Через несколько минут Васильцев подходил к дому, где проживала пани Моника. Он собирался еще раз поговорить с Афанасием, так как у него образовались кое-какие новые мысли, связанные со Слепнем.

Он уже находился у самого подъезда, когда снова заметил чуть поодаль знакомого старика, пана Бубновского, поэтому, не задерживаясь у этого подъезда, прошел мимо и перешел на другую сторону улицы. Если это «Гедзь», то Афанасий, почуяв его, вполне мог сейчас выглянуть в окно.

Юрий перешел на другую сторону улицы.

Черт! Что такое?! Окно невысокого второго этажа было распахнуто настежь, а в комнате явно никого не было. Сейчас, чуя, как ему казалось, страшного «Гедзя» где-то поблизости, ни за какие коврижки трусоватый Афанасий не вышел бы из дому один! А тут…

На хлипком оттепельном снегу были отчетливо видны следы башмаков сорок девятого размера, такие мог оставить только он, Афанасий.

Немыслимо! Этот грузный человек выпрыгнул в окно! Здорово, видно, кто-то его напугал. Так смертельно напугать его мог только один-единственный человек на свете…

Дальше следы терялись на дороге, раскатанной машинами, – значит, он перебежал через улицу. Он должен был быть где-то рядом. Юрий стал озираться по сторонам. Может, прячется вон в том большом магазине?..

Юрий двинулся туда. Люди, шедшие по улице, вдруг тоже валом повалили в тот же магазин. Причина была понятна – из-за поворота слышался треск мотоциклов, это вполне могла быть очередная облава. В толпе была видна и седая голова пана Бубновского.

Сам Юрий не стал продираться сквозь толпу – в отличие от остальных, бояться облавы ему было нечего: в кармане у него, как и у всех журналистов его газеты, лежал билет члена нацистской партии и удостоверение офицера СС.

Нет, это была не облава, а какой-то кортеж. Четыре мотоцикла с пулеметчиками сопровождали большущий автомобиль явно какого-то крупного бонзы.

Кортеж уже проезжал мимо магазина, когда вдруг…

Юрий не сразу понял, что произошло, его просто отшвырнуло к стене, а взрыв, весьма приглушенный (видимо, уши заложило), он почему-то услышал лишь секундой позже.

Один мотоцикл уже валялся, перевернутый, оба его седока явно были мертвы, зато из трех оставшихся мотоциклов и из окна автомобиля последовала пулеметная и автоматная стрельба. Стреляли не целясь, просто по толпе. Люди падали, кричали, кто-то повалился наземь, чтобы уцелеть.

Из магазина выскочили четверо с гранатами и автоматами – двое юношей и две девушки, лет шестнадцати-семнадцати, и начали бить из автоматов по машине и по мотоциклистам.

Еще на одном мотоцикле мертвый водитель уткнулся носом в руль.

– Pobierz drani! – крикнула одна из девушек и швырнула гранату.

Еще один мотоцикл подлетел кверху и шмякнулся наземь с мертвыми мотоциклистами. Но и девушка тут же рухнула, сраженная очередью из автомобиля.

Наблюдая за происходящим, Слепченко думал даже с некоторым сожалением: «А ведь со временем и из этих могли бы получиться неплохие «невидимки». Но пока, конечно, весьма сырой материал. Инстинкт самосохранения, правда, уже сломать удалось, но вот техника… Настоящие «невидимки» сейчас ушли бы без потерь…

Ладно, с этими уже не придется работать. Сгорели.

А главное дело, то, ради чего все и затеяно, все равно придется делать самому…

Ну, хоть перед смертью покажите еще, на что способны?..

Да разве ж так?..

Нет, никак нельзя учить «невидимок» меньше чем полгода. Так и отпишем господину полковнику Айзенгоффу…»

…Юноши даже гранаты не успели бросить – сразу два пулеметчика открыли огонь, и миг спустя изрешеченные нападавшие лежали на земле. Пальба сразу стихла. Поодаль уже слышался рокот еще доброй дюжины мотоциклов.

Подъехавшие мотоциклисты соскочили со своих машин и стали отдавать лающие команды: «Alles Lüge! Bereiten Sie Dokumente! Beginnen Sie nur mit Genehmigung!»

Все, кроме Юрия, и так лежали, не смея шевельнуться. Он махнул перед носом у автоматчика своим удостоверением офицера СС и вошел в магазин.

Стены и пол были забрызганы кровью вперемешку с вином из разбитых бутылок, под ногами хрустело битое стекло. Мертвые лежали в неестественных позах, живые – лицами вниз, обхватив головы руками.

