Глава 7
Посудомойка гудела размеренно и однообразно, и кроме нее ничто больше не нарушало возникшей вдруг тишины. Иван сидел за идеально чистым столом, держал в руках карандаш, который, вообще-то, поднял с пола, чтобы поставить в специальный стаканчик на подоконнике, но так туда и не дошел. Осел на стуле и залип, блуждая невидящим взглядом по интерьеру. Такое с ним нечасто бывало – так ошибиться в человеке.
– Знаешь что! – воскликнул наконец Сережа, теряя последние остатки терпения. – Я не собираюсь тут у тебя умереть с голоду в ожидании невесть чего.
– Невесть кого, – поправил его Иван. Поправил зло, хотя Сережа-то в чем был виноват? Ни в чем! Он просто под руку попался.
– Она не вернется, говорю тебе. Кто ходит в магазин по четыре часа, а? Это какие ж там должны быть очереди?!
– Но зачем ей это? – пожал плечами Иван. – Я не понимаю!
– Все ты понимаешь, – передразнил его Сергей. – Сам же ей в руки денег насовал. Может, для нее это – много? Может, ей этого на месяц хватит?
– А может, она потерялась! – предположил Иван, чувствуя закипающее раздражение.
– Ну так пойдем искать, – радостно кивнул Сергей.
– А если она вернется, когда нас не будет? Я же не дал ей ключа.
– Да-да, ты ей еще и ключ дай от квартиры, где деньги лежат.
– Не лежат у меня тут деньги, – фыркнул Иван.
– Ты сам – деньги. Вот ты дурак, а! Ну ладно, как хочешь. Если устанешь ждать, приходи в кабак. Только имей в виду: мы тебя там вечно ждать не будем.
– Я лучше вообще спать лягу, – пробубнил Иван, встал и отвернулся к плите, делая вид, что занят чем-то там таким важным, чайным, чашечным, ложечным. Сережа скептически склонил свою модно остриженную голову и зацокал:
– Ай-яй-яй, а еще говорил, что это – просто муза.
– Ты на что же, сволочище, намекаешь? – повернулся к нему Иван. – Ты понимаешь, что за это можно и в тыкву заработать?
– Конечно, если что, Сережу можно и побить… за правду. А за правду и умирать не страшно.
– Слушай, отстань, а? – выдохнул тот. – Шел в кабак – и иди себе. Ничего ты не понимаешь. Ничего я не хочу от нее, нет у меня больше никаких желаний. Не осталось, знаешь ли, все желания Наталья повысосала.
– Импотент? – усмехнулся Сережа и тут же отскочил от взбешенного Чемезова. – Ладно, ладно. Нет желаний – придут. Зная тебя, можно не сомневаться, что ты найдешь себе другую музу. Только я об одном прошу… – Сережа одним залихватским жестом напялил на себя свою шляпу и застыл в дверях квартиры, насмешливо рассматривая несчастного Ивана. – Не подбирай ты их больше на улицах.
Иван с облегчением закрыл дверь за одним из самых эффективных своих деловых партнеров, продолжая испытывать необъяснимое желание заехать ему прямо в чихающую физиономию. Вся проблема была в том, что Сережа говорил правду, и как бы Чемезов ни отбивался от этого факта, пропажа незнакомки в терракотовом платье беспокоила и злила Ваню несколько больше, чем если бы речь шла о работе.
Нарисовать можно много кого. И терракотовых платьев, в принципе, полно. Тогда что с ним такое? Чемезов закрыл глаза и увидел, словно вживую, смеющиеся изумрудные глаза Ирины, глубокий, пронзительный взгляд, словно крик о помощи. Черт его знает, чем эта девушка его зацепила. Может быть, как раз тем, что он так и не сумел ее раскусить? Отчего она так устала, отчего оказалась посреди улиц совсем одна, без копейки денег? Отчего ушла, не сказав ни слова? Отчего сказала, что ей больше неинтересны мужчины? А кто интересен? Женщины?
Где ее носит?!
