Рождество пришло и ушло. Наступил новый год. Снегопады февраля сменились пронзительными ветрами марта, и Дженифер поняла, что пришло время прекратить работу. Она собрала своих сотрудников.

– Я уезжаю, – сообщила она, – меня не будет пять месяцев.

Они удивленно зашептались.

Дан Мартин спросил:

– Ведь мы сможем, в случае необходимости, связаться с вами?

– Нет, Дан, этого сделать будет нельзя.

Тед Харрис смотрел на нее сквозь толстые стекла очков.

– Дженифер, вы не можете просто…

– Я уезжаю в конце этой недели.

Решительность, с которой она произнесла эти слова, исключали возможность дальнейших расспросов. Оставшееся время было посвящено обсуждению дел.

Когда все вышли, Кен спросил:

– Ты все хорошо обдумала?

– У меня нет выбора, Кен.

Он посмотрел на нее.

– Я его не знаю, кто этот сукин сын, но я его ненавижу…

Она взяла его за руку.

– Спасибо… Все будет в порядке.

– Потом будет нелегко. Ты знаешь, Дженифер, что дети растут… Они задают вопросы… Он захочет знать, кто его отец.

– Я справлюсь с этим…

– Отлично, – его тон смягчился. – Если я смогу чем-нибудь помочь, я всегда готов.

Она обняла его.

– Спасибо, Кен… Спасибо!

Она оставалась в конторе после того, как все ушли. Она сидела одна в темноте и размышляла. Она всегда будет любить Адама. Никто не сможет помешать этому. И она была уверена, что он все так же любит ее… В какой-то мере, думала она, было бы легче, если бы это было не так. Непереносимая ирония заключалась именно в том, что, любя друг друга, они не могли быть вместе, что их судьбы со временем будут удаляться друг от друга все дальше и дальше… Он будет жить в Вашингтоне с Мэри Бич и их ребенком. Возможно, он когда-нибудь окажется в Белом доме… Она думала о своем сыне, который, повзрослев, захочет знать, кто его отец… Она никогда не скажет ему об этом, так же как и Адам никогда не узнает, что она родила от него ребенка, поскольку это разрушит его жизнь.

Она решила купить дом где-нибудь вне Манхэттена, где она сможет жить со своим сыном в их собственном маленьком мире. Она ехала к клиенту на Лонг-Айленд и, неправильно повернув, оказалась в Сент-Пойнт. Высокие деревья затеняли тихие улицы. Дома были удалены от дороги, каждый в своем частном, маленьком владении. На одном из домов, выстроенном в колониальном стиле, висела табличка: «Продается». Участок был окружен оградой, дорога, ведущая от чугунных ворот к дому, была украшена фонарями. На лужайке перед домом были высажены тисовые деревья, укрывающие его от солнца. Все выглядело очаровательно. Она записала имя владельца и решила заехать сюда завтра.

Агент по продаже недвижимости оказался настырным и нахальным типом. Подобных торговцев она ненавидела. Но она покупала не его, она покупала дом.

Он говорил:

– Это красота. Истинная красота. Ему почти сто лет. Он в превосходном состоянии. Абсолютно превосходном.

Здесь он определенно преувеличивал. Комнаты были просторными и светлыми, но нуждались в ремонте. Это будет занимательно, подумала она, устроить и украсить этот дом по своему вкусу. Наверху была комната, которую можно было превратить в детскую. Она декорирует ее голубым и…

– Не хотите ли пройтись по участку?

Он занимал три акра, за домом начинался спуск к проливу, где была пристань.

Это будет самое прекрасное место для ее сына! Здесь ему будет где побегать. Потом у нее будет маленькая лодка… Здесь они будут в уединении, таком необходимом, в маленьком мире, принадлежащем только ей и ее сыну… И она купила этот дом.

Она не представляла себе, насколько болезненным будет для нее расставание с квартирой в Манхэттене, которую она делила с Адамом… Его халат и пижама все еще были здесь, так же как и тапочки и бритвенные принадлежности. Каждая комната хранила тысячи воспоминаний о нем, воспоминаний о прекрасном, мертвом прошлом. Она упаковала вещи и уехала оттуда.

В новом доме она занимала себя работой с раннего утра до позднего вечера. Посетила там местные магазины, где заказала мебель и шторы. Потом купила серебро и фарфор. Она наняла местных рабочих, чтобы починить неисправный водопровод и отремонтировать крышу. С утра и до вечера дом был наполнен малярами, столярами, электриками и оклейщиками обоев. Она доводила себя до изнеможения в течение дня, надеясь спать ночью, но демоны вернулись, мучая ее кошмарами.

Она посещала антикварные магазины, покупая лампы, столики и другие произведения искусства. Купила также фонтан и статуи для сада.

Постепенно все внутри дома приобрело законченный и красивый вид.

Живот Дженифер становился все больше, и она сходила в поселок, чтобы купить соответствующую одежду. На всякий случай в доме был установлен незарегистрированный телефон, номер которого она никому не сообщила. Единственным человеком в конторе, который знал, где она, был Кен Бейли, который поклялся соблюдать секретность.

Как-то вечером он приехал навестить ее, и она показала ему дом и участок, испытывая огромное удовольствие от его восхищения.

– Это красиво, Дженифер, действительно красиво! Ты проделала уйму работы.

Он посмотрел на ее вздувшийся живот.

– Как скоро это случится?

– Через два месяца.

Она положила его ладонь на свой живот и сказала:

– Послушай…

Он ощутил толчок.

– Он становится сильнее с каждым днем, – с гордостью сказала она.

Потом приготовила ужин для Кена. Когда они приступили к десерту, Кен перешел к делу.

– Я не хочу совать нос в чужие дела, но гордый папа, кем бы он не был, должен был сделать…

– Тема закрыта…

– О'кей, прости… В конторе тебя чертовски не хватает. У нас новый клиент, который…

Она подняла руку.

– Я не хочу слушать об этом…

Они беседовали, пока не наступило время его отъезда. Ей очень этого не хотелось. Кен был дорогим для нее человеком и хорошим другом.

Она укрылась от мира всеми доступными для нее способами. Перестала читать газеты, смотреть телевизор и слушать радио. Ее вселенная была здесь, в этих четырех стенах. Это было ее гнездо, ее чрево, место, где она даст жизнь своему сыну. Она прочла все книги о воспитании детей от доктора Спока до Эймса и Гессела.

Когда детская была полностью декорирована, она заполнила ее игрушками. Она зашла в магазин спортивных товаров, где смотрела на футбольные мячи и бейсбольные биты. Это смешно, сказала она себе, он еще не родился… Потом все-таки она купила биту и перчатку. Футбол тоже привлекал ее, но она решила, что это может и подождать.

Прошел май, наступил июнь.

Рабочие закончили свои дела, и дом стал тихим и пустынным. Дважды в неделю она ездила в поселок за продуктами и каждые две недели она посещала доктора Харвея, своего врача. Послушно пила больше молока, чем ей хотелось, принимала витамины и ела все полезное и питательное и становилась все более громоздкой и неуклюжей, ей стало тяжело двигаться.

Она всегда была активной и, казалось, ей претила неторопливость и неловкость. Но сейчас ей это почему-то не мешало. Торопиться было некуда. Дни стали длинными, сонливыми и умиротворенными. Ее внутренние часики замедлили свой ход. Она как бы резервировала свою энергию, переливая ее в другое тело, живущее в ней.

Однажды утром доктор Харвей, осмотрев ее, сказал:

– Следующие две недели, миссис Паркер…

Это было так близко! Она думала, что ей будет страшно. Она много наслушалась рассказов старых жен о боли, несчастных случаях, искалеченных младенцах… Но страха она не чувствовала, только желание увидеть своего ребенка, скорее родить его, чтобы можно было, наконец-то, взять его на руки.

Кен Бейли приезжал сейчас каждый день, привозя с собой кипы детских книжек.

– Он полюбит их, – говорил он.

И Дженифер улыбалась, потому что он говорил «он». Хорошая примета!

Они гуляли возле дома и организовывали пикники у воды, на солнышке. Она не заблуждалась в отношении теперешнего своего вида. Она думала: «Зачем он тратит свое время на безобразную, жирную леди из цирка?» Кен, глядя на нее, думал: «Она самая красивая женщина из всех, которых я когда-либо видел!».

Первые боли появились в три часа ночи. Они были так остры, что она просто задохнулась. Через несколько минут приступ повторился, и она ликующе подумала: «Началось!».

Она стала считать время между приступами, и когда интервал составил десять минут, позвонила доктору.

Затем ехала в больницу, прижимаясь к обочине при каждой схватке. Медсестра ожидала ее у входа, и несколько минут спустя доктор Харвей уже осматривал ее. Закончив, он произнес:

– Похоже, что все пройдет легко, миссис Паркер. Просто расслабьтесь. И пусть действует природа.

Это оказалось нелегко, но Дженифер могла сопротивляться боли, потому что происходило нечто замечательное. Она трудилась почти восемь часов, и к концу этого срока, когда ее тело было измучено бесконечными спазмами, и казалось, что конца этому уже никогда не будет, она почувствовала внезапное облегчение, ошеломляющую пустоту и блаженное умиротворение. Она услышала тоненький голосок. Доктор Харвей поднял ее ребенка со словами:

– Не хотите ли взглянуть на своего сына, миссис Паркер?

Улыбка Дженифер осветила комнату.