Глава 5
Через полчаса Майтус оклемался совсем и я услал его за горячей водой на ресторанную кухню. Вернулся он с парящим кувшином и с тазом под мышкой.
Я скинул сорочку и под возгласы и приговоры льющего воду кровника вымылся над тазом до пояса. Растерся. Расчесал волосы.
Нумер напрочь пропах земляничным мылом.
Вместе мы спустились в ресторан, я заказал завтрак, мельком отметив, что в зале ничего не выдает позавчерашнего происшествия.
Те же скатерти, те же лампы с колпаками.
Только разбитую моим первым — навылет — выстрелом литографию заменили. Была охота на кабана, стала горская крепость на перевале.
На кухне уже дым стоял коромыслом.
Варили, жарили, пекли. Клокотала вода в котлах. Сыпал искрами открытый огонь. Призраками виделись в пару повара.
За выгородкой за длинным дощатым столом ела прислуга. Официанты. Горничные. Носильщики и швейцары. Все низкой крови. Лишь у одного — вплетались в серое бледно-зеленые тона одной из Брокбардских фамилий.
Давешнего моего официанта среди них не было.
Спросив позволения у главного повара, необъятно толстого, ловко нарезающего на доске латук, мы прошли кухню насквозь (Майтус вернул кувшин) и у дохнувшего холодом ледника выбрались на задний двор гостиницы.
На крыльце сидел бородатый дворник в картузе набекрень и дымил папироской.
— Куда эт вы, господа хорошие? — прищурил он глаз.
— Так детишек ждем, дяденька, — улыбнулся я.
— А-а… — дворник махнул грязной пятерней на угол гостиницы. — Прогнал я их. Шустрые, ажно жуть. Ну, одному-то я хворостиной…
Он заперхал. Папироска выписала кривую.
Рядом стояла тачка. Из нее сиротливо торчала одинокая ветка, отпиленная, видимо, с прорастающей во дворе липки. Крепкая метла лежала тут же.
— Ну, это ты зря, дяденька, — сказал я. — Мне ж они для дела нужны.
— А я нешто знал?
Дворник высморкался в фартук.
По утоптаной дорожке, ухмыляясь, я зашагал к углу гостиницы. Майтус отстал, чтобы попрепираться с дворником.
— Вот ты болван, — донеслось до меня, — темень, глаза-то разуй…
— Так оно ж не слепой… — фыркал дворник.
— Засветить бы тебе, не слепому…
Мимо накрытой досками выгребной ямы я прошел к тележному съезду.
Угол. Чугунная воротина. Мальчишки ждали меня, забравшись на низкую поленницу. Чисто воробьи.
— Здравствуйте, господин. Доброго утречка.
Соскочили, поклонились. Числом пятеро.
Самый смелый, самый наглый подал руку. Я кровью дернул его, низшего, за ухо. Не ровня.
— Ай! — вскрикнул тот.
— Ну что, орлы, — весело сказал я, — готовы к поручению?
Мальчишки ответили чуть ли не хором:
— Готовы, господин.
— Значит, так…
Я замолчал, в задумчивости изучая открывшийся кусок улицы, розовый от утреннего света. Заодно искоса оценил моих будущих помощников.
Все босиком. Левый, в конопушках, вроде бы посмышленей остальных. Заводила. Наглый чернявый недоверчиво щупает ухо. Космы не чесаны. Порты штопанные. Рубахи простые, у одного только с вышивкой.
Мальчишки и мальчишки.
— Вот что, — я присел, подобрал с земли прутик. — Мне нужно, чтобы вы кое за кем проследили. Сумеете?
Ребята переглянулись.
— Сумеем, господин, — сказал за всех конопатый.
— Дело такое… — я начертил прутиком кривоватый прямоугольник. — Это «Персеполь». Это улица перед гостиницей…
Мальчишки сгрудились, рассматривая появляющийся у моих ног рисунок. За спиной скрипнул сапогами Майтус.
— Где-то через час я намерен отправиться к частному приставу.
— У-у-у, в полицию! — выразил недовольство один из ребят.
— Ничего не попишешь, необходимость, — сказал я. — Итак, сначала по Серебряной… потом по Бешаррону, мимо пожарной части… затем по Кешую и Гуляй-рядам…
Прутик оставлял на земле кривые, но понятные линии.
Маршрут я продумал еще ночью, ориентируясь на не слишком людные, но и не совсем пустынные улицы. И следящего трудновато будет вычислить, и объект слежки не потеряется.
— А там уже по аллейке, ведущей к конюшне и манежу. Знаете? — я ткнул прутиком в точку, означающую конец путешествия.
Мальчишки закивали.
— Так что, за вами следить? — спросил конопатый.
— Нет, — сказал я. — Не за мной. А за теми, кто, возможно, будет следить за мной.
Я отбросил прутик и встал, затер ногой рисунок.
— Берете каждый по улице. Я буду ехать в шарабане. Медленно. Ваша задача запомнить всех, кто будет преследовать меня или покажется вам подозрительным. Самим стараться быть незаметными. Вечером, скажем, к пяти, буду ждать здесь же с отчетом. Задаток…
Я достал медь из кармана. Отсчитал пять полушек.
— Не балуйте их, господин, — шепнул из-за спины Майтус.
Я подмигнул ребятам.
— Ничего. Они же знают, что деньги не даются просто так. А уж спрашивать я умею.
Майтус ревностно проследил за тем, как медь переходит в детские ладони.
— Благодарствуйте, господин.
— Благодарствуйте.
— Ну, все, бегите, — сказал я.
— Брысь! — взмахнул рукой Майтус.
Мальчишки сорвались с места. Розовое утро на мгновение облило их будто глазурью. Один, обернувшись, показал язык.
— Это вам, господин? — удивленно спросил кровник.
— Нет, это тебе.
Мы вернулись к черному кухонному ходу.
Дворник покинул крыльцо и теперь возился в открытой дровяной пристройке. Повизгивала пила-ножовка.
— Ты иди, Майтус, — похлопал я кровника по плечу. — Распорядись по шарабану, позавтракай.
— А вы?
— А я сейчас… Иди-иди…
Дождавшись, когда за Майтусом закроется дверь, я скользнул в пристройку. Дворник поднял голову на звук шагов. Шмыгнул носом.
— Оно ж нашли пострельцов…
— Нашел, — я встал у хлипких козел.
Пахло опилками и землей. На длинном гвозде висел масляный фонарь с битым стеклом.
Дворник вжикнул, сдирая кору, пилой по липовой ветке. Потом выпрямился.
— Ну и че сказать хошь?
Он воинственно вздернул бороду.
— Да так, — я пожал плечами, — все гадаю, куда это царапина у вас со щеки делась, господин пристав.
Несколько секунд дворник буравил меня глазами, потом расплылся в улыбке:
— Нет, узнали что ли?
— Узнал.
— Ну, шож тогда… — лже-дворник протянул руку: — капитан Тимаков, тайного отделения…
— Я так и подумал. Это, надеюсь, настоящая фамилия? — я с ухмылкой пожал крепкую, короткопалую ладонь.
— Обижаете!
Голос его отвердел и утратил просторечный говорок.
Мы не сговариваясь присели на поставленные у дощатой стенки чурбачки.
— А раньше, — сказал я, — еще и усы были обер-полицмейстерские.
— Так в образе… — лже-дворник Тимаков расправил фартук на коленях. — Сейчас вот тоже страсть сколько клея на бороду извел!
— Меня сторожить приставили?
— Есть маленько. А еще двое с парадного сторожат.
Я покивал.
Сагадеев, похоже, не собирался больше мной рисковать. Зная его хватку, я предположил, что три человека — далеко не все, кто задействован в охране моей персоны.
Оно, честно, и спокойнее.
Я посмотрел на лже-дворника и лже-пристава. В нем чувствовалась северная кровь, белесая, с примесью черненого серебра, мы с ним даже состояли в дальнем родстве, пусть красные с бирюзинкой тона и едва читались.
По крыльцу к выгребной яме спустились поварята, с разных сторон держа за ручки кастрюлю с помоями. Тимаков прошелся по ним острым взглядом. В разошедшейся на пласты реальности тонкие белесые жилки, выстрелив, легко коснулись поварских курток.
— Проверяете? — спросил я.
— Угу.
— Ловко.
— Учитель был хороший. — Капитан достал папироску из-за уха. — Жалко, что только это и могу. В остальном фамилией не вышел.
Он чиркнул спичкой.
Поварята, выплеснув помои, взбежали по крыльцу обратно. Кастрюля дзонкнула о ступеньку влажным боком.
— Я сейчас к Сагадееву, — сказал я. — Хотите со мной?
— Зачем же? — Тимаков выпустил дым через ноздри. — Там есть кому…
— Мне нужен напарник.
Сквозь щелястый навес пробралось солнце, вычертило золотую мармеладную полосу на усыпанной опилками земле.
— Зачем напарник владельцу великой фамилии? — спросил, помолчав, Тимаков. Сбил пепел, посмотрел на меня.
Глаза у него были серые, узкие, с непонятным злым огоньком.
— «Поведу нить» от Лобацкого, — сказал я. — Нужен кто-то в сопровождение.
— Ну, это всегда пожалуйста, — Тимаков, крякнув, раздавил окурок о сапог и поднялся. — Только пусть начальство сначала распорядится.
— Чего вы ершитесь? Не любите великие фамилии?
— Пиетета не испытываю, — отчеканил капитан, застыв у козел.
Вот как. Вопрос о государе-императоре повис в воздухе.
Нет, я его не задал. Глупо было бы думать, что император пользуется всеобщей любовью. Глупо было бы думать, что все любят меня или моего отца. Или Меровио Штольца. Или Огюста Ритольди по прозвищу Палач Полонии.
У Тимакова, наверное, было такое право — не любить.
И все же в другие времена, которые так и хочется назвать благословенными, капитана с такими убеждениями тихо-мирно сослали бы на окраину империи, где гонял бы он тех же ассамеев или швехов-цайнов подальше от предмета своей нелюбви.
А еще раньше, лет триста назад, за свои слова через день-два всплыл бы господин лже-дворник в какой-нибудь сточной канаве со стилетом под лопаткой.
Может, и не та уже высшая кровь.
Уходя, я похлопал невысокого Тимакова по плечу.
В ресторанном зале за сдвинутыми столиками сидело почтенное семейство, все округлое, румяное, надушенное, в нарядах по последней моде. Муж с женой, трое детей и, видимо, гувернантка. Завтракали не торопясь, яйцами и сыром.
В темном углу лечился от похмелья купец. Еще за одним столиком ковырялись в тарелках два одинаково худых и унылых приказчика во фраках.
Передо мной в зал спустился крепыш в гражданском платье: тужурке и брюках, но с офицерской выправкой, и занял место у окна.
Мне принесли заказ, я с трудом затолкал в себя несколько ложек овсяной каши. Выпил чаю с бутербродом.
Мельком подумалось, что было бы забавно, случись второе нападение здесь же.
Пощупав сквозь мундир «Фатр-Рашди», скорее, для собственного спокойствия, чем проверяя Тимакова с напарниками, я посмотрел вокруг кровью.
Жилки и жилки, тусклые, серые, зеленоватые, желтые. У лестницы на второй этаж стоял Майтус — красно-белая спираль.
Купив в буфете графин водки, я поднялся с кровником в нумер.
— Как шарабан?
— Ждет уже, — сказал Майтус.
Извлеченный из-под кровати саквояж блеснул застежками. Я достал мерный аптекарский стакан, комочек ваты.
Так, еще что?
— Оружие взял? — повернул я голову.
— Пистоль. Кинжал, — отогнул полу чекменя кровник.
— Может пригодиться.
Майтус, нахмурившись, кивнул.
— Зеркало перевесь, — сказал я, выуживая иглу.
— Куда?
— Из угла на стену напротив кровати, чтоб бюро было видно. Там вроде есть гвоздь.
— Есть, — подтвердил кровник.
Он шагнул в угол.
Я налил водки в стакан, смочил иглу.
О, многострадальные пальцы!
Мизинец скрючился от укола. Морщась, я выдавил неохотно ползущую кровь в стакан. Капля размылась в розовый шлейф, а через пять секунд растворилась в водке, будто ее и не было.
— Повесил?
— Да, господин.
Майтус отошел.
Я отразился в зеркале, всколоченный, длиннолицый, с криво посаженным ртом. В ореховых глазах — боль и спешка.
— Очень хорошо.
Подскочив к бюро, я вывалил на столешницу все, какие были, бумаги. Мазь, полученную от Йожефа, поставил рядом. Выдвинул чемодан из-под кровати.
— Спускайся, — сказал Майтусу.
Кровник, стуча сапогами, вышел.
Обмакнув вату в водку, я приблизился к зеркалу и легкими касаниями смочил поверхность.
— Гайтта-тэ…
Линзу наблюдения можно делать из людей, а можно и из предметов. Предмет только должен быть либо стеклянный, наполненный водой, либо отражающий: амальгама, начищенные бронза, медь, золото.
Я прижал нос к отражению.
Водкой пока пахнет, но запах быстро выветрится.
И тогда очень сложно будет в обычном зеркале опознать линзу.
Теперь если кто-то в мое отсутствие почтит нумер нежданным визитом, я об этом узнаю. А там и увижу гостя.
Было у меня предчувствие, что некая передышка в событиях вот-вот кончится. Неудавшееся покушение вряд ли заставило моего противника отказаться от дальнейших попыток меня убить. Значит, теперь он подготовится основательно.
А вот буду ли готов я?
На этот вопрос у меня ответа не было. Я пока совершенно не понимал, ни кто мой и других высоких фамилий враг, ни какие цели он преследует.
Закрыв дверь на ключ, с саквояжем в руке я спустился вниз.
Швейцар придержал передо мной створку:
— Пожалуйте, господин.
Начинающийся день обмял теплом и солнцем. Начало сентября. Запах свежих яблок перебивает вонь выгребных ям.
Леверн.
Я посмотрел по сторонам. Кондитерская. Шляпный салон. Лоток зеленщика. Тележный зад застрял в арке. Несколько пузатых корзин спущены через дощатый борт на мостовую. А афишная тумба зазывает в цирк с лилипутами.
Слева через улицу вешали вывеску. К набережной удалялся стекольщик. Стекло отблескивало, слепя глаза. Блезан в одних синих рейтузах, с сабельной перевязью через голую спину нырнул в подъезд через дом.
Кровью всех было не объять.
Я повел плечами и, натягивая перчатки, шагнул к ожидающему шарабану.
Ага. Недалеко, в тени выступа стоял один из моих мальчишек и грыз купленный на задаток леденец. Вот и компания.
А из подозрительных?
Да хотя бы тот же сиганувший блезан. Пока.
— Сюда, господин, — потянулся с высокого сиденья Майтус.
Я подал ему саквояж.
Возница был молодой, худой, кафтан и шапка были ему явно велики.
— Что, вместо отца что ли шарабанишь? — устраиваясь, спросил я его.
— Да, господин. Но город я знаю, не извольте сомневаться.
Глаза у него были живые, черные. Над верхней губой пробивались усики. Зубов во рту не хватало.
— Частный дом на восточной стороне знаешь?
— Знаю, — кивнул возница. — Домчу!
— Какое тебе домчу! Едем медленно. Разумеешь?
— Ага.
Я назвал улицы.
— Вот по ним, и тихонько…
— Все понял, господин хороший, — возница стегнул каурую лошадку вожжами.
Шарабан тронулся. В открытом кузове я вдруг почувствовал себя неуютно.
Стучали по мостовой копыта, утягивались за спину дома, в окнах скакало солнце. Какое-то время я смотрел, как ранние пешеходы толкутся на узких тротуарах, как, мягко покачиваясь, из ворот оставленного позади двора выплывает ландо и пристраивается за нами, как дамы крутят зонтиками, а рабочие белят стену.
Потом я прикрыл глаза.
Не нервничай, Бастель, сказал я себе. Ни к чему оно. Пусть те, кто следят, видят дремлющего офицера.
Как там говорил Огюм Терст? Спокойствие — залог будущей победы? Кажется так.
Шарабан свернул на Бешаррон. Жилки, обозначающие людей, появлялись в поле моей крови, сплетались в узоры и смазывались, большинство — серые. Ярких, цветных — одна, две.
— Господин…
— Да, Майтус, — произнес я, не открывая глаз.
— За нами жандармы, конные.
— Сколько?
— Двое. При карабинах.
— Это Сагадеевская охрана.
Скоро за шарабан отвалилась красная пожарная каланча и потянулись Гуляй-ряды.
Когда-то они были просто полем. Потом здесь настроили мест для торговли с лабазами и складами. У складов выросли купеческие домики, у домиков — заборы. С краю прилепился приход.
В ярмарочные дни здесь было не продохнуть. Идешь, идешь, а длинные товарные столы не кончаются, всюду люди, их локти, плечи, задницы, рты, многоголосье, будто полог, висит над рядами, чугинский шелк, цайнский металл, птица, мед в кубышках, горы кислой капусты, потешные деревянные фигурки, платки: белые, прозрачные — из граничного Орбаза, теплые, темные — из Вологажья, платье — западное, ассамейское, имперское простое и с выпушкой.
А дальше — косы, серпы, гвозди, сапоги, пояса, шкуры, рыба, красная и белая, и южный шербет, и северная морошка.
Но сейчас торговля еще не развернулась. Лишь яблоки высились красно-зелеными курганами да вкусно, до умопомрачения, пахло сдобой с дальних рядов.
Негусто было и покупателей. Бесцельно слонялись сонные зеваки. Стояла у стола с тканями дебелая матрона с выводком прислуги. Какие-то фигуры маячили за вывешенными топорами и пилами.
Будто бы очнувшись, я покрутил шеей.
Следящего мальчишку я не приметил, но зато хорошо разглядел сопровождающих нас жандармов. Низшая кровь, синие шаровары, голубые мундиры.
Объехав Гуляй-ряды, мы неторопливо двинулись через Кешуй.
А ведь получается, подумал я, вернувшись к образу задремавшего пассажира, что убийца знал о письме отца. Или же знал о его желании вызвать меня домой. Зачем иначе настроенное на меня яйцо?
Нет, меня ждали. Возможно, что и вариант с Лобацким был подготовлен заранее. Но смысл? Что решила бы моя смерть? Что решила бы смерть отца? Зачем зверски изрезаны представители трех великих фамилий?
Месть? Или надо смотреть глубже?
Ничего не соображаю. Ничего. Какая-то дикая шарада.
Но, допустим, если все же речь идет о раскрытии заговора и заговорщики устраняют свидетелей… Вольных, невольных, потенциальных. Всех. Потому что на карту поставлено очень многое. То какая же у них жуткая сила!
Откуда?
Я похолодел.
Кто-то стремился к власти, не взирая на трупы. Кто-то, считающий себя выше государя-императора? Одна из фамилий? Ритольди? Гебриз?
Не улица, империя зашаталась под шарабаном.
— Почти приехали, господин, — услышал я возницу.
Рябь замельтешила под веками.
Я «проснулся». Липки чередовались с солнечной пустотой. Все, аллея.
Жандармы, обогнав нас, пустили лошадей рысью. За липками потянулась желтая стена какой-то казенной службы.
Впереди и сзади было пустынно. Лишь вдалеке таял экипаж.
Я спрыгнул с подножки, не дожидаясь, пока возница притормозит кобылку. От щедрот сунул в ладонь парню пятак.
— Свободен!
За мной неловко выбрался Майтус.
За оградой дышал пылью двор. Во дворе запряженная двойкой кренилась большая полицейская карета. Чуть дальше, на плацу, шеренгой выстроился едва ли не весь штат.
— И не лезть на рожон! — донеслось до меня.
Сагадеев в светло-серой армейской шинели с красным кантом ходил перед строем зеленых мундиров и рычал и плевался.
Багровели щеки. Вращались глаза.
— Оцепить все! Запечатать! Чтобы не один не ушел! — гремел его голос. — Вы мне этих субчиков на блюдечке принести должны, ясно?
В конце речи он устало махнул рукой.
Полицейские рассыпались. Часть пробежала мимо нас к карете. Часть скрылась за углом здания.
— Здравствуйте, Бастель, — заметив меня, подошел Сагадеев.
— Что случилось? — спросил я его.
— Из морга больницы Керна пытались украсть тело Лобацкого. Хорошо я подстраховался и выставил пост. Они и заметили.
— И что?
— Отстреливаются. — Сагадеев тяжело вздохнул. — Вы при оружии?
Вот и кончилась передышка, сказал я себе.
