Уильям Гибсон в опубликованной в 1984 году книге «Нейромантик» живописал интернет как физическое пространство, огромный, красочный город, где в величественных зданиях располагаются принадлежащие глобальным корпорациям компьютерные серверы. Только «киберковбои», как назывались у Гибсона хакеры, имели доступ в это воображаемое пространство, они проникали в интернет через специально разработанные устройства, но пространство это и для них оставалось подобно большому городу – столь же огромным, запутанным и реальным.

Восемь лет спустя в свет вышла книга Нила Стивенсона «Лавина», в которой интернет представлялся «метавселенной» – поглощающим внимание трехмерным миром, населенным цифровыми аватарами, управляемыми пользователями в специальных очках и перчатках. Метавселенная Стивенсона – это огромная, черная и по большей части пустая планета. Основное населенное пространство – это так называемая Улица, город-проспект, опоясывающий земной шар, куда пользователи приходят, чтобы потолкаться в виртуальной среде, себя показать и других посмотреть.

Почему метафора «интернет как город» столь популярна? Почему бы не представить себе данные в виде леса или моря битов, или безразмерного заваленного документами рабочего стола, или борхесовской бесконечной библиотеки. Город – довольно странный способ визуализации данных: зачем заставлять людей сталкиваться друг с другом, если мы строим «пространства», которые по сути бесконечны? Чтобы понять привлекательность идеи цифрового города, следует рассмотреть прелести города реального.

Макоко называют нигерийской Венецией: дома, магазины и церкви, расположенные посреди лагуны Лагос, между собой соединяются дощатыми помостами. На деревянных пирогах, курсирующих в водах между зданиями этого плотно населенного трущобного района, нет туристов и поющих гондольеров. На них возят рыбу из лагуны и доски с лесопилок, расположенных вдоль берега, товары на рынок и детей в школу.

Когда-то небольшая рыбацкая деревушка на окраине Лагоса – коммерческой столицы Нигерии, сегодня Макоко превратилась в один из самых плотно населенных районов в печально известном своей переполненностью городе. Оценки могут разниться, но большинство наблюдателей считают, что в районе, который сегодня выступает уже на полмили в воды лагуны, живет по крайней мере 100 тысяч человек. Сюда переезжают не ради вида на набережную или престижа, район считается одним из самых опасных в Лагосе. И не ради удобств – здесь нет проточной воды, и отхожие места опорожняются прямо в лагуну. Электричество подворовывают с береговых линий, его всегда не хватает, и пользоваться им опасно. Холера и другие заболевания здесь не редкость. В июле 2012 года губернатор Лагоса приказал разрушить тысячи незаконно построенных домов, несколько десятков из которых действительно снесли, лишив их владельцев крыши на головой.

Люди переезжают в Макоко, потому что Лагос растет, а селиться больше негде. Около 275 тысяч людей ежегодно переезжают в Лагос, примерно столько же жило в городе в 1950 году, а по некоторым оценкам, Лагос с его населением в 7,9 миллиона сегодня уже более густонаселен, чем Лондон. Небольшие островки, на которых расположены коммерческий центр и государственные структуры, соответствуют представлениям о современном городе, а из-за жутких пробок загородное жилье не пользуется спросом. Некоторые из вновь прибывших в Макоко создают свой кусочек Лагоса буквально собственными руками. Они отвоевывают у моря сушу, поочередно засыпая слои выкопанного на свалке мусора (сходная цена около 50 центов за грузовик) и опилки с близлежащих лесопилок (они поглощают неприятный запах). Затем все это покрывают песком, на котором строят хижины из дерева и шифера.

Ситуация в Макоко отображает всемирный курс на урбанизацию. На 2008 год в городах живет большая часть населения планеты. В высокоразвитых странах (членах Организации экономического сотрудничества и развития) этот показатель составляет 77 %, в то время как в наименее развитых странах (по классификации ООН) в городах живет лишь 29 %. Это, конечно, упрощение, но экономическое развитие XIX—XX веков можно рассматривать как переход от сельского уклада, при котором население было занято в натуральном сельском хозяйстве, к городскому устройству, когда большинство, занятое на производстве и в сфере услуг, кормится трудом небольшого процента населения, по-прежнему работающего в сельском хозяйстве. По мере индустриализации развивающихся стран тенденция укрепляется и миграция из сельских районов в города постоянно растет.

В 1800 году городское население Земли составляло лишь 3 %, значительная часть которого приходилась на европейские столицы – Лондон и Амстердам. Однако даже в этих странах большинство составляли сельские жители: примерно 80 % в Англии, 75 % – в Нидерландах. Столетие спустя в городах проживает уже 14 % мирового населения. А с 1950 года городское население растет гораздо более быстрыми темпами, нежели сельское. В докладе департамента ООН по экономическим и социальным вопросам «Перспективы мировой урбанизации» дается прогноз, по которому дальнейший рост городов будет сопровождаться снижением сельского населения. В конечном итоге будет планета городов в окружении пахотных земель. Такой ландшафт станет характерным сначала для развитых, а потом и для развивающихся стран.

Как бы сложно ни было жителям развитых стран это понять, но Лагос со всеми его очевидными недостатками – весьма привлекательный город для нигерийцев из сельской местности. В большинстве крупных городов развивающихся стран школы и больницы гораздо лучше тех, что доступны в сельских районах. Несмотря на высокий уровень безработицы, экономических возможностей и вариантов трудоустройства в городах значительно больше, чем на селе. Но есть еще более простой повод для миграции – города манят. У городского жителя куда больше вариантов досуга: куда пойти, что делать, на что посмотреть. Легко отмахнуться от мысли о том, что люди переезжают в города, чтобы избежать скуки, как от банальной выдумки. Но это не так. Как утверждает Амартия Сен в своей основополагающей работе «Развитие как свобода», люди не просто хотят вырваться из нищеты; они хотят больше возможностей, больше свободы, больше шансов на повышение качества жизни. Города обещают такие варианты и возможности и нередко выполняют свои обещания.

Если оглянуться в далекое прошлое, гораздо сложнее понять, зачем люди переезжали в Лондон в XVI–XIX веках, когда город переживал быстрый, непрерывный рост и стал в итоге величайшим мегаполисом XIX века. Город имел ряд существенных недостатков, не последним из которых была подверженность пожарам. Великий пожар 1666 года, который оставил 200 тысяч горожан без крыши над головой, был лишь одним из целого ряда пожаров, размах которых был достаточно велик, чтобы дать им имя, отличив тем самым от рутинных возгораний, которые без конца вспыхивали в тесных рядах домов из дерева и соломы, обогревавшихся открытым очагом, в котором горел уголь или дрова. Вполне вероятно, что от Великого пожара пострадало бы еще больше лондонцев, если бы за год до того 100 тысяч человек не погибли от бубонной чумы, которая быстро распространялась по кишащему крысами городу.

Ко времени диккенсовского Лондона больше, чем от пожаров, город страдал от недоразвитой системы водоснабжения. Открытые канализационные канавы, заполненные бытовыми отходами, а также навоз тысяч лошадей, используемых для личного и общественного транспорта, сливались прямо в Темзу, которая служила основным источником питьевой водой. Вспышки холеры наблюдались с 1840-х вплоть до начала 1860-х годов, а во время жаркого лета 1858-го в Лондоне стояла такая вонь, что это стало причиной нескольких парламентских рас следований. Известное историкам как Великое зловоние, это событие в конечном итоге привело к тому, что в 1860-е в Лондоне была построена система канализации.

В XVIII–XIX веках люди стекались в города совсем не ради здоровья. В 1850 году ожидаемая продолжительность жизни человека, родившегося в Ливерпуле, составляла 26 лет, а в сельской местности – 57 лет. Но такие города, как Лондон, притягивали людей так же, как сегодня притягивает Лагос. Там было больше экономических возможностей, особенно для безземельных бедняков, благодаря международной торговле возникали новые рабочие места. Кого-то привлекали интеллектуальные возможности, возникавшие вследствие близости к учебным заведениям и кафе, для других причиной переезда могла стать возможность познакомиться и жениться или выйти замуж за пределами закрытой сельской общины.

Одной из причин переезда в город была возможность познакомиться с людьми, которых в сельской местности вы увидеть не могли – с новыми людьми, с которыми можно торговать, вступать в брак, у которых можно учиться, с которыми можно вместе молиться Богу. Человек приходил в город, чтобы стать гражданином мира, космополитом. Неслучайно Диоген Циник отправился в Афины, чтобы поспорить с великими умами своего времени, города всегда привлекали тех, кому необходим интеллектуальный стимул. В эпоху до появления телекоммуникаций переезд в город был наилучшим решением для тех, кто хотел ознакомиться с идеями и воззрениями, радикально отличающимися от твоих собственных. Город – это мощная коммуникационная технология, в режиме реального времени обеспечивающая связь между различными лицами и группами, а также быстрое распространение новых идей и практик. Даже в век мгновенной цифровой коммуникации города по-прежнему обеспечивают постоянный контакт с незнакомым, со странным, с другим.

Понимание города как коммуникационной технологии помогает разобраться, почему Гибсон и Стивенсон решили использовать город в качестве метафоры для киберпространства. Обоих авторов интересовал интернет как возможность привносить в жизнь людей нечто странное, опасное и неожиданное (наряду с повседневным, обычным, и безопасным) в постоянной борьбе за наше внимание.

И Гибсона, и Стивенсона интересовали виртуальные пространства, места, где люди вынуждены взаимодействовать, встречаясь друг с другом на пути к одним и тем же целям. Они считали, что в киберпространстве мы будем использовать те же способы взаимодействия, что и в городах, испытывая при этом ощущение перегруженности, компрессии масштаба и постоянного давления, связанного с приемом конкурирующих за наше внимание сигналов и шумов информационного поля.

Мы хотим верить, что города развивают интуитивную прозорливость, иначе говоря – серендипность. Если в обособленном пространстве собрать множество самых разнообразных людей и вещей, то шансы наткнуться на нечто неожиданное значительно увеличиваются. Города обеспечивают инфраструктуру, позволяющую интуиции развиваться. Изучая инфраструктуры и потоки, мы пришли к выводу, что инфраструктура редко используется на полную мощность. Мы хотим понять, правда ли, что города повышают шансы на серендипность.

В 1952 году французский социолог Поль-Анри Шомбар де Лов попросил молодую студентку политологии вести дневник своих ежедневных передвижений. Ему это было нужно для исследования «Париж и парижская агломерация». Затем, нанося ее передвижения на карту Парижа, Поль-Анри увидел, как проявляется треугольник с вершинами в квартире девушки, ее университете и в доме ее учителя по фортепиано. Карта ее передвижений иллюстрирует «узость реального Парижа, в котором живет каждый из нас».

Пешеходные маршруты молодой парижанки из 16-го округа в течение года

Такая схема – дом, работа, хобби, – будь то сравнительно уединенное занятие, как обучение игре на фортепиано или же «третье место» общественного взаимодействия, превозносимое социологом Рэем Ольденбургом, знакома ученым-социологам. Большинство из нас весьма предсказуемы. Натан Игл вместе с Сэнди Пентлэнд работал в Медиалаборатории Массачусетского технологического института над проектом «добыча и переработка реальности», который обрабатывает огромные объемы находящихся в свободном доступе данных, в частности записей мобильных устройств. Он говорит, что на основании только такого типа данных он может предсказать местоположение «низкоэнтропийных личностей» с точностью 90–95 %. (Люди с менее прогнозируемым расписанием и передвижениями предсказуемы лишь на 60 %.)

Возможно, мы предпочтем рассматривать такую предсказуемость как признак самодостаточности, доказательство того, что все у нас в жизни хорошо. А можем отреагировать как основатель Ситуацианистского интернационала Ги Дебор, который открыто возмущался «тем фактом, что жизнь человека может быть столь жалкой и ограниченной». Так или иначе, а вероятность, что наша персональная карта передвижений выглядит приблизительно так, весьма велика.

Зак Сьюард, редактор спецпроектов Wall Street Journal, постоянно пользуется Foursquare – сайтом, который следит за вашими чекинами в общественных местах и может порекомендовать ресторан или другие интересные места. Чекинясь в различных заведениях Нью-Йорка и окрестностей, он создает «тепловую карту» своих передвижений. Самая большая концентрация посещений приходится на Манхэттенвиль, где он живет, и Мидтаун, где он работает. Немного приглядевшись, мы видим, что он любит тусоваться в Ист-Виллидж и редко бывает во «внешних районах», разве только, чтобы вылететь из аэропорта Ла Гуардия или посмотреть бейсбол: одно из немногих мест, где он зачекинился в Бронксе, это «Янки-стэдиум». А поскольку Зак ходит именно на этот стадион, а на других почти не бывает, можно с большой уверенностью предположить, что он болеет за «Янки».

Чекины на Foursquare Зака Сьюарда в Нью-Йорке, 2010

Используя Foursquare, вы передаете данные, которые могут быть использованы для создания такой карты. Греческий аспирант Яннис Какавас разработал программу под названием Creepy, с помощью которой пользователи – или те, кто за ними следит, – создают подобные карты на основе информации, размещенной в Twitter, Facebook, Flickr и других сервисах с геолокацией. Настоящий стрем, однако, в том, что, даже если вы не пользуетесь ни одним из этих сервисов, вы оставляете схожий информационный след, просто пользуясь мобильным телефоном. И хотя вряд ли вы, подобно немецкому политику Мальте Шпитцу, соберетесь судиться с вашим оператором мобильной связи, чтобы получить все эти данные, тем не менее весьма вероятно, что ваш оператор обладает весьма точными сведениями о ваших передвижениях, которые он может передать правоохранительным органам по запросу, а может использовать для построения поведенческого профиля и таргетинга рекламных объявлений.

Сьюард внимательно изучил собственные чекины на Foursquare и обнаружил, что с их помощью можно получить сведения, о которых он и не задумывался, а именно – к какой расе он принадлежит. Он наложил свои чекины в Гарлеме на карту расового состава каждого квартала и обнаружил, что «его» Гарлем – это почти исключительно белые кварталы. «Данные переписи дают информацию о степени сегрегации моего района, но кто расскажет мне о сегрегации в моей собственной жизни? Геолокационные данные указывают и в этом направлении», – пишет Сьюард.

Сьюард отнюдь не расист, и жизнь его не так уж «жалка и ограниченна», как предполагает Дебор. Мы все разделяем наши районы обитания на места, где мы завсегдатаи, и те, которых мы избегаем, на одних улицах мы чувствуем себя своими, на других – чужими. Наши предпочтения зависят от того, где мы живем, где работаем и с кем нам нравится проводить свободное время. Если бы у нас было достаточно данных от достаточного количества ньюйоркцев, мы смогли бы составить карты доминиканского Нью-Йорка, пакистанского Нью-Йорка, китайского Нью-Йорка, а также Нью-Йорка черного и белого. Схемы наших передвижений по городу показывают, кто мы такие, с кем мы знакомы и чем занимаемся; в общем и целом, такие схемы становятся картами личной и групповой гемофильности.

Говоря о городах, мы признаем, что далеко не всегда они становятся плавильными котлами и кузницей новых космополитов. Нам очевиден этнический характер многих районов, и мы знаем, что гетто обосабливаются от остальных частей города с помощью как физической структуры, так и общих поведенческих паттернов жителей. Как общество, мы рассчитываем на случайные встречи с разными горожанами с целью создания сети слабых связей, которые укрепляют наше чувство сопричастности, как об этом пишет Роберт Патнэм в своей книге «Боулинг в одиночку». Как индивидуумы мы беспокоимся, что можем столкнуться с ситуацией, в которой почувствуем себя аутсайдерами и затаимся, как это описано в более поздних исследованиях того же Патнэма.

Изоляция, безусловно, возможна и в интернет-пространстве. В третьей главе мы рассмотрели, как вследствие определенных пристрастий кураторских и репортерских СМИ некоторые части мира становятся менее заметны и значимы, нежели другие. Поисковые запросы и прочая интернет-навигация выявляют наши личные пристрастия. Мне предлагают информацию на интересующие меня темы: борьба сумо, африканская политика, вьетнамская кухня, что, вероятно, приводит к тому, что некоторые важные для меня темы я упускаю из виду, поскольку уделяю больше внимания собственным увлечениям, нежели мнению журналистов и кураторов.

Не так давно сеть захлестнула новая волна веб-инструментов, задача которых, представить нам новый контент на основе анализа интересов наших друзей. Такие инструменты внутригруппового общения, как Reddit и Slashdot, формируют сообщества по интересам и направляют нас к историям, которые сообщество посредством голосования и репутационных механизмов сочло интересными и заслуживающими внимания. Twitter и особенно Facebook работают на гораздо более личном уровне. Они показывают нам то, что наши друзья знают и считают важным. Или, как говорит Брэд Делонг, Facebook предлагает новый ответ на вопрос: «Что мне нужно знать?» – «Знать нужно то, что ваши друзья и друзья друзей уже знают, а ты – нет».

Если круг ваших друзей не состоит сплошь из чрезвычайно информированных людей из самых разных социальных слоев и стран, велика вероятность, что их коллективный разум чего-то да не знает. У обозревателя Guardian Пола Карра есть на этот счет поучительная история. Однажды, вернувшись в номер отеля в Сан-Франциско, он удивился, что его комната не прибрана, впрочем, как и весь отель. Работники отеля бастовали в знак протеста против закона об иммиграции штата Аризона, SB1070. Хотя и протесты, и сам закон широко обсуждались в Twitter, в Twitter Карра на этот счет было полное затишье. Карр ничего не знал про протесты, пока они сами не показали себя в виде неприбранной кровати его номера, тогда Карр понял, что живет в «своем маленьком твиттер-пузырьке, заполненном людьми, близкими мне в расовом, политическом, лингвистическом и социальном смысле». Прибавит ли нам такой пузырек серендипности, которой мы так ждем от сети? Если нет, то мы должны найти способы, выйти за его пределы.

Свою последнюю книгу, написанную в соавторстве с Элинор Барбер и опубликованную посмертно, Роберт К. Мертон посвятил серендипности. Для знаменитого социолога такая тема исследования может показаться странной, с другой стороны, большой вклад в эту область он внес еще работой о «непредвиденных последствиях». Непредвиденные последствия – зачастую побочные эффекты успешного вмешательства. К примеру, завезенные в Австралию кролики стали основным источником пищи для первых белых поселенцев, но никто не ожидал, что они станут настолько опасными для урожая вредителями, что австралийское правительство будет вынуждено выстроить против кроликов 2 000-мильную стену, чтобы защитить фермерские поля от разорения.

На первый взгляд серендипность – это положительный эффект непредвиденных последствий, эдакая счастливая случайность. Однако, по крайней мере первоначально, у этого термина было другое значение. Это слово ввел в оборот Хорас Уолпол – британский аристократ XVIII века, четвертый граф Орфорд, писатель, архитектор и сплетник. В историю он вошел главным образом благодаря своим письмам, собрание которых составляет 48 томов. Письма дают прекрасное представление о мире той эпохи глазами привилегированного господина.

В письме 1754 года Уолпол рассказывает своему респонденту Горацию Манну о неожиданном и полезном открытии, которое он сделал, побуждаемый своим глубоким интересом к геральдике. Подробнее рассказывая о своем опыте, он упоминает персидскую сказку «Три принца из Серендипа», главные герои которой, «пользуясь случаем и собственной прозорливостью, постоянно совершают открытия, к которым они вовсе не стремились». В неологизме Уолпола есть оттенок бахвальства: он поздравляет себя и со счастливым открытием, и с собственной прозорливостью, это открытие предопределившей.

При всей полезности понятия слово «серендипность» стало широко употребляться лишь пару десятилетий назад. Мертон сообщает, что к 1958 году слово появилось в печати лишь 135 раз. В последующие четыре десятилетия слово 57 раз использовалось в названиях книг и 13 тысяч раз оно украсило собой газетные страницы только за 1990-е. Если набрать «serendipity» в Google, поисковик предлагает более 11 миллионов страниц, в том числе сайты ресторанов, фильмов и сувенирных магазинов, но очень немногие из них посвящены неожиданным открытиям и прозорливости.

Мертон одним из первых занялся продвижением слова, в 1946 году он писал о «паттерне серендипности» как о способе приходить к неожиданным научным открытиям. Так, в 1928 году сэр Александр Флеминг открыл пенициллин, вызванный спорами грибка пеницилла, попавшими в чашку Петри, где он выращивал бактерии стафилококка. И если споры оказались в чашке случайно, само открытие стало проявлением серендипности. Если бы Флеминг не выращивал бактерии, то не заметил бы случайно попавшие споры. А если бы не его глубокое понимание бактериологических процессов (его прозорливость), он мог бы и не заметить антибиотических свойств пеницилла и не совершить самое важное медицинское открытие первой половины XX века.

Луи Пастер писал: «В деле наблюдений случай благоволит только подготовленным умам». Мертон считал, что серендипность зависит как от готовности ума, так и от способствующих открытию обстоятельств. В книге «Путешествия и приключения серендипности» он и его соавтор Элинор Барбер изучают открытие, совершенное в лаборатории General Electric под руководством химика Уиллиса Уитни, который считал, что в правильной рабочей среде сотрудники должны думать об удовольствиях не меньше, чем об открытии. Здоровая смесь анархии и структурного подхода считалась необходимым для открытий условием, и доскональное планирование придавалось анафеме, поскольку «проект, в котором ничего не оставляют на волю случая, по определению обречен на провал».

Идея о том, что серендипность является совместным продуктом открытого и подготовленного ума и обстоятельств, способствующих открытию, уходит корнями в сказание, на которое Уолпол ссылается в 1754 году. Все три принца получили глубокие познания в «этике, политике и всех классических предметах», но никаких неожиданных открытий они не делали, пока их отец, император Джафар, не отослал их из своего царства «путешествовать по миру, с тем чтобы они узнали нравы и обычаи всякого народа». Когда же хорошо подготовленные принцы оказались в способствующих обстоятельствах, пришли и неожиданные и прозорливые открытия: они узнали, кто отравил короля, и поняли, как победить таинственную гигантскую руку, угрожающую некоему царству.

Сегодня, используя слово «серендипность», мы чаще всего имеем в виду «счастливый случай». Смысловые акценты на проницательность, подготовленность и обстоятельства куда-то улетучились, по крайней мере частично. Вместе с изменением значения слова мы упустили из виду тот факт, что мы могли бы подготовить себя к серендипности и как отдельные личности, и как сообщества. Я подозреваю, что мы, и даже Мертон, не слишком хорошо понимаем, как именно себя готовить. И, как говорит мой друг, ученый-правовед Венди Зельцер, без понимания структурной основы серендипности она представляется простой случайностью.

Если мы хотим создать онлайн-пространства, которые стимулировали бы серендипность, нам есть чему поучиться у городов. В начале 1960-х годов вспыхнула ожесточенная общественная дискуссия по поводу будущего Нью-Йорка. Непосредственной причиной схватки стал проект строительства скоростной магистрали через Нижний Манхэттен – десятиполосного эстакадного шоссе, которое соединяло бы тоннель Холланда (который проходит под рекой Гудзон и соединяет Манхэттен и Нью-Джерси) с Манхэттенским и Вильямсбургским мостами (которые пересекают пролив Ист-Ривер и соединяют Манхэттен и Бруклин). Этот проект предполагал снос четырнадцати кварталов по Брум-стрит в Маленькой Италии и Сохо и, соответственно переселение примерно двух тысяч семей и восьмисот предприятий малого бизнеса.

Сторонником плана был Роберт Мозес, легендарный и влиятельнейший градостроитель, на счету которого – создание большинства нью-йоркских парков и системы скоростных шоссе. Его непримиримым противником стала Джейн Джекобс, активист, автор книг и публикаций, а с 1962 года – председатель объединенного комитета против строительства скоростной магистрали через Нижний Манхэттен. Итогом этого противостояния стало не только сохранение Брум-стрит, но и написанная Джекобс книга «Смерть и жизнь больших американских городов», которая, критикуя «рационалистический» подход к городскому планированию, является манифестом движения за сохранение старых и создание новых колоритных и полных жизни городских сообществ.

В ходе многих дискуссий на тему градостроительства Джекобс задавала один и тот же вопрос: для кого созданы города – для автомобилей или людей, давая тем самым понять, что Мозес был равнодушен к людям, которых он предлагал переселить. Если рассматривать проблему чуть менее предвзято, можно предположить, что Мозес смотрел на ситуацию с высоты птичьего полета, с точки зрения общегородского планирования, Джекобс же видела город глазами пешехода и размышляла о нем на уровне улиц. С точки зрения Мозеса, одной из главных задач Нью-Йорка было обеспечить горожанам возможность быстро добраться из своих пригородных домов в деловые районы центра города и обратно к «ожерелью» из парков, которые он столь кропотливо выстраивал в отдаленных районах.

Критикуя Мозеса, Джекобс выстраивает две линии вопросов. Первая напрямую касается политики: для кого этот город, чьи потребности учитываются при принятии проектировочных решений? Усомнившись в роли Мозеса как объективного и бескорыстного эксперта, Джекобс приглашает читателей разглядеть негласные политические пристрастия Мозеса, когда он продвигает решения в пользу состоятельных жителей пригородов в обход интересов более бедных жителей центральных районов города.

Другой комплекс вопросов касается непреднамеренных последствий. Например, проповедуемый Мозесом принцип четкого разделения города на жилые кварталы, деловые районы и зоны отдыха может привести к тому, что город утратит свою жизненную энергию. Пригодным для жизни, стимулирующим творческую активность и, в конечном счете, безопасным город делают именно случайные встречи, которые Джекобс описывала, наблюдая за уличной жизнью своего квартала в Гринвич-Виллидж. Районы с небольшими кварталами, где пешеходам удобно передвигаться, сочетают в себе жилые, коммерческие и развлекательные функции, там присутствует жизненная энергия, которой нет ни в типовых сугубо жилых районах, ни в центральных кварталах, которые пустеют с закрытием офисов. Источник такой энергии в случайных встречах между людьми, использующими местность для различных целей.

С начала 1980-х годов представление Джекобс о пригодном для жизни городе стало оказывать большое влияние на дизайн городской среды, особенно с появлением «нового урбанизма» и движения за города для пешеходов. Проектировщики таких городов частным автомобилям предпочитают общественный транспорт и создают пространства, в которых пересекаются пути самых разных горожан – многофункциональные кварталы и пешеходные торговые улицы. Градостроитель Дэвид Уолтерс отмечает, что такие пространства проектируются с тем, чтобы горожане проводили время в обществе людей, не входящих в их непосредственный круг общения: «Случайные встречи в общих пространствах – это сердце общественной жизни, и, если городские пространства плохо спроектированы, люди не станут там задерживаться, а будут пробегать как можно быстрее».

Основополагающим принципом проектировки улиц можно считать правило минимизации обособленных, не просматриваемых пространств. В городах для пешеходов сложнее уединиться в доме или личном автомобиле и проще взаимодействовать в общественных местах. Жители таких городов идут на определенный компромисс: удобно иметь возможность припарковать свой автомобиль рядом с домом, но города для пешеходов с подозрением относятся к примату ком форта. Районы, которые популяризирует Джекобс, далеко не самые эффективные с точки зрения возможности чело века быстро и самостоятельно передвигаться. Живость и эффективность могут и не входить в прямой конфликт, однако напряженность между ними очевидна.

Города воплощают в себе политические решения, принятые их проектировщиками, а также непреднамеренные последствия этих решений. То же происходит и с интернет-пространствами. В наши дни градостроители, как правило, стремятся к прозрачности своих планов и намерений. Объявляя о намерении создать город для пешеходов, проектировщики основываются на том, что расширение использования общественного пространства повышает уровень городской жизни. В лучшем случае планировщики проводят ревизию своих начинаний и сообщают о зафиксированных неудачах – к примеру, когда в городах, которые проектировались для пешеходов, не удается кардинально снизить пользование частным автотранспортом.

А вот от архитекторов онлайн-инструментов добиться четкой формулировки поведенческих паттернов, которые они рассчитывают актуализировать, и политических предпосылок, которые обусловливают эти решения, бывает очень нелегко. Иногда, архитекторы могут не осознавать, какие возможности они привносят в сеть. Twitter начинался как средство управления проектами, коммуникативная система для распределенных рабочих групп, а вырос в мощную сеть для обмена идеями и ссылками. Объемы трафика сети таковы, что архивирование и индексирование твитов оказалось неподъемной задачей. При всей очевидности того, что Twitter может оказывать политическое влияние, эфемерность разговоров на этой платформе такова, что важные события, которые разворачиваются в социальных медиа, не включены в поисковые системы и исчезают с течением времени. Является ли такое положение непреднамеренным, побочным результатом архитектуры Twitter, или же это сознательное решение, принятое, чтобы сделать онлайн-общение менее долговечным, более легким и быстрым?

Другие архитекторы интернет-платформ четче излагают свои намерения, что не гарантирует защиту от негативных непредвиденных последствий. В отличие от других сетей, которые позволяли своим пользователям входить под псевдонимом, Facebook всегда требовал от них регистрации под настоящим именем. Такая политика была принята с самого начала проекта, когда сайт появился в качестве замены бумажных «альбомов с лицами», которые выпускали в университетах, чтобы помочь студентам познакомиться друг с другом. Когда Facebook стал популярным инструментом среди активистов в странах с репрессивными режимами, правозащитники предупреждали, что такая политика может поставить под угрозу безопасность диссидентов. Facebook не проявил гибкости под предлогом того, что «правило настоящего имени» необходимо для поддержания высокого качества дискуссии.

Чтобы выявлять скрытые политические решения и предупреждать непреднамеренные последствия, онлайн-пространствам нужна своя Джейн Джекобс. Но архитекторы платформ должны лучше понимать исторический контекст, в котором они работают. Некоторые разработчики интернет-пространств пытаются повысить открытость и доступность широкого круга информации и тем самым культивировать серендипность. Однако это совсем не просто, в частности потому, что онлайн-пространства сегодня легко создаются с нуля. Градостроитель, который хочет внести изменения в структуру города, работает с целым комплексом сдерживающих факторов: это и желание сохранить историю, и потребности и интересы бизнеса и жителей существующих сообществ, и расходы, связанные с реализацией новых проектов. Этот процесс продвигается медленно, и в результате мы имеем богатую историю городов, которую можно изучать, чтобы понять, как горожане, архитекторы и планировщики решали эти проблемы.

Тем, кто проектирует будущее Facebook, сложно изучать успехи и неудачи, к примеру, MySpace, не в последнюю очередь и потому, что исход пользователей в Facebook превратил MySpace в город-призрак. Еще сложнее изучать более ранние комьюнити, такие как LamdaMOO – текстовый виртуальный мир, размещенный на серверах легендарной корпоративной исследовательской лаборатории Xerox PARC. Я нередко испытываю ностальгию по ресурсу Tripod – была такая протосоциальная сеть, в создании которой я принимал участие в конце 1990-х. На достойной восхищения платформе Internet Archive хранится несколько десятков страниц сайта с 1997 по 2000 год, что дает представление о том, как все это выглядело и менялось со временем, но едва ли поможет прояснить, какой контент создавали пользователи сайта, которых в 1998 году было уже 18 миллионов. Более успешный конкурент Tripod – Geocities окончательно исчез из интернета в 2010 году, его наследие составляет менее 23 тысяч страниц, сохраненных с помощью инструмента Wayback Machine, который бросил свои силы на невыполнимую задачу архивирования огромного ресурса еще в середине 2001 года. Если вместо заброшенных цифровых платформ мы станем изучать реальные города, какие уроки мы сможем извлечь?

В своей апологии уличной жизни, «балету городского тротуара», Джекобс подчеркивает важность многофункционального использования пространств. Жизнедеятельность ее района обусловлена постоянным потоком людей. Случайная встреча с лавочником по дороге на работу возможна только потому, что он работает там, где она живет.

Виртуальные пространства типа Facebook тоже можно использовать по-разному. Для большинства американцев стало сюрпризом, что Facebook, который они используют для планирования субботних вечеринок, воскресных обедов, а иногда – чтобы посмотреть, как там сложилось у давней зазнобы, так вот в том же Facebook колумбийцы организовывают массовые выступления против повстанцев ФАРК. Американцы планировали свой уикенд в том же «пространстве», где колумбийцы планировали шествия, при этом оставаясь совершенно невидимыми друг для друга, помимо тех, конечно, кто был знаком между собой. Получается, что Facebook может восприниматься как монофункциональное место, спроектированное как раз под ту форму активности, которую вы для себя выбрали. Являясь частью огромного общественного пространства, вы ограничены своим кругом общения и сферой деятельности, подобно первым пользователям Facebook, которые обсуждали главным образом свои университетские дела.

Большая часть американских пользователей Facebook не захотели бы натыкаться на острополитические дискуссии по дороге к своим садикам на FarmVille. Однако спор между Мозесом и Джекобс дает нам основания полагать, что нам стоит с осторожностью относиться к архитекторам, которые предлагают нам комфортные условия, платой за которые является наша изоляция. Мне, конечно, удобнее доехать от дома до работы на машине, но таким образом я изолирую себя от соседей, которых могу встретить на улице. Как мы уже выяснили в третьей главе, критики социальных сетей, такие как Эли Паризер, придумавший термин «фильтр-пузырь», размышляют как раз о том, что мы, каждый в отдельности и как общество в целом, теряем от этой изоляции. Персонализированные настройки поиска Google и алгоритмы Facebook, в соответствии с которыми в нашу ленту попадают определенные новости, по мнению Паризера, делают наше сетевое существование все более изолированным, что угрожает лишить нас серендипных встреч. Фильтры-пузыри – это удобно и приятно, они позволяют нам в большей степени управлять ситуацией и ограждают от лишних сюрпризов. Фильтр-пузырь – больше похож на личную машину, чем на общественный транспорт или людную улицу.

С победоносным шествием по сети Facebook кнопки «лайк» мы видим, как персонализация начинает играть существенную роль даже на таких кураторских площадках, как New York Times. Я могу читать любые статьи по своему усмотрению, при этом мне сообщают, кто из моих друзей уже «лайкнул» статью, которую я читаю, и какие еще материалы им понравились, не говоря уже о списке «рекомендуем к прочтению», который составляется для каждого подписчика. Несложно представить себе будущее, в котором «лайк» будет играть еще более всеобъемлющую роль. Полагаю, что уже в ближайшем будущем, загрузив карту города, в котором я оказался, я увижу, что на ней отмечены любимые рестораны уже побывавших здесь друзей. Это вполне выполнимо и сегодня с помощью сервиса Dopplr, который фиксирует и расшаривает друзьям ваши передвижения и отзывы, но в определенный момент, полагаю, это станет встроенной по умолчанию функцией сервиса Google-карты.

Такое развитие событий может радовать, а может и настораживать, в зависимости от того, увижу ли я рекомендации только своих друзей или кого-то еще. Если мне покажут предпочтения представителей других, незнакомых мне сообществ – это совсем другая история. Как полагает Паризер, фильтры, которые нас действительно должны беспокоить, – это те, функционал которых непрозрачен, а включаются они автоматически. Карта Ванкувера, на которой я могу увидеть рекомендации своих друзей, – это одно, карта, рекомендующая рестораны на основе платной рекламы, но при этом не афиширующая этот факт, – совсем другое. Лично я предпочел бы карту, на которой указывались не только рекомендации моих друзей, но и отзывы различных групп: людей, которые в Ванкувере впервые, самих ванкуверцев, гурманов, туристов из Японии, Кореи или Китая.

Если я приехал в Ванкувер, самой удобной для меня картой будет та, которая уже знает мои предпочтения и помогает мне их найти. Допустим, карте известно, что я люблю сэндвичи банмин, местное крафтовое пиво и музыкальные магазины с дешевым подержанным винилом. Создать такую карту сегодня совсем не сложно, дополнив ее впечатлениями моих друзей, уже бывавших в Ванкувере. Я еще не вышел из самолета, а у меня уже есть «Мой Ванкувер». Однако если у меня не будет возможности увидеть на той же карте впечатления и отзывы других людей с другими интересами, я рискую променять возможность открытия на комфортабельную самоизоляцию. Проектируя сетевые пространства, нам необходимо думать и о том, чем может быть чревата их излишняя комфортабельность, простота, и изолированность.

В любом населенном месте люди протаптывают дорожки между различными пунктами. Такие тропинки проектировщики называют «протоптанными», в них отражается склонность людей к эффективности (или лени). Но кроме того, в них содержится информация о том, куда и как люди предпочитают ходить. Толковые проектировщики снимают такие дорожки после снегопада или делают фотографии через определенный промежуток времени, чтобы проложить дорожки поверх протоптанных, вместо того, чтобы вести заранее проигранную войну между людьми и газонами.

Протоптанные тропинки – это отпечаток, который люди оставляют на ландшафте, аккумулированное поведение, оставляющее заметные следы. Выщербленные тысячами спускающихся и поднимающихся ног ступени, раскиданные по тротуару окурки, жвачки и прочий мусор и патина, остающаяся от тысяч рук, хватающихся за перила, – все это едва уловимые, но важные сигналы о том, куда люди ходят, а куда нет, что они делают, а чего не делают. Во время прогулки по городу свидетельства человеческой активности буквально бросаются в глаза: вот парк, полный гуляющих, популярный среди родителей с детьми, а вот этот, с разбросанными по газонам бутылками, привлекает несколько другую публику. Будь то сигналы, которые поступают в реальном времени – толпа людей у популярного заведения общепита – или те, что видны через некоторое время, все они информируют о реальном человеческом поведении, а не о том, на какое поведение рассчитывают архитекторы и проектировщики.

Когда Facebook начали использовать не только для связи со школьными друзьями, но и для продвижения групп и брендов, компания представила новый вид интернет-пространства, отличный от стандартного персонального профиля: Facebook-страница. Так появилась возможность стать поклонником музыканта, общественного деятеля, фильма или другого культурного феномена, у которого была страница. Вскоре после появления страниц в 2007 году, Facebook опубликовал их алфавитный каталог, а также малоиспользуемый, но примечательный алфавитный список всех пользователей сети, ставший, пожалуй, самой большой в мире виртуальной телефонной книгой.

Открыв каталог на любой букве, сверху вы увидите самые популярные страницы. На букву V – это Вин Дизель и Victoria’s Secret, а дальше идут знаменитости пожиже: турецкий певец Volkan Konak, мотогонщик Valentino Rossi, ведущий филиппинского ток-шоу Vice Ganda и мексиканский автор вирусных видео Vete A La Versh. Каталог страниц Facebook создавался по принципу протоптанных тропинок, он выявил интересы по-настоящему глобальной базы пользователей сервиса и дал представление о знаменитостях не только Северной Америки или Европы, но и Нигерии, Колумбии или Вьетнама.

Несколько месяцев назад я зашел в Facebook, чтобы продемонстрировать каталог в рамках презентации о серендипности и неожиданных открытиях, и обнаружил совсем не то, что ожидал. Мне предлагался небольшой список страниц, на которые я уже заходил, и еще несколько, которые Facebook счел для меня интересными. Поскольку у меня много друзей на Ближнем Востоке, а также потому, что этот эксперимент пришелся на разгар «арабской весны», большинство рекомендуемых страниц составляли египетские политические организации. Тогда я вышел из своего аккаунта и зашел в тот же каталог не как Этан Цукерман, но как случайный пользователь с IP-адресом в штате Массачусетс. Полученная выборка состояла из страниц спортивных команд Бостона и кофеен типа Dunkin’ Donuts. Взявшись за мое «спортивное ориентирование», чтобы я мог отличить команду «Ред Сокс» от «Реал Мадрид», Facebook засыпал информационную «протоптанную дорожку» навязанной кастомизацией, предлагая мне то, что мне больше подходит, но в меньшей степени способствуют каким-либо открытиям.

Однако такой подход переняли не все социальные медиа. Самые популярные темы, которые отображаются на главной странице Twitter, дают представление о беседах, которые вы могли пропустить. Если в тренды выходит, к примеру, Cala Boca Galvão, вы можете и не понимать, что это значит, тем не менее это приглашение изучить тему поподробнее. Кроме того, Twitter делает обзор наиболее важных тем, чтобы человек, не владеющий языком, на которых они обсуждаются, мог понять, насколько они значимы. В этом же сервисе предусмотрена возможность установить фильтры, чтобы не знать лишнего. Пользователи Twitter, которых не интересуют беседы бразильцев или японцев, могут выбрать тренды только своей страны или города. Кроме того, в тренды чаще всего попадают последние новости, а не разворачивающиеся события, подобные движению Occupy.

Упоминание о том или ином разговоре не гарантирует, что он обязательно привлечет новых участников. Мартин Ваттенберг и Фернанда Вьегас – главные в мире специалисты по информационному дизайну – провели в один из праздничных уикендов 2010 года эксперимент. Они взяли три главных тренда американского Twitter и попытались выяснить, кто за ними стоит. Заглянув на странички участников этих бесед, они обнаружили, что там царит жесткое расовое разграничение. Большинство трендов было запущено молодыми афроамериканцами, которые раньше других оценили достоинства этого сервиса и зачастую используют Twitter весьма по-своему. Так, тема #inappropriatechurchsongs – это пополняющийся список песен, которые ваш пастор точно не станет исполнять на воскресной службе, потому что это либо скабрезные перепевки уже имеющихся церковных гимнов, либо просто комичные именно в своей неуместности предложения. Ничто не останавливает белых пользователей от участия в этом тренде, тем не менее Ваттенберг и Вьегас обнаружили там девяносто четырех черных и лишь шестерых белых. В другой теме – «разлив нефти» – перекос в другую сторону: на несколько десятков белых авторов приходится лишь трое черных. И только на тему «полиамории» в равной степени готовы беседовать американцы обеих рас.

Тренды Twitter – это форма местных предпочтений, показывающих, что именно популярно в определенный момент времени среди определенной части населения земли. Ценность таких приоритетов как раз в том, что они не являются глобальными. Если бы Twitter показывал самые популярные темы во всем сервисе, это был бы бесконечный поток мемов про Джастина Бибера. Самые обсуждаемые темы Twitter – это смесь из ожидаемого и непредсказуемого, важных новостей, о которых мы уже слышали, и новостей, о которых мы с удивлением узнаем впервые.

Мой друг Дэвид Арнольд прославился в области молекулярной гастрономии, став директором по кулинарным технологиям Французского кулинарного института в Нью-Йорке. Он из тех, кто заливает джин в сифон для взбивания сливок, насыщает углекислым газом с привкусом хинина и подает в охлажденном жидким азотом бокале как джин тоник, на сто процентов состоящий из джина. Мы познакомились в старших классах, еще до того, как его увлечение кулинарией вышло на первый план, и тогда он фанател от Боба Марли. Большинство поклонников Боба Марли из старших классов – это сильно запутавшиеся белые парни, которые втайне мечтают стать растафарианцами и отрастить дредлоки. Но Арнольду просто нравилась эта музыка, и его весьма обширная коллекция ранних записей Марли все время пополнялась.

Однажды я спросил Арнольда, как он стал слушать Марли. «Я пошел в музыкальный магазин и обнаружил, что там есть целый раздел музыки, о которой я ничего не знаю – это было реггей. Я посмотрел и понял, что у парня по имени Марли больше всего альбомов. Я решил, что он, наверное, корифей жанра, купил одну пластинку и отнес домой».

Алгоритм, которым воспользовался Дэйв Арнольд, – удивительно эффективный способ исследования неизвестных вам, но уже кем-то классифицированных информационных пространств. Никогда не слышали о французском импрессионизме? Попробуйте Моне. Если Моне не подходит, возьмите Ренуара. Если не нравится ни тот ни другой, велика вероятность, что это направление не для вас и лучше попробовать кубизм или абстрактный экспрессионизм. До Делакруа вы, может, и не дойдете, но зато, быстро ознакомившись с величайшими хитами этого направления живописи, сможете решить, стоит ли вам углубляться дальше. Специалисты по компьютерным системам называют это «методом поиска по верхам», когда вы сначала оглядываете горизонт на предмет наиболее выдающихся высот, после чего принимаете решение спуститься и заняться детальным исследованием территории.

Метод местных предпочтений может помочь и при знакомстве с городом, если воспринимать места, популярные у определенных групп населения, как исследуемые категории. Зная, что Таймс-сквер – самое популярное место в Нью-Йорке среди туристов, вы можете использовать это знание по назначению и всячески избегать этого места. А вот сведения о том, где гаитянские таксисты едят суп из козлятины, поможет вам отыскать заведение с лучшей гаитянской кухней. Вы не знаете, придется ли вам по вкусу гаитянская еда? Опробуйте пару мест из списка местных предпочтений – наиболее популярных в гаитянской диаспоре – и ответ на этот вопрос будет готов. Если еда вам не понравится, то вряд ли потому, что она плохо приготовлена, ведь среди гаитянцев это признанное и уважаемое место.

В алгоритме местных предпочтений есть свои ограничения: суп из козлятины не самое легкоусвояемое блюдо гаитянской кухни. Наводящий мосты, в роли которого может выступить официантка, имеющая опыт ознакомления неофитов с азами родной кухни, предложит вам что-нибудь более удобоваримое. Но для этого вам сначала нужно сделать первый шаг и пойти за таксистом, чтобы сойти с привычного пути. Если ваши интересы распространяются дальше мест, популярных в вашей среде или среди широкой общественности, вам нужно найти куратора, достаточно далекого от вас в культурном плане, который показал бы вам свою разметку города.

Точно так же и в Twitter вы можете обнаруживать местные предпочтения и следовать за ними в своих поисках информации. Обнаружив незнакомый тренд «#M23» – это такое повстанческое движение в Демократической Республике Конго, которое, по слухам, поддерживает правительство Руанды, – вы быстро поймете иерархию пользователей, выступающих на эту тему. Больше всего ретвитов у тех, кто либо находится в месте событий, либо является авторитетным комментатором по данному вопросу. К примеру, Лора Сиэй, специалист по Африке и профессор Университета Морхаус, не входит ни в первую сотню, ни даже в первую тысячу пользователей Twitter. Однако если вы станете следить за разговором о конфликтах в Центральной Африке, она, скорее всего, будет упомянута в качестве достоверного и часто цитируемого источника. Или же вы быстро решите, что ваш интерес к этому вопросу исчерпан, и расширите поиски вдохновения в других направлениях.

В каком бы городе мы ни находились, мы подвержены опасности оказаться в западне, которую Шомбар де Лов описывал как свой ограниченный «реальный» Париж. Опасность сетевых пространств – такой же парижский фильтр-пузырь удобных нам медиа, доставляемых нашими друзьями. В обоих случаях решение этой проблемы видится нам в блуждании, сознательном намерении сойти с повседневного маршрута, чтобы найти что-то незнакомое. Но блуждать можно не только бесцельно. Фланер прогуливается по улицам с тем, чтобы ознакомиться с городом и понять его. Мы можем бродить по дорогам в поисках серендипности. Если, подобно Флемингу, отправиться в неизведанные пространства в поисках ответа на конкретный вопрос, мы можем обнаружить в нашей чашке Петри что-то странное и неожиданное.

Ги Дебор, французский социальный мыслитель, описавший нашу «жалкую и ограниченную» жизнь в городе, оставил и рецепт – dérive или дрейф: ничем не регламентированное перемещение по ландшафту как средство преодоления ограничений.

Для тех, кто опасается, что не сможет верно прочувствовать психогеографические контуры города или просто не в состоянии потратить целый день на блуждания, и придумали Serendipitor. Разработанным Марком Шепардом приложением для айфона можно пользоваться и в сети. Вы задаете свое местоположение, точку, куда вам нужно попасть, и имеющееся у вас время. Вместо того чтобы рассчитать кратчайший путь между двумя точками, как это делает сервис Google-карты, Serendipitor предлагает извилистую дорожку, которая приведет вас к нужному месту в назначенное время, по траектории, которую не выбрал бы ни один человек в здравом уме. Есть там и такие варианты, от которых лучше воздержаться, – последняя версия приложения время от времени советует поймать машину и поехать куда глядят глаза, причем не ваши, а водителя! Скорее произведение искусства, нежели удобное приложение, Serendipitor тем не менее полезная провокация, которая доносит мысль о том, что, даже если мы забыли, как идти куда глаза глядят, всегда найдется программа, которая поможет нам сойти с проторенной дорожки.

Созданные Ги и Шепардом системы произвольны по своей природе, за что их легко причислить к непродуманным или даже просто дурацким. Однако иногда с произвольными системами приходится сталкиваться вплотную, поскольку они являются частью местной культуры. Так, например, в Гане практически все знают день недели, в который они родились. В культуре ашанти, как и у многих других населяющих Гану народностей, людям дают прозвище по дню недели, в который он появился на свет. Мой сын Дрю родился ранним утром субботы, и поэтому прозывается Кваме. Поторопись он немного и появись в пятницу, был бы он Кофи, как и все рожденные в этот день недели мальчики. Оказавшись в церкви города Аккра, я готов к тому, что пожертвование у меня попросят вместе с другими рожденными во вторник Йоо и Йаа. Услышав свой день недели, мужчины и женщины, пританцовывая, подходят к алтарю и делают пожертвования. Потом пастор оглашает, уроженцы какого дня пожертвовали больше всех, что, как правило, приводит к добродушным шуткам о том, кто щедрый, а кто прижимистый.

Возможность представиться как Йоо в компании незнакомых мне ганцев – весьма успешная стратегия выстраивания произвольных связей. Почти в любой компании найдется как минимум еще один Йоо, и мы пожмем друг другу руки, со значением посмотрим друг другу в глаза, обменяемся любезностями. Мы просто обязаны перекинуться хотя бы парой слов, в конце концов – мы родились в один день недели. Стало ли распространение системы прозвищ как способа налаживания общественных связей осознанным решением мудрых вождей ашанти, или же ганцы просто придерживаются этого обычая, поскольку он дает неоднозначные, но, как правило, положительные социальные результаты, но с помощью этой по-прежнему живой традиции я познакомился с ганцами, которых вряд ли бы узнал в противном случае.

Если вы подумали, что социальные связи с помощью таких произвольных систем, как календарь, выстраивают только в западноафриканских племенах, обратите внимание на материнские клубы. Беременные женщины, нередко первородящие, вступают в группы на платформе «Живого Журнала», организованные по принципу прогнозируемой даты родов. Все, кто должен родить в сентябре, вплоть до момента рождения могут делиться своими проблемами и сравнивать ощущения по ходу течения беременности. Нередко эти группы сохраняются и после родов, и молодые мамаши рассказывают друг другу о своих грудничках, делятся своими впечатлениями и заботами. Общего у этих женщин немного – они пользуются ЖЖ и забеременели примерно в одно время. Во многих группах есть и верующие, и атеисты, а также представительницы разных рас и национальностей. Такой произвольный фактор, как месяц рождения, становится поводом для самых неожиданных знакомств, а наполненный глубочайшими эмоциями параллельный опыт вынашивания, рождения и вскармливания укрепляет внутриобщественные связи, а нередко и становится началом дружбы между представительницами самых разных социальных слоев.

Произвольные факторы можно использовать не только при создании групп и новых социальных связей, но и для индивидуальных похождений. Много лет тому назад Джонатан Голд придумал себе произвольную задачу. Он работал редактором в одной из газет Лос-Анджелеса и жил на знаменитой своим мультикультурализмом Пико-авеню. И вот однажды Голд решил каждую неделю выходить на остановку раньше, чтобы поужинать в одном из заведений Пико-авеню – эфиопском, корейском, кубинском, камбоджийском или еврейском ресторане. Эксперимент растянулся на целый год и увенчался великолепным материалом для LA Weekly, который назывался «Этот год я проел на Пико». После публикации он стал знаменитым ресторанным критиком и автором колонки Counter Intelligence, посвященной недорогим этническим заведениям Лос-Анджелеса.

Отголоски произвольности Голда я слышу в потрясающем и странном интернет-проекте, организованном блогом AllMetalResource, одним из ведущих ресурсов по хэви-металлроку. Авторы этого блога объявили апрель 2011 года Международным днем death metal и решили найти по крайней мере одну группу этого направления во всех 195 входящих в ООН странах. Для этого им не понадобились десятки авиаперелетов, достаточно было поиска по YouTube. В ходе исследования выяснилось, что в death metal группах играют вполне себе общительные ребята, которые только рады отзывам слушателей из других стран. Добиться поставленной цели организаторам не удалось, зато они сделали несколько удивительных открытий, среди которых WRUST – группа из Ботсваны, участники которой наряжаются в черную кожу и ковбойские шляпы, отчего кажутся героями постапокалиптического американского фильма, действие которого разворачивается в Южной Африке. Возможно, death metal из Ботсваны и не придется вам по вкусу, но в том-то и суть затеи – взять интересную вам тему и посмотреть, что с этим происходит во всем мире. Блогер Линда Монак каждый день готовит ужин на всю семью, в том числе и для своего отца, любителя картошки с мясом. Однажды ей наскучило готовить одно и то же, и она решила целый год делать бургеры, но, чтобы это были бургеры со всего света: албанский с ягнятиной и лепешками, армянский, где среди ингредиентов есть специально заготовленные абрикосы. Ограничения таковы: мясо и хлеб в каждом блюде. Каковы же возможности? Все в пределах мировой кулинарной культуры или ассортимента вашего супермаркета.

Неоспоримые различия между путешествием в виртуальном пространстве и прогулкой в реальном мире напоминают нам о том, что злоупотреблять географическими метафорами города вредно. Каким бы неотразимым ни был наш рассказ о пешей прогулке, каким бы сильным ни было желание отведать супа из козлятины, дорога от Бронкса до Статен-Айленда короче от этого не станет. Зато в цифровых пространствах мы можем менять масштаб на наше усмотрение. Мы так же можем распределять биты, как нам захочется, и перетасовывать города, как заблагорассудится. Мы можем создавать районы, целиком расположенные вдоль береговой линии или в парке или состоящие из кирпичных зданий или восьмиэтажных домов 1920-х годов, и ждать, кого и что мы встретим в этих новых пространствах.

Дэвид Вайнбергер пишет о реальных и потенциальных возможностях интернета. В своей книге «Everything Is Miscellaneous» он исследует возможности информации, освобожденной от физических пут. В реальном мире одна книга может находиться в одном разделе на одной полке. В цифровом мире ограничений по размещению или репрезентации данных не существует. Аналоговый мир оперирует иерархиями и древами, тогда как цифровой позволяет «поместить каждый листик на максимальное возможное количество ветвей».

Вайнбергер – один из основателей Инновационной лаборатории Гарвардской библиотеки, в которой, как ни удивительно, как раз и проводились эксперименты по перестановке библиотечных полок, то есть вмешательству в одну из наиболее мощных систем, которые нам придется, двигаясь на ощупь, переустраивать. Будь то классификация Библиотеки Конгресса или еще более запутанная десятичная классификация Дьюи, Вайнбергер, цитируя Клэя Ширки, утверждает, что расстановка книг по полкам заставляет нас располагать знания в едином универсальном порядке, что неизбежно влечет за собой заскорузлую тенденциозность. Так, Вайнбергер отмечает, что 88 из 100 тем, предложенных десятичной классификацией Дьюи для кодирования книг о религии, закреплены за христианством, тогда как у буддизма и индуизма вообще один каталожный номер на двоих.

При всех недостатках и особенностях такой формы упорядочивания знаний, в ней есть и непредсказуемые положительные последствия. В библиотеке с открытыми полками, где книги рассортированы по категориям, мы, начав с того, что нам в данный момент кажется необходимым, невольно расширяем зону поиска, скользя глазами по другим полкам. В процессе мы можем оценить книгу по ее внешнему виду, времени выпуска и размеру. Насколько книга длинная, мы можем оценить по ее толщине, по формату же можно предположить наличие иллюстраций – в высоких книжках часто бывают цветные фотографии.

ShelfLife – новый разработанный Инновационной лабораторией инструмент дает возможность виртуально переставить книги в соответствии с физическими параметрами: форматом, толщиной, высотой, годом выпуска, как, впрочем, и по категории, автору, популярности среди преподавателей или студентов. Цель такого подхода – взять все полезное от физического способа организации, включая имплицитную информацию, в нем содержащуюся, и совместить с гибкостью цифрового метода организации. А совместив счастливые озарения, снизошедшие на нас в процессе изучения устройства городов с цифровыми возможностями перетасовывания и структурирования, мы можем задуматься о создании интернет-пространств, в которых мы по-новому и еще более эффективно будем генерировать серендипность.

Как нужно организовать книжную полку в библиотеке, чтобы максимально увеличить шансы на серендипность? Как мотивировать читателей сойти с проторенной дорожки и обратиться к неизвестному, так чтобы это приводило к открытиям, а не только к случайному выбору?

Если рекомендовать наиболее популярные книги, это станет просто еще одной формой социально обусловленного поиска со всеми вытекающими последствиями: если другие пользователи библиотеки похожи на нас, мы оказываемся замкнутыми в очередном пузыре гемофильности. Даже если ShelfLife будут пользоваться самые разные читатели, чтобы дать хорошие рекомендации, системе понадобится информация о наших интересах и уже имеющихся у нас сведениях. А значит, для генерирования серендипности нужен определенный уровень контроля и наблюдения.

Вот, к примеру, доктор Сет Робертс – человек, отслеживающий каждый свой шаг. В 1980-х он пытался излечиться от бессонницы: записывал часы сна, принятую пищу, ежедневный вес, проделанные физические упражнения, настроение и прочие сведения. Своим экспериментом он проверял «теорию несоответствия», которая предполагает, что некоторые из проблем, которые мы испытываем в современной жизни, проистекают из несоответствия наших повседневных занятий привычному образу жизни людей каменного века. Робертс решил отказаться от завтрака, потому что охотники-собиратели не завтракали; по утрам стал смотреть на человеческие лица по телевизору, воспроизводя социальные контакты и обмен последними сплетнями, которые, по мнению антропологов, занимали утро человека каменного века. Кроме того, он взял за правило стоять по много часов в день. При этом он тщательно документировал свои ощущения, соотнося качество сна с проведенным стоя временем, что заставило его сменить рабочий стол на конторку, а также заниматься делами, ходя по беговой дорожке.

В итоге он выяснил, что лучше всего ему спится после того, как он проведет на ногах девять часов. Когда я познакомился с ним на коктейльной вечеринке по случаю открытия первой конференции проекта Quantified Self в Маунтин-Вью в Калифорнии, он проводил эксперимент, стоя до изнеможения на одной ноге по несколько раз на дню. Эту технику он открыл для себя совершенно случайно и теперь испытывал ее, выстаивая на одной ноге и пытаясь определить оптимальное количество раз, которое положительно влияло бы на его сон. На тот момент он склонялся к тому, что шести раз вроде бы достаточно.

Случай Робертса иллюстрирует два направления в их крайних проявлениях: самоконтроль и эксперименты над собой. Используя такие приложения, как Fitbit, фиксирующее каждый сделанный вами шаг, или Zeo, контролирующее состояние вашего сна, энтузиасты собирают данные о своем физическом и эмоциональном состоянии и таким образом отслеживают тенденции. Некоторые еще и ставят над собой эксперименты, внося изменения в диету, физические упражнения или распорядок дня, и смотрят, лучше ли они стали спать и радостнее ли им стало просыпаться.

Что мы можем узнать, следя за собой и ставя над собой эксперименты? Мы, люди, при всех наших способностях к познанию, в вопросах длительного самоанализа оказываемся весьма слабы. Мы лучше запоминаем важные события, а неважные забываем, и большая часть нашей повседневной деятельности рассеивается в памяти. Отслеживание собственных действий очень полезно для развенчания заблуждений, которые каждый из нас питает на свой счет. Однажды меня пригласили на конференцию, которую проводил Гари Вульф, один из лидеров движения Quantified Self. Я должен был рассказать о предварительных опытах, которые проводил на ниве, еще почти не охваченной подсчетами: потреблении медиапродуктов.

В ходе своего исследования воображаемого космополитизма в интернете я понял, что мне необходимы сведения о том, какие новости люди просматривают онлайн и офлайн и какие из них привлекают их внимание. Такие сведения довольно легко получить, но только в самых общих чертах: можно узнать количество человеко-часов, потраченных на определенный новостной ресурс, а вот детализировать их довольно сложно. Отдельные сайты, как, например, Huffington Post, знают, какие статьи читают пользователи и сколько они проводят времени на сайте. У тех, кто производит и размещает рекламу, иногда бывает возможность отслеживать передвижение пользователей по нескольким сайтам. Однако сведения о том, кто и какие конкретно просматривает статьи или ролики на YouTube, собрать значительно сложнее. Потребление аналоговых СМИ – радио, телевидения и газет – отслеживают с помощью медиадневников, записей, которые люди делают о том, что они просмотрели или прочитали, а также через специальные устройства, которые устанавливают на случайно отобранное количество телевизоров. На полученных сведениях держится многомиллиардная индустрия. Однако даже прибегнув к недешевым услугам специализирующихся на медиамониторинге компаний, таких как Nielsen или Arbitron, было бы сложно ответить на вопрос: «Сколько новостей из Африки получил средний американец на этой неделе?»

Вместо того чтобы платить медиааналитикам, я решил использовать метод Сета Робертса. В течение трех осенних месяцев 2010 года я вел дневник, в котором отмечал все прочитанное, просмотренное и прослушанное в офлайне, а для отслеживания своего сетевого поведения использовал программу RescueTime. Вообще-то это программа для повышения производительности, она подсчитывает, сколько времени вы занимались за компьютером делом, а сколько «развлекались» – смотрели видео на YouTube, к примеру. Но программой можно пользоваться и отключив оценочные функции, и просто отслеживать, что привлекает ваше внимание в течение дня.

Вскоре я обнаружил, что мое самовосприятие довольно сильно отличается от портрета человека, который создает историю моего браузера. Я считал себя человеком мира: я возглавляю правление кенийской некоммерческой организации, являюсь членом правления нескольких институций, занимающихся журналистикой в Африке и гражданскими медиа по всему миру, и довольно часто пишу об актуальных событиях в разных уголках развивающегося мира. Но если судить по моему медиарациону, ничего такого обо мне не скажешь. Скорее, по моим онлайн-следам можно прийти к выводу, что я неравнодушен к интернет-юмору и непозволительно много времени трачу на отслеживание своего любимого футбольного клуба Green Bay Packers. На сайтах всемирных новостей, таких как New York Times, Christian Science Monitor, South Africa’s Mail, Guardian, и даже на своем собственном сайте Global Voices, я провожу заметно меньше времени, чем на reddit.com и ESPN. Когда я сравнил практически вечность, потраченную на чтение почты и ответы на письма и время, посвященное чтению новостей, я по-настоящему ужаснулся.

Вообще-то я собирался писать о своей ежедневной медиадиете в блоге, но после первой же недели понял, что мне совестно делиться своими открытиями даже с собственной женой. В частности выяснилось, что значительную часть международных новостей я получаю не через интернет-поиск, но через куда более древнее СМИ – радио, на новостные выпуски которого я время от времени натыкаюсь. Самыми наполненными в смысле международных новостей днями стали те, что я провел за рулем. В утреннем выпуске новостей Национального общественного радио, а также в их же программе «Учитывая все обстоятельства» значительное внимание уделяется международным новостям, как, впрочем, и в передачах Всемирной службы «Би-би-си», которые ретранслируют многие общественные радиостанции США. Чем меньше мой медиарацион зависел от моего выбора, тем большую долю в нем получали международные новости; я обратил внимание, что услышанные по радио новости стали поводом для многих моих поисковых запросов.

Многие из тех, кто занимается отслеживанием себя, говорят, что уже в процессе их поведение меняется. Если вы записываете все, что съели за день, чтобы вычислить количество калорий, то, даже только подумав о том, сколько калорий придется на чизбургер и картошку фри, вы можете решить все-таки заказать салат. Примерно то же самое происходило со мной, когда я стал следить за своей медиадиетой. Я считаю, что быть в курсе международных новостей очень важно, и, поняв, как мало я посвящаю им времени и внимания, я ужаснулся. Весьма скоро мои посещения таких ресурсов, как reddit.com и PackersNews.com, сократились, и во время кратких передышек я стал заходить на более серьезные новостные сайты.

За своим сном и количеством пройденных шагов уже следят миллионы, свои передвижения по городу, подобно Заку Стюарду, отслеживает не так много людей. Еще меньше записывают все, что они прочли, услышали или увидели, хотя бы потому, что на сбор подобной информации уходит довольно много времени и сил. Поэтому инструменты, позволяющие нам отслеживать наш медиарацион, были бы весьма полезны, они помогут нам понять, с чем мы сталкивались, а о чем даже не слышали.

Fitbit доносит до своего владельца простые сведения без прикрас: сколько шагов он сделал за день. Сложно уверять себя, что прогулка по району заменила вам поход в спортзал, когда Fitbit показывает, что вы сделали всего пятьсот шагов. Системы, которые показывают нам, куда мы ходим, с кем говорим и что читаем, будут снабжать нас сведениями, на основании которых мы сможем что-то менять. И если наша жизнь действительно окажется жалкой и ограниченной, как о том говорил Дебор, мы сможем осознанно изменять наше поведение.

Однако наблюдение за собой может принести и другие плоды. Система, которая знает, что вы уже видели, может использовать эти данные, чтобы помочь вам открыть для себя что-то новое. Отслеживая все, что вы читаете, вы легко вычлените локальный максимум, который уже освоили, что может привести к неожиданным открытиям. Возможно, такие сведения позволят нам давать не только случайные рекомендации, ведь траектории нашего движения – и по городу, и в сети – обнаруживают тропы, которые мы протаптываем и по направлению к тому, что мы уже нашли, и к тому, что нам нужно, но еще только предстоит обнаружить.

Все это не значит, что создание благоприятных условий для серендипности – такое же легкое (или сложное) дело, как отслеживание всего, с чем мы сталкиваемся, или поиск похожей, но пока неизвестной нам информации. Принимаясь за такие огромные и сложные проблемы, нам нужно иметь в виду еще одну переменную: нашу устойчивость к рискам.

Серендипность нам нужна, потому что из-за склонности концентрировать внимание на уже знакомом мы можем пропустить что-то в хорошем смысле провокационное и вдохновляющее просто потому, что это что-то неизвестное и незнакомое. В самой метафоре блуждания содержится мысль о том, что серендипность непредсказуема, требует времени и не может быть гарантирована никем и ничем.

Значительная часть усилий, направленных на создание онлайн-рекомендаций, тратится на снижение рисков. Мы знаем, что юные пользователи социальных сетей часто просят совета у своих друзей, прежде чем принять какое-либо решение. Если большинство ваших друзей считают, что T. G. I. Fridays на углу вполне себе приличное заведение, то пойти туда будет менее рискованным решением, нежели в турецкое кафе в следующем квартале. Стремление избегать рисков вполне оправданно, когда речь идет о выборе чего-то дорогостоящего. Не стоит покупать машину, о происхождении которой вы ничего не знаете, а вот обед в незнакомом ресторане может привести к неожиданному открытию.

Занимающаяся видеопрокатом в сети компания Netflix использует рекомендации, чтобы помочь своим клиентам найти (и взять) фильмы, о которых они могли и не слышать. Это серьезная проблема для компании, поскольку многие клиенты, начиная пользоваться сервисом, берут сразу несколько десятков фильмов, которые они хотели посмотреть, после чего перестают пользоваться и оплачивать ежемесячную подписку. А высококачественный рекомендательный сервис может помочь Netflix удержать клиента.

Netflix дает рекомендации на основе принципа «коллективного фильтра». Принцип работает так: вы обозначаете свои предпочтения, назвав несколько фильмов, которые вам нравятся, и несколько, которые не нравятся, и система ищет пользователей с похожими на ваш вкусами, потом собирает информацию об их любимых фильмах и рекомендует вам те, что вы не видели. Вся фишка в том, как вычислить пользователей с похожими вкусами.

Один из популярных методов подобных вычислений называется «коэффициент Отиаи» или «косинус сходства». Компьютерная программа собирает ваши рейтинги ряда фильмов и сравнивает с рейтингами всех остальных пользователей. Если ваши рейтинги полностью совпали с рейтингами другого пользователя – к примеру, вы оба присвоили фильму «Касабланка» пять звезд, а киноленте «Миссия невыполнима» одну, – вы получаете одно очко. Если у вас вообще нет совпадений – получаете ноль. За этим стоят потрясающе эффектные, хоть и слегка головоломные математические расчеты. Представьте себе мир, в котором есть только два фильма – «Касабланка» и «Миссия невыполнима». Первой картине я даю пять звезд, второй одну. Теперь на графике, где «Касабланка» – это ось X, а «Миссия невыполнима» – ось Y, ставим точку в месте пересечения 5 и 1 и проводим линию, проходящую через точки 0,0 и 5,1. Получился вектор моих кинопредпочтений.

Теперь представим, что «Миссия невыполнима» вам очень понравилась, а «Касабланку» вы считаете сильно переоцененной. Тогда вы ставите точку на пересечении 1 и 5, а вектор, проходящий через 0,0 и 1,5, представляет ваши кинопредпочтения. Угол между вашим вектором и моим является мерой нашей с вами схожести, а с помощью косинуса этого угла легко будет вычислить точное выражение этой схожести в диапазоне между 0 и 1 для углов от 0 до 90 градусов. Сложность, конечно, в том, что в мире много больше двух фильмов. С помощью косинуса сходства можно добавить к нашему графику по измерению на каждый новый фильм. Поэтому, когда мы сравниваем наши с вами вкусы в кинематографе, мы играем с векторами, существующими в стотысячемерном пространстве, где на каждый фильм из коллекции Netflix приходится по одному измерению. Можете даже не пытаться представить себе стотысячемерное пространство. Достаточно будет представить трехмерное, в котором два вектора выходят из точки 0, 0, 0 и оба проходят через конкретную точку в обозначенном осями X, Y и Z пространстве. А потом просто поверьте на слово, что математически то же самое можно сделать и в гораздо более многомерном пространстве.

Отбор фильмов с помощью линейной алгебры может привести к самым неожиданным результатам. Вам нравятся старые фильмы со Стивом Мартином и японский мультсериал FLCL? Мне тоже. А еще мне нравятся эпические роуд-муви Вима Вендерса. Ни одна здравая система, основанная на истории кинематографа, не предложит вам новое немецкое кино, исходя из вашего увлечения американским фарсом и японским аниме… а вот коллективный фильтр может, если в системе будет по крайней мере несколько людей с похожими на мой вкусами.

Коллективный фильтр работает, и работает неплохо. Если вы когда-нибудь покупали книгу, рекомендованную Amazon на основе ваших предыдущих покупок, эта система знакома вам, и, скорее всего, с хорошей стороны. Однако Netflix хочет, чтобы коллективный фильтр работал еще лучше. Компания пообещала приз в 100 тысяч долларов любому, кто сможет существенно улучшить алгоритм их системы. Netflix располагает огромными массивами данных о персональных рейтингах, поэтому сравнить новый алгоритм с уже существующим не составляет труда: на основе 50 оцененных пользователем фильмов спрогнозируйте, какую оценку он поставит «Клубу “Завтрак”»? Сравните ваш прогноз с реальным поведением пользователя, и вы поймете, насколько оказались близки. Если предложенные вами прогнозы будут заметно точнее сегодняшнего алгоритма Netflix, считайте, что приз ваш.

Приз выиграла команда компьютерщиков из AT&T и Yahoo!. Ни одного концептуального прорыва они не предложили, тем не менее, найдя сотни мелких недочетов в действующем алгоритме Netflix и исправив их, они добились заметного результата. Компания выплатила полагающийся приз, система стала работать лучше, однако ничего такого сотрясающего основы представлений о коллективном фильтре мы не узнали.

Мой друг Натан Курц не входил в команду победителей, хотя в начале конкурса его алгоритмы входили в первую двадцатку претендентов. Примерно на полпути к финалу Курц понял, что его представления о проблемах рекомендации расходятся с принципами Netflix. Чтобы выиграть объявленный ими конкурс, нужно, чтобы ваш прогноз максимально точно отражал реальные рейтинги пользователей. Таким образом, сведения о том, что пользователь поставит некоему фильму три звезды, – что в качественном выражении означает «так себе», – важны не менее, чем прогноз, что пользователь, скорее всего, поставит фильму пять. Компании нужна эта информация, потому что она хочет предугадывать ваши впечатления о фильме. Но Курцу такая постановка вопроса казалась абсурдной: «Кто станет брать фильм, которому вы дадите три звезды? Мне нужно кино, которое изменит мою жизнь. Я хочу посмотреть фильм, о котором никто никогда не слышал, и полюбить его так глубоко, что придется искать других пользователей, поставивших ему пять звезд, потому что это, скорее всего, родные мне по духу люди».

В ходе обсуждения проблем среди претендентов на приз Netflix стало понятно, что существует небольшая категория фильмов, которые с большим трудом поддаются алгоритмическому подсчету. Один из таких фильмов – «Наполеон Динамит», культовая картина о взрослении в маленьком американском городке, которую пользователи Netflix либо обожают, либо ненавидят. Очень немногие ставят этому фильму три звезды, если уж вы решили поставить ему оценку, то, скорее всего, это будет либо пять, либо единица. Поскольку условием конкурса был максимально близкий прогноз по предпочтениям пользователя, проблема «Наполеона Динамита» стала для многих участников ключевой. Многие из них настраивали систему так, чтобы минимизировать влияние вызывающих наибольшие противоречия фильмов на другие прогнозы, поскольку пять звезд, поставленные «Наполеону Динамиту», практически не влияют на другие предпочтения пользователя.

Для Курца фильмы, подобные «Наполеону Динамиту», стали толчком к пониманию того, что существуют другие способы прогнозирования с помощью коллективного фильтра. Ведь можно замахнуться на высший балл и предлагать только те фильмы, которым вы поставили бы пять, при этом придется пойти на риск, что некоторые, а возможно и многие, фильмы не оправдают прогноз на высочайшую оценку. Жизнь пользователей созданной Курцем системы была бы менее предсказуемой, зато более интересной и насыщенной.

Сам Курц, к сожалению, совершенно непредсказуемо попал в полосу невезения еще до окончания конкурса Netflix. От комаров, живущих в канаве позади его дома в Лас-Крусес, Нью-Мексико, он подхватил лихорадку Западного Нила, после чего два года приходил в себя. Пока Курц боролся с болезнью, его мыслительные способности снизились. «Я уже не мог писать код, – признается он, – а уж о новом, не имеющем аналогов алгоритме не было и речи. Кроме того, я не знал, смогу ли я восстановиться, так что мне пришлось подумать о новом способе зарабатывать себе на жизнь».

Курц выбрал кулинарию и начал делать сорбет с использованием высоких технологий, которые мог бы по-настоящему оценить только Дэвид Арнольд. В его сорбете нет ни эмульгаторов, ни связующих веществ. Там только фруктовый сок, иногда подслащенный свекольным сахаром, замороженный в твердые ледяные цилиндры и измельченный специальным устройством Pacojet, которое титановым ножом перемалывает лед в два слоя микроном толщиной. В результате получается субстанция, которая тает во рту, как крем, но сохраняет вкус первоначального ингредиента.

Верный своим рекомендательным принципам, Курц делает сорбет, который вызывает противоположные чувства. Такие вкусы, как «Миндаль и розовый перец», «Анахаймский чили», «Сладкий стручковый горох», «Цитрусовый укроп», «Нектарин и перец хабанеро», «Ревень и имбирь», «Кокос и тайский базилик», могут и не понравиться каждому встречному-поперечному, но в любой большой группе людей практически обязательно найдется человек, для которого «Свекольный лимон» станет вкусовым откровением и лучшим кулинарным впечатлением в жизни.

«Это работает, потому что мы настойчиво предлагаем клиентам попробовать все вкусы», – говорит Курц, пока я доедаю «Лимон и шисо» в его оклендском заведении Scream Sorbet. «Некоторые им могут совсем не понравиться, но всегда найдется вкус, который они, скорее всего, полюбят. Я не хочу, чтобы мои клиенты пробовали что-то посредственное. Я хочу, чтобы они нашли свой новый любимый вкус».

Вы не откроете пенициллин, если в вашу чашку Петри не залетят посторонние споры. И вам, вероятно, придется сглотнуть пару ложек «Жареной японской редьки» (которую сам Курц считает наименее успешным экспериментом), прежде чем вы откроете для себя «Миндаль и розовый перец» (мой любимый вкус). Чтобы пережить состояние серендипности, нам придется взять на себя риски, связанные с неудачами, неуверенностью в успехе и потраченным впустую временем. Если мы хотим переформатировать медиа, с которыми мы сталкиваемся, с тем, чтобы они повышали вероятность серендипности, то ключевым моментом может стать повышение нашей терпимости к рискам, чтобы фиаско не было таким болезненным, или по крайней мере – таким невкусным.

По моим прогнозам, в ближайшие десять лет инструменты, повышающие вероятность серендипности и помогающие нам сталкиваться с неизвестной и полезной информацией, станут не менее важными, чем поисковики и социальные сети сегодня. В Массачусетском технологическом институте мы со студентами работаем над созданием систем, которые тщательно отслеживают все, что вы читаете в сети и каким контентом вы делитесь с друзьями, но не с тем, чтобы найти пользователей со схожими предпочтениями, но чтобы помочь вам обнаружить доселе неизвестные вам сообщества. Мы исследуем способы обнаружения сотен сообществ в Twitter и Facebook, чтобы вычленить истории, которые были бы интересны прежде ничем не связанным группам пользователей. Иными словами, мы ищем локальные максимумы, которые иначе сложно было бы обнаружить.

В этом направлении нас ждет огромный объем работ, связанный как с разработкой инструментов, которые помогали бы читателям и исследователям видеть, что им доступно, а что они упускают, так и с помощью, оказываемой кураторам в их деятельности по привлечению людей в неизвестные районы и самые удивительные места интернета. Нам нужны как технологические прорывы, так и новые пути подхода к проблемам исследования и открытия. Чрезвычайно важны для нас системы, которые визуализировали бы то, что мы уже видели, но не менее важны инструменты, которые помогли бы нам находить наводящих мосты и переводчиков, способных контекстуализировать наши находки. Наши первые шаги по созданию благоприятных условий для серендипности начинаются с понимания того, что тот, кто способен осуществлять новые, не имеющие аналогов типы связей, обладает новой силой.