В одном из живых Юрий по седой голове узнал пана Бубновского и вдруг, проходя мимо, услышал его тихий голос. Мешая плохой немецкий с польским, тот зашептал:

– Herr Journalist. Sehr bitte… Ich habe eine Pistole in der Tasche… Znam cię szlachetny pan… Aus meiner rechten Tasche entfernen… Ich habe eine Chance, können Sie zu halten… Wieku będą modlić się do Boga o słynnym Pan!

«Что, если Слепень?.. – подумал Васильцев. – Неужели стану его спасать?..» Но почему-то машинально, незаметно для немцев, нащупал у него в кармане вальтер и переложил к себе в карман.

Послышалось:

– Ich werde nicht vergessen, dass! Bóg Ci pomóc!

Подошедшие немцы подняли пана Бубновского и повели обыскивать.

Юрий сделал еще несколько шагов и тут, увидев еще одного лежащего на полу человека, замер.

Это был Афанасий, его уж ни с кем не спутаешь. Он лежал лицом вниз, рука его была как-то странно завернута под живот, а на спине виднелись два пулевых отверстия посреди огромных бурых пятен. Безусловно, он был уже мертв.

Юрий почувствовал, как горло у него сдавило. За свою жизнь он успел повидать много смертей, но никогда еще такая жалость не сжимала сердце.

За что погибло это забавное, добрейшее существо? За родину, которая низвела его до положения сумасшедшего и изредка расплачивалась за это «Бело-розовым»? За ОГПУ, сломавшее вместе со своим Глебом Бокием ему жизнь?.. Жил бы у себя на Херсонщине, слыл бы местным чудаком, попивал бы самогон – глядишь, так бы и прожил без забот лет до ста, здоровья-то был отменного и происходил из семьи долгожителей, как он сам не раз говорил…

Впрочем, за что он сам, Юрий, сейчас рисковал своей жизнью? И Катя – за что? И Полина с Викентием? Всех их родина не больно жаловала. Он, Юрий, из подававшего надежды математика превратился бог знает в кого, Катю страна в свое время вышвырнула вон, прежде убив ее брата, Викентий беспризорничал половину своей короткой жизни, пока не прибился к Тайному Суду, Полину вообще превратили в «невидимку», в ловкую убийцу с изломанной психикой. Так во имя чего все?

Правда, фашистов все дружно ненавидели. Ну, еще можно добавить сюда Слепня. А генералу Николаеву были во многом обязаны и верили ему. Как считать, достаточно этого, чтобы отдавать жизнь, или маловато? Сейчас Юрий едва ли смог бы ответить на этот вопрос.

Даже обещания своего – похоронить беднягу Афанасия на родной Херсонщине – Васильцев не мог исполнить. Так и лежать тому в какой-нибудь братской могиле на чужой земле. Даже просто забрать тело друга он сейчас не мог.

Он просто стоял и смотрел на тело Афанасия и едва сдерживал себя, чтобы не заплакать.

И главное – какая нелепая смерть! От шальных пуль во время уличной перестрелки!..

«Хотя от таких ли уж шальных? – вдруг подумал Васильцев. – Кто-то же вынудил его в этот самый момент покинуть квартиру. И такие ли уж шальные это пули? Нет, они не от автоматной очереди, так убивают из пистолета…»

Уж не из того ли самого вальтера, что лежал сейчас у него в кармане?..

В ушах у него теперь снова звучал бас Афанасия: «Вин мене уб’є…»

Он посмотрел по сторонам, но пана Бубновского поблизости уже не было…

А Слепченко, чувствуя себя уже в полной безопасности (впрочем, и все в мире опасности вызывали у него только презрение), вспоминал, как это все произошло.

Как и было задумано, именно фантастическое чутье этого бугаины и сыграло против него. Достаточно было просто подойти к двери той квартиры, как бугаина сразу учуял, кто там стоит, и уже в следующий миг было слышно, как он, постанывая от ужаса, открывает балкон. Потом – тяжелый шлепок оземь.

Ну а дальше – все в точности так, как оно и было задумано. Четверо недоделанных «невидимок», пара выстрелов из вальтера в спину бугаю – и сделано дело. Надо было, конечно, как положено, в башку, – но позиция была не та. Ничего, бугай, как видно, не в претензии.

Главное – чтобы этот хромоногий лопух ни о чем таком не смекнул…

Нет, не смекнет, наверняка не смекнет этот очкастый!

Очкастых он, Слепченко, недолюбливал еще со времен своей службы в ОГПУ. И способности их к оперативному мышлению ставил ниже грязи.

Два немца уже оттаскивали безжизненное тело Афанасия, и тут Васильцев увидел вдруг на освободившемся месте какие-то каракули, выведенные кровью на мраморном полу.

Написано было:

Значит, умирая, Афанасий думал не только о своей так нелепо обрывающейся жизни, он хотел о чем-то предупредить друзей. Только что это могло означать, что это за ромбик, что он имел в виду?

Неужто… бубновую масть?!