Это задевало больше всего. Разве так поступают? Сказала бы – он бы просто дал ей денег, и дело с концом. Жалкие копейки. А с другой стороны, кто он ей, чтобы она берегла его чувства? Да и не должно быть никаких таких чувств, все это глупости, а если и нет, симпатия совершенно естественна между людьми, в ней нет ничего странного или неправильного, но она ничего не значит и ни к чему не обязывает.
И все же хорошо, даже хорошо, что она не вернулась.
Так думал Иван, бездумно расхаживая по квартире, из одного ее конца в другой. Наконец он остановился около стола в мастерской, взял в руки эскизы, сделанные накануне, принялся перебирать их, пытаясь определить, насколько удалось ему передать ту поразившую его необычность встреченной им девушки. Он вспомнил, как смотрела Ирина на стены церкви, сжав кулаки, словно перед нею стоял ее личный враг. О чем она думала?
О чем ты сам думаешь, Иван-дурак, Иван-идиот? Почему ты продолжаешь ждать ее? Закрой дверь, запихни ключ в кармашек льняного пиджака и иди к своему народу, пьянствуй во славу забвения. Но не напивайся, у тебя завтра много дел. Твоя жизнь идет своим чередом, и появление этой чертовой Ирины не может ничего изменить или отменить.
Завтра тебе нужно поехать в галерею, посмотреть на предварительные макеты каталогов к выставкам в Москве и Санкт-Петербурге. Нужно закончить «этюдище», большую работу, над которой бился уже целый месяц и предчувствовал, что конца-края не видать. Скоро и «Завалинку» заберут.
Нужно позвонить Наталье, как это ни тяжело. Сколько уже можно изворачиваться? Нужно научиться нормально общаться, как и положено взрослым, взвешенным, умудренным опытом, а главное, разведенным людям. В конце концов, они никогда не смогут расстаться до конца, у них дети.
Дети – это счастье. Это инструмент шантажа, в умелых Натальиных руках превращающийся в ниточки, за которые можно дергать так, будто Иван Чемезов – кукла, а не живой, свободный мужчина.
Свободный? Ха! Только не для его «Аленушки», не для Натальи. Оказалось, что даже после развода очень многое можно сделать с мужчиной, который безумно любит своих детей. И именно поэтому Чемезов в основном от Натальи прятался. Просил своих студентов отвечать ей по телефону, что его нет, он вышел, умер и уехал куда-нибудь, на Таганку, к примеру. Будет только вечером. Да, передадим, чтобы перезвонил. Да, телефон забыл. Да, идиот чертов.
Чемезов стоял рядом с ними и кивал, и малодушничал, наплевав на то, что именно подумают о нем насмешливые студенты. Взрослый, серьезный мужчина, ха! Наталья подозревала, конечно, что никакой Таганки нет. И бесилась, и изобретала новые и новые способы, как его достать. Приезжала лично, звонила Сереже. Продолжала дружить с матерью Чемезова. Свобода далеко не всегда приходит с разводом. Иногда Чемезов чувствовал себя Хоботовым. «Это мой крест», – говорила Наталья, прикуривая.
– Ну и черт с вами, принцесса хренова! – пробормотал Иван, забрал с собой остатки виски и пошел в спальню-кабинетик, где он включил говорящий ящик, чтобы тот нес свою чушь, да погромче, да поглупее. Затем, переключая каналы, нашел новости и принялся их смотреть назло самому себе и всему свету. Хоть так он ей отомстит.
А она даже не узнает. Ну и пусть.
Он улегся на диванчик, поставил бутылку рядом с собой и принялся уговаривать себя, что вовсе больше не ждет свою пропащую незнакомку. Он просто устал. Хочет уснуть побыстрее – и все. Ему просто неохота переться куда-то, чтобы снова смотреть на одни и те же опротивевшие рыла. Лучше побудет дома для разнообразия. Выспится. Целей будет.
Трезвей уж, во всяком случае, точно.
