Эпилог
Роды начались, когда Нонна растапливала мангал, раздувая влажные, отлежавшиеся на улице угли всей мощью своей широкой груди. Они не должны были начаться в эти выходные: до времени родов еще оставалось около трех недель, и доктор заверил, что никаких признаков предродовой деятельности он не видит. Тоже мне, профессионал. Ждет Женю на очередной осмотр через неделю. Просит не забыть с собой обменную карту – так, на всякий случай.
Так и получилось, что Женя положила обменную карту в сумку с тапочками, халатом и любимым шампунем. Сама же уехала с Нонной на дачу – кушать куриное филе на гриле, которое, как заверяла подруга, не может принести ничего, кроме пользы.
– У меня оплачен дорогой роддом, – буквально рыдала Женя, чувствуя, как волна очередной схватки простреливает все тело насквозь.
– Господи, как ты могла карту-то не взять? У тебя вообще хоть какие-то документы есть? – причитала Нонна, перепрыгивая через вскопанные грядки с рассадой.
– Ничего я не взяла, – выла Женя, параллельно посылая панические сообщения на Ванькин скайп. Шансов, что он их вовремя прочтет, не было: обычно он добирался до Интернета только ночью, и то далеко не каждой.
– Дура ты!
– Я рожаю! Ты не должна называть меня дурой, – обижалась Женя. – Ты должна вскипятить воду и набрать чистых полотенец. Я буду рожать тут, в полях!
– Ну уж нет! – застыла на месте Нонна. – Только через мой труп.
– Твой труп? – возмущенно кричала Женя. – Ну, вот скажи мне, Нонка, при чем тут твой труп?
А дальше, как в хорошем боевике, была погоня. Ни один боевик без нее не обходится. Женя лежала на заднем сиденье и стонала, а Нонна, бледная и с вытаращенными глазами, гнала на совершенно неприемлемой скорости в сторону Первопрестольной, где у Жени был оплачен этот чертов дорогой роддом.
Нонна не любила детей. Главным образом из-за того, что каждый божий день, за исключением выходных и летних каникул, работала с ними. Она хорошо относилась только к детям Анны, но они-то ведь свои, не чужие. Нонна была уверена, что и Женину дочку примет как родную. Но не в своей же машине, не на заднем же сиденье «Жигулей», в самом деле? И то, что та орала как резаная, никак не добавляло бодрости и оптимизма, а только заставляло еще сильнее жать на педаль газа. Только бы успеть! Только бы не опоздать!
Никуда они не опоздали. Женя добралась до своего оплаченного за счет фирмы дорогого роддома, и врач осмотрел ее, а Нонна смоталась к ней домой и привезла эту магическую обменную карту. Уже после всего этого, когда Женя, так сказать, выдохнула и сказала – ладно, хорошо, теперь я готова, давайте уже рожать – после этого конкретного момента прошло еще десять часов, прежде чем Женина дочь на самом деле появилась на свет. Роды в большинстве случаев процесс небыстрый. Первые обычно длятся около десяти часов. В Женином случае – четырнадцать, если считать в сумме с тем временем, пока они раздували мангал и в панике бегали по грядкам.
Нонна осталась в роддоме. Вообще-то этого было не положено, но больница была дорогой и соответственно лояльной к своим постояльцам. Женя рожала в отдельной палате с кондиционером, двумя картинами на стенах и кнопкой для вызова медсестры. Она могла себе это позволить: сумма компенсации была окончательно согласована, и адвокат настоял, чтобы расходы по ее родам компания полностью взяла на себя.
– Ты не уйдешь? – смотрела Женя на Нонну, а паника плескалась в глазах. После этих часов безумной гонки по разбитым весной и половодьем дорогам Женя буквально вцепилась в Нонну, как в какой-то амулет.
– Конечно же, я побуду с тобой, – заверила ее та, удивляясь про себя, что никто из персонала так и не выгнал из помещения. Ведь она нестерильна. И вообще. Напугана до смерти, никогда не была в таком положении, и, глядя на то, как кричит и матерится Женя, Нонна может теперь никогда не решиться на собственных детей. Беспредел.
– Расскажи мне что-нибудь, – попросила Женя, когда очередная схватка прошла.
– Сказку? – усмехнулась Нонна. В последующие часы она рассказала все сказки, которые только знала. А также стихи и песни. Разве что не сплясала. Потом Женя перестала реагировать на слова, стала говорить, что скоро умрет, что все идет не так и что ненавидит Ваньку за все то зло, что он ей причинил.
– Доктор, что с ней? – прошептала Нонна, бледная и перепуганная до смерти. Доктор весело оглядел происходящее.
– Раскрытие почти полное. Скоро будем рожать!
