и закончила убегающую вдаль мысль: – Может женщина выпить хоть раз в жизни?

– Да уж, – с сомнением посмотрел на меня Машкин муж.

Я поежилась под его взглядом. Он смотрел так же, как когда-то доктор, который вел мои роды. Я хватала его за руки и кричала, что умираю. А он смотрел вот так же и говорил с ехидцей: «Да уж! Конечно! Куда там!»

– Маш, и что нам делать? – задал вполне риторический вопрос муж.

Делать что-либо со мной было уже поздно. Как человек малопьющий, я категорически не умела вычислить свою меру.

– Положим ее в гостиной, – заявила Машка и попыталась встать.

Что ж, сразу стало понятно, что водку пила не только я. И все же не без помощи Машкиного супруга я была оттранспортирована в гостиную, где и осталась на всю ночь. Я совсем не хотела спать. Мне надо было еще столько всего обсудить с Машкой. Как быть с Шуваловым, который мне нравился несмотря на то, что он подлец. И почему подлецы так похожи на настоящих мужчин? Масса вопросов роилась в моей пьяной голове. Еще бы немного, и я, как мама, начала бы разговаривать сама с собой.

Машкина гостиная прыгала у меня перед глазами, и от одиночества мне становилось все хуже и хуже. Я попыталась встать, мне захотелось открыть окно, чтобы глотнуть хоть каплю чистого воздуха. Но мои ноги заплелись. Я споткнулась, неуклюже повалилась на коврик около кровати и пренеприятно стукнулась головой. Пьянство – не выход, но понимаешь это лучше всего, стоя над унитазом. Я же с трудом поднялась и краем глаза заметила, как что-то выпало из кармана моих джинсов.

– Опаньки! – пробормотала я и нагнулась, чтобы рассмотреть предмет поближе. С трудом избежав повторной встречи с ковром, я подцепила нетвердыми руками телефон – именно он вывалился и упал вниз – и села на пол. Телефон чернел, обиженно отражая меня в выключенном экране.

– Не-ет, я тебя не включу! – замотала я головой. – И не проси. Чего тебе не спится? – нахмурилась я.

Краем сознания я не без сарказма отметила, что разговариваю с телефоном. Вот бы мамочка порадовалась. Видимо, это у нас семейное.

«Включи меня, включи!» – взывал ко мне телефон.

Я огляделась по сторонам, словно кто-то в этот час мог подсматривать за мной, и нетвердой рукой нажала на кнопку включения. Телефон сыто завибрировал и подкачал Никину фотку на экран. Еще минута, и он загрузился полностью.

– Ну… и? – пожала я плечами.

Телефон молчал.

– И где звонки?

«Какие звонки? – пожал плечами аппарат. – Не было никаких звонков».

– Врешь! – воскликнула я. – Он должен был звонить. Я же тебя выключила, чтобы он не смог меня найти!

– И что? – тут же ответила я сама себе. – Может, он вовсе и не хочет тебя искать! Может, он считает, что ты сама приползешь к нему на коленях. В конце концов, в его руках твое будущее! Да, моя дорогая, ты у него на крючке!

– Иди ты в задницу, – разозлилась я и отбросила телефон к стене.

Он обиженно звякнул и погасил подсветку. Я положила голову на край дивана и задумалась. Значит, Шувалов не звонил? И что все это значит?

Уж не знаю, чем я думала в тот момент, но мне стало вдруг ужасно обидно, что я весь день просидела с Машкой в полной уверенности, что мне оборвали провода. Глупость какая, мне не позвонила даже Ника. Я подобрала аппарат и повертела его в руке. В конце концов, я никогда в жизни не делала ничего такого, о чем бы потом стала всю жизнь жалеть. Сейчас, под влиянием выпитого, я могла себе признаться – до сегодняшнего дня я выбирала себе только тех мужчин, которые никак не могли создать мне проблем. Я сканировала мужчин, сортируя их на две кучки: совсем никакой и кое-какой. Тех, кто были «ах какие!», я пропускала мимо. Моя волна была настроена так, чтобы проходить сквозь них, не останавливаясь. Я страшно боялась полюбить такого, как Шувалов, потому что была совершенно уверена, что он никогда не полюбит меня в ответ. Любить же просто так было не для меня. В чем-то я очень походила на свою мамочку. Мне казалось, что мое сердце слишком хорошо для того, чтобы быть разбитым. Пусть даже таким мужчиной, как Станислав Сергеевич Шувалов.

Я посмотрела на телефон, зажмурилась, нашла сохраненный в памяти (на всякий пожарный) номер и нажала «вызов». Я была в идеальном состоянии, чтобы ломать себе жизнь.