Таким она и обнаружила его, спящим, свернувшись калачиком, с почти пустой бутылкой виски в руке. Всю дорогу обратно Ирина раздумывала над тем, как ей объяснить свое долгое отсутствие, но объяснять никому ничего не пришлось – товарищ художник спал глубоким сном праведника, которому так и не удалось остаться трезвым. Рядом с ним громко кричал о мировых катастрофах ящик. Америка завозит в Европу ядерные бомбы. Мэра какого-то города поймали на взятках. Цена на нефть падает. Ирина усмехнулась, разглядывая спящего мужчину. Он уснул на диване, прямо в одежде, уложив длинные ноги поверх диванного подлокотника – иначе он никак не помещался – прямо в ботинках. Рядом красовалась опустошенная бутылка.
Он что, врубил новости, потому что Ирина сказала, что ненавидит их?
Беспечный и пьяный ребенок – оставил открытой входную дверь. Ирина все же стучала, исключительно ради соблюдения приличий, но Чемезов даже и ухом не повел, и крепкий сон его даже не прервался.
Ирина оглядела небольшую комнату, так же сверх всякой меры захламленную, и только после тщательного осмотра ей удалось обнаружить клетчатый шерстяной плед.
Пледу явно не помешала бы стирка, но сейчас это было неважно. Оставалось только надеяться, что алкогольный бунт Чемезова никак не был связан с опозданием Ирины. Это было бы очень нехорошо. Она не собиралась задерживаться так надолго. Ей просто необходимо было убедиться… нужно было съездить туда, к старому дому в Пожарском переулке.
Ради этого она и приехала в Москву – второй раз в жизни. До этого была тут только с Сашей. Она тогда запомнила этаж, вид из окон, обшарпанный лифт, с грохотом перемещавшийся по лифтовой шахте. Саша смеялся и говорил, что каждый раз, садясь в этот лифт, он боится за свою жизнь.
Вчера рано утром, как только Ирина сошла с поезда, она сразу поехала туда, на Пожарский. Она простояла около дома в переулке, набирая снова и снова знакомый номер телефона.
Дом очень старый, но место престижное. Все дело в районе.
На звонки никто не отвечал. Окна тоже казались безжизненными, хотя днем это трудно узнать наверняка. Консьерж не пустил ее внутрь, а после попытки вторжения стал наблюдать за ней – с подозрением. Ирина простояла там почти десять часов на своих шпильках, будь они прокляты, прежде чем ушла – сама не зная, куда теперь идти и что делать.
Если в квартире никого нет, это тупик. Это конец.
Ирина не могла не поехать туда снова – вечером, уже после того, как начало темнеть, – чтобы удостовериться, что в квартире никого нет. Она понимала, конечно, что нужно было предупредить Ивана, что он может волноваться за нее. С другой стороны, с какой это стати ему волноваться относительно совершенно незнакомой женщины?
Ира была уверена в том, что Иван Чемезов будет за нее волноваться. Потому что, хотя она и знала его всего ничего, уже стало совершенно ясно, что она познакомилась с очень даже хорошим человеком. Достаточно редкое везение. Она хотела вернуться очень быстро. Не будет же она снова торчать там десять часов! Посмотрит и уйдет. А то консьерж и правда вызовет полицию.
Но когда Ирина оказалась там, в Пожарском переулке, она просто не могла заставить себя уйти. Стояла и стояла, глядя на три темных квадрата окон: одно с тонкой светлой занавеской, три – с тяжелыми гардинами.
Темнело не слишком быстро, но в конечном итоге сумерки сменила красивая синь, подсвеченная желтым светом от уличных фонарей. В большом городе никогда не бывает совсем темно. Ира устала, это было очень неудобно – стоять так долго без движения в туфлях на высоком каблуке, но, к сожалению, в переулке не было лавочки, на которую можно было бы присесть.
Ира не знала, чего именно она ждет. Ведь ясно уже, что в квартире никого нет. Если бы кто-то был, давно бы включил свет.
Наверное, она просто хотела убедиться в том, что ей сказали правду, что московская квартира пуста.
