Глава 19
Очнулся я от легкого похлопывания по щеке.
— Просыпайтесь, Бастель, просыпайтесь. Уж позвольте мне так вас называть — Бастель. Несколько фамильярно, конечно, и не по существу. Но таковы обстоятельства.
Голос был мягкий, вкрадчивый. Пересыпчатый, будто земля на краю могильной ямы.
Я открыл глаза. Напротив меня, в широком каретном салоне, обитом черным бархатом, под светом двух боковых ламп сидел Диего Гебриз.
Он был в серых узких брюках, белоснежной сорочке и узком, обтягивающем его сухую фигуру сюртуке. Расслабленно облокотившись на мягкий валик, он смотрел на меня с интересом, водянистые глаза на вытянутом бледном лице почти не моргали.
От позы его веяло обманчивой негой, но я видел, как в бархатной тьме хищно посверкивают жилки.
— Терст все же парадоксален, — улыбнулся Гебриз. — Он подбирает себе очень неординарных учеников. Что вас, что Тимакова. Мне, например, было удивительно, когда он включил Тимакова в охрану государя-императора. Знаете, почему?
— Тимаков не любит высокие фамилии, — хмуро произнес я.
— Именно! — обрадовался Диего. — Тем не менее…
Он пожал плечами, словно говоря: ну, это Терст.
— Зачем меня было выдергивать из окна? — спросил я.
— Видите ли, Бастель, я здесь инкогнито, и дальше хочу оставаться инкогнито. Прошу вас, — повысил голос Гебриз, когда я потянулся к шелковой шторке, — не выглядывать из окна. Карета стоит за домом, там, где второй выезд, холмик и две минуты пешком… Вы, извините, совсем себя не бережете, так что я просто воспользовался представившимся случаем. И не могу сказать, что я долго этого случая ждал.
Он улыбнулся снова.
В пальцах его появилась тонкая сигарета. Приподняв колпак одной из ламп, Гебриз прикурил, втянул и выдохнул дым, помахал ладонью, рассеивая сизые завитки.
— Вы не против?
— Что вам надо? — спросил я.
Диего сощурился.
— Я думаю, вы находитесь в предубеждении на мой счет.
— Всего лишь.
Гебриз покивал.
— Я бы мог убить вас прямо сейчас. Лечение слуги сыграло с вами дурную шутку.
— И?
— Это лишнее доказательство того, что мне этого не нужно.
— Вы знаете, что на все семьи, кроме вашей, совершены нападения?
— Знаю, — Гебриз усмехнулся. — Вы поверите, если я скажу, что тоже в некотором недоумении? С другой стороны, разве мне известно, что будет впереди?
— То есть…
— То есть, — перебил он меня, — я сейчас держу при себе маленькую армию. Во дворце, в деревне, в Ганаване. И приехав сюда, пошел на немалый риск. До меня в некоторой степени довели, кто противостоит фамилиям.
— Зачем же вы здесь? — спросил я.
Гебриз шевельнулся, меняя позу.
Сигарета легла в маленькую серебряную пепельницу.
— Есть три причины, — сказал Диего. Склонив лысую голову набок, он долго смотрел в черную шторку. Я даже подумал, что он видит что-то за ней. — Первое: не присылайте больше никого. С этого дня Гебризы становятся недоступны даже для государя-императора. Учитывая нашу эксцентричность, никто ничего экстремального в этом не увидит. Второе…
— Погодите, — сказал я. — Кого я присылал?
— Офицера с подручным. Достаточно въедливый тип. При нем были бумаги от Тайной службы. Серебристо-кремового окраса.
Я вздрогнул.
— Егор-Огол Муханов?
— Имена не запоминаю, — поморщился Гебриз. — Кажется, да. Штабс-капитан.
— Вы его не?..
— Зачем? — приподнял брови Диего. — Ах, да! — фыркнул он. — Вы же в предубеждении! Ничего я с вашим штабсом не сделал. Но перенаправил.
— Куда?
Гебриз сцепил руки на груди.
— К одному своему человечку. Тоже въедливому. Не бойтесь, и он не собирается его убивать. Так вот, второй причиной…
Карета дернулась, скрипнули колеса.