Ответили мне не сразу. Через несколько гудков в телефоне что-то щелкнуло, и сонный голос – его сонный голос – сказал свое сонное «алле». Я думаю, он даже не посмотрел, кто это звонит ему во втором часу ночи.

– Скажите, почему вы мне дали эту должность? Почему повысили? Что это значит? – взяла я быка за рога.

«Бык» недоуменно молчал. Потом спросил:

– Это кто?

– Это я! – ответила я, считая, что больше никаких пояснений не требуется.

Шувалов довольно долго молчал, потом хмыкнул и сказал:

– А, понятно. Митрофанова, это вы? Вы с ума сошли?

– Практически, – с трудом выговорила я. – Скажите почему и спите дальше.

– Та-ак, вы что – пьяны?!

– Это не ваше дело, – моментально нахохлилась я. Да уж, если я и не начала уже жалеть о сделанном, то понимала, что буквально через минуту начну.

– Отлично. Значит, вы хотите знать, почему я вас повысил? А я вас повысил?

– Не надо грязи. Только не делайте вид, что не знали!

Шувалов замолчал. Я продолжила:

– Вы знаете все. Вы всеведущ и могущественен, как Марс – это бог войны, слыхали? И за что, за какие такие подвиги поднимать меня, простого смертного, на ваш Олимп?

– Где вы находитесь? – требовательно спросил Шувалов, явно сбросив с себя последние остатки сна. – Дома?

– Нет, не дома. А что?

– Давайте адрес. Я вас заберу.

– Нет-нет-нет, это исключено. Я не одна и все такое…

– Вы хотели знать, почему я вас повысил, да? Давайте адрес, я вам все расскажу. Раз вам так… любопытно. Откроем кружок «Хочу все знать!». – В голосе Шувалова появились нотки, от которых мне стало не по себе.

– Может, не надо? Все-таки два часа и все такое…

– Теперь надо, – заверил меня он. – Диктуйте.

– Таганская площадь, – сбивчиво диктовала я, лихорадочно вспоминая, какой у Машки корпус.

Шувалов коротко хмыкнул, велел мне не засыпать и отключил связь. Я вышла в коридор и отправилась будить Машку.

– А, что? Надь, ты чего не спишь?! – дернулась Маня, увидев призрак меня в своем дверном проеме.

– Я полная идиотка, – обреченно заявила я.

– Это не новость. И что? Все тебя за это и любят.

– Ага, – уныло кивнула я. – Не все.

– Ты ради этого разбудила меня посреди ночи? – Маня с трудом поднялась с кровати и направилась ко мне, шипя, чтобы я заткнулась и не будила ее усталого мужа.

– Извини, не буду. Мне нужна твоя помощь. – Я помотала бестолковой головой. – Твой совет.

– Сейчас? – Маша вышла на кухню и жадно припала к кувшину с водой.

Я сглотнула. Мне было плохо, и к тому же все еще кружилась голова.

– Понимаешь, я сама не знаю, как так получилось. Я совсем не собиралась. Совсем! Я ведь и телефон выключила. И вообще…

– А короче? – нахмурилась Маша.

– Я ему позвонила.

– Кому? – удивилась она. Сегодня мы с ней успели поговорить о чем угодно, практически обо всем, кроме… Шувалова, естественно. Шувалова – человека-проблемы, мужчины моих грез, о котором я так и не перестала думать. К сожалению.

– Шувалову. Ну, этому – моему начальнику.

– В два часа ночи? Ты решила уточнить свои планы на понедельник? Куда тебе надо выслать факс? – захихикала Машка.

– Все совсем непросто, – разозлилась я. И сбивчиво, как могла, в двух словах пояснила ей ситуацию.

Машка озадаченно молчала.

– То есть он тебя вожделеет?

– В том-то и дело, что не факт. Я даже не знаю, – усомнилась я. – Может, и нет. Кто его разберет? Он странный. И женатый.

– Да ты что! Нормально. А может, он тебя и вправду повысил, ну… чтобы ты лучше работала и все такое. В общем, заметил тебя и твой талант.

– Мой что? Маш, ты ведь говоришь обо мне. Какой талант? О чем ты?

– Да, верно. Значит, ты позвонила, чтобы призвать его к ответу. В субботу. В два часа ночи.

– Да! – мучилась я.

– И что он? Проснулся? – спросила она.

– В том-то и дело, что да. Как видишь!

– И что сказал? То есть что ты сказала? То есть ты что – сбрендила? Зачем ты это сделала?