Прозябать в неизвестности долгие годы было выше ее сил. Это было как сидеть в полной темноте, не имея представления о том, в какой стороне находится выход. Так что она стояла там и смотрела на окна, чтобы просто чувствовать, что на свете есть еще хотя бы что-то, что она может сделать. Она совсем уже собралась уходить, чувствуя по тому, как сильно стемнело, что времени прошло недопустимо много, что нужно возвращаться, что это будет просто неприлично и что ей начнут задавать вопросы, на которые она не хотела и не собиралась отвечать. Вопросы, ответы на которые были только ее личным делом, посвящать в которое она никого не собиралась.
А потом в кухонном окне загорелся свет.
Ира даже не сразу заметила его. Говорят, после долгого наблюдения может глаз замылиться, но у нее, скорее, подкосились ноги. Единственное, о чем девушка могла думать в тот момент, – это о том, как сильно у нее отекли и гудят ступни, и еще о том, что, очень возможно, шестнадцатый троллейбус уже больше не ходит. И как ей добираться до Хитровки, непонятно. Ее взгляд скользнул по фасаду дома, и – опа! – в кухне на четвертом этаже горел свет.
Ирина осела, опершись спиной на стену дома, около которого стояла, и подождала несколько минут, пока ее дыхание придет в порядок, а сердце снова адаптируется к нормальному ритму.
У Иры не было никакого плана, прежде всего потому, что она совершенно не ожидала, что свет загорится. И теперь судорожно продумывала все возможности, пути, которыми может пойти. Может, стоит ничего не предпринимать, позвонить, попросить помощи, найти кого-то, на чьи плечи можно переложить часть груза? Но нет, это только может осложнить задачу. Что, если окна загорелись буквально на несколько минут? Что, если в квартиру просто вернулись за какими-нибудь забытыми вещами?
Одно стало известно с пугающей ясностью. Ей солгали. Обманули. В квартире кто-то есть. Ненависть снова оцарапала изнутри ядовитыми коготками.
Именно поэтому Ирина решила во что бы то ни стало попасть в квартиру. Именно прямо сейчас. Наплевать на то, что будет потом и к каким последствиям это все приведет. Будем решать проблемы по мере их поступления. Сейчас главный вопрос – как попасть в парадную, где, как она помнила, имелся полный подозрений консьерж.
Ирина сосредоточилась. Она пересекла переулок и прошла через арку во двор, к подъезду. Лампа над ним была разбита, там было значительно темнее, чем со стороны улицы. Потребовалось минут двадцать, чтобы дождаться возможности, на которую надеялась Ирина. Во двор заехала машина, из которой вышла группа из четырех человек. Двое мужчин, женщина и совсем юная девушка смеялись, доставали пакеты из багажника, а затем, открыв домофон собственным ключом, зашли в подъезд, не обратив особенного внимания на стройную, весьма приличного вида женщину в терракотовом платье.
Они зашли внутрь практически вместе, и для консьержа, дремавшего в своей остекленной кубышке, они смотрелись как единая компания. Вместе зашли, вместе встали на просторную площадку около лифта, вместе зашли в лифт.
– Вам какой? – спросила женщина, лицо которой еще сохраняло отсвет улыбки.
– Четвертый, – ответила Ирина, и больше ее присутствие никого в лифте не интересовало. Стандартное поведение всегда кажется безопасным. Ирина вышла на четвертом, а вся компания поехала дальше, на пятый. Ирина стояла на лестничной площадке, вслушиваясь в то, как лифт открылся этажом выше, как шумная компания вывалилась из него, как зазвенели ключи и как следом захлопнулась с грохотом железная дверь.
Только потом, когда наступила полная тишина, Ирина сделала два маленьких шага вперед, подняла руку и, чуть помедлив, нажала на звонок. Она встала так, чтобы ее не было видно в дверной глазок, прислонилась спиной к холодной крашеной поверхности стандартного зеленого цвета.
– Кто там? – раздался голос. Незнакомый женский голос. Молодой незнакомый чуть высоковатый женский голос. Ирина нахмурилась.