Юрий представил себе, как не больно грамотный Афанасий, тщательно вспоминая каждую букву (желая что-то прочесть, он всегда вспоминал их по одной), выводит это уже холодеющей рукой, и снова к горлу у него подкатил комок.

Вдруг в дальнем углу, за ящиками, что-то зашуршало. Ну, если это пан певчий!.. Васильцев быстро затер кровавую надпись на полу и, сжав в кармане рукоятку вальтера, шагнул на звук.

Но там, за пробитыми пулями ящиками, сидел, весь обсыпанный стружками из этих ящиков и залитый вином, вовсе не пан Бубновский, а не кто иной, как «братишка Ганс», трясущийся как осиновый лист.

– Боже, братишка Жорж, это ты?! – воскликнул он. – Слава богу!

– А я думал, ты уже на Восточном фронте, – без особенной радости отозвался «братишка Жорж».

– Да нет! – затараторил обер-лейтенант (или кем он там числил себя теперь?). – То есть я должен маршировать туда, на восток, но… Понимаешь, брат Жорж, тут такие обстоятельства!.. Ты ведь мне поможешь, братишка Жорж?.. Кстати, ты не думай, я совсем на тебя не в обиде за ту пару оплеух там, в ресторане, я действительно повел себя как пьяная свинья. Ну откуда мне было знать, что это твоя дама?.. А уж хороша, хороша-то как! Поздравляю! Сразу видна порода!.. Прости, что-то я разболтался…

– Бывает со страху, – сухо отозвался Васильцев.

И снова «братишка Ганс» понес безостановочно:

– Да нет, Жорж, ты не думай, я не трус. Просто у меня сейчас оружия нет, а то бы уж я их!.. Но я не трус, ты не должен так думать, братишка! Я еще в сорок первом, когда мы наступали с моей ротой…

Васильцев его перебил:

– По-моему, ты о чем-то хотел попросить?

Опять посыпалось:

– Да, да, брат Жорж! Ты уж, дружище, не выдавай меня. У меня документы-то на пребывание тут, в Варшаве, отобрали в комендатуре. Сейчас меня станут проверять – а я… сам, в общем, дружище, понимаешь… Так ты уж, если сможешь, как-нибудь прикрой. Ты же парень умный, сам придумаешь, что им сказать…

После гибели Афанасия Васильцев даже не нашел в себе сил сопротивляться.

– Ладно, – кивнул он, – придумаю.

Когда подошли немцы проверять документы, «братишка Жорж», снова махнув перед ними эсэсовским удостоверением, сообщил, что этот обер-лейтенант работает по важному заданию с ним, с де Круа, и ввиду особой секретности задания документов при себе не должен иметь.

Этого вполне хватило, чтобы «братишку Ганса» оставили в покое. У прибывших хватало других дел – распоряжаться выносом трупов, забирать и конвоировать в комендатуру всяких подозрительных личностей, и много всякой прочей рутины.

Трупы грузили в машину навалом. Васильцев увидел, как туда закидывают огромное тело бедного Афанасия, и снова почувствовал нестерпимую горечь в душе, но не мог даже подать виду.

Он надеялся, что хотя бы «братишка Ганс» теперь оставит его одного, но не тут-то было. «Братишка» ухватил его за рукав и куда-то поволок:

– Пошли, Жорж, пошли, я тебе расскажу мою печальную историю, – и с этими словами вывел его на улицу.

Васильцев чувствовал себя таким опустошенным, что даже сопротивляться у него не было сил.

Через несколько минут они сидели в какой-то дешевой пивной, и «братишка Ганс» приступил к своему повествованию. Юрий слушал его вполуха и уразумел только вот что.

«Братишка Ганс» вознамерился дезертировать – вовсе не потому, что трус, и Восточный фронт ему нипочем («Ты ж меня, братишка Жорж, знаешь!»), а просто случилась у него, может, впервые в жизни, настоящая, большая любовь. Да вот беда – она не арийка, а полька. Но такая красавица! Совершенно фантастическая женщина! Уйти сейчас на Восточный фронт значило бы навсегда ее потерять, и это было бы выше его сил!

– А у тебя же, брат Жорж… точнее, у твоей великолепной миссис… у нее там, в нейтральной Швеции, наверняка большие связи, она там может всё. Она сможет пристроить там двух скитальцев, двух несчастных влюбленных, это ей ничего не будет стоить. А дальше уж мы сами. У пани Каролины (ее так зовут) есть и деньги, и тоже кое-какие связи, так что дальше мы с ней не пропадем. Главное – как-то вырваться отсюда!

«Сдать его, что ли, со всеми потрохами? – вяло подумал Васильцев. – Расстреляют, конечно, «братишку Ганса», – да и черт с ним!» Настоящий разведчик, пожалуй, так бы и поступил и тем самым повысил бы свое реноме в здешнем гестапо. Но ему, Юрию, все же не хотелось идти на откровенную подлость, даже вполне соответствующую его легенде. Может быть, это тоже было частью того самого неординарного мышления, которого ждал от него генерал Николаев.

