Успех – это всегда случайность, которая происходит с теми, кто ее искал. Есть, конечно, шанс просто пойти легким шагом по какой-нибудь центральной улице, сломать неожиданно каблук и упасть в руки проходящего мимо олигарха. Он увидит ваши синие (или карие – неважно) глаза, окунется в их омут, распознает всю глубину и красоту вашей души и... Дальше, скорее всего, ничего. Вы отряхнетесь, поблагодарите его и пойдете по своим делам, провожая взглядом его «Бентли». Почему? Потому что, чтобы кем-то стать, сначала надо хоть что-то сделать для своего светлого будущего.

Большинство состоявшихся людей знает, что успех – это горы, Эвересты каторжного труда. Прежде чем случится та самая малюсенькая неожиданность, перевернувшая все, потребуются многие годы труда, и никаких гарантий, что ты будешь вот так «пахать», а тебе потом достанется конфетка. Может ведь и не достаться. Андрею вот, например, она как раз и не досталась. А ведь труд ученого – это огромное, невероятное напряжение, не отпускающее годами. Причем это испытание как для самого ученого, так и для его близких. Анна Сергеевна растила Андрея одна, с поцелуями и сказками на ночь, вкладывая в сына уверенность в его великом будущем, и что в итоге?

Кстати говоря, никто и никогда за все время нашего совместного существования в маленькой панельной двушке Анны Сергеевны не обсуждал Андреева отца. Эта тема оставалась запретной. Кто он был, как познакомился с Анной Сергеевной, почему никогда ничего не знал о сыне? Может, она вообще никогда и ничего о нем не говорила Андрею. По поводу его отца имелись только сплошные вопросы и никаких ответов.

Кто знает, может, это была случайная связь. Хотя вряд ли. Скорее наоборот – большая любовь, оборвавшаяся по каким-то героическим причинам. Например, он улетел в космос. Не знаю, не знаю. Но с тех пор, как Андрюша родился, он стал личной и безраздельной собственностью матери. Ее самой главной задачей, ее единственной надеждой и утешением. И он, как никто другой, подходил к такой матери. Он не пытался бороться с ее властью, не испытывал неудобства от ее давления, а цель – цель со временем стала у них общая. Одна на двоих – великое будущее.

Я помню, как Андрей впервые пришел домой вдрызг пьяным. Трудно даже сказать, что он пришел. Скорее прикатился, потому что его так сильно рикошетило от стены к стене, что создавалось ощущение эдакого сошедшего с ума колобка.

– Что случилось? – в ужасе подхватила я его под руку.

Анна Сергеевна в ужасе заламывала руки и закатывала глаза.

– Все прекрасно! – выдавил из себя Андрей и осел на кушетку в прихожей.

Мы с трудом дотащили его до кровати, раздели, укрыли одеялом и оставили спать. Квартира была маленькой, я лежала рядом с ним, воздух был заполнен тяжелым запахом перегара, а я все думала, думала, думала. Что же делать? У Андрея тогда были сложности на работе. Тогда, впрочем, сложности были у всех. Перестройка, середина девяностых. Сами помните, в каком виде тогда находилась наука.

– Лена! Лена! – бормотал он во сне и метался по подушке.

– Все хорошо, спи! – Я гладила его по голове и думала, за что, собственно, такая несправедливость. Советский Союз растил в моем Андрее достойную смену Королеву, Туполеву, а в итоге мир изменился до неузнаваемости, космические программы никому не интересны, по улицам бродят шикарно одетое отребье и вооруженные до зубов накачанные молодчики. Мир сошел с ума.

В ту ночь я почти не спала. Теплые лучи рассвета постепенно заполняли нашу маленькую комнату, я водила взглядом по стене, рассеянно изучая рисунок на обоях.

– Лена, как я сюда попал? – с трудом раскрыв глаза, спросил Андрей.

Я усмехнулась.

– На своих двоих, как ни странно. Что случилось? Кто тебя споил? Этого не удавалось даже Ростику!

– Ростику? – растерялся Андрей. Потом вспомнил Ростислава, нашего однокурсника, который смог окончить Бауманку, несмотря на постоянные прогулы. С ним пили практически все с нашего курса. Кроме Андрея.

– Так что праздновали? – сосредоточилась я.

Андрей помолчал, прикрыв глаза. Потом повернулся ко мне и спросил:

– Что, если тебе придется жить с неудачником? Тебя это сильно расстроит?

– С неудачником? – улыбнулась я. – Ты что, собираешься отдать меня кому-то другому? Решил с кем-то поделиться женой? Из сострадания к ближнему, не иначе!

– Неудачник – это я, – спокойно пояснил Андрей.

– Ты? И с чего ты это взял?

– С того, что все, что я делал, можно смело выбросить на помойку. – Его лицо перекосилось от ярости.

Я поняла, что случилось что-то более серьезное, нежели проблемы с каким-нибудь испытанием или опытом. Такие вещи случались у нас и раньше.

– Что ты такое говоришь? Ты – доктор наук, уникальный специалист. Что именно ты хочешь выкинуть на помойку?

– Все! И докторскую, кстати, тоже. Оказывается, это теперь никому, на фиг, не нужно! Все кончено!

– Да что кончено, говори толком, – разозлилась я.

Чтобы мой муж защитил докторскую, я пахала как лошадь, компьютеризируя все подряд. Именно из-за его докторской я согласилась покинуть вольные хлеба компьютерного бизнеса и перешла на должность инженера-информационщика в «Эф ди ай систем». Перспективы карьерного роста, переговоры с крупнейшими предприятиями России, командировки за границу, руководящий пост – все это было еще только в будущем. «Эф ди ай» была маленькой французской конторкой-представительством, пытавшейся тихонько заявить о своих технических решениях. Никому, на хрен, не нужных. Я перешла, потому что «Эф ди ай» платила стабильно большую зарплату. Андрею нужна была стабильность. В его конструкторском бюро к середине девяностых зарплату выдавать перестали окончательно, и наша семья в полном смысле этого слова жила на мои деньги.

– Лена, все кончено. – Андрей стоял на кухне в одних трусах и жадно пил воду из-под крана. Такого я не видела никогда. – Наше КБ расформировано.

– Как? – опешила я.

– А вот так. Совсем. Больше такого ведомства не существует.

– Но как же ваши корабли? Испытания на Байконуре?

– Больше никаких испытаний. Никаких кораблей многоразового использования. Да и одноразовых тоже скоро, я думаю, не станет, – голос Андрея источал яд.

– В смысле? Что-то случилось? Исследования пошли не так?

– Исследования пошли так как надо! И корабли полетели бы через пару-тройку лет точно. Но ничего этого не будет!

– Почему?! – Честно говоря, в тот момент мне казалось, что Андрей просто бредит с похмелья.

– Потому что эта ваша новая Россия не имеет интереса к космическим программам. Космос свернут. А тема шаттлов вообще закрыта полностью. Все! Больше в России шаттлы не нужны!

– И что теперь будет с вами? – запоздало поинтересовалась я. Вопрос был глупым, хоть я тогда этого и не понимала.

Андрея тихо уволили по сокращению, наплевав на все его степени и заслуги. Кажется, ему пообещали, что это ненадолго, и пожелали успехов в одиночном свободном плавании. Цеха конструкторского бюро вскоре сдали какой-то фирме под склад, там хранили китайские игрушки и одежду. Андрей стал напиваться довольно часто. Правда, ему оставили должность преподавателя в Бауманке. Еще бы, доктор наук. Его мечты о том, что все вернется на прежние места, его мысли о будущем – все потихоньку свелось к простым попойкам на кафедре, к догонам пивом у метро. К курению на моей кухне. И... да-да, я просто уверена, что он стал тихо ненавидеть меня. Особенно после того, что случилось пару лет назад, когда мы чуть было не поставили точки над «i». Лучше бы поставили, честное слово. Не пришлось бы делать этого теперь в суде.

Время до суда прошло более-менее гладко. Андрей не появлялся и не звонил. Меня это радовало, а Трополенко почему-то огорчало. Он говорил, что если человек (человечек) не выходит на контакт, то никогда нельзя сказать, что именно он там готовит.

– Мы будем гадать на кофейной гуще, а он, может быть, уже пачку ходатайств написал. Лучше бы он звонил, кричал, ругался. Мы бы смогли сделать прогноз.

– Если вам кажется лучшим, чтобы мы ругались по телефону, то я так не считаю. Я с трудом переношу разговоры с ним, даже спокойные, даже о погоде. Если же мы сейчас начнем ругаться, то есть шанс, что вы получите вместо гражданского процесса уголовный.

– Ну-ну, не надо сгущать, – усмехнулся адвокат.

Думается мне, что такие перспективы могли его даже обрадовать. Уголовные процессы – это же так здорово, так выгодно.

– Давайте о деле. Как мне вести себя на суде? Что говорить, что делать?

– Делать и говорить за вас по возможности буду я. Но главное в любом суде – бумажки. Чем больше бумажек, тем лучше. Дело у нас с вами не техническое, так что...

– Что значит, не техническое? – не поняла я.

– Ну, все гражданские суды делятся на технические, где решение заранее известно, и вопрос только в том времени, за которое оно будет получено. К этой категории относятся дела о разводах, о продлении срока принятия наследства, ну и другие подобные. Остальные дела имеют разные шансы – как быть выигранными, так и проигранными. И раздел имущества в вашем деле – именно тот случай.

– То есть не факт, что наши с вами усилия завершатся победой? – насупилась я. Эта мысль меня пугала так, что я не желала вообще ее думать.

– Ну, смотрите сами. Что мы с вами нашли: договор купли-продажи квартиры вашей матери. Но в нем значится странная сумма «999 000 рублей». За сколько, говорите, вы ее реально продали?

– За сто тысяч долларов, – растерялась я. Как-то я забыла о том, что из-за налогов квартира была оформлена по уменьшенной цене.

– А у нас в наличии только тридцать пять. Ага. Что еще? Сколько стоила ваша квартира? Вот эта?

– По документам она стоила тоже всего сто тысяч! – обрадовалась я.

– Это радует, конечно, но есть проблема, – сбил мою улыбку адвокат.

– Какая?

– Очень простая. Вы продали квартиру матери через, м-м-м, почти два года после того, как купили эту. – Станислав Георгиевич сосредоточенно изучал документы. На нем был красивый серый костюм с отливом, который тоже очень ему шел. И откуда только берутся такие ухоженные и красивые мужики. Его не в суд, его в витрину надо. Дома посадить на кожаный диван и любоваться. Правда, эти его «авансики» и «проблемочки» очень раздражают. Когда он начинает так говорить, почему-то теряется ощущение этой самой красоты. Может быть, слишком чувствуется его хищная сила? Алчность? Или это у меня просто мания – в любом, даже самом приятном мужике я чувствую «засаду»?

– И в чем проблема? Я же купила квартиру в кредит, а маминой квартирой этот кредит погасила.

– Вот в чем проблема: никаких упоминаний о кредите я не нахожу. В каком банке вы брали кредит?

– Не в банке. Я его брала у себя на работе, – развела я руками.

– Тогда принесите подтверждение, что вы брали там деньги. Желательно, чтобы было подтверждение, что на квартиру. А не на что-то другое. А то получится, что покупка одной квартиры и продажа другой – разные вещи.

– Я не уверена, что мне что-то дадут на работе. Это был не совсем официальный кредит. Скорее заем. Личный такой, в качестве одолжения.

– Так вы у фирмы или у частного лица брали деньги?

– Я давала расписку бухгалтеру. Это как?

– Ладно! – Трополенко вытер со лба пот. – Дайте мне время, я подумаю. Чеки на дорогую технику у вас остались? И принесите документы на машину.

– Они у мужа.

– Снова мимо! Елена Петровна, так мы с вами забуксуем. Оно вам надо? Нет? Так давайте договоримся, что вы будете тщательнее искать бумажки. Без бумажек мы с вами пропадем! – высказался он и любезно проводил меня до двери. Его любезность была хорошо отрепетирована и так же шла ему, как и его костюм.

Дома я огляделась по сторонам и подумала, что неплохо бы было расплакаться. Вот так, по-крупному, навзрыд. Чтобы излить вместе со слезами весь ужас этого непонятного, грязного развода.

Мишка почти перестал со мной разговаривать. В его маленьком мире Андрей – пострадавший, безвинно изгнанный из рая ангел. Ему, моему сыну, ведь наплевать, как сильно Андрей меня обидел. И что он почти уничтожил во мне женщину.

Мне скоро, буквально через три месяца, исполнится сорок лет. Я хорошо выгляжу, веду здоровый образ жизни. Не курю, не пью (почти, ладно уж, чего там). Питаюсь здоровой пищей (в основном). И при этом, живя с Андреем, чуть ли не всерьез поверила, что моя жизнь кончена. Все эти тихие ночи, проведенные на одной кровати, где под разными одеялами укрыты две разные жизни, не пересекающиеся больше между собой. Эти поцелуи в щечку перед уходом на работу, в которых такое равнодушие. А эти спокойные скользящие взгляды по моей фигуре? На красивое дорогое белье – никакой реакции. Когда-то Андрей вспыхивал огнем, стоило мне из шалости где-нибудь на людях бросить на него игривый вгздяд. В шутку, буквально на секунду. Это гарантировало несколько бурных часов ночью. Но самое страшное не то, что он перестал меня замечать. И даже не то, что с каких-то пор я перестала замечать его. А то, что я перестала замечать вообще кого бы то ни было. И вот за это-то как раз я и не могла простить Андрея. Может быть, именно из-за этого я и возненавидела его? Между прочим, чем не вариант?

Судебный процесс при его важности и остроте для участников событий для всех остальных является простой ежедневной рутиной. На двери в зал суда висит расписание, которое я от скуки во время ожидания изучила во всех подробностях. Перед нами кто-то судился из-за права проживания и пользования квартирой. Перед ними какой-то банк взыскивал долг с неплательщика. За нами шли в ряд три ДТП. Кто-то, значит, разбил кому-то машину. И теперь не хочет отдавать деньги. Из кого-то выбивают долг.

Мой муж разводит меня на квартиру. Ничего особенного. Рядовой случай. Это казалось мне таким странным, таким нереальным и мало имеющим отношение ко мне. Мишка сидел на стуле около выхода и ждал. На его лице читалась недетская мука. Утром он долго суетился на кухне, а потом подошел ко мне и спросил:

– Мам, а можно, я не пойду?

– Суд должен определить, с кем ты будешь проживать.

– Я что, должен выбирать? – испугался он.

– Нет. Не должен. Ты не должен выбирать между мной и папой.

– Слава богу.

– Дети всегда остаются с матерью. И потом, у твоего отца там есть ребенок, вряд ли у него найдется время заниматься тобой.

– Мам!

– Что мам? – возмутилась я. – Ты думаешь, я не вижу, как ты ходишь и смотришь на меня волком? С чего ты взял, что я поступаю несправедливо? В конце концов, ведь это твой отец меня бросил. И нашел себе другую. Это по-твоему справедливо?

– Нет, – поник Мишка.

Я тяжело осела на стул и закрыла лицо руками. Я не знала, как найти в себе силы и сдерживаться. Не сливать ничего этого на Мишку. Если бы у меня был психоаналитик, то, лежа на его кушетке, я часами бы изрыгала проклятия и жалобы.

– Ты можешь относиться к отцу как угодно. В конце концов, тебе он в принципе ничего плохого не сделал. Но не требуй этого от меня. Я его видеть не могу. И сегодня, если только ты действительно не считаешь его безвинной жертвой обстоятельств, ты должен сказать, что хочешь остаться со мной.

– Ладно! – тихо пробормотал сын. Тяжелое у нас у всех выдалось лето.

Наше заседание задержали почти на час. Я ходила из угла в угол, Андрей с Манечкой тихо перешептывались в курилке на лестнице. Когда я проходила мимо лифта, то могла их видеть, если скосить глаза. Ничего не могла с собой поделать, мне хотелось его видеть. Мне нужно было знать, что ему без меня плохо. Но ничего подобного я сказать не могла. Наоборот, он был подтянут, у него улучшился цвет лица. Он держал Манечку за руку и ободряюще кивал. Странно, а меня он никогда так не держал за руку.

Все-таки когда-то держал. В институте. И потом, после. До того как мы поженились. Мой адвокат спокойно читал какую-то книгу в обложке. Может, он стесняется того, что читает? Может, это детектив? Или того хуже, женский роман? Нет, вряд ли это возможно.

– Демидовы? Пришли? – высунулся из зала заседания секретарь.

Мы подскочили.

– Давно! – уточнил Трополенко. Ему явно надоело ждать. У него были еще и другие дела. Это только для нас других дел не предвиделось. На работе шеф с явным недовольством вздохнул, узнав, что мне опять нужен отгул.

– Паспорта давайте, – буркнул секретарь. Ему-то вообще было наплевать на наши проблемы. Его расстраивало то, что, судя по нашему воинственному виду, протокол суда будет длинным и содержательным. Сколько печатать!

– Вот.

– А вы кто? – секретарь с подозрением посмотрел на Трополенко.

– Я адвокат. Вот мой ордерочек, а вот доверенность.

– Понятно, – кивнул секретарь и скрылся за дверью.

У меня неожиданно сильно стукнуло сердце, кровь забурлила и ударила в голову. Я начала волноваться. Украдкой бросив взгляд на Андрея, я поняла, что он тоже не в лучшем состоянии. Так ему и надо, поганцу. Интересно, а он почему без адвоката? Экономит? Мои деньги экономит?

– Проходите, – крикнул секретарь, не обременяя себя трудом открыть при этом дверь.

Я даже не сразу поняла, что это нам. Но Трополенко уже прошел в зал и махнул мне рукой.

– Идите сюда, что вы стоите. Садитесь здесь. А Мишу посадите ближе к выходу, – спокойно командовал он. Андрей сел напротив меня и положил перед собой бумаги в матовой папке. Что именно было написано на верхней странице, я не разобрала. Но само наличие этих бумаг и их количество заставило меня пережить неприятный приступ паники. Андрей – доктор наук, гений анализа. Я сама поражалась, что можно с таким умом просто ходить по земле. Кажется, надо бы летать. И вот теперь весь этот ум (правда, несколько потрепанный временем и алкоголем) направлен против меня.

– Все явились? – тихо спросил у секретаря судья, все тот же средних лет и внешности лысенький безвольный мужчина.

Интересно, а дома он такой же судья, принимает решения, стучит колотушкой по столу? По его виду кажется, что дома он строится под звуки барабана и старается ни в чем не перечить теще. Значит ли это, что здесь он будет отыгрываться на нас?

– Все, ваша честь.

– Слушается дело о расторжении брака и разделе совместно нажитого имущества. Возражения, отводы суду есть?

– Нет, – пробубнили Андрей и Станислав Георгиевич.

– Ходатайства, просьбы о переносе даты рассмотрения дела есть?

– Нет.

– Истец, иск поддерживаете?

– Да, ваша честь. Полностью, – твердо ответил Андрей и посмотрел мне прямо в глаза. Я увидела, как зрачки его карих глаз расширяются.

– Ответчик, исковые требования признаете?

– Ни за что! – категорически заявила я.

Адвокат недовольно посмотрел на меня и взял за руку.

– Ваша честь, моя доверительница имеет в виду, что признает иск частично. Она согласна на расторжение брака, так как стороны действительно фактически уже не живут совместной жизнью и общего хозяйства не ведут. Но не признает требования о разделе имущества, так как это имущество не является семейной собственностью.

– Все ясно, – прошептал себе под нос судья и углубился в бумаги.

Он листал страницы дела. Я смотрела на него и думала, кто же это потрудился, чтобы собрать и подшить в одну папку такое количество каких-то бумаг. И вообще, разве можно впихнуть пятнадцать лет семейной жизни в одну картонную папку на веревочках? И всю мою ненависть, в которую переродилась моя любовь, как и вино, которое перерождается в уксус. Как жаль, что обратное превращение невозможно. И что в таком случае могут значить какие-то пустые слова совершенно постороннего человека, пусть даже судьи? Разве они могут что-то изменить? И разве может судья, вчитавшись в материалы дела, сказать мне, кто в этом виноват? Все это, как говорится, вне пределов его компетенции.

Судья оторвал взгляд своих холодных, маленьких глаз от бумаг и сказал:

– Слушание дела объявляется открытым.