– Рожать? А сейчас мы что делаем? – выдохнула с ужасом Евгения. – Я не могу больше этого вынести! Я умираю.
– Ничего подобного, – улыбнулся доктор. – Все идет по плану.
– Я ненавижу мужчин! – закричала Женя, а доктор и Нонна только переглянулись. Доктор пожал плечами.
– Знаете, сколько раз я это слышал? Сотню? Практически каждый день. А знаете, что говорят милые дамы на следующий день после родов?
– Спасибо? – предположила Нонна.
– О нет! – рассмеялся доктор, измеряя Жене давление. – Это они говорят не раньше, чем на третий день. Первый день после родов – это день «Больше никогда».
– Больше никогда? – удивилась Нонна. – Больше никогда что?
– Никогда ни с кем ни при каких обстоятельствах! – прошипела Женя сквозь зубы. – Ни за какие коврижки!
– Вот! – кивнул доктор в сторону Евгении. Именно это «Больше никогда».
– А второй день? – полюбопытствовала Нонна, но ответа она не получила. Доктор еще раз глянул туда, куда та старательно пыталась не смотреть, и велел переводить пациентку в родильный блок. Женя уехала, и Нонна осталась одна. Потная, перепуганная до чертиков, оставшаяся без шашлыка. Через еще час разрешили навестить Женю с дочкой в их новой и тоже дорогой палате с телевизором, холодильником и занавесками на окне. Спасибо родной фирме и уволенному со скандалом Алексею. Она знала, что его место теперь заняла Карина. Женщина-начальница? Что ж, поглядим, поглядим.
– Ну, как ты тут? – спросила Нонна, тихонько заходя в палату.
– Мы тут вдвоем! – с восторгом прошептала Женя, и тут Нонна заметила маленький розовый конверт, прикрытый одеялом.
– Это… это…
– Это моя дочь! – с гордостью выдохнула Женя. В этот момент смартфон Евгении разразился булькающим сигналом скайпа. Ванька, взлохмаченный и заспанный, перепуганный и искажаемый не самым лучшим Интернетом, появился на экране.
– Поздравляю! – фыркнула Нонна. – Ты стал отцом, Ванюшка. Но весь процесс почему-то достался мне.
– Женечка! Женечка! Покажи! – кричал Ванька, игнорируя Нонну. Как всегда.
– Дулю ему покажи, – проворчала она и плюхнулась в кресло. Уж что-что, а ворковать они теперь будут долго, это она знала. Можно и поспать.
Девочку назвали Ладой. Имя предложил Ванька, у которого, надо признать, было достаточно времени подумать. Всей ротой думали, так он сказал. Имя понравилось Жене, и за него проголосовали все остальные. Даже Анна, которая голосовала заочно, ибо находилась в момент родов уже в Санкт-Петербурге – готовилась к отплытию.
– А почему не Ефросинья, – хмыкнула, правда, Нонна.
– Фрося? У меня у знакомых в деревне под Владимиром так поросенка звали, – фыркнула Олеся, выкладывая йогурты в холодильник Жениной палаты.
– Что за мода эта на славянские имена? Лада Ивановна?
– Мне нравится, – обиделась Женя. – Ладушка.
– Мне тоже нравится, – согласилась в конечном итоге Нонна. – Лада. Добро пожаловать в наш мир!
В общем, с именем проблем не возникло. Правда, осенью, когда Ванька вернулся из армии и поселился у Жени, то вдруг придумал звать дочку вместо Лады Оладьей, чем, естественно, невыразимо бесил. Возможно, именно ради этого он и старался, пытаясь наверстать все, что было упущено за прошедший год.
– Ты ее еще блином назови, – шипела на него Женька, перекладывая Ладку ему на руки. Пятница. Вечер. После целой недели баталий с далеко не самой спокойной девочкой на свете Женя была готова залезть на потолок – или убежать к Анне играть в преферанс. Слава богу, Анна хоть приплыла обратно на родину, загорелая и посвежевшая. И теперь все должно пойти по старому, по привычному кругу. Старые подруги снова все вместе. По-старому ли?
Анна, ее дети, муж и ее теперь уже полностью оплаченный дом окнами на Строгинский затон – все шло по-старому, включая пятницы, но потом Матгемейн затеял зачем-то ремонт. Казалось бы, ремонт, чего тут такого? Переклеит обои, перекрасит потолки, полы заменит. Молодец? Ан нет. Анна при виде ремонта побледнела, а потом побежала к Нонне в панике – выяснилось, что Матгемейн хочет, чтобы у них с Анной тоже родился ребенок.
– Он хочет ребенка! – кричала Анна, бегая по Нонниной малюсенькой кухне, фактически бегая по потолку. – Хочет ребенка. Чтобы я родила его! Я! У меня будет еще один ребенок! Четвертый!
– Ну, он молодой парень, что же в этом странного?
– Ребенок! Рыженький! О господи, а может быть, потом и пятый, – по тону, которым Анна это произнесла, было сложно понять, она радуется или паникует.
– Ну, ничего, ничего. Справитесь. Привезешь себе в помощь еще одну свекровь, ирландскую!
– Издеваешься? – воскликнула Анна.
– Ну, успокойся. Долги вы все отдали. Деньги у него есть, – перечисляла Нонна, а затем посмотрела на Анну с подозрением. – Ведь есть же?
– Я просто нервничаю! Все только-только наладилось, я боюсь перемен.
– Он что, хочет ребенка прямо сейчас?
– Нет, не сейчас, – чуть выдохнула Анна. – Но он его хочет! Завтра. Следующей весной. В любой момент! Хочет дом купить за городом. Господи, я не знаю, как все это перенести. Столько планов. – Анна пила чай и взахлеб делилась с Нонной страхами, которые кому понять, как не ей – той самой подруге, что стояла рядом, когда хоронили Володю, когда Анна осталась одна с детьми и казалось, что жизнь кончена и никогда уже не начнется вновь.
Ванька снова частенько появляется в Аннином доме, но Полина Дмитриевна больше не прячет от него продукты, хотя и ворчит, что год в армии – это слишком мало, чтобы сделать мужчину из такого балбеса, как Аннин брат. Ванька появляется с Ладушкой в коляске, и хотя вроде как баба Ниндзя тут ни при чем – не ее же внучка, но сидеть с Ладой она все же соглашается – периодически. Машенька ей помогает. Маше девять лет, и, кажется, она считает, что Лада – это такая суперприкольная версия живой куклы, в которую можно играть. Она раскладывает платья и носочки и разговаривает с девочкой вслух.
Жене же, напротив, совершенно все равно, в какое платьице Лада одета и одинаковые ли у нее носочки. С красными от недосыпа глазами, мечтающая о том дне, когда сможет снова выйти на работу, Женя всегда рада сбагрить Ладу кому-то хоть на пару часов.
– Ты же так хотела никогда больше не оставаться в одиночестве! – иронизировала Нонна, теперь уже не просто подруга, а крестная мать Ладушки.
– Одиночество? О, я тебя умоляю. У меня в ушах звенит от ее криков. «В обеих, между прочим, ухах», как у домомучительницы из Карлсона. Голосом Ладка явно пошла в Ваньку! – мотала головой Женя.
– Или в Аньку, – вздыхала Нонна, принимая крестницу на руки.
Да уж, поводов для вздохов хватало. Нонна и все остальные постоянно воевали с Ванькой по поводу того, как надо и как не надо воспитывать ребенка. К примеру, Нонну чуть обморок не хватил, когда она увидела, как Ванюшка делал с Ладой гимнастику для малышей.
– Ты же буквально подвешивал ее за ноги головой вниз! – Нонна сверлила его взглядом, взывая к совести.
– А Оладья хохочет, – пожимал плечами Ванька.
– Сам ты – оладья! – рычала Женька. Ванькины глаза тоже были красными от недосыпа. Он устроился работать охранником по ночам. Женя лично была просто уверена, что он таким образом выскользнул из цепких Ладкиных ручонок по крайней мере на ночное время.
– Небось дрыхнешь там, у себя на посту, – ворчала она.
– Ага, конечно! – обижался Ваня. На самом деле он мог бы на посту и поспать, но, придя из армии, Ванька вдруг с невероятным упорством взялся за учебники по программированию. Работа охранника, понимаешь, не удовлетворяла его амбиций. Ну что ж… Мечты-мечты. Лично Нонна сомневалась в том, что у Вани хватит усидчивости, чтобы чего-то достичь. В самом деле, он же – не Олеся!
Так уж получалось, что из всех них единственным человеком, который действительно хотел чего-то до умопомрачения, всегда была Олеся. Никто не знает, как она рождается, эта испепеляющая страсть, толкающая человека под локти, под колени, заставляющая делать все, что угодно, лишь бы приблизиться к желаемой цели. Но она горела как свеча, и свет от этой свечи становился все ярче с каждым днем. Ее премьера прошла без особого шума, но через полгода вдруг вернулась к ней рикошетом – неожиданно ей присудили премию за лучшую женскую роль.
Олеся к тому моменту уже почти забыла о том, как бегала голой по крыше, как почти целый год жила на одних только йогуртах. Она снималась в своих двух сериалах, была полностью в них погружена и сводила с ума Максима, репетируя перед зеркалом в коридоре. Ее стали узнавать. Это бесило мужа еще больше, а Олеся переживала из-за того, что ежедневный грим портит кожу.
Ей предлагали проекты. Она всерьез раздумывала над предложением сняться в «Последнем герое», но склонялась к тому, чтобы отказаться: тяжело это, причем и физически, и морально. И к тому же придется на время оставить другие проекты. Еще у Олеси завелся собственный агент, и на тумбочке лежало четыре непрочитанных сценария фильмов, где ее бы хотели видеть звездой или в крайнем случае в роли второго плана. Но премия – это было что-то из области фантастики.
Олеся держала ее в руках и думала о том, что ожидала чего-то более тяжелого, весомого – не эту странную пластмассовую фигурку. Стоя на сцене, Олеся буквально чувствовала горящий взгляд своего мужа, прикованный к ней. Сойдя со сцены, она не знала, что ему сказать и куда деть статуэтку. В маленькую сумочку премия не влезала.
– Я не могу в это поверить, – прошептал Померанцев на ушко своей жене. – Лучшая женская роль? Ты?
– Думаешь, я с кем-то переспала ради этого? – усмехнулась Олеся.
– У этого жюри просто ужасный вкус, – пожал плечами Померанцев. – И потом, обнаженка и трагедия – как раз то, что все они любят. Самое ужасное…
– Что? Что самое ужасное? – Олеся смотрела на своего мужа, до сих пор не понимая, что же именно удерживает их рядом друг с другом, таких бесконечно разных. Померанцев хмурился.
– Все эти люди – они знают тебя под моей фамилией. Тебе эту премию дали под моей фамилией? Почему ты не оставила себе свою? Многие актрисы так делают. Но не ты.
– Я и в страшном сне не могла представить себя знаменитой, – пожала плечами Олеся, позируя около фонового плаката мероприятия.
– Начинаю жалеть, что в свое время не взял себе псевдоним. А теперь мы появимся в хронике. Вообрази: известная актриса Олеся Померанцева и ее муж! И ведь это буду я – «и ее муж». Фантастика!
– Думаешь, мы появимся в хронике? – улыбнулась Олеся как раз в тот момент, когда Максим Померанцев, серьезный человек, не ищущий дешевой славы, вздрогнул от вспышки очередного фотоаппарата.
Журналист и Актриса, красивая пара, идеальный кадр для журнала в раздел светских новостей. Она – в длинном платье и на безумно высоком каблуке, этому приему она научилась у Леры. Он – красивый, но немного усталый, в бежевом свитере, чуть старомодном, но наилучшим образом оттеняющем его лицо. Они танцуют танго, не сводя друг с друга глаз. Выглядят такими счастливыми.
– Не надо было на мне жениться, и была бы цела фамилия, – пробормотала Олеся с улыбкой. – Кстати, Максим, ты отлично смотришься в роли «плюс один».
– Подожди, дай мне только добраться до дому, и увидишь, что я сделаю с тобой за это «плюс один», – прошептал он с угрозой, отвечая не менее чарующей улыбкой. Олеся почувствовала, как его ладонь сжала ее локоть.
– Не могу дождаться! – Она приняла бокал шампанского из рук проходящего мимо официанта и тут же выпила до дна.
– Мне нравится твоя премия. – Максим многозначительно кивнул на торчащую из Олесиной сумки статуэтку. – Думаю, ее можно использовать… в нашей личной жизни.
– О! Нравится? Держи! – Олеся протянула мужу сумочку, практически швырнула ему. Он рефлекторно подхватил сумку. – Мне нужно в туалет.
Олеся быстрым шагом вышла из зала, где танцевали под звуки духового оркестра. Длинное платье мешало, сковывало движения, да и шпильки не добавляли комфорта и скорости. Олеся прошла по коридору и свернула туда, где располагалась женская уборная. Не заходя, даже не оглянувшись на дверь туалета, она направилась дальше, по ступенькам вниз, затем направо, к тяжелым дубовым дверям у выхода.
Олеся распахнула их и жадно вдохнула теплый осенний воздух, вслушалась в какофонию звуков никогда не спящей Москвы. Она мечтала о том, чтобы эта ночь никогда не кончалась, чтобы Максим никогда не разлюбил и еще, чтобы больше никогда не наступили холода. Кажется, эта последняя фраза – строчка из какого-то сценария, но она как нельзя лучше подходила к этому вечеру. На губах у Олеси заиграла легкая шаловливая улыбка, когда она медленно пошла вниз по полупустой улице. Никто не окликнул, не остановил ее. Она просто медленно растворилась среди пока еще зеленых тополей. Затем Олеся вдруг остановилась на секунду, сбросила с ног туфли на шпильках и побежала, бесшумно перебирая босыми ногами по асфальту, туда, дальше, дальше в глубину мягкой, слегка подсвеченной фонарями ночи.
notes