Третье Кольцо
Книга воды

Серые бетонные громады Манхэттена заливало яркое июльское солнце. Воздух был липким, и Николас чувствовал, как через тонкие подошвы мягких летних туфель к нему подбирается зной.

Он стоял на тротуаре Седьмой авеню рядом с модернистским шатром Мэдисон Сквер Гарден и вокзалом Пенн. Глядя на это сооружение Николас думал, как быстро оно перестало казаться современным. Через улицу возвышался отель “Статлер Хилтон”, а неподалеку от него красовался отвратительный пластмассово-стеклянный фасад кафе “Макдональдс”.

Николас рассеянно смотрел на потоки машин, накатывающих стальными волнами. Он думал о вчерашнем позднем телефонном звонке. Голос Винсента обрушился на него страшным ударом. Терри и Эйлин убиты. В это невозможно поверить. Никто не мог пробраться в дом Терри и застать его врасплох. Тогда как же это произошло? От Винсента было трудно чего-то добиться. Когда Николас стал настаивать, тот просто повторил свою просьбу приехать в город первым утренним поездом и ждать у входа в вокзал Пенн со стороны Седьмой авеню.

На небе не было ни облачка, и солнце опаляло улицы безжалостным огнем. Рубашка Николаса прилипала к телу. Он провел руками по волосам и пожалел, что не подстрижен покороче. Зажегся красный свет, движение остановилось, и удушливый воздух повис неподвижной тяжелой шторой.

Его должен был встретить не Винсент, а лейтенант сыскной полиции Кроукер. Лью Кроукер. Николасу показалось, что он уже слышал это имя. Теперь у него было больше времени на чтение “Нью-Йорк таймс”. Ну да, убийство Дидион. Газеты, даже обычно солидная “Таймс”, превратили его в сенсацию. Наверное, потому, что это случилось в новом фешенебельном жилом массиве на Пятой авеню. Дело поручили Кроукеру. Видно, он был чей-то любимчик; газеты извели на него массу бумаги, но особенно усердствовало телевидение в вечерних выпусках новостей.

Зажглись зеленые огни, и снова ожил сумасшедший поток машин, в котором тон задавали желтые такси. Неожиданно из этого хаоса вынырнул сверкающий черный лимузин с затемненными стеклами и мягко остановился у тротуара рядом с Николасом. Открылась задняя дверь, и последовал приглашающий жест.

— Садитесь, мистер Линнер, — послышался звучный голос из глубины лимузина.

Пока Николас колебался, передняя дверь бесшумно распахнулась, из нее вышел плотный человек с коротким ежиком темных волос, в строгом темно-синем костюме, и проводил его в машину. Обе двери захлопнулись с мягким звуком, какой бывает только у очень дорогих автомобилей, и лимузин снова влился в общий поток.

За окнами бесшумно скользил город. Покрытый серым бархатом салон был явно сделан на заказ — такого не увидишь среди выставочных образцов. В машине царили прохлада и полумрак, как в дорогом баре. Даже вибрации мощного восьмицилиндрового двигателя почти не ощущались.

Кроме Николаса, в лимузине находились три человека: водитель, рядом с ним широкоплечий человек в темно-синем костюме и еще один высокий крепкий мужчина в безукоризненно элегантном летнем костюме. Последний сидел на заднем сидении и теперь пристально разглядывал Николаса. Крупная голова с немного выступающим подбородком, крутой лоб, короткие седые волосы, впалые с оспинами щеки и глубоко посаженные голубые глаза под кустистыми бровями — все это придавало ему несколько агрессивный вид. Николас подумал, что этому человеку пришлось принимать немало тяжелых решений, и всякий раз он выходил победителем. Пожалуй, он мог быть генералом.

— Хотите выпить? — послышался властный голос рядом с Николасом. Синий костюм на переднем сидении мгновенно повернулся к ним вполоборота и положил руку на бархатную спинку сидения. В этом жесте Николас почувствовал скрытую угрозу и подумал: что же могло задержать лейтенанта Кроукера?

— Бакарди с лимонным соком, если можно.

Синий костюм открыл маленькую дверку в центре переднего сидения, и Николас услышал звяканье льда в бокале. Он оставался спокойным, хотя понятия не имел, кто эти люди. Нужно было попытаться разговорить человека на заднем сидении.

— На фотографиях вы выглядите совсем по-другому, — заметил тот с явным оттенком неудовольствия.

Когда синий костюм протянул руку, чтобы налить ром, Николас заметил, что у него под мышкой поблескивает револьвер в замшевой кобуре. Он перевел взгляд на окно. Город казался Николасу бесконечно далеким.