Гебриз замолчал, послушал, как снаружи вполголоса успокаивают лошадей, и продолжил:
— …было знакомство с вами, Бастель. Бастель, Терстово создание. К тому же я подумал, что нам неплохо бы поговорить друг с другом. Возможно, у вас есть ко мне вопросы.
— Какие?
— Это зависит от вашего ума.
— Хорошо, — сказал я, разглядывая, как Гебриз поворачивает в тонких пальцах пепельницу. — Правда ли, что способностью Гебризов является память крови?
— Одной из. Правда.
— Вы можете мне разрешить воспользоваться ей?
Диего вскинул подбородок.
— Зачем?
— То, с чем мы боремся, может иметь разгадку в прошлом.
Гебриз хмыкнул.
— Вы о «пустой» крови? Здесь я вас, увы, разочарую. Нашей фамильной памяти около трехсот лет. В этом промежутке ничего похожего не было.
— А раньше? — спросил я.
— Разве вы не знаете, что экселенц-император Волоер уничтожил все документы ранней эпохи и вычистил кровь великих семей?
— Зачем? — растерялся я.
— Зачем… — пробормотал Гебриз. — Судя по всему, тогда был большой мятеж. Могу вам сказать, что по дошедшим отуда отголоскам, обрывкам и устным пересказам империя, кажется, была на грани краха.
— И кто же?..
Мой собеседник рассмеялся.
— О, Ночь Падения, вы казались мне умнее.
Я зажмурился. Неужели?
— В том мятеже участвовала семья Гебриз?
— В яблочко. И это третья причина почему я беседую с вами. Видите ли, Бастель, с той поры каждые полгода семья Гебриз доносит свою кровь государю. Как вы понимаете, на предмет чистоты помыслов и отсутствия поползновений. Это повелось триста лет назад и высочайшего повеления об отмене пока не было. Поэтому подозревать меня в плетении интриг и далеко идущих планов, мне думается, бессмысленно. Я весь как на ладони. Последнюю «клемансину» отдал два месяца назад.
— Кому?
— Ну что вы! Неужели я доверюсь какому-либо курьеру? Я сдаю кровь сам, в хранилище гематологического университета. Правда, не знаю, как буду сдавать в следующий раз. Бастель, вы разберетесь с этим делом за четыре месяца?
Так, подумал я, холодея.
Гебризам, может быть, вовсе и не надо беречься. Если склянка с «пустой» кровью, по словам Йозефа, ходила в Ганаване, то ее владелец…
— Кто знает о регулярной сдаче? — спросил я.
Диего подобрался от моих слов.
— Кроме домашних, никто.
— Университетские?
— Профессор Стефан Ульфсон. Но за него я ручаюсь.
— Почему?
Гебриз посмотрел на меня с хитрецой.
— Догадайтесь.
— Он ваш кровник?
— Близко. Он мой брат, двоюродный.
— Лаборанты? Приближенные государя? Терст?
— Лаборанты — нет. Стефан все делает в одиночку, а потом запирает «клемансину» в хранилище, ящичек с секретом, заговорен, кровь просто так не выявить, даже если кому-то вдруг взбредет в неразумную голову пробежаться поисковыми жилками. Из приближенных государя о сдаче крови знает, наверное, только его секретарь, Хвостов Александр Горович, но тут тоже мимо — он точно кровник. А насчет вашего учителя решать уж придется вам. Еще вопросы? Ваше время выходит, Бастель.
Я кивнул.
— Хорошо. Почему семья Гебриз покинула Южный Удел?
Глаза Гебриза вспыхнули.
— Глубоко копаете, осторожнее.
— Что там произошло?
Диего передернул плечами, лицо его исказилось, отчетливо хрустнули шейные позвонки.
— Сударь, выйдите из кареты вон! — прошипел он.
Тонкие пальцы порывисто нажали на рычаг, дверца кареты распахнулась, в черное бархатное нутро хлынул свежий влажный воздух.
Дождь, пока я был без сознания, оказывается, кончился.
— Как знаете, — сказал я. — До свидания.
— Погодите, — остановил меня Гебриз, едва я сошел со ступеньки на землю.
Несколько секунд он глядел из кареты в пустоту над моим плечом.
— Я не знаю, — произнес он наконец. — Вы слышите, Бастель, я не знаю! И никто уже не считает Ассамею своей. Бешеный старик, — сказал он тише, — что-то знал об этом.
— Кто?
— Ритольди.
— Ритольди убит.
— И ночь с ним. Я не любил его. Как-то он сказал мне, что пока он сидит в министерстве, Ассамея не увидит ни одной военной кампании. И будто бы это тоже тянется от самого Волоера. Нам, Гебризам, как подачку, выделили часть Сибирского края…
Он скривился, затем лицо его выправилось, он буркнул: «Прощайте» и захлопнул дверцу.
— Вы бы это, в сторонку отошли, господин хороший, — сказал мне, забираясь на козлы, светловолосый мужичок со знакомой физиономией.
Еще двое молодцов запрыгнули на каретный задник.
Рисунок жилок у всех троих был одинаков — густое, красно-черное плетение. Все они были кровниками.
Я отступил.
— Бывайте, — проронил мужичок с козел, гикнул, свистнул, и запряженная цугом четверка с места взяла рысью.
По тропке я поднялся на холмик и встал там, наблюдая дом, распахнутое окно в комнату Майтуса, решетчатую ограду с узкой калиткой и двух постовых в мокрых накидках, вяло прохаживающихся по песку.
Легкий ветер прилепил рубашку к спине.
Мы, наверное, действительно вырождаемся, в ознобе подумалось мне вдруг. Что сделалось с «бешеным Грампом»? Что сделалось с мрачным и язвительно-ядовитым Гебризом? Что сделалось с государем?
Где их сила?
Раздавленный, растерявший куда-то всю свою твердость Ритольди плачется о внуке. Гебриз жалеет об Ассамее. Государь обморочно шепчет про кровь. Все прячутся, все в движении, все ищут спасения.
И это великие семьи, Ночь Падения и гуафр!
Может быть, подумал я, появление «пустой» крови — закономерный процесс? В смысле, исторически-закономерный? Достаточно червоточины, незаметного изъяна в империи, и механизм запущен. Растет слабость высоких фамилий и одновременно зреет сила, намеренная прийти на этой слабости к власти.
Не так ли было и при Волоере?
Я вздохнул и стал спускаться к дому. Что делать мне? Не юркнешь под камень маленькой бирюзовой ящеркой.
Жалко, я пока еще ничего не соображаю.
Нет, конечно, Кольваро — защитники. Понять бы от кого? И отец… Что он знал о «пустокровниках»? Почему вызвал меня письмом, зная, что его «немедленно» в лучшем случае уложится в неделю, а в худшем…
Возможно, он думал, как Гебризы, собрать всю чистую кровь в поместье, запереться и переждать. Надо бы расспросить дядю Мувена.
Но тогда отец что, поддался общей слабости?
А ведь он был специалист по южным землям. И карты собирал, и свитки, получается, пропущенные Волоером. Ах, как сейчас пригодилась бы его светлая голова!
— Господин Кольваро! Как вы это… незаметно, — выпучил глаза постовой, широкоплечий, рябой парень.
Я прикрыл за собой скрипучую калитку.
— Что ж вы, братцы? Вас кровью застят, а вы?
— Так мы не отходили никуда, — побледнел второй, будто в противовес первому — щуплый и гладколицый. — Оно, может, дождь?
— Дождь.
Я рассмотрел их простые, безыскусно-серые жилки и махнул рукой.
О чем Лопатин думает? Бутафория, а не пост. Людей запросто мимо выносят. Или здесь какой-то расчет?
Нет, благодати я Лопатину за такое напихаю.
Под взглядами постовых я пересек дорожки и прямиком по газону, через мокрые кусты направился к не по своей воле покинутому окну. Подпрыгнул, схватился за подоконник, подтянулся и залез внутрь.
— Браво, — раздался голос Терста.
Мое начальство сидело у постели, приложив ко лбу спящего кровника тыльную сторону ладони. Короткое пальто, шарф, лаковые туфли.
— Вы вернулись? — спросил я.
— А мы никуда не уезжали, — убирая руку, улыбнулся цехинский божок. — Очень недурно, кстати, сплетено. Кажется, вы сейчас общались с Диего Гебризом?
— Общался.
Наклонившись, я отряхнул штанины.
— Он очень сдал, не так ли?
— Это вы устроили нашу встречу?
— Способствовал, — наклонил бритую голову Терст. — Он рассказал вам о своей обязанности?
— Да, — я прихватил стул от туалетного столика в углу и сел напротив полковника. — Это снимает с него подозрения.
— Снимать-то как бы и снимает. — Огюм Терст достал из кармана пальто сложенные вчетверо газетные листки и передал мне. — Третья страница, раздел «Происшествия».
— Вы сомневаетесь?
— Читайте, — кивнул на газету полковник.
Газета была полуторамесячной давности. «Ганаванский вестник» за вторую неделю июля. Заголовки кричали о волнениях в Полонии и скандале в Городском совете. Железнодорожная концессия, электрическое освещение Императорского моста, ночной Благодатный ход пройдет по улицам Сенной, Каршанка, Голицынской к площади Миролюбия…
Раздел «Происшествия» был разбит на короткие столбцы.
В третьем значилось: «В ночь с четверга на пятницу неизвестными было вскрыто хранилище Гематологического университета, в котором учинен настоящий хулиганский погром. Прибывшие утром доктора Манкин и Ульфсон обнаружили, что почти весь гематологический материал утерян, то есть, попросту разбит и разлит по полу. Исследовательские работы немалой ценности и перспектив прекращены.
Что надо было хулиганам и почему хранилище оказалось без охраны — на эти вопросы, мы надеемся, нам ответят наши обер-полицмейстер и градоначальник, призванные как раз не допускать таких вопиющих случаев.
Со стороны редакции в очередной раз предлагаем высоким господам обратить внимание на небезызвестное общество „За единство“, выступающее против деления людей по крови».
Я поднял взгляд на Терста.
— Вы думаете, целью нападавших было изъятие «клемансины» с кровью Гебриза?
— Не думаю, а знаю, — сказал Терст. — Ящичек с секретом, в котором ее хранили, так и не был найден. Впрочем, я тоже сообразил поздно. Убийство Полякова, ваша эта дуэль, затем уже Синицкий… трудно…
Огюм Терст вздохнул.
Он вдруг показался мне смертельно уставшим. Посеревшая кожа, красноватые белки. Возможно он не спал несколько дней. Неприятное чувство кольнуло меня — будто я вижу не учителя, а его тень, бледную, исчезающую, последнюю.
Снова, как с Мухановым, я испытал предощущение потери. Но Муханов наверняка еще жив. Нет оснований не верить Диего.
— Знаете, почему мы задержались здесь? — спросил Терст, забирая газету и укладывая ее обратно в карман пальто.
— Это связано с отцом?
— Нет, — полковник шевельнул губами, складывая их в грустную усмешку. — Нас обложили, Бастель. Государя… меня провели, как мальчишку… Могу сообщить вам, что с полудня поместье находится в осаде.
Я тряхнул головой.
— Как? Но Гебриз? А бегство Зоэль? Для осады как-то…
— А они им нужны? Им нужна кровь Кольваро и Тутарбина. Вот и все.
— Откуда… — Я вскочил. — Вы точно уверены?
Терст ссутулился.
— Был бы не уверен, не говорил бы. На севере и юге на подъездных дорогах, верстах в полутора отсюда, были выставлены посты. Я пометил там по одному человечку. Утром не откликнулся один, во время вашей встречи с Гебризом — другой. Вряд ли оба просто стерли кружок моего пальца. Вывод? Вывод: оба уже мертвы.
Я зашагал по комнате, грызя ноготь.
— Это что, армия?
— Очень может быть.
— Откуда? «Пустокровники»?
— Сядьте, — показал на стул Терст. Я сел. — Нам в любом случае придется держать оборону. За жандармами, расквартированными в деревне, я уже послал.
— Может, отправить за помощью в Леверн или Ганаван?
— Уже. Еще утром, пока вы с Сагадеевым разоблачали даму, слепил трех человечков. Повезет, завтра доберутся. Только штурм, скорее, будет или ночью, или на рассвете. Вряд ли успеют.
— До Леверна, если гнать, конному можно добраться за шесть, даже за пять часов. Гамакский жеребец — два-три часа.
— Плюс час на все про все. Плюс семь, восемь часов спешно сформированным отрядом обратно. — Терст поморщился. — Нет, не выход. Да и нет у нас гамакских жеребцов.
— А где сейчас государь?
Терст покосился на Майтуса.
— В доме, — сказал он. — И изъявил желание сражаться.
Я с облегчением выдохнул.
Если бы государь-император безвольно вручил себя нашим рукам и понадеялся на внезапную благодать, а, тем паче, замкнулся бы в собственных страхах, дело можно было сразу считать проигранным. А так…
— Мне кажется, — сказал я, — это все же связано с Ассамеей.
— Знаете, Бастель, — тихо ответил Терст, — мне бы очень не хотелось в это верить.
— Почему?
— В Тайной службе хорошие, даже замечательные архивы. А я умею додумывать пропуски, старые цензурные правки и недописанное в документах. Кажется, нас ждет страшное. Если это пришло из Ассамеи…
Он прикрыл глаза.
— Не хотелось… — шевельнулись его губы. — Очень не хотелось бы.
— Вы тоже, — разочарованно прошептал я.
— Что — тоже? — посмотрел на меня Терст одним левым глазом. Пусть и красноватым, но ясным, внимательным.
— В унынии.
— Нет, но приходится сознавать, что я больше защищаюсь, чем атакую или действую на опережение. Нехватка времени, Бастель. И нехватка умных голов. Жандармский корпус, увы, до прискорбного мал, у местных полиций хватает и своих забот, а людей, толково умеющих что-то делать по крови, не наберется и двух десятков. При этом один десяток вынужден путешествовать со мной и государем. Может статься, вы есть и будете моя единственная надежда.
— Я знаю. Кольваро-защитники…
— Не поэтому.
Мы не договорили — скрипнула дверь.
В комнатку вошли Сагадеев, Тимаков и Лопатин.
— Господа…
Тимаков нес два стула.
Лопатин, пожав нам руки, сразу облюбовал подоконник. Я и Терст подвинулись от постели, переместившись ближе к окну. Сагадеев подкатил туалетный столик.
Расселись.
— Господа, — взял слово Терст, — благодарю за отзыв на приглашение. Положение серьезное. Здесь государь-император. И это известно нашему врагу. Его кровь и кровь Бастеля являются предметами не объявленной охоты. Мы выслежены и окружены. Так что я ожидаю штурм поместья сегодня ночью. Может быть, на рассвете.
Лопатин повернул голову.
— Вы серьезно?
— Более чем.
Огюм Терст достал и разложил на столике план усадьбы. Лопатин, спрыгнув на пол, перевесился через плечо обер-полицмейстера.
— Итак, что у нас есть? — заводил пальцем Терст. — Южные ворота, центральные. Ограда не сплошная, с запада, со стороны деревни вовсе поле да склон. С востока лес и какой-никакой обрыв, это за гостевыми домами. С севера — холмы и ивняк, и тоже оградка, от конюшни с манежем до каретного двора. Словом, три из четырех направлений мне видятся уязвимыми. Да и четвертое… — начальник Тайной службы двинул карту к Сагадееву. — Николай Федорович, у вас военный опыт, что скажете?
Обер-полицмейстер подергал ус.
— Скажу… — он умолк, изучая карту. Промерил пальцами расстояние от ворот до главного дома, почеркал ногтем у оранжереи и остатков башни. — Сколько будет нападающих?
— Думаю, до пятидесяти, — сказал Терст.
— Хм… — Сагадеев задумался. — Всех в усадьбу, баррикадируем окна первого этажа. Из гостевых домиков только ближний флигель может быть полезен. Фамилии держат дом кровью, пехота и жандармы ведут прицельный огонь. По периметру предлагаю развести костры. Собственно, вряд ли что-то еще…
Он поднял голову. Терст кивнул.
— Игнат Степанович, у вас тоже опыт, что вы думаете?
Сагадеев подвинулся, и Лопатин, подступив, прижал карту ладонью.
— Николай Федорович прав, единственное пригодное для обороны укрепление — сама усадьба. Она старой постройки, цоколь каменный, стены камень и кирпич. Двери крепкие. Наверное, я бы тоже не стал распылять наши силы. — Он поднял глаза на Терста. — Помощь ожидается?
Цехинский божок кивнул.
— Поздним утром. В лучшем случае. Но я бы ждал еще позже.
— Тогда… — Лопатин обежал карту взглядом. — Я бы все же предложил вариант с двумя линиями обороны. Костры — это первая линия, дальняя, для хороших стрелков. Стрелков можно расположить на крышах. Шагов триста, кажется, до ворот?
— Четыреста, — сказал я.
— Кровь моя, — пробормотал Сагадеев, — и это в сердце империи. Чтобы мне кто-нибудь сказал, что высокие семьи, императора! будут брать штурмом!
— Николай Федорович, — успокаивающе потрепал его руку Терст, — не время сейчас. Будьте добры, Игнат Степанович.
— Словом, первая линия — костры, — продолжил Лопатин. — Боюсь, в кострища придется складывать все, что горит. Деревья, кусты, беседки, запас дров, может, что-то из мебели. Желательно, конечно, чтобы промежутки между кострами были небольшие, шагов десять-пятнадцать. И маслом пропитать, чтобы три, а то и четыре часа пылало. Вчера не спалось, светлело где-то в пол-четвертого, в четыре. Если огонь до этого времени продержится, то и хорошо. Второй линией предлагаю поставить в круг, табором, кареты, шагах в семидесяти, их в усадьбе много, и телеги какие, если есть. Их потом тоже подпалить, по надобности. А первоначально за ними еще стрелков спрятать. Узкое же место, господа, это север. До дома близко, ограда смешная… У каретной стены хлипковаты. Кстати, мы можем ее к Ночи сжечь?
— Да, — ответил я вопросительно взглянувшему Лопатину.
— Замечательно. В первую очередь север и укреплять. Холмик там гадкий. А на западе еще ям нарыть.
— Георгий, — показал ладонью Терст, — ваше слово.
Тимаков почесал висок.
— Мне в первую очередь не о кострах и баррикадах думается. У нас здесь человек под двести высоких и не очень фамилий. Это старики, женщины и дети. Обслуга еще. С ними как? Их всех тоже к окнам да с ружьями? А если?..
Его взгляд задержался на Терсте.
— Да, — сказал тот. — Будет лучше, если они покинут поместье.
— А их выпустят? — спросил Лопатин.
— Думаю, что да, — начальник Тайной службы встал и прошел к постели, снова потрогал Майтусов лоб.
— Вы уверены?
— Наш противник рационален, — Терст позвенел склянками на прикроватном столике, вглядываясь в этикетки, нашел нужный пузырек и вернулся к своему стулу. — Если вы заметили, он старается не лить лишней крови. Я бы вообще к вечеру по этому поводу ждал переговорщика. И мы как раз успеем сформировать обоз. Правда, семьям в дормезах придется ужаться. Георгий, попробуйте организовать все без паники.
— Хорошо, — Тимаков поднялся. — Я бы уже пошел…
— Погодите, — остановил его Терст. — Бастель, вы можете что-нибудь добавить?
Он глотнул из прихваченного пузырька и уставился на меня остекляневшим взглядом. Я опустил глаза к карте.
Центральное здание. Каретная и конюшня сзади от крыльев. Каретный въезд, круг дорожки. Цветники и лужайки. Флигель и два дома с одной стороны. Недавно отстроенный павильон и еще один дом — с другой. Поле. Аллея. Где-то за бумажным краем, за воротами — ротонда.
И все это скоро исчезнет, сгорит, разрушится.
— Я не уверен в успехе, — сказал я.
— А кто уверен? — фыркнул Лопатин. — Я займусь кострами и прочим.
Вместе с Тимаковым он вышел из комнаты.
— Николай Федорович, — пряча пузырек, повернулся к обер-полицмейстеру Терст, — вы не могли бы поговорить с мужской частью семей? Если кто-нибудь решит остаться, это было бы большим подспорьем. Скажите об императоре.
— Скажу. Правда, уважения нынче в семьях…
Покинутый Сагадеевым стул запоздало скрипнул.
— Что ж, — Терст хлопнул ладонями по коленям, — пойду и я. Бастель, займетесь окнами первого этажа? Времени мало. Часов шесть до сумерек.
— Постойте.
Я накинул мундир, нащупал в широком кармане «Фатр-Рашди».
— Да? — обернулся цехинский божок.
— Господин полковник, — сказал я, — осведомленность и удачливость противника видится мне естественной только в том случае, если этот противник находится в курсе всех дел и перемещений. То есть, обладает информацией из первых уст. Или же сам находится в ее средоточии. Мне кажется, это вы.
Я достал «Гром заката» и нацелил его в грудь Терсту.
— Браво, — улыбнулся он. — Я думал, вы сообразите раньше.