– Откройте, пожалуйста, – ответила Ирина самым твердым тоном, на который только была способна. Интересным образом этого ответа оказалось достаточно, чтобы дверь действительно открыли. В дверном проеме перед Ириной возникла худенькая женщина маленького роста, в тапочках, ярко-розовых лосинах и футболке с надписью «Болею за «Спартак».
– Вы к нам? – спросила девушка, не показывая ни тени беспокойства или узнавания. Ирина тоже видела девушку впервые. Что сказать? Что надо сказать? Да хоть что-то, а то дверь закроется!
– Здравствуйте, – пробормотала Ира, не придумав на ходу ничего лучше.
– Добрый вечер, – куда холоднее ответила девушка. – Вам кого?
– Ланге, – «родила» наконец Ира. Да, так. Ланге А. В. Телеграмма.
– Вечером? – удивилась девушка, осмотрев Иру, ее туфли и почти пустой пакет в руках.
– Срочная, – добавила Ира.
– Таких здесь нет. Я могу принять, – ответила девушка, пожав плечами. В конце концов, кто знает, какие бывают почтальоны? Может, и такие, на шпильках. Может, эта почтальонша после работы – сразу в театр. В Большой. Раздавать программки.
– Как нет? – опешила Ира.
– Так, нет. Мы квартиру снимаем, – пояснила девушка, уходя внутрь. – Где телеграмма?
– А… давно снимаете? – спросила Ира, даже не подумав о том, как странно этот вопрос должен звучать из уст почтальона. Жилица тоже поняла это, обернулась и изучающе посмотрела на Иру.
– Никакой вы не почтальон, верно?
– Да. Да, – нахмурилась Ира. – Можете мне просто сказать, как давно вы сюда заехали?
– Я совершенно не обязана вам ни о чем говорить, – пробормотала девушка, продолжая сверлить Иру взглядом.
– Нет. Конечно нет.
– Я вообще могу полицию вызвать, – пригрозила она строго.
– Извините, – еле слышным голосом ответила Ира. – Нет никакого смысла. Я ничего вам не сделала.
– Нет, не сделали, – согласилась та. – Но вы соврали.
– Я сейчас уйду.
И она направилась к лестнице, ругая себя всеми последними словами. Как можно было не продумать более достоверной истории? Сказала бы, что ты, не знаю… старая знакомая. Соседка, за солью зашла. Деньги собираешь на ремонт подъезда. Только полиции не хватало!
– Девушка! – окликнула ее жилица в розовых лосинах уже с лестницы.
– Да? – обернулась Ирина, ожидая самого худшего.
– Мы здесь живем уже месяц с лишним. И будем жить еще год минимум, а может, и два. Даже не думайте, что можно перебить контракт. Мы его через агентство подписали, все как положено. Расторгать его будет стоить больших денег, так что забудьте.
– Я… мне не нужна квартира, – покачала головой Ира.
– Ага, рассказывайте! – фыркнула девушка. – Всем тут нужна квартира. Зарубите на носу: контракт закрыт, ловить нечего!
И она хлопнула дверью изо всех сил, словно показывая, что будет с каждым, кто покусится…
Ира же слетела по лестнице вниз, прошла, еле сдерживая шаг, мимо консьержа и выскочила на темную улицу, пытаясь прежде всего осознать и осмыслить то, что сейчас услышала. Она думала над этим всю обратную дорогу до Хитровки. Троллейбусы, как ни странно, все еще ходили.
Квартира была сдана в аренду. Уже месяц как. Это было интересно, очень интересно. Категорически противоречило тому, что говорили Ирине. В чем ее заверяли, крича и размахивая руками. Квартира не просто сдана в аренду, она сдана в аренду на очень долгий срок, на год или больше. Странно, странно. Есть над чем поразмыслить. И уж точно ни за какие коврижки Ирина не собиралась теперь покидать Москву.
Ира тихонько укрыла мирно спящего Ивана шерстяным пледом, выключила телевизор и пошла на кухню доделывать начатую работу. Уже стоя на кухне, она посмотрела на свои пустые руки и рассмеялась над собственным идиотизмом. Она так ничего и не купила в магазине, она даже там не была.