— Это совершенно естественно, — сказал он. — У меня никогда не было хороших фотографий. По крайней мере, я таких не видел.

— Пейте, — посоветовал синий костюм.

Николас протянул руку через открытую перегородку и сразу же понял, что сейчас произойдет. Как ни странно, он не стал этому противиться. Человек в синем костюме поднял бокал, а второй рукой схватил запястье Николаса. Это молниеносное движение было в глазах Николаса достаточно медленным и неуклюжим. Он знал тысячу способов, чтобы его предупредить, но тем не менее равнодушно наблюдал, как синий костюм сжимает его запястье, не сводя глаз с ребра его ладони, твердого, как кость. Наконец синий костюм поднял глаза, кивнул человеку, сидящему рядом с Николасом, и подал Николасу бокал.

Николас сделал глоток и решил, что коктейль вполне приличный.

— Вы удовлетворены?

— Теперь я убедился, что вы — тот человек, которого я искал.

— Вы знаете обо мне гораздо больше, чем я о вас, — заметил Николас.

Человек пожал плечами.

— Так и должно быть.

— Возможно — с вашей точки зрения.

— Другие точки зрения, мистер Линнер, значения не имеют.

— Не возражаете, если я закурю?

Николас протянул правую руку к карману брюк, и в ту же минуту синий костюм напрягся и покачал головой.

— Вы этого не хотите, мистер Линнер, — заявил сосед Николаса. — Уже полгода как вы бросили курить. — Он хмыкнул. — И правильно сделали. Вы курили слишком крепкие сигареты — это настоящее самоубийство.

Такая осведомленность произвела впечатление на Николаса. Кто бы ни был этот человек, он не дилетант.

— Известно ли вам, мистер Линнер, что сигареты с высоким содержанием никотина разрушают вкусовые точки? — Незнакомец кивнул, словно подтверждая собственные слова. — Это факт. Соответствующее исследование было проведено в университете Северной Каролины. — Он улыбнулся. — Забавно, правда? Университетский городок буквально окружен табачными плантациями.

— Никогда не слышал о таком исследовании, — сказал Николас.

— Разумеется. Результаты пока держатся в тайне. Они будут оглашены в октябре, на ежегодном съезде производителей табака в Далласе.

— Вы, похоже, хорошо в этом разбираетесь.

— Еще бы, — рассмеялся незнакомец. — Ведь я финансировал это исследование. — Он отвернулся и погрузился в свои мысли.

— Что вам известно обо мне? — спросил Николас Теперь он был почти уверен, что уже видел это лицо.

Собеседник повернулся к нему, обжигая колючим взглядом.

— Вполне достаточно, чтобы возникло желание потолковать с вами с глазу на глаз.

Теперь Николас вспомнил.

— А я вас сначала не узнал. Никогда не видел вас без бороды. Человек улыбнулся и потер чисто выбритый подбородок.

— Согласен, это сильно меняет внешность. Вдруг дружелюбие сошло с его лица, и оно стало каменным. Потрясающая перемена!

— Что вам чадо от моей дочери, мистер Линнер? Его голос прозвучал как щелчок кнута. Николас представил, каково иметь такого отца — да, Жюстине не позавидуешь.

— А что может быть нужно от женщины любому мужчине? — вопросом на вопрос ответил Николас. — Только это, мистер Томкин. Ничего больше.

Краем глаза он уловил движение синего костюма и расслабился: теперь не время. Огромные руки схватили его за шиворот рубахи; коктейль выплеснулся из бокала и струйкой потек по штанине. Николас подумал, что силы этому человеку не занимать. Томкин наклонился к Николасу.

— Не очень остроумно, мистер Линнер. Его голос снова резко изменился: теперь враждебность была прикрыта тонким слоем бархата.

— Как бы там ни было, Жюстина не обычная женщина. Она моя дочь.

— И поэтому вы так обошлись с Крисом в Сан-Франциско? На мгновение наступила полная тишина. Потом, не отворачиваясь от Николаса, Томкин сделал короткий жест, и синий костюм убрал руки. Он отвернулся и не оглядываясь закрыл перегородку.

— Так-так, — сказал Томкин, когда они остались одни. — Интересно. — Он внимательно разглядывал Николаса. — Вы, должно быть, действительно понравились моей дочери. — Голос Томкина снова посуровел. — С тех пор как я привез ее оттуда, она ни с одним мужчиной не провела больше двух часов. — Немного подумав, он добавил: — У Жюстины есть сложности.

— У каждого свои сложности, мистер Томкин, — сухо заметил Николас. — Даже у вас.

Николас тут же пожалел о последних словах: им руководил гнев, а это было плохим признаком.

Томкин откинулся на подушки сидения и искоса посмотрел на Николаса.

