Васильцев и члены его небольшой группы все это время продолжали жить на конспиративной квартире, где поселил их генерал Николаев. Ни о существовании квартиры этой, ни вообще о том, что они обретаются в Москве, как сказал генерал, не было известно никому, кроме него. Он несколько раз подчеркнул это слово: никому. Когда наступит подходящее время, он сам их отсюда заберет. Если кто-то другой выйдет на них – значит, их как-то выследили.

Викентий, все еще, видимо, мечтавший об орденах, недоумевал:

– Почему нас тут держат, как зэков! Мы же разведчики, наше место в ГРУ!

Впрочем, ослушаться генеральского приказа не смел, так и сидел уже четвертый месяц взаперти.

Выходить из дому разрешалось только Кате – кто-то же должен был приносить продукты; выбор пал на нее благодаря ее удивительной способности к перевоплощению. Никто бы не узнал в пожухшей, немолодой, плохо одетой женщине, в которую она за десять минут перевоплощалась, покорившую Варшаву блистательную миссис Сазерленд.

Покупки тоже были небогатые, денег и продуктовых карточек генерал Николаев оставил им не так уж много. Правда, сокровища Слепня оставались при них, но сбывать их означало бы тут же засветиться.

Кое-какую связь с Николаевым поддерживали также через Катю. Изредка на фальшивое имя приходили телеграммы до востребования на Центральный телеграф, но из иносказаний генерала можно было понять всегда лишь одно и то же: обстановка сложная, сидите, не высовывайтесь.

Радиосводки поначалу радовали: наши продвигаются, наши громят! В особенности Викентий не скрывал своего восторга и восклицал: «Это мы! Это мы!..»

– Всё ордена примеряешь? – спрашивал в таких случаях Васильцев.

Викентий только сопел в ответ, но по виду его было ясно, что примерял, да еще как! Даже брошюрка перед ним лежала с названием «Ордена и медали СССР», и особенно замусолена была страничка с описанием ордена Красного Знамени. Страничка с орденом Ленина была замусолена поменьше, что все-таки в той или иной степени свидетельствовало о скромности Викентия.

…И вдруг – нате: «…отходят с большими потерями… Взят Ростов-на-Дону… Отступают в сторону Сталинграда… Приказ номер двести двадцать семь…» Теперь уже никто из них не понимал, что происходит.

А с некоторых пор и телеграммы от Николаева перестали приходить, и Юрий, не высказывая это вслух, начал подозревать, что тот, если еще и жив, сейчас подвергается такому, о чем лучше и не думать.

Теперь они находились в полном вакууме, и временами думалось, что этот вакуум окружил их теперь уже навсегда.

А однажды, в первые дни августа, когда немцы были уже на подступах к Сталинграду, Катя, выйдя из дому за хлебом, вдруг взяла да и исчезла…

Был человек, которого исчезновение генерала Н. Н. Николаева тревожило ничуть не меньше, чем затаившуюся группу Васильцева.

Он, этот человек, по долгу службы хорошо был осведомлен, куда исчез генерал. Тот находился сейчас в Сухановской спецтюрьме, и было известно, что́ это означает.

Тюрьма эта, находившаяся под Москвой на территории бывшего монастыря Свято-Екатериненская пустынь, была, безусловно, самым страшным из застенков ОГПУ/НКВД/НКГБ и считалась личной вотчиной генерального комиссара государственной безопасности Берия. Те ужасы, которые вытворяли там над «сидельцами», иногда воспринимались как легенды, но уж он-то знал – вовсе не легенды это. Знал он также, что если над человеком хорошо поработать (а уж в «Сухановке» это умели как нигде), то, какой бы стойкостью он ни обладал, все равно рано или поздно выложит все.

Да, он знал, Н. Н. Николаев считается человеком несгибаемым, ничего от него не добились в свое время ни в японских застенках, ни в румынских, но до «Сухановки» даже тем застенкам было далеко!

Вероятность того, что Н. Н. Николаев не заговорит, он оценивал процентов в девяносто пять, но и оставшиеся пять процентов, которые он отпускал на неблагоприятный исход, подвигали его к тому, чтобы действовать, причем действовать без промедления, ибо промедление означало для него гибель, и скорее всего – мучительную.

Николаева он начал прослеживать методично с того момента, как тот фактически переселился в Генштаб после начала харьковской операции, и два раза таки усек нечто вполне, возможно, полезное.

Дважды генерал Н. Н. Николаев заходил в разные почтовые отделения и оба раза посылал оттуда по одной телеграмме.

А куда?.. Возможность узнать это была: оба раза – сюда же, в Москву, на Центральный телеграф, до востребования. Получатель – некая гражданка Пантелеева Пелагея Антиповна. В тексте телеграмм – ничего вроде бы подозрительного, но для опытного оперативника сразу понятно: какой-то шифр.

Настала пора подежурить там, на Центральном телеграфе.

…А вот и она, гражданка Пантелеева, тусклая, серенькая… Но если присмотреться опытным взглядом – то…

«Господи, да неужели же?.. – подумал он. – Это же надо было так себя изуродовать!»

Сейчас к ней подойти или повременить?..

И он решил, что в другой раз. Она еще наверняка сюда явится.

Телеграммы от «дяди Феди» (генерала Николаева) по-прежнему не было. Катя отошла в сторону и вдруг вздрогнула, услышав:

– Товарищ Пантелеева?

Перед ней стоял человек, поразительно похожий на генерала Николаева: рост, фигура, даже лицо. Если не слишком приглядываться, то можно было бы сказать, что это настоящий двойник генерала.

– Привет вам от «дяди Феди», – сказал он. И добавил тихо: – Ведь вы – миссис Сазерленд?

«Никому… – Она даже помнила голос, которым Н. Н. Николаев произносил эти слова. – Никому, никогда, ни при каких обстоятельствах я не расскажу о вашем существовании, пока не наступит должная пора».

– Где он? – спросила она, заставив себя говорить спокойно.

– Сейчас он в тюрьме. В Сухановской, если вы слышали про такую.

Да, она знала: это была самая страшная из тюрем. И это – тот самый «должный час»? Нет, не мог Н. Н. Николаев именно сейчас, при таких обстоятельствах, их раскрыть, пускай даже своему двойнику.

– И чего же вы хотите?

– Хочу с вами поговорить. Пойдемте вон на ту скамеечку, там поблизости вроде никого нет.

Да, план у незнакомца был дерзкий и при этом, возможно, даже вполне выполнимый: устроить побег генералу Николаеву из святая святых самого Берия, из Сухановской особой тюрьмы.

Суть плана была такова. Незнакомец, являвшийся, как оказалось, майором государственной безопасности, вызывает там, в «Сухановке», Н. Н. Николаева к себе на допрос. Дальше якобы подвергает его «допросу первой степени» (после такого не все выживают), Николаев притворяется умирающим, и тогда этот майор вызывает своего врача, поскольку сухановские костоправы не вызывают у него никакого доверия.

Под видом врача приезжает она, Катя, – пропуск для нее будет уже заказан, – а дальше будет вот как. Она «вырубает» этого майора («Вы только, Катюша, не перестарайтесь, а то я знаю, вы можете!»), Николаев надевает его форму и под видом этого самого майора вместе с ней, Катей, уезжает на машине «скорой помощи».

Хороший был план. Одна только беда: она, Катя, этому майору ни капельки не верила. Главной причиной были, конечно, те слова генерала Николаева: «Никому, ни при каких обстоятельствах…» – но была и еще одна причина. Произойди все это именно по такому плану – и этого майора непременно бы расстреляли за допущенную халатность, и он это, разумеется, знал.

Нет, не похож он был на человека, готового вот так вот запросто распрощаться с жизнью!

Еще одна деталь: из него непременно выбьют показание, что за врач по его вызову приезжал, и сразу начнется такой «прочёс» всей Москвы, что отсидеться будет невозможно.

Ох, что-то другое крылось за всем этим планом…

Что?..

Впрочем, в остальном он был, пожалуй, хоть и сложно, но реализуем…

– Я – как врач – приеду в «Сухановку» на своей машине, – тоном, не допускающим возражений, сказала она.

– За рулем, могу предположить, будет Юрий Васильцев? – спросил майор.

Тут было сразу два прокола: во-первых, Юрий не умел водить машину, и генерал Николаев это прекрасно знал, а во-вторых, Николаев ни за что не стал бы называть его Васильцевым, поскольку он был сейчас гражданином Пантелеевым, мужем ткачихи гражданки Пантелеевой.

– С этим разберемся, – Катя встала со скамейки.

– Погодите! А связь-то, связь?.. Скажите номер телефона!

Ага, значит, номера он не знал, а вот про леди Сазерленд и про Юрия Васильцева знал преотлично! Потому что номер он бы, генерал Николаев, – никогда, никому! А вот их фамилии можно было прощупать и по каким-то другим, более ранним источникам.

– Когда мне надо будет выезжать, – проговорила Катя, – пускай кто-нибудь напишет слово «Liberté» красными буквами на афишной тумбе у метро «Парк Культуры».

Майор кивнул:

– Будет сделано. Вы сейчас домой? Могу подвезти.

«А вот это дудки!» – подумала Катя, а вслух сказала:

– Нет, мне еще надо пройтись, как-нибудь доберусь сама.

На лице майора – она это ясно увидела – промелькнуло разочарование, как у бедняги Викентия, когда его не поддерживали в вопросе о получении орденов.

Да, план был хорош! Но только если этот план будет с ее поправками!

Только вот беда: как их, эти поправки, внести? Возвращаться домой нельзя – за ней наверняка по-тихому ведется слежка.

А не возвращаться – так там, дома, начнется такое… Юрий будет метаться, строя всякие предположения, и еще неизвестно, на что подвигнется, а уж что́ может Полина, дитя-злодей, выкинуть – это ни пером описать…

И по телефону-автомату не позвонить: если за ней ведут слежку, то сразу определят, куда звонила…

Впрочем…

Впрочем, имелся один номер, который вряд ли кто рассекретит.

Катя вспомнила, что видела в подземелье у Луки и Фомы телефонный аппарат. Она тогда подумала, что это просто безделушка, дань моде, а провода небось обрываются в двух шагах. Но потом, когда уже садились в машину, начальник дворцовой стражи, карлик-евнух Вонмиглас, сказал ей шепотом, что телефон настоящий, записан на какого-то барыгу, исчезнувшего еще пару лет назад, вот «папашки» шнур от него сюда и протянули. И номер ей сказал…

Номер… Какой же, черт бы его взял, номер?.. Юрий – тот бы, как математик, запомнил… Начинается с буквы «К», а дальше?..

И, промучившись минул сорок, она наконец вспомнила этот номер целиком…

– Ал-лё, – послышался из трубки знакомый гнусавый голос, в котором Катя сразу узнала голос короля нищих Луки. – Прачечная-хреначечная слушает.

– Хватит, ваше величество, – не слишком вежливо сказала она, – у нас мало времени.

– М-да, время… – философски отозвался король. – Ничто не стоит так дешево и в то же время так дорого… Это вы, Екатерина, дитя мое? Очевидно, вам что-то нужно. Что ж, я со всем монаршим вниманием слушаю.

Катя быстро перечислила все, что ей было нужно. Все это сопровождалось вздохами короля: «Ого!.. Ничего себе!..» – а сбоку слышался голос императора Фомы: «Спроси, спроси, чем платить-то девчонка будет?»

– Передайте ему трубку, – попросила Катя, – чтобы сбоку не сипел… Император, вы?.. Платить буду самыми что ни есть драгоценными камнями, теми, что от Слепня.

– Что ж, это дело, – согласился император помоек. – А самого Слепня вы – уже?..

– Нет, он пока жив, – вынуждена была признаться Катя.

Думала, сильно разочарует этим монархов, но оба они с двух сторон трубки радостно воскликнули:

– Вот это вы молодцы!

– А то мы не видели бы, как он, гнида, концы отдает! Теперь когда-нибудь увидим!

– Ладно, – подытожил Лука, – твои просьбы удовлетворим, камушки слепневские того стоят. С машиной-то управляться умеешь?

– Умею.

– Ну а с волыной такой здоровущей?

– Тоже приходилось… И еще… Как-нибудь передайте Васильцеву, что я жива-здорова и вернусь к следующему утру с ба-а-альшим гостинцем.

– Ну, это проще простого. Сделаем, – пообещал король и повесил трубку.

Вечером, когда все в доме были уже сами не свои после исчезновения Кати, раздался звонок в дверь.

Юрий открыл (Викентий и Полина стояли чуть позади, держа спрятанные в карманах пистолеты). На пороге стоял мальчик-горбун лет десяти.

– Дядя, если хочешь письмишко получить, дай три рубля, – нахально заявил он.

Васильцев без разговоров протянул ему трешницу. Мальчик взамен подал отвратительно пахнущий листок в косую линейку.

Подделать можно было все, но только не этот запах.

На листке было нацарапано:

– Против малолетки убогого – да с волынами! – фыркнул мальчишка, глядя на руки Полины и Викентия, спрятанные в карманы. – Ну, бывайте! – и с этими словам был таков.

Остальные только молча переглянулись.

Всю ночь никто из них не спал, а ранним утром (еще даже не рассвело) опять зазвонили в дверь.

Когда открыли, на пороге стояла Катя, почему-то в медицинском халате, и придерживала едва стоящего на ногах генерала Николаева. Впрочем, узнать его было нелегко: все лицо было синее от побоев, вместо ногтей – кровавое месиво, а еще недавно чернявая голова серебрилась сединой, и глаза были воспалены.

Катин белый медицинский халат тоже был сильно забрызган кровью.

– Ты ранена? – встревожился Васильцев.

– Нет, я в порядке, – отмахнулась она, – вы пока его уложите, а я – в душ. Потом, потом все расскажу.

Генерал Николаев, почему-то одетый в форму майора государственной безопасности, был очень слаб, но все-таки у него достало сил улыбнуться и произнести, сжав кулак по-ротфронтовски:

– Liberté!