– Маш, все плохо. Я не знаю зачем. Но он едет сюда. И это – факт. – Я села в прихожей и наконец принялась паниковать. Кто бы знал, какая муха меня укусила. В здравом ли я уме была, когда набирала этот номер! А что, если бы к телефону подошла жена? И что он ей сказал, когда уезжал? «Дорогая, меня срочно вызвали на работу»! Кирилл часто говорил именно так. А что, если он меня сейчас сдаст в милицию? Интересно, меня можно сдать в милицию?

– Может, мне не выходить? – Я испуганно вцепилась в ручку Машкиного стенного шкафа. – А что, я уже однажды лазила в шкаф, правда, тогда это не помогло. Но если ты ему не будешь открывать, то тогда…

– То тогда он перебудит весь дом! Ты что, дала ему мой адрес? Чудесно. Теперь я сама тебя ему выдам. А вдруг он выломает дверь? Знаешь, ты псих. Ты ненормальная! У меня тут муж, между прочим.

– Я не спорю, – с готовностью подтвердила я. – Можно, я у тебя останусь?

– Нет уж, – она с негодованием посмотрела на меня. Для простого визита старой подруги все зашло слишком далеко.

– Он пошлет меня подальше! Наорет и выкинет из машины. Он выкинет меня в Яузу! Утопит! – взывала я к жалости.

Машка была неприступна.

– И знаешь, присяжные его оправдают.

– Это несправедливо! – вздохнула я.

– Давай, Надька. Собирайся и иди. Может, все не так плохо? Может, это любовь? Кто, скажи, еще приедет за тобой в два часа ночи? Не ездят мужчины ночью черте куда только для того, чтобы послать кого-то подальше. Послать он тебя мог и по телефону.

– Ты думаешь? – Я всхлипывала, теряя остатки алкогольной бравады. Хотя с момента нашего странного телефонного контакта прошло всего минут пятнадцать, я была уже практически трезва и бесконечно измотана.

– Уверена.

– И чего же он хочет? – хотела я спросить, но в это время мой телефон завибрировал у меня в руке.

Я вся сжалась в комок и тоненьким голосом ответила:

– Алле?

– Спускайтесь. У вас второй подъезд?

– Да, – снова пискнула я.

– Я у подъезда. Выходите.

– Ладно! – Я повесила трубку и в полном ужасе посмотрела на Машку.

– Давай-давай. Топай! – мрачно подбодрила меня она.

Да уж, вот это была ситуация. Наверное, медленнее, чем я в тот день (вернее, ночь), и ходить нельзя. Без вариантов, на черепашьих бегах я пришла бы к финишу последняя. И все же – лестница кончилась, и подъезд подошел к концу. Я осторожно открыла дверь и высунула нос. В конце концов, что я такого сделала? Только хотела узнать… И вообще, надо держаться с достоинством в любой момент моей бесполезной жизни. Только бы он меня не съел!

Я осторожно выскользнула за дверь и огляделась в надежде, что все это – такая несмешная шутка. Но нет. Шувалов стоял практически напротив подъезда и без тени улыбки всматривался в мое (малопривлекательное вследствие выпитого) лицо.

– Добрый вечер! – попыталась я вежливо улыбнуться.

– Вы что, опять плакали? У вас тушь размазалась, – зачем-то отметил он.

Я страшно пожалела, что не удосужилась посмотреть на себя в зеркало.

– Просто это такой макияж!

– А! Ну-ну! Проходите, садитесь.

– Вы уверены? – уточнила я. Шувалов ласково (прямо как на работе) улыбнулся и сказал:

– Абсолютно. Там, внутри, будут все ответы. На все ваши вопросы.

– А что, если я сниму их с повестки дня?

– Не выйдет. Позвольте уж мне удовлетворить ваше любопытство. Если человек (особенно такой, как вы) звонит с этим посреди ночи – я не могу отказать. Правда, с одним условием.

– С каким?

Лицо Шувалова выделялось на фоне малоосвещенного переулка. Его глаза горели недобрым светом.

– В ответ, так сказать, любезность за любезность, вы тоже расскажете мне все, что я захочу. Ладно? Все, чтобы удовлетворить мое любопытство. Идет?

– Не очень. У меня есть выбор?

Шувалов помотал головой. Я вздохнула и села в его «БМВ». Мотор сыто заурчал, мы покатились по ночному городу, молча посматривая друг на друга. «Зачем ты за мной приехал, ведь я тебе никто?» – думала я.

«БМВ» ехал по восхитительно пустым улицам, а я все более ясно понимала, что, черт возьми, мне очень сильно нравится мой босс.