— Странный вы человек. У меня много дел с япошками, я даже бываю там три-четыре раза в год. Никогда не встречал таких, как вы.

— Надо полагать, это комплимент. Томкин пожал плечами.

— Как вам угодно.

Он наклонился вперед и нажал на утопленную кнопку. Перед ним откинулся маленький столик с миниатюрной лампочкой. За столиком, в спинке переднего сидения, был встроен шкафчик.

Томкин запустил в него руку и достал сложенный вдвое лист бумаги. Он протянул его Николасу.

— Что вы об этом скажете?

Николас осторожно развернул тонкую рисовую бумагу. В середине был изображен иероглиф, вокруг которого располагались девять ромбиков. Иероглиф означал комусо — японский нищенствующий монах.

— Ну, — потребовал Томкин. — Вы знаете, что это?

— Как к вам это попало? — спросил Николас, отрывая глаза от герба; в холодных голубых глазах Томкина он прочел скрытое беспокойство.

— Это было в мешке. — Заметив недоуменный взгляд Николаса, Томкин раздраженно пояснил: — В почте из Японии. Наши филиалы каждый день отправляют мешки с почтой: не все можно сказать по телефону. Сначала я подумал, что это шутка, но теперь... — Он пожал плечами. — Скажите, что это значит?

— Это герб.

Николас протянул листок Томкину, но тот не взял его, и Николас положил листок на стол.

— Герб одной из школ ниндзя —рю.

Он сделал глубокий вдох, обдумывая следующую фразу, но прежде чем успел открыть рот, Томкин постучал в перегородку из дымчатого стекла. Синий костюм повернул голову, и перегородка приоткрылась.

— Фрэнк, едем в башню.

— Но, мистер Томкин...

— Давай, Фрэнк.

Фрэнк кивнул и закрыл перегородку. Николас видел, как он что-то сказал водителю. На следующем перекрестке они повернули на восток, доехали до Парк-авеню и двинулись налево.

Томкин смотрел на сложенный вдвое лист бумаги так, будто внутри его внезапно что-то ожило и зашевелилось.

В то утро у лейтенанта сыскной полиции Кроукера был не самый довольный вид, когда он вышел от капитана Финнигана. Больше того, он еле сдерживал ярость. Он размашистыми шагами мерил залитый неоновым светом коридор, не замечая полицейских офицеров и служащих.

— Послушай, Лью, постой...

Но Кроукер был уже далеко. Сержант пожал плечами. С Кроукером это бывало. В такие минуты его лучше не трогать.

Войдя в свой кабинет, Кроукер ударил кулаками по пластиковому столу. Ни один раз он пытался прожечь его сигаретой — и все напрасно. Достижения современной науки в быту.

Кроукер плюхнулся в темно-зеленое вращающееся кресло и уставился на стенку из матового стекла. Перед ним всплыло обрюзгшее лицо Финнигана, тупой взгляд его водянистых глаз.

— Я хочу, чтобы ты наконец понял, Кроукер! Дело Дидион закрыто. — Капитан поднял свои пухлые руки, предвосхищая возражения Кроукера. — Знаю, знаю, я сам поручил тебе это дело. Но тогда я надеялся, что мы быстро получим результат. Все, начиная с мэра, подняли страшный вой. А потом вмешалась пресса: сам знаешь, на что они способны. — Он опустил руки и положил их на стол. Кроукер подумал, что они похожи на два окорока, которые давно пора поджарить. — Ты знаешь не хуже меня, что за люди живут в том доме. Им не нравится, когда рядом с ними творятся такие вещи. На меня давили со всех сторон.

Кроукер прикрыл глаза и стал медленно считать: “Один, два, три”, с трудом подавляя желание двинуть кулаком в толстый красный нос Финнигана. Он открыл глаза и увидел капитана, который откинулся в кресле и сложил руки на своем огромном животе. “Интересно, сколькорюмок уже успел пропустить старик”, — подумал Кроукер. Он искоса взглянул на правый нижний ящик стола, где всегда была наготове бутылка виски. В мягком утреннем свете, струившемся сквозь закрытые шторы, глаза Финнигана на одутловатом красном лице казались еще более тусклыми, чем обычно.

— Я знаю об этом давлении, капитан. — Голос Кроукера не выдавал его чувств. — Я сталкиваюсь с этим все десять лет, с тех самых пор как поступил в полицию. Но я не понимаю, что случилось — с чего это вдруг так резко по тормозам?

— У тебя ничего не выходит, — невозмутимо ответил Финниган. — Я решил поставить точку, вот и все.

— Чушь! Ведь...

— Не заводитесь, лейтенант. — