Профессор Массачусетского технологического института (MIT) Николас Негропонте привлек общественное внимание к интернету, опубликовав в 1995 году книгу под названием «Жизнь в цифровом мире». В ней описывалось ближайшее будущее, в котором цифровые технологии преобразуют все стороны нашей жизни. Книга, рассказывающая о голографическом видео, виртуальной реальности и многих других аспектах сетевой жизни, которым еще только предстоит воплотиться, начинается с довольно прозаичного наблюдения. Оказавшись на конференции по конкуренции в Америке, Негропонте не без сарказма отмечает, что там подают воду Evian, привезенную в стеклянных бутылках из французских Альп. Будущее Америки, объявляет автор, не в перемещении этих тяжелых и неудобных в транспортировке атомов, но в перемещении невесомых битов.

В ближайшей лавке за углом от Медиалаборатории MIT, междисциплинарного исследовательского центра, который Негропонте основал в 1985 году и где я сейчас работаю, воды Evian нет. Искушенным водохлебам предлагается выбирать между местными марками и Fiji Water в узнаваемых квадратных бутылках. В названии нет никакой маркетинговой уловки, вода действительно бутилирована в местечке Якара на Фиджи в 8 100 милях от Кембриджа, Массачусетс. То, как вода с Фиджи попала в Кембридж, проливает свет на логистику нашей глобальной экономики. Канадский бизнесмен Дэвид Гилмор, сколотивший состояние на невадских золотых копях, приобрел Вакайа – один из островов архипелага Фиджи, окруженных пляжами из белого песка, площадью 2 200 акров. Сначала Гилмор собирался сделать его местом семейного отдыха, но вскоре осознал потенциал острова как эксклюзивного курорта. На своем шестиместном самолете он стал привозить сюда гостей, готовых заплатить тысячи долларов за ночь на вилле с соломенной крышей, поесть изысканных блюд, приготовленных из «местной дичи, овощей и трав», попить французского шампанского и воды Evian. Журналистам Гилмор рассказывает, что, увидев, как один из постояльцев поглощает Evian за игрой в гольф, он понял, что ему нужна местная альтернатива.

Следующий шаг бизнесмена говорит о несколько более серьезных планах, нежели обеспечение постояльцев девяти вилл экологичной бутилированной водой. В 2003 году Гилмор взял в аренду 50 акров на крупнейшем острове архипелага Виту-Леву, приобрел права на пользование подземным водоносным слоем на срок 99 лет и вложил 48 миллионов долларов в строительство первоклассного разливочного завода. Затем он нанял Дуга Карлсона, который служил менеджером гостиницы на дорогом горнолыжном курорте Аспен в штате Колорадо, чтобы тот сделал воду Fiji мировым люксовым брендом. Карлсон вывел воду на рынок через дорогие рестораны, убедив шеф-поваров, что эту воду необходимо подавать на серебряном подносе по 10 долларов за бутылку. Сначала вода стала популярна среди кинозвезд и музыкантов, чья протекция и помогла сделать бутылки Fiji расхожим модным аксессуаром и «статусным брендом» для широкой аудитории.

В 2004 году Гилмор продал компанию американским предпринимателям Стюарту и Линде Резник, которые нажили состояние на коллекционных безделушках, продававшихся через компанию Franklin Mint. Резники быстро провели ребрендинг и сделали Fiji «зеленой» компанией, оплатив ущерб, наносимый окружающей среде выбросами углекислого газа при транспортировке бутылочных заготовок в Китай, пустых бутылок на Фиджи и наполненных – в Соединенные Штаты и далее. Однако негативное влияние продукта на экологию не имело существенного влияния на продажи; к 2008 году Fiji опередила Evian, заняв на рынке США первое место в сегменте «бутилированная вода премиум-класса».

С острова Сува, Фиджи в Кембридж, Массачусетс через новозеландский Окланд и Филадельфийский контейнерный порт грузы доставляет Maersk – датский гигант в области морских перевозок. Онлайн-калькулятор на сайте Maersk показывает, что груз идет 33 дня, транспортировка одного сорокафутового контейнера, включая доставку из Филадельфии в Кембридж на грузовике, стоит 5 540,30 доллара. Такой контейнер выдерживает более 30 тонн, а значит, стоимость доставки литра Fiji с острова Сува в штат Массачусетс составляет примерно 18 центов. Атомы, конечно, тяжелые и неудобные в транспортировке, но перевезти их из одного конца планеты в другой, оказывается, можно буквально за гроши.

Переместить атомы с Фиджи в Соединенные Штаты на удивление просто. Зато невесомые биты по тому же маршруту доходят с большим трудом.

С тех пор как Гилмор купил себе остров, на Фиджи случилось немало исторических событий. Напряженные отношения между фиджийцами малайзийского происхождения и индофиджийцами привели к двум военным переворотам в 1987 году, а в новом тысячелетии командующий фиджийскими вооруженными силами Хосая Воренге Мбаинимарама дважды брал власть – первый раз в 2000 году, а затем в 2006-м. В 2009-м верховный суд Фиджи признал совершенный им в 2006 году переворот незаконным и потребовал отказаться от власти. В ответ его политические союзники отменили действие конституции, уволили всю коллегию судей, а на их место импортировали судей из Шри-Ланки. Опасаясь негативной международной реакции, Мбаинимарама выслал из страны иностранных дипломатов и журналистов, а оставшимся предложил концепцию «журналистики надежды», в рамках которой можно публиковать только положительные истории, в противном случае издание закрывают.

Чтобы предотвратить негативное освещение своей деятельности американскими журналистами, командору Мбаинимарама даже не понадобилось оказывать на них давление. О его недавнем выступлении на Генеральной Ассамблее ООН, где командор сообщил, что выборы в его стране можно будет провести не раньше 2014 года, нью-йоркские газеты не написали вовсе. Зато экологические усилия Fiji Water удостоились двух статей в New York Times.

Получается, что вода Fiji мобильнее, чем новости с Фиджи. Можно с уверенностью сказать, что людей, испивших привезенную издалека воду, заметно больше, чем тех, что слышали музыку Rosiloa, одной из ведущих фиджийских групп, или смотрели первый фиджийский художественный фильм «У земли есть глаза».

Как получилось, что атомы мобильнее битов?

В истории с водой Fiji преломляется отблеск возможного будущего, в котором у нас есть доступ к лучшему в мире. Но речь здесь не только о продуктах, но и о людях и об идеях. Однако наше невежество относительно фиджийской политики и культуры говорит о том, что это возможное будущее еще очень далеко. Чтобы правильно понимать стоящую перед нами проблему, необходимо рассматривать не перспективы глобализации, но ее сегодняшнее состояние: мы все больше зависим от товаров и услуг из других частей света и почти ничего не знаем о людях и культурах, их производящих.

То, что следует ниже, это не доводы за или против глобализации. Скорее, это картина незавершенного процесса в спутанном мире, где некоторые замыслы пионеров глобализации реализовались, но большая часть еще далека от воплощения. Наша первоочередная задача – находить информацию и уметь воспринимать ее в контексте, что должно увеличить наши шансы на процветание в этом не до конца глобализованном мире. В таком случае правильно было бы начать с создания карты территории.

За последнее десятилетие в широких кругах распространилось представление о «плоском мире», которое продвигает автор одноименной книги и колумнист New York Times Томас Фридман. В плоском мире, говорят нам, коммуникационные технологии позволяют компаниям выстраивать глобальные системы поставок, привлекать рабочую силу со всего света и сотрудничать со всеми, невзирая на границы. Американская марка может производиться в Китае, служба по работе с клиентами – находиться в Индии, а новые продукты будут разрабатывать лучшие умы Японии и Голландии, потому что предложение всего мира всегда шире, чем каждой страны в отдельности. В результате американские работники могут считать себя конкурентами лучших из лучших со всего мира.

Не все, правда, считают такой взгляд единственно верным. Новым его тоже не назовешь. Экономист Джон Мейнард Кейнс высказывал похожую точку зрения на ставшую возможной благодаря различным средствам связи глобализацию еще в 1919 году:

Но самое удивительное, что Кейнс рисует не будущее, но прошлое. В приведенной цитате описывается жизнь в Лондоне до Первой мировой войны, которая прервала быстро развивавшиеся процессы глобализации.

Две страшные войны и всемирный экономический коллапс не только прервали людские, материальные и информационные потоки через государственные границы – они заставили все большее количество людей сомневаться, что политическое сотрудничество и взаимосвязанность посредством таких организаций, как ООН, совместимы с защитой суверенных экономических интересов. В своем первом выступлении в конгрессе в 1943 году драматург, журналист и представительница штата Коннектикут Клэр Бут Люс призывала соотечественников ни в коем случае не уступать контроль над международными авиаперевозками Великобритании и сурово раскритиковала вице-президента Генри Уоллеса за его представления о взаимосвязанном, интернациональном послевоенном мире, назвав его доводы «глобоглупостью».

Книга «Мир 3.0: как достичь глобального процветания» специалиста по бизнес-стратегиям профессора Панкаджа Гемавата изобилует статистикой, которая разбивает доводы современных глобоглупцов. Возьмем один пример из материального мира: экспорт сегодня составляет 20 % от всего мирового объема ВВП, при этом Гемават утверждает, что в этих цифрах влияние международной торговли даже преувеличено. Детали, из которых состоит ваш мобильный телефон, учитывают в статистике по международной торговле дважды: первый раз как компоненты, второй – как готовый телефон. Деньги по-прежнему не любят уходить из дома: 80 % своих капиталов венчурные инвесторы вкладывают в домашний рынок, а на рынке акций иностранным инвесторам принадлежит менее 20 %. Даже такие простые и взаимозаменяемые товары, как рис, на удивление малоподвижны – государственные границы пересекают только 7 % риса. Мы живем в выравнивающемся мире, признает Гемават, но представления Фридмана о плоском мире еще далеки от действительности. Глобализация – это незавершенный и изменчивый процесс.

Приверженцы представлений о плоском мире рассматривают инфраструктуру связности и выдают потенциальные возможности за неоспоримые прогнозы, сплавляя воедино три различных направления – материальную, человеческую и электронную глобализацию. Воспеваемые ими инфраструктуры – контейнерные перевозки, воздушный транспорт и интернет, – безусловно, могут сокращать расстояния и сближать экономики и культуры. Но эти инфраструктуры контролируют социальные, государственные, экономические и культурные силы, и поэтому стирание государственных границ – это медленный, постепенный и неравномерный процесс. Понимание текущего баланса между соединяющими и разъединяющими нас силами позволяет видеть пробелы в нашей картине действительности и определять, получаем ли мы от широкого мира то, что нам нужно, и то, чего мы хотим.

В этой главе мы сперва затронем тему материальной глобализации. Это даст нам возможность понять, как очевидная мобильность битов заставляет нас заблуждаться в вопросе о происхождении большинства окружающих нас предметов. Далее мы рассмотрим вопросы миграции, поскольку даже небольшой уровень международной мобильности зачастую ведет к жестоким политическим спорам. Выявленная склонность переоценивать объемы материальных и человеческих передвижений должна заставить нас призадуматься о том, как мы воспринимаем информационный мир, и поразмыслить о том, почему биты иногда оказываются еще менее мобильны, нежели атомы.

Заострив внимание на инфраструктуре глобализации: портах и маршрутах контейнерных перевозок, узловых аэропортах, маршрутизаторах и кабелях интернета, – легко представить значительно более высокий уровень связности, нежели тот, что мы имеем на сегодня. Для понимания того, как атомы, люди и биты передвигаются – или не передвигаются – по миру, нужно меньше домыслов и гипотез и больше здравых наблюдений, в частности за тем, как биты передвигаются по нашим компьютерам и умам.

На следующий день после Рождества 2004 года обозреватель отдела деловых новостей газеты Advocate города Батон-Руж Сара Бонджорни приняла решение, что она и ее семья на целый год объявляет бойкот Китаю. Поводом для такого решения послужили рождественские подарки, 24 из которых оказались произведены в Китае, а 14 оставшихся – во всех других странах мира. Свой опыт она описала в книге «Год без “сделано в Китае”». В ней Бонджорни живописует немало сложностей, с которыми она и ее семья столкнулись из-за бойкота: сделанные в Техасе детские ботиночки стоили 70 долларов против десятидолларовых китайских; купить надувной бассейн для детей, не нарушив бойкот, оказалось просто невозможно.

Если бы Бонджорни потребовала от своего семейства бойкотировать и продукты, детали которых сделаны в Китае, затея была бы практически невыполнимой. Сегодняшние сети поставок производственных материалов опутали весь мир, и на первый взгляд простейшие товары производятся усилиями многих народов. Студент медиалаборатории MIT Леонардо Бонанни создал Sourcemap – интернет-платформу, позволяющую клиентам и компаниям отслеживать происхождение различных деталей продуктов широкого потребления. Джинсы, «сделанные в Индонезии», состоят из хлопка, выращенного в Соединенных Штатах, обработанного в Китае, сотканного в Таиланде, раскроенного в Сингапуре и сшитого в Индонезии с использованием малайзийских ниток, тайваньских заклепок и гонконгской застежки-молнии. Подробные сведения о составе простейших товаров дают представление о том, насколько окрепли и распространились глобальные сети снабжения, бюджетные грузоперевозки и логистические системы «точно в срок».

Через полгода после начала эксперимента Бонджорни посетила магазин сети Walmart, чтобы проверить утверждение вице-президента компании по корпоративным коммуникациям Моны Уильямс, которая в письме журналу Newsweek, в частности, заявила, что у американских поставщиков Walmart покупает значительно больше, чем у китайских. Известно, что около 70 % непродовольственных товаров американские магазины Walmart получают более чем от пяти тысяч китайских поставщиков. Таким образом, эта торговая сеть является восьмым по объему торговым партнером Китая, опережая Россию, Австралию и Канаду. Проведя полдня в Walmart, Бонджорни проверила страну происхождения 106 товаров, 49 % которых оказались из Китая, 22 % – производства США, а третье место с большим отрывом занимал Гондурас. «Не знаю, как она считала, но, на мой взгляд, цифры, озвученные миссис Уильямс, могут быть похожи на правду, только если в разряд закупленного в Америке она включила продовольственные товары и строительные материалы, из которых возводятся магазины Walmart», – пишет Бонджорни.

Деконструкцию неверных представлений Бонджорни о глобальной экономике удобно было бы начать как раз таки с продовольственных товаров. Walmart – это не только крупнейшая торговая сеть в мире, но и самый большой продовольственный магазин в Соединенных Штатах. И несмотря на привлекающие внимание примеры вроде воды с Фиджи или новозеландской баранины, из-за границы в Соединенные Штаты поступает менее 7 % потребляемых здесь продуктов. Учитывая, что 54 % всех продаж Walmart в 2011 году пришлось на продукты питания, в своем эксперименте Бонджорни не учла немало произведенных в Америке продуктов.

Догадка Бонджорни, что материалы, из которых строятся магазины Walmart, имеют американское происхождение, также вполне обоснована. Если перевозка таких ценных грузов, как электроника и, что удивительно, питьевая вода, стоит достаточно дешево, чтобы извлекать из этого выгоду, строительные материалы – это другое дело. Используемые в США сталь, древесина и бетон имеют по большей части местное происхождение. Соединенные Штаты импортируют 20–25 % стали и чуть менее трети древесины – главным образом из Канады. Взаимоотношения компании с поставщиками строительных материалов, строительными компаниями, возводящими магазины Walmart, нефтеперерабатывающими компаниями, поставляющими бензин и дизельное топливо для грузовиков, подрядчиками, отвечающими за уборку в магазинах, – все это куда менее заметно, нежели бирки с надписью «Made in China», которые преследуют Бонджорни.

Интуитивные реакции Бонджорни на артефакты глобализации помогают нам понять, насколько мы склонны переоценивать уровень материальной глобализации. Особое возмущение Сары вызывают предметы, которые в ее представлении совершенно не китайские, хоть и произведены там: керамическая статуя Иисуса, патриотические украшения на День независимости. Такие однозначно американские вещи должны производиться в Америке, а то, что их делают в Китае, является для нее признаком производственного упадка США и, соответственно, роста Китая.

Керамический Иисус из Китая и бутилированная вода с Фиджи дают нам повод думать, что глобализация уже взяла вершины, до которых на самом деле ей еще идти и идти. Вот что об этом пишет французский экономист Даниэль Коэн: «На каждом углу французы “видят” “Макдоналдс”, во всех кинотеатрах – американские фильмы, во всех кафетериях – кока-колу, но не замечают тысяч французских кафе, где подают бутерброды с ветчиной, воду Evian и Badoit, французских фильмов с Жераром Депардье и сотни местных газет. В богатых странах глобализация во многом – плод фантазии».

География по-прежнему имеет значение. Несмотря на развитие материальной глобализации, мы по-прежнему предпочитаем местные товары. В 2000 году экономист Джефри Франкель вычислил теоретический уровень глобализациии, с которым мы могли бы сравнивать реальные объемы международной торговли. Соединенные Штаты – это примерно четверть всей мировой экономики. В настоящем мире без границ американцы покупали бы и продавали за границей до 75 % своих товаров. В реальности на долю международной торговли приходится около 12 % американского ВВП, то есть примерно одна шестая от объема, предполагаемого в образцовом плоском мире, где происхождение товаров не имеет практически никакого значения. И хотя Китай является вторым крупнейшим торговым партнером США (соседние Канада и Мексика занимают первое и третье места соответственно), на товары, произведенные в Китае, приходится лишь 2,7 % потребительских расходов американцев.

Одна из причин такой малоподвижности атомов – это хитроумные действия правительств по замедлению материальных потоков. Протекционизм – по-прежнему настолько заманчивая идея, что для сдерживания материальных потоков государства придумывают одни законы, а для поддержания свободной торговли другие. Особое искусство в этом экономическом лицемерии Соединенные Штаты проявляют, когда дело касается атомов, выращенных фермерами.

В теории одно из важнейших преимуществ глобализации в том, что она дает возможность экономикам отдельных стран выбирать наиболее подходящую для себя специализацию, учитывая специфику своей рабочей силы. В богатых странах больше образованных высокооплачиваемых работников, которые, по идее, проектируют и производят дорогие, технически сложные товары: компьютеры, электронику, автоматизированные станки. Соответственно, в бедных странах плохо образованная и дешевая рабочая сила лучше всего подходит для работы в сельском хозяйстве и добыче полезных ископаемых. При таком устройстве выращенный на Мали хлопок экспортируется в Китай, где из него делают ткань, из которой по лекалам итальянских дизайнеров шьют одежду на экспорт в Соединенные Штаты.

В реальности все не совсем так. Оказывается, Соединенные Штаты являются крупнейшим в мире экспортером хлопка, производящим примерно 40 % всего перевозимого через границу сырья. От богатой страны можно было бы ожидать, что производство сельскохозяйственного продукта она оставит развивающимся странам, однако американское господство на этом рынке обусловлено мощным субсидированием сельскохозяйственного сектора, которое началось еще в 1930-х годах. Последние десятилетия из бюджета на эти субсидии уходит около трех миллиардов долларов в год, в результате чего 25 тысяч американских фермеров хлопкоробов получают за свой товар цену в среднем вдвое больше рыночной.

Такое серьезное материальное стимулирование поощряет фермеров выращивать еще больше хлопка. По общему объему производства хлопка Соединенные Штаты уступают только Китаю и Индии. При этом цена, которую американские фермеры получают за свой товар, устанавливается не рынком, а государством, поэтому они могут продавать хлопок весьма дешево, тем самым понижая цены на мировых рынках. Бразилия, как один из ведущих производителей хлопка, оказалась настолько ущемлена американской системой, что подала на Соединенные Штаты в суд через Всемирную торговую организацию и выиграла ежегодную компенсацию в 147 миллионов, которые американцы выплачивают за право продолжать субсидирование производства хлопка.

Если бы мы следовали экономической логике, мы бы жили в мире предельно мобильных атомов. Вместо этого культурные предпочтения и государственное регулирование формируют материальный мир, в значительной мере более локальный, нежели глобальный, пусть даже на первый взгляд в этом не так просто убедиться. Однако, если артефакты глобализации могут отвлечь нас от более сложной реалистичной картины, наиболее жаркие споры о глобализации порождает передвижение людей. Если нам сложно осознать незавершенность материальной глобализации, то понять реальную картину миграции еще сложнее. Все упирается не в какой-то тренд, но в сложную схему, которая прячется за навязчивым и весьма расхожим представлением о миграции как о сугубо современной проблеме. Когда этот вульгарный нарратив застит нам глаза, мы не замечаем одного простого факта – развитым странам миграция выгодна больше, чем кому бы то ни было.

Враждебное отношение к мигрантам в европейских странах стало уже общим местом. Политические партии правого толка, такие как французский «Национальный фронт» или греческая «Золотая заря», становятся влиятельными политическими игроками и входят в коалиционные правительства. В других странах либеральное миграционное законодательство пересматривается в свете растущего количества иммигрантов-мусульман – европейцы боятся, что они не смогут интегрироваться в общество так же успешно, как эмигранты предыдущей волны. В Соединенных Штатах в результате длительной рецессии некоторые безработные объясняют свое положение наплывом нелегальных эмигрантов. Движение за запрет паранджи во Франции и придание английскому языку статуса государственного в Соединенных Штатах говорят о том, что образы и речь, напоминающие о миграции, досаждают людям не меньше, чем само явление.

Поддержка подобных инициатив, а также популярность политиков, выступающих за свертывание программ иммиграции, могла бы означать, что эти страны переживают небывалый наплыв переселенцев. В действительности сегодняшний уровень глобальной миграции значительно ниже, нежели 100 лет назад. Перед Первой мировой войной примерно 10 % людей жили не в тех странах, где родились. Массовая миграция из Италии, Ирландии, Норвегии и Германии, когда за три десятилетия перед Первой мировой войной за океан перебрались 27 миллионов европейцев, оказала серьезное влияние на Соединенные Штаты, Канаду и Аргентину. До этой волны добровольной миграции китайских и индийских подневольных работников отправляли в Африку и на Карибские острова, а африканцев – в Северную и Южную Америку. Сегодняшняя миграция кажется нам высокой только потому, что после Второй мировой процессы глобального перемещения замедлились почти до полной остановки, и до сих пор эти показатели много ниже исторических максимумов.

В 1910-м немецкому фермеру, покидавшему родину, чтобы отправиться в Миннесоту, предстояло опасное путешествие, за которым было туманное, полное тревог будущее, коварные неприветливые соседи и практически полный разрыв социальных связей. Технологии, развившиеся в последние десятилетия, предлагают современному мигранту совсем другие перспективы. Авиаперелет – это (легальное) практически лишенное риска путешествие и практически мгновенное по сравнению с путешествием через океан или по земле. Нигерийский эмигрант может позвонить домой из Хьюстона за несколько центов в минуту или связаться по скайпу практически бесплатно. Он может читать в интернете газеты из Лагоса и скачивать последние «нолливудские» фильмы. Вернуться домой или съездить туда на время тоже стоит сравнительно недорого. Некоторых социологов уже беспокоит тот факт, что стало возможно эмигрировать физически, но не культурно, свои доводы они подкрепляют примерами из турецких и курдских сообществ Северной Европы, в которых преобладают родные языки, и люди больше смотрят спутниковое телевидение, нежели местные каналы. Феномен физической мобильности в отсутствие культурной дает почву политикам, требующим запрета чадры и введения преподавания только на английском.

Притом что связь с домом сегодня поддерживать легче, чем когда-либо, эти технологические новшества не привели к заметному росту международной миграции. По оценкам Международной миграционной организации, по всему миру насчитывается 214 миллионов мигрантов, что составляет 3,1 % от населения земли. После послевоенного нижнего порога эти цифры растут, но медленно. Между 2000 и 2010 годом показатели по миграции возросли с 2,9 до 3,1 % от населения земли. Желание эмигрировать испытывают значительно больше людей, однако их сдерживают миграционные ограничения.

Расцвет аутсорсинга можно понимать и как реакцию на мир, где рабочие места оказываются более мобильны, чем люди. Многие из индийских служащих, отвечающих на телефонные звонки в центрах обслуживания клиентов где-нибудь в Бангалоре, не отказались бы жить и работать в Европе или Соединенных Штатах. Их дистанционная работа оказывается возможна, потому что силы, сдерживающие их физическое передвижение, не распространяют свое влияние на биты, перемещающиеся между компьютерами и по телефонным линиям. Весьма вероятно, что при смягчении или полной отмене эмиграционных ограничений миллионы людей переехали бы туда, где экономические и политические условия на их взгляд лучше, а такие глобализационные технологии, как развитое авиасообщение и недорогая телекоммуникационная, связь им бы только помогли. Однако это вероятное переселение сдерживается законодательствами, цель которых – сохранение культур, экономик и систем социальной поддержки от слишком резкого выравнивания.

В результате мы имеем чрезвычайно разнообразную миграционную картину. Есть государства, большую часть населения которых составляют иммигранты, поскольку экономика этих стран нуждается в гастарбайтерах – людях, которые длительное время живут и работают в стране, не имея гражданских прав. В Катаре таких 87 %, в Объединенных Арабских Эмиратах – 70 %, в Кувейте – 69 %. В других странах иммигрантов практически нет в силу отсутствия экономических возможностей (Индонезия – 0,1 %, Румыния – 0,6 %) или наличия культурных или правовых барьеров (Япония – 1,7 %, ЮАР – 3,7 %). Уровень миграции в странах Северной Америки и Западной Европы объяснимо выше, поскольку эмигранты, как правило, уезжают из бедных стран в более благополучные. 9,39 % населения Европейского союза живут не в той стране, где родились, в США таких 13,9 %, а в Канаде – 21,3 %.