– Как ты себе все это мыслишь? – устало спросил он.

О, тут у «братишки Ганса» имелся продуманный план!

– Ведь твоя миссис Сазерленд везет отсюда с собой кучу всякого добра…

Да, правда. Этим миссис Сазерленд, по легенде, должна была обосновать перед мужем свое пребывание в Варшаве: здесь, в обнищавшем городе, можно было по дешевке накупить много всякого антиквариата. Она уже приобрела какие-то сервизы и ковры ручной работы; тем самым оправдывался и персональный самолет – в поездах по нынешнему военному времени запрещалось везти с собой столько барахла.

– Всего два ящика! – умоляюще попросил «братишка Ганс». – Вы захватите с собой всего два не самых тяжелых дополнительных ящика!

– В одном будешь ты, в другом твоя пани Каролина?

– Видишь, ты с ходу все ухватил! Я всегда знал, что ты умен, братишка Жорж!

«Ну и черт с ним! – подумал Васильцев. – Будет генералу Николаеву еще один невесть какой дорогой подарок в дополнение к главному, к той конфетке с начинкой: офицер с Восточного фронта».

– Мы улетаем через три дня, – сказал он.

– Я знал, что ты мне поможешь! – воскликнул «братишка Ганс». – У тебя золотое сердце!.. Я сам тебя найду!.. Кстати, – после кружки пива добавил он, – там, в магазине, я видел из-за ящиков, как ты смотрел на одного убитого «пшека», на здоровенного такого, в картузе. Вы были знакомы?

Юрий кивнул:

– Так, немного… Шальные пули, глупая смерть…

Тот вдруг проговорил:

– Да не очень-то и шальные… Я видел…

– Что, что ты видел?! – Васильцев с трудом удержался, чтобы не сорваться на крик.

– В него стрелял другой поляк. В спину… Старикан какой-то… И по-моему, я его где-то раньше видел, не могу только припомнить где.

Васильцев лишь кивнул. Дополнительных объяснений ему было уже не надо.

Когда выходили из пивной, произошло еще одно событие. Вдруг раздался слабый хлопок, и Васильцев услышал, как рядом с ним просвистела пуля.

«Братишка Ганс» сразу упал, а он, Юрий, увидел удаляющегося пана Бубновского и, выхватив вальтер, несколько раз выстрелил ему вслед. Стрелять он умел очень даже неплохо, несколько раз это спасало ему жизнь, но в данном случае совсем, видно, сломила гибель Афанасия, да и вальтер был чужой, не пристрелянный, и старик, целехонький, быстро юркнул в переулок. Догонять было бессмысленно.

– Вот же дерьмо старое! – поднимаясь, проговорил «братишка Ганс». – Зацепил меня, сволочь! – На плече у него действительно выступила кровь. – Ничего, прошла по касательной, только кожу задело… А ты, братишка, гляжу, совсем стрелять не умеешь. Ну да что с вас, журналистов, взять!.. Хотя парень ты храбрый, я вижу… Эх, мне бы пистолет!.. Знаешь, я однажды под Смоленском из одного только пистолета… – И снова пошло долгое хвастовство.

А убегавший переулками человек думал: «Вот же неудача! Мне бы тот вальтер – эта скотина уже была бы на том свете! А эта фитюлька дамская, которую прятал в носке, – поди-ка из нее попади!.. Ничего, еще посчитаемся…»

– Он в меня, в меня стрелял, сволочь! – не унимался «братишка Ганс». – Наверно, я при последней облаве ему насолил, я тогда пристрелил троих ихних… Запомнил, гад!.. Это он – в меня!..

– В тебя, в тебя, успокойся, – закивал «братишка Жорж». – Ты ступай, у меня еще дела.

– Да, да, иди, братишка, еще встретимся…

На том и расстались.

Войдя в квартиру к Полине (она со своим обер-фельдфебелем была уже дома), Васильцев с порога сказал:

– Афанасия убили.

И тут Полина, эта «невидимка», эта хладнокровная убийца, завыла в голос. У Викентия тоже повлажнели глаза. Да, не он один, Юрий, испытывал искреннюю любовь к этому забавному чудищу.

– Это Слепень, это он, гад! – отплакавшись, прошипела Полина. – Ничего, падлой буду, а он от меня не уйдет. Я знаю, как его искать.

– Не вздумай, – нахмурился Васильцев, – можешь сорвать все задание.

Девушка ничего не ответила, но по ее ненавидящим глазам было видно, что она не отступится от своего. Юрий знал, как своенравны могут быть эти «невидимки», когда над ними нет их садиста-наставника.

…И в тот же вечер Полина исчезла.