Четкого порога, при котором миграция вызывает в обществе напряжение и дискуссии, не существует. В ЮАР иммигранты подвергались насилию, несмотря на то что коренные жители составляют 96 % населения, в Канаде же, напротив, 21 % населения составляют иммигранты, а правительство продвигает мультикультурализм как часть национальной идеи. Однако важнее абсолютных чисел или процентных составляющих оказываются представления о том, как миграция изменяет общество.

В Европе при обсуждении иммиграции нередко упоминается «мина замедленного действия», суть которой сводится к тому, что к 2050 году мусульмане будут составлять 20 % населения ЕС. Такие прогнозы основаны на экстраполяции существующей статистики по рождаемости и характеру миграции. Прогноз, по которому пятую часть населения Европы в скором времени будут составлять мусульмане, – «наивный» сценарий, предложенный в весьма противоречивой статье малоизвестного венгерского ученого. Более основательные исследования (учитывающие, что рождаемость в мусульманских семьях Европы падает соразмерно повышению уровня образования членов этих семей, что является установленным демографическим явлением) прогнозируют куда меньший рост мусульманского населения.

Стоит также отметить, что за последние полвека ислам стал одной из самых быстрорастущих религий мира. По прогнозам «Форума исследовательского центра “Пью” по вопросам религии и общества», к 2030 году мусульмане будут составлять 26,4 % населения земли. Это предполагает, что, даже если концепция европейской «бомбы замедленного действия» и подтвердится, в процентном отношении мусульманское население Европы будет заметно меньше, чем по миру в целом. По прогнозам центра «Пью», среди европейцев к 2030 году будет 8 % мусульман, а мусульманское население США будет пропорционально больше, чем во всех европейских странах, за исключением России и Франции.

За последние 40 лет миграция заметно росла по мере того, как от послевоенной изоляции мы двигались к показателям, сравнимым с данными за 1900 год. Миграция, безусловно, ставит перед правительствами и обществами серьезные задачи. Однако важно иметь в виду, что наши иллюзорные представления о мобильности населения могут заслонить от нас реальные демографические проблемы. Одна из причин, по которым европейские страны не торопятся устанавливать жесткие ограничения для иммиграции, – это старение собственного населения. Без наплыва молодых налогоплательщиков страны рискуют оказаться в ситуации, когда их социальные системы будут не в состоянии обеспечить армию пожилых пенсионеров. Чем более мы концентрируемся на завиральной идее мусульманского господства в Европе, или иллюзии плоского мира с супермобильной рабочей силой, тем сложнее разглядеть, а тем более взяться за решение таких проблем, как сохранение жизнеспособного баланса работающих и пенсионеров. В плоском мире индийцы, сегодня работающие в колл-центрах, могли бы хлынуть в Японию, чтобы ухаживать за пожилыми. В нашем полуглобализованном мире иммиграционные ограничения и культурные барьеры не дают им сдвинуться с места.

Глядя на ярлык «Сделано в Китае», мы представляем конец американского производства. Завидя минарет, мы представляем захлестнувшую Европу волну мусульманской иммиграции. Однако фантазии, где нам является глобализованный мир беспрепятственно перемещающихся битов, оказываются еще более соблазнительными, поскольку производством и маркетингом этих битов занимаются крупнейшие технологические компании планеты.

В затемненной комнате для переговоров суровые лица японских бизнесменов мрачнеют еще больше, когда они сталкиваются с неразрешимой проблемой: их единственный поставщик слишком дорого хочет за свои клапаны! Самый молодой менеджер и единственный, кто сидит перед экраном компьютера, сообщает, что от компании «Митчко» поступило онлайн-предложение за полцены. «Откуда они?» – спрашивает босс. «Из Техаса», – отвечает молодой менеджер. И мы видим пыльную мастерскую, где Митч в фирменном комбинезоне «Митч & КО» смотрит на экран и с оттяжкой произносит: «Домо аригато».

Ролик, который показывали в 2000 году, рекламировал сервис IBM по электронной коммерции, предлагавший «решения для маленькой планеты». Разные части этой маленькой планеты соединяют не только воздушные и контейнерные линии, которые доставят клапаны Митча на японские заводы; поток битов дает Митчу возможность узнать о японских заказах и разместить свое предложение.

Не знающий границ поток информации обещает нам космополитичное будущее, где механик из Техаса учит японский, чтобы делать бизнес с новыми партнерами. Но, как и в случае с перспективами, которые глобализация сулит атомам и людям, необходимо иметь в виду разрыв между потенциальной и реальной информационной глобализацией. В 1970 году минута разговора по международной телефонной связи стоила два доллара 42 цента. Когда перегруженные медные линии заменили на мощные оптоволоконные сети, а соперничающие компании стали предлагать все более конкурентные услуги, цена, постепенно снижаясь, к 2004 году достигла 14 центов за минуту, а объем международного телефонного трафика вырос со 100 миллионов минут в 1970-м до 63,6 миллиардов минут в 2004-м. А по мере развития мобильной телефонии возможность совершать международные звонки стала доступна практически каждому. В 2000 году мобильный телефон имели примерно 740 миллионов человек. К 2011 году в мире было уже шесть миллиардов мобильных номеров, или 85 телефонов на 100 жителей планеты.

Технологии не просто удешевили связь, они сделали повседневным то, что раньше казалось невозможным. Раз в месяц я болтаю по скайпу со своим другом из Будапешта. С помощью встроенных в наши ноутбуки видеокамер мы показываем друг другу своих детей, и они что-то лепечут друг другу. Находясь на расстоянии пяти тысяч миль, мы связаны интернет-сервисом, который не стоит практически ничего. А ведь всего десять лет назад устроить такую видеосвязь было не просто непомерно дорого – это было просто невозможно.

Об этом и рассказывает нам реклама IBM. Невозможное – когда наш дружище Митч становится поставщиком крупнейшего японского производителя автомобилей – становится возможным с помощью чудесной технологии IBM. В мире, где деловые отношения длятся дольше отведенных на телерекламу шестидесяти секунд, Митч, наверное, захотел бы побольше узнать о своем новом клиенте и его конкурентах. Здесь опять же технологический прогресс изменил картину мира, сделав невозможное самым обычным делом.

20 лет назад обычный гражданин имел доступ к нескольким телевизионным каналам, каждый из которых транслировался с помощью передатчика, расположенного в радиусе нескольких сотен километров. Сегодня небольшая спутниковая антенна позволяет заинтересованному зрителю из Ганы смотреть десятки каналов самых разных стран. 20 лет назад любитель международных новостей должен был регулярно заглядывать в газетные киоски, чтобы купить не первой свежести номер Le Monde или Times of India, которые доходили только до крупных городов. Сегодня эти газеты доступны онлайн, любой, у кого есть интернет и желание их почитать, может сделать это немедленно. И почти всегда бесплатно. На сайте Newspapermap.com размещены ссылки более чем на 10 тысяч газет более чем из 100 стран, материалы которых доступны в машинном переводе с более чем 12 языков. Более того, доступ к информации касается далеко не только прессы. В январе 2011 года, во время протестов на площади Тахрир, тысячи американцев обнаружили, что телеканал Al Jazeera English можно смотреть онлайн, как и японский новостной канал NHKWorld, а также France24, российский RT и еще десятки других.

Однако этот кладезь международной информации мы используем крайне редко. Если глобальные потоки атомов сдерживаются торговыми квотами и потребительскими вкусами, людские потоки – возможностями трудоустройства и миграционным законодательством, потоки информации ограничиваются исключительно недостатком нашего внимания и интереса.

Поскольку тираж газеты Times of India составляет 3,1 миллиона экземпляров, это самая читаемая в мире ежедневная газета на английском языке. Интернет-сайт газеты посещает в среднем 9,1 миллиона пользователей в месяц, 1,1 миллиона которых – из Соединенных Штатов. Резонно было бы предположить, что после появления газет в интернете американская аудитория Times of India заметно выросла по сравнению с тем временем, когда печатные копии доставлялись из Мумбая на самолете.

Американцы просматривают примерно 800 миллионов страниц в месяц таких крупных международных сайтов, как Times of India, и более 10 миллиардов страниц местных новостных сайтов. В теоретически идеальном плоском мире, где внимание равномерно распределяется между всеми уголками интернета, подобном тому, какой Джефри Франкель описывает, говоря о международной торговле, американцы, составляющие всего 11,2 % пользователей интернета, получали бы 88,8 % новостей из других стран. В реальности заграничных новостей мы получаем несравнимо меньше.

Интернет-компания Doubleclick, ставшая частью Google, публикует ежемесячную статистику интернет-трафика и «охвата» (количество пользователей из каждой страны, посещающих тот или иной сайт) десятков тысяч новостных сайтов. Поскольку Doubleclick анализирует интернет-трафик более чем в 60 странах, подразделяя сайты по темам, мы можем узнать, какие новостные сайты чаще всего посещают американцы, а какие – южнокорейцы и являются ли эти сайты местными или международными.

В Соединенных Штатах восьмым по популярности новостным сайтом является «Би-би-си». Кроме того, значительную аудиторию в США имеют британские газеты Guardian, Telegraph, Daily Mail, Times и Sun. Times of India стоит на 94-м месте по популярности среди американских пользователей, являясь первым не американским и не британским ресурсом в этом списке. Из 9,87 миллиарда американских просмотров страниц ста самых популярных сайтов этого списка за июль 2010 года 93,4 % пришлось на сайты, зарегистрированные в Соединенных Штатах, а оставшиеся 6,6 % – на международные ресурсы типа «Би-би-си» и Times of India.

Можно сделать вывод, что американцы – народ местечковый и поэтому значительно реже читают заграничные новости, чем их, скажем, более космополитичные французские собратья. Но взглянем на цифры: 98 % интернет-трафика 50 самых популярных новостных сайтов Франции достаются местным ресурсам, а иностранным – только 2 %. В китайском списке самых популярных сайтов первым значится Reuters.com, занявший 62-е место, за ним идет Wall Street Journal на 75-м, и «Би-би-си» на 100-м. Из 10 стран с самым большим онлайн-населением, состоящих в списке Doubleclick, американцы значатся, как наименее замкнутые и местечковые, что отчасти объясняется большим количеством иммигрантов и иностранных студентов. Ни в одной из 10 стран списка иностранный контент не превышает 7 % от общего числа посещений 50 самых популярных новостных сайтов.

То, что в лингвистически изолированных странах, таких как Япония или Южная Корея, чей основной язык нигде более широко не употребляется, международные источники читают меньше, кажется вполне объяснимым. Скорее удивляет тот факт, что, несмотря на длительные колониальные связи и общий язык, британцы и индийцы читают источники друг друга не больше других. Впрочем, и на американские сайты они заходят не чаще. Получается, что общий язык не гарантирует высокого уровня интереса к чужим информационным ресурсам. Жители испаноговорящих стран Южной Америки проявляют мало интереса к прессе друг друга или интернет-ресурсам бывшей метрополии. Больше интереса к новостям более крупного соседа проявляют страны с меньшим населением, но общим языком и границей: интернет-пользователи Тайваня и Гонконга читают много китайских новостей, а канадцы чаще заходят на американские сайты, чем наоборот. (Есть вероятность, что канадцы и китайцы из Гонконга и Тайваня на самом деле просто присматривают за своими более могущественными и непредсказуемыми соседями.) Ресурсы с более конкретной, в особенности технической, специализацией чаще привлекают зарубежных читателей. Помимо «Би-би-си», которая присутствует в информационном поле практически всех стран мира, международную аудиторию привлекают и сайты о технологиях – такие как C|Net.

Так кто же эти миллион сто тысяч американцев, что читают Times of India? Предприниматели вроде Митча, которые хотят научиться распознавать тренды новых растущих рынков? В любом случае этот сегмент – мечта рекламодателя: большинство из них сообщает о доходе выше 75 тысяч долларов в год, а 70 % имеют высшее образование или степень бакалавра. Это означает, что они богаче и образованнее интернет-аудитории New York Times. Более того, они демонстрируют чрезвычайную лояльность, ежемесячно просматривая 60 миллионов страниц и посещая сайт в среднем 11 раз в месяц.

Даже если часть аудитории и составляют любопытные предприниматели, большинство – это члены сплоченного сообщества, состоящего из 2,8 миллиона «индийцев, проживающих за границей», как индийское правительство обозначает своих граждан, переселившихся в США, и тех, кто оказался там по краткосрочной визе, и тех, кто уже получил американское гражданство.

Судя по данным сайта Times of India, говорить о том, что американцы получают 6,6 % новостей из иностранных источников, было бы упрощением. Определенная доля американцев, например живущие в Америке индийцы, куда активнее используют иностранные сайты, отчего общая масса населения кажется более космополитичной, нежели есть на самом деле. Нет ничего удивительного в том, что интернет не привел к тому, что большинство американцев как по мановению волшебной палочки стали читать новости на Times of India, как и в том, что американских индийцев значительно больше интересуют индийские новости. Мы обращаем внимание на то, что нам дорого, в особенности на тех, кто нам дорог. Как бы ни бурлили глобальные информационные потоки, наше внимание остается прикованным к локальной повестке, к нашему племени; мы больше волнуемся за тех, кто разделяет с нами групповую идентичность, и значительно меньше за далеких «других».

Отсутствие интереса и недостаток внимания, стоящие на пути информационных потоков, поднимают весьма неудобный вопрос: достаточно ли нам получаемой информации об остальном мире для процветания во все более взаимосвязанном мире? Эта информация необходима нам для успеха во взаимосвязанном мире и когда мы хотим получить заграничный контракт, и для совместной борьбы против угроз в духе атипичной пневмонии.

Есть вероятность, что Митч еще не открыл для себя издание группы Asahi Shimbun «Asia and Japan Watch», регулярно освещающее новости японской политики и культурной жизни. Возможно, он рассчитывает на газету Houston Chronicle, которая ознакомит его с азиатскими новостями с точки зрения американцев. В таком случае он, очевидно, совершает ошибку.

Издание American Journalism Review провело «перепись» иностранных корреспондентов, пишущих для американских газет с 1998 года. За время проведения исследования 20 американских изданий отказались от иностранных бюро полностью, а из 307 корреспондентов в 2003 к 2011 году осталось лишь 234. Снижение числа спецкоров не обязательно означает уменьшение доли международных новостей в американской прессе. Для освещения иностранных событий издания все чаще прибегают к «парашютной журналистике» и помощи информационных агентств. Впрочем, количество статей тоже падает. Участники «Проекта по совершенствованию журналистского мастерства» исследовали публикации 16 американских газет с 1977 по 2004 год и обнаружили, что количество первополосных статей о «международных делах» за этот период снизилось с 27 до 14 %. Моя команда центра гражданской журналистики MIT провела похожее исследование: мы взяли все публикации четырех основных американских газет за четыре равноудаленные недели с 1970 по 2009 год. В двух из четырех газет освещение международных событий снизилось примерно на две трети, а в третьей – более значительно. (В New York Times мы не зафиксировали значительного снижения по этому показателю.)

Просмотр новостных страниц местных ресурсов (%)

Данные Google Ad Planner, июнь 2010

Значительное снижение международных новостей наблюдается и в телевизионных программах. Согласно опросам около 78 % американцев смотрят новости местных телеканалов, а 73 % – федеральных и кабельных каналов. Исследование американских теленовостей, проведенное гарвардским Шорестейн-центром, показало, что в середине 1970-х 45 % сюжетов в новостных программах американского телевидения освещали международные события. Исследуя данные «Телевизионного архива Вандербилта» и «Проекта по совершенствованию журналистского мастерства», Алиса Миллер – специализирующийся на изучении журналистики ученый и президент Международного общественного радио – пришла к выводу, что международные события занимают 10 % эфирного времени новостных программ федеральных каналов и 4 % местных.

Американскую аудиторию столь резкое снижение количества международных новостей в национальных СМИ, похоже, не взволновало. Исследование центра «Пью» «Интернет и американская жизнь» показало, что 63 % американцев считают, что международных новостей им вполне достаточно, и лишь 32 % ощущают необходимость в более широком освещении. Опрошенные хотели бы видеть больше местных и американских новостей, а также больше передач о религии, духовности и научных открытиях. Менее 40 % американцев внимательно следят за международными новостями, что во многом объясняет, почему в газетах и на телевидении им уделяют все меньше места. Определенный процент американцев следит за международными событиями по общественному радио и в интернете, однако наши данные по посещаемости международных новостных сайтов позволяют предположить, что людей, склонных к поиску не самых очевидных новостей и точек зрения, не так много.

Митч, конечно, может воспользоваться и другими средствами, чтобы получше понять своих новых японских клиентов. После трудового дня в цеху он мог бы посмотреть по Netflix несколько фильмов Куросавы. Но здесь опять же вырисовывается пропасть между возможностями и тем, как мы их используем. По статистике сайта сервиса видео по запросу Netflix, интерес к неамериканским фильмам оставался низким на протяжении всей истории существования компании, составляя в 1999 году 5,3 % всех запросов, а в 2006-м – 5,8 %. Если же Митч соберется в книжный магазин, чтобы купить там роман Харуки Мураками, он обнаружит, что переводные издания составляют лишь 3 % публикуемых в США книг. (Показатели по художественной прозе и поэзии и того ниже – обычно менее 1 %.)

Рекламный ролик IBM приглашает нас в будущее взаимосвязанного мира. Однако реальный интерес к новостям и фильмам из-за границы предполагает, что такое будущее может оказаться фантазией. Если атомам и людям пересекать границы мешают тарифы и законы, потоки битов замедляются нашими пристрастиями и интересами, изменить которые, возможно, даже труднее, чем торговую политику государства.

Космополитичный, взаимосвязанный и информированный мир, конечно же, существует не только в этом рекламном ролике IBM. Он часть нарратива, склонность к которому проявляют отдельные люди и компании, занимающиеся развитием интернета. Этот нарратив одновременно является и маркетинговой кампанией, и естественным ходом нашей мысли. Развитие новых мощных инфраструктур побуждает нас представлять себе глубокие изменения. Чтобы понять реальную эффективность интернета, нам необходимо рассматривать сеть по крайней мере с двух разных точек зрения. Необходимо понимать и различать возможные и реальные перемены и рассматривать не только карту маршрутов, но и потоки, по этим маршрутам следующие. Нарисовать карту Сан-Франциско можно как минимум двумя разными способами. Можно взять спутниковые снимки и прочертить улицы, прибрежную полосу и обозначить основные здания. Художница Эми Балкин решила создать карту совершенно иного рода. Ее работа In Transit создана с помощью данных, полученных от тысяч «желтых такси», курсирующих по городу. В Сан-Франциско «желтое такси» использует GPS для отслеживания своих машин, и значительный объем этих данных после отсеивания информации, которая могла бы помочь идентифицировать водителей или пассажиров, компания передала ряду графических дизайнеров, которые использовали ее для создания портретов города.

Маршруты «желтых такси» Сан-Франциско. In transit, Эми Балкин

Основные магистрали и улицы города на карте Балкин обозначаются толстыми белыми линиями света – там проехали сотни такси. Береговая полоса и городские парки остаются темными пятнами, потому что такси туда нельзя. Другие темные пятна – это районы, куда такси редко заезжают, – например, Хантерс-Пойнт, исторический афроамериканский район на юге города.

Карта потоков – структура заметно менее законченная, чем карта города, однако она содержит информацию, которая на обычных картах не отображается. На карте Балкин легко различить пути из аэропортов в центральные районы Сан-Франциско, вертикальные маршруты, ведущие из центра к Пирсу 39 и другим расположенным на берегу океана туристическим достопримечательностям. Но на ней же видны и горизонтальные линии, прочерченные такси, которые использовались как машины скорой помощи и связывают жилые районы с больницами. Так проявляются силовые линии города.

Чтобы доехать от Юнион-сквер до Рыбацкой пристани, вы вряд ли воспользовались бы картой Балкин, но она весьма пригодилась бы специалисту по городскому планированию, прокладывающему новые автобусные маршруты, или предпринимателю в поисках бойкого места под заправочную станцию. На традиционных инфраструктурных картах отображены все возможные направления движения, тогда как карты потоков показывают те направления, которые люди чаще всего выбирают в реальной жизни. Если основной поток туристов движется к Рыбацкой пристани по улице Стоктон, то наличие у вас данных о том, что на углу Стоктон и Бич народу всегда больше, чем на углу Тейлор и Бич, может предопределить успех или провал вашего нового магазина футболок.

На многие карты, которыми мы пользуемся в жизни, нанесены инфраструктуры. На карте дорог указано, где можно проехать на машине. Схема путей сообщения показывает, куда можно добраться на поезде, метро или на автобусе. По карте покрытия сотовой сети можно узнать, где наш мобильный телефон будет (и где не будет) работать. Такого рода карты безусловно полезны, однако могут и вводить в заблуждение. Мы знаем, что можем добраться из точки А в точку Б, но не знаем, насколько популярна эта дорога и высоки ли шансы попасть в пробку, или, наоборот, насколько она непопулярна, потому, например, что по ней сложно проехать, она небезопасна или это окружной путь.

История индустриализации прослеживается и в картах инфраструктуры. Первыми массово печатать карты стали железнодорожные компании. Вместе с типографиями они выработали совершенные литографические технологии для производства подробнейших карт железнодорожных путей, уходивших далеко на Дикий Запад, или связывавших британские фабрики, заводы и порты. В Америке XIX века карты были в буквальном смысле инструментом пропаганды. Чтобы получить прибыль, железнодорожным компаниям приходилось продавать граничащие с путями земли, которые предоставлялись им принятым в конгрессе законом. Чтобы привлечь новых поселенцев во внутренние районы, карты переводили на языки иммигрантов, прибывающих в города Восточного побережья. На самой сомнительной карте вдоль железнодорожных путей были указаны города со знакомыми названиями: Крит, Дорчестер, Эксетер, Фэрмонт – все в алфавитном порядке. То, что эти города еще только предстояло построить, не снижало их привлекательности для вновь прибывших иммигрантов. На картах дикая пустыня представала цивилизованным местом с хорошим сообщением, а железная дорога была и земельным маклером, и средством доставки плугов, семян и прочих необходимых вещей, а также единственной возможностью вернуться к оставленным на востоке сообществам.

Мировые маршруты пароходов компании «Американ Экспресс», ок. 1900 г.

По подробности атласу железных дорог издательства Рэнда Макналли почти не уступают современные ему карты телеграфных линий. На них соединение идет от города к городу, обеспечивая возможность посылать телеграммы из Луизианы в Новую Шотландию. На карте пароходной компании «Американ Экспресс» 1900 года океаны исчезают под толстыми красными линиями, соединяющими порты разных континентов. Посыл всех этих карт ясен: наша инфраструктура соединяет мир, и, если вы будете с нами, вы тоже сможете воспользоваться преимуществами соединенного мира. Эти карты не помогут вам ориентироваться в пространстве – вести поезд или управлять кораблем. Это карты ваших возможностей.

В волне карт, сопровождавшей развитие коммерческого интернета, отразился этот посыл вековой давности. Провайдеры демонстрировали потенциальным клиентам карты оптоволоконных кабелей, соединявших основные города, и карты эти сильно напоминали старые железнодорожные схемы. (Оптоволоконные кабели во многих странах прокладывали вдоль путей, поэтому ранние карты интернета по сути совпадали с железнодорожными.) Географ Мартин Додж собрал сотни карт раннего интернета – как физических сетей, так и общих схем соединений, – то есть путей, по которым сети передавали друг другу интернет-трафик.

По мере того как сети становятся все более распространенными и сложными, схемы соединений все более похожи на нечто органическое. Проект Opte, завершенный в 2005 году, стал одной из последних попыток визуализации схемы интернет-соединений. Мы видим многоцветные, невероятно запутанные ветви, которые больше похожи на изображение человеческих нейронов, чем на железнодорожные ветки. На самом деле «карту» Opte невозможно воспринимать иначе, как образное изображение – символ интернета, ставшего настолько сложным, что и размышлять о нем нужно как о чем-то органическом, ставшем частью естественного порядка вещей.

Если инфраструктурные карты показывают потенциальные соединения, карты потоков описывают другие перспективы и другие проблемы. Во-первых, делать их значительно сложнее, чем инфраструктурные карты. Инфраструктура куда более неизменна. Совсем другое дело – карты дорожного движения, которые могут меняться поминутно и неизбежно различаются по будням и выходным. Как измерить движение? Данными по большим улицам и шоссе располагают государственные службы транспорта, которые устанавливают датчики на основных путях, чтобы отслеживать уровень загруженности и скорость движения. Google использует эти данные, полученные на многих улицах, указанных на карте Эми Балкин, при составлении карт Сан-Франциско с информацией об уровне движения, поступающей практически в реальном времени. Данные о трафике на улицах поменьше Google запрашивает у пользователей. Открывая карты Google на своем телефоне, вы отсылаете информацию о своем местоположении и скорости на серверы компании, где на основе этих данных строятся прогнозы относительно загруженности улицы, по которой вы движетесь.

Свой пост в корпоративном блоге, где он предупреждал пользователей о сборе данных, менеджер по продуктам Google Maps Дэйв Барт назвал «Как приносить пользу, сидя в пробке». Отдавая себе отчет в том, что некоторые пользователи могут воспринять такую «пользу» как вмешательство в частную жизнь, Барт уверял, что данные, используемые для карт, абсолютно анонимны и что любой пользователь может отказаться от сбора информации. Вполне обоснованные опасения за личное информационное пространство обозначили основную проблему, связанную с мониторингом людских потоков: с помощью этих данных можно создавать потрясающе полезные карты, но направление это быстро свернуло в сторону слежки.

В 2010 году представитель немецкой Партии зеленых Мальте Шпитц подал в суд на провайдера сотовой связи Deutsche Telekom. Его не устраивало, что компания собирала информацию об использовании им мобильного телефона, и он решил обнародовать факты постоянной слежки, которую корпорации ведут за своими пользователями. Он выиграл дело, и суд обязал DT выдать Шпитцу распечатку, содержавшую 35 831 строчку данных, собранных в течение шести месяцев между августом 2009 и февралем 2010 года. Там было зафиксировано, кому он звонил и писал сообщения, а также когда он проверял свой имейл. Из этой распечатки вырисовывался вполне четкий портрет – становилось понятно, когда он спал, когда бодрствовал, когда работал, а когда развлекался, а также кто именно составлял круг его знакомств.

В каждой из 35 831 строчки распечатки содержались географические координаты Шпитца и его телефона. Операторы мобильной связи могут весьма точно определять местоположение пользователя, замеряя силу сигнала, получаемого телефоном от ближайшей сотовой вышки. Когда человек звонит на экстренную линию, операторы передают эти данные полиции или службе скорой помощи. Шпитц сотрудничал с немецкой газетой Die Zeit, которая, используя данные с мобильного телефона и такие общедоступные сведения, как сообщения в Twitter Шпитца, составила карту, на которой указаны его перемещения и деятельность за период в шесть месяцев.

Если смотреть карту как кинофильм, можно увидеть, как Шпитц перемещается по своему району в Западном Берлине, вращаясь вокруг Розенталер Плац. Если навести фокус на Нюрнберг, то таймлайн покажет, что Шпитц был в городе утром 9 сентября 2009 года, а 20 ноября того же года был там проездом. Если увеличить еще чуть-чуть, то можно разглядеть, по каким улицам Шпитц любит прогуливаться и в какие пивные заходить.

Журналист спросил Шпитца, что нового он узнал про себя, ознакомившись с этой визуализацией. Шпитц ответил, что больше всего его удивила компактность его передвижений. «Самое забавное, что большую часть времени я провожу в своем районе… Я действительно не так часто выхожу за его границы».

Шпитцу было не сложно представить себя более мобильным и менее предсказуемым, чем он есть на самом деле. Главные события его недавнего прошлого – выступление на конференции в другом конце страны и посещения родного города – смотрятся как отчетливый сигнал на фоне белого шума бесчисленных заходов в ближайшее к дому кафе. Подобные когнитивные искажения – это форма регрессивного ложного вывода, когда мы обращаем больше внимания на необычные моменты нашей жизни, нежели на те, что сопутствуют нашему обычному повседневному существованию.

Если отвлечься от опытов Шпитца и посмотреть на наши собственные передвижения, мы, скорее всего, обнаружим собственные наклонности и свои нахоженные маршруты. С той же легкостью, с какой мы представляем себе, как в каждом магазине мексиканский мигрант раскладывает по полкам китайские товары, мы воображаем, что знаем о мире значительно больше, чем видели на самом деле. Если сравнить карту мира и карту наших передвижений по миру, это несоответствие станет еще более очевидным.

Мировые авиасообщения. Карта Джона О’Салливана

В начале 2009 года канадский фотограф Джон О’Салливан, используя данные маршрутных карт сотен авиакомпаний, создал гигантскую визуализацию авиасообщения. На этом изображении все коммерческие рейсы, которые он обнаружил, обозначены дугой между двумя городами. Маршруты, на которых работают несколько авиакомпаний, обозначены более толстой дугой, таким образом наиболее соединенные города выделяются на карте темными точками. В рисунке тонких синих дуг угадываются очертания континентов: Южная Америка привязана к Испании и Португалии, Африка – к Британии. Карта О’Салливана демонстрирует возможности, которые открываются перед человеком с паспортом и неограниченным запасом миль от всех авиакомпаний мира – ему доступна практически любая точка планеты.

Доктор Карл Реге и его команда из Школы прикладных наук Цюриха использовали схожие данные, добавив лишь еще одно измерение – время. Получилась совсем другая карта. Используя данные FlightStats.com – сайта, отслеживающего передвижение коммерческих рейсов, команда Реге создала видеоролик, на котором каждый самолет представлен в виде крошечной желтой точки, движущейся по поверхности Земли. В 72-секундном ролике показаны полеты, совершаемые в мире за сутки, и раскрыты особенности, которых на статичной карте не видно. С наступлением ночи с Восточного побережья США в сторону Европы стартует целая стая самолетов, а обратный поток из Европы в США начинается, когда в Лондоне наступает полдень. Густая сеть рейсов покрывает расстояния между восточным Китаем, Южной Кореей и Японией вне зависимости от времени суток. Объединенные Арабские Эмираты возникают как место стыковки рейсов из Европы и Австралии. Рейсов, соединяющих южные страны – из Южной Америки в Африку или Австралию, – заметно меньше.

Больше всего в ролике Реге поражает густая желтая масса, покрывающая Соединенные Штаты, Японию, Восточный Китай и Европу в рабочие дни. Даже при условии, что каждый самолет обозначен одним пикселем, 25 тысяч коммерческих рейсов над Соединенными Штатами хватает, чтобы полностью затмить всю территорию. Кроме того, внутренних рейсов в США значительно больше, чем международных. В 2009 году из американских аэропортов вылетело около 663 миллионов пассажиров, и лишь 62,3 миллиона приземлились в других странах, при этом 19 миллионов сошли с трапа в Мексике или в Канаде. (Американцев среди пассажиров международных рейсов насчитывалось лишь 32,8 миллиона, остальные 29,5 миллиона – граждане других стран, прибывшие в Соединенные Штаты по делам или на отдых.)

На международные рейсы приходится лишь 9,4 % пассажиров и еще меньшая доля коммерческих рейсов, поскольку на международных линиях, как правило, используют более вместимые суда, чем на внутренних. Типичный пассажир в американском аэропорту летит не за границу и даже не на другое побережье, а путешествует на расстояние до 900 миль, в ближайший город, часто в том же часовом поясе. Визуализация Реге предполагает, что такая схема действует и в других частях света: европейцы путешествуют в основном по Европе, китайцы – по Китаю, японцы – по Японии. Воздушный транспорт имеет глобальную инфраструктуру, однако основной поток носит локальный характер.

Представьте себе бесконечно более сложную версию ролика Реге, в которой все люди планеты были бы обозначены подобно Мальте Шпитцу – эдакую карту Мародеров, в которой вместо Хогвартса помещался бы весь мир. На ней фиксировались бы ежедневные передвижения – на поезде на работу, на машине в магазин, пешком в парк или на детскую площадку – всех землян. Если наложить триллионы путешествий, которые люди совершают пешком, на велосипеде, автобусе или машине, – визуализированные Реге полеты исчезнут под маревом этих передвижений. Тогда изображенные на карте О’Салливана авиаперелеты будут вообще восприниматься как статистическая погрешность.

Прочертите график наших путешествий – каждого в отдельности или всех американцев вместе – по осям частоты и длительности, и получившаяся кривая покажет «длиннохвостое» распределение: голова будет обозначать наши частые и короткие маршруты, а длинный и тонкий хвост – редкие длительные и далекие путешествия. Такие путешествия, наверное, лучше всего запоминаются, однако больше всего времени мы тратим на короткие поездки недалеко от дома.

Когда мы смотрим что-то в сети, физическое расстояние не имеет принципиального значения, мы редко задумываемся, где находится сервер страницы, которую мы читаем, – за углом или на другом конце света. Однако расстояние другого рода – расстояние между знакомым и незнакомым мы просто обязаны учитывать. Мы с радостью пользуемся способностью интернета привносить в нашу жизнь необычное и неожиданное содержание по мановению пальца, однако нам необходимо осознавать разницу между инфраструктурой и реальными потоками.

Если проследить наше сетевое поведение, отследить наши потоки в рамках глобального интернета, мы, скорее всего, обнаружим, что наши сетевые путешествия во многом напоминают перемещения в офлайне. Мы (в лучшем случае) редко взаимодействуем с людьми из дальних стран, редко воспринимаем актуальные там идеи, а большинство наших контактов происходит внутри узкого круга людей, с которыми у нас и так много общего.

Если за рамками инфраструктуры, обеспечивающей глобальную взаимосвязанность, мы разглядим потоки нашего внимания в интернете, мы увидим, что наиболее сильное влияние на наше поведение оказывает гемофильность.

В начале 1950-х годов социолог Роберт Мертон начал всестороннее исследование дружбы в двух жилых микрорайонах – в Нью-Джерси и западной Пенсильвании. Мертон и его коллеги просили жителей этих районов назвать трех ближайших друзей, а на основе полученных данных делали обобщенные выводы об общественных силах, влияющих на формирование дружеских отношений. Обнаружив, что близкая дружба чаще всего возникает между однополыми людьми одной этнической группы, Мертон предложил термин, обозначающий тенденцию, обнаруженную тысячелетиями ранее Аристотелем, который в «Никомаховой этике» пишет: «Одни полагают дружбу каким-то сходством и похожих людей – друзьями, отсюда и поговорки: “Рыбак рыбака…” и “Ворон к ворону…” и тому подобные».

Чтобы описать это явление, Мертон ввел новый термин «гемофильность» – любовь к похожим на тебя. Редкость дружбы между чернокожими и белыми жителями не стала для Мертона сюрпризом, хотя для своего исследования он специально выбрал районы с расово разнообразным населением. А вот обнаружение признаков гемофильности, когда речь заходила об убеждениях и ценностях, произвело больший эффект: люди схожих взглядов относительно совместного проживания представителей разных рас в одном районе чаще становились друзьями, нежели люди, чьи представления на этот счет расходились.

С тех пор как Мертон ввел этот термин в обиход, социологи наблюдают признаки гемофильности при изучении социальных связей от таких тесных, как брак, до куда более свободных, как обмен профессиональными сведениями между коллегами или совместное посещение публичных пространств. Исследователи фиксируют гемофильность по этническим, половым, возрастным, религиозным, образовательным, профессиональным и социальным признакам. Это явление настолько распространено в нашей жизни, что авторы исследования, обобщающего десятки работ по социологии, характеризуют гемофильность как «базовый организующий принцип» человеческих сообществ и групп.

Выясняется, что мы причисляем себя к определенной категории – как правило, бессознательно – по самым поверхностным признакам. В недавно опубликованной работе канадского исследователя Шина Маккиннона показывается, что студенты чаще садятся на лекциях или в компьютерном классе рядом с людьми, похожими на них по параметрам роста, цвета кожи и наличия/отсутствия очков. Когда Маккиннон спрашивал их о причинах такого поведения, студенты объясняли свой выбор сугубо субъективным восприятием: они полагали, что скорее найдут понимание у похожих на них студентов и у них будет больше шансов подружиться.

Размышления о влиянии гемофильности на наше поведение способны вызвать чувство неловкости. Психолог в сфере образования и президент Университета Беверли Тэйтум назвал свою книгу о развитии расовой идентичности «Почему все чернокожие ребята сидят в столовой вместе?» В заголовке обозначилось это чувство неловкости при виде самоизоляции. (В своей книге Тэйтум утверждает, что такого рода самоизоляция нужна студентам, чтобы обрести уверенность в рамках своей расовой идентификации, что в конечном счете ведет к созданию тесных межрасовых связей.) Обычная реакция человека, ознакомившегося с социологическим исследованием в области гемофильности, – провести проверку друзей и найти среди них примеры, которые доказывают обратное и подтверждают, что мы менее зависимы от влияния гемофильности, чем среднестатистические представители человеческого рода. Мы, как правило, видим себя людьми открытыми и непредвзятыми и испытываем беспокойство, сталкиваясь с доказательствами обратного.

Было бы ошибкой экстраполировать результаты исследований гемофильности и делать вывод, что «все мы чуточку расисты», как поется в одном из номеров замечательного современного мюзикла «Avenue Q» Роберта Лопеса и Джеффа Маркса. Если вы растете в расово однородном районе, то и расовое разнообразие ваших возможных друзей будет ограниченно. Социологи называют это «базовая гемофильность». Люди заводят друзей, взаимодействуя в рамках общих занятий. Если вы играете в хоккей, вы, скорее всего, познакомитесь со многими белыми парнями с севера. Займитесь крикетом, и ваш круг общения заметно изменится. Исследуя сетевую активность, мы видим схожие результаты.

Для исследования расовой гемофильности в сети и в реальном мире социологи Андреас Виммер и Кевин Льюис использовали крупный массив данных Facebook – все посты студентов одного потока ведущего университета за целый год. Акцент делался на фотографиях, которыми делились студенты. Люди, отмеченные на совместных фотографиях, чаще оказывались «реальными» друзьями, чем те, кто просто «зафрендился» на Facebook, что является настолько рутинной практикой в большинстве университетов, что даже не предполагает реальных отношений. Виммер и Льюис разглядели значительные признаки гемофильности и смогли изучить это явление на куда более тонком уровне, нежели предшествующие исследователи. Они пришли к выводу, что определенные типы гемофильности – к примеру, склонность азиатов заводить дружбу друг с другом – являются обобщениями, выведенными на основе более специфических типов гемофильности – склонности индийских или китайских студентов заводить дружбу между собой. Кроме того, они обнаружили отчетливые признаки не этнической гемофильности, включая сильную предрасположенность к установлению дружеских отношений между студентами из штата Иллинойс, студентами-математиками и бывшими однокашниками из частных школ.

Этот вывод предполагает, что структурные факторы: с кем вы учились в старших классах, с кем ходили в компьютерную лабораторию, – являются не менее важным источником гемофильности, нежели личный выбор. Наиболее важное явление, обнаруженное Виммером и Льюисом – это эффект «замыкания», описанный еще социологом Георгом Зиммелем в первой половине прошлого века. Если Джим дружит с Бобом и Сью, велика вероятность, что Боб и Сью тоже подружатся, замкнув таким образом дружеский круг. Если Джим африканец, вероятность, что Боб и Сью тоже африканцы, выше. И друзей африканцев он завел не столько потому, что ему с ними комфортно, сколько в результате этого явления – социального замыкания. Замыкание приводит и к усилению прочих эффектов гемофильности, а исследование Виммера и Льюиса показывает, что весьма скорым и вероятным результатом становится как раз то, что все черные ребята сидят за одним столом. (Авторы уточняют, что если присмотреться внимательнее, то, скорее всего, мы увидим, что нигерийцы сидят с нигерийцами, а афроамериканцы из Атланты с другими ребятами из южных штатов.)

Иными словами, если вы обнаружили, что ваш круг общения весьма однороден – в этническом, гендерном и территориальном планах, это вовсе не обязательно означает, что вы расист, сексист или националист. Скорее всего, ваш дружеский круг сформировался под влиянием того, где вы жили, в какую ходили школу и какие у вас интересы. И хотя это, возможно, не станет новостью для тех, чей Facebook больше похож на семейное сборище, чем на заседание Организации Объединенных Наций, для университетов, чья образовательная роль, в частности, состоит в подготовке студентов к мультикультурному миру, это ситуация, требующая разрешения.

Наличие глубоких структурных факторов, объясняющих существование гемофильности, не означает, что сама гемофильность вообще неизбежна. Среди важнейших факторов, повышающих вероятность дружеских отношений, Виммер и Льюис отмечают соседство по комнате в общежитии. Университет, в котором они проводили исследования, по-видимому, внедряет политику, призванную повысить расовую интеграцию: белых студентов там редко селят с другими белыми. Виммер и Льюис приходят к безоговорочному выводу: если эта политика направлена на повышение количества дружеских связей поверх расовых барьеров, то успех ее очевиден.

Гемофильность – это напоминание, что наш взгляд на мир имеет локальный, неполный и неизбежно тенденциозный характер. Наши представления о далеких странах и наш интерес к происходящим там историям зависят от людей, которых мы знаем и любим, а таких людей, конечно, больше среди наших соотечественников, чем среди жителей других континентов.

Так же как уверенность, что Европа неумолимо скатывается к жизни по законам шариата, затрудняет продуктивный разговор о миграционной реформе, представление о том, что мы обладаем более широкой картиной мира, нежели в действительности, приводит к бесполезным искажениям и заблуждениям. Нам может казаться, что мы вполне готовы к деловым отношениям с нашими новыми японскими клиентами, но, вероятнее всего, наш космополитизм имеет воображаемый характер. Нужно отдавать себе отчет в том, читаем ли мы Times of India, или воображаем, что читаем, потому лишь, что обладаем такой возможностью. Нам нужно обращать меньше внимания на возможности интернета – и больше на реализацию этих возможностей.

Проведенное Виммером и Льюисом исследование гемофильности в конечном счете дает определенную надежду. Когда университетские администрации поняли, что студенты только выиграют от дружеских отношений поверх расовых барьеров, они нашли структурное и действенное решение: селить вместе студентов разных рас. Если мы хотим изменить корпус сведений, которые мы получаем о мире, и от воображаемого космополитизма перейти к цифровому – нам тоже нужны структурные изменения. Но сперва нам нужно подробнее рассмотреть то, как мы воспринимаем мир через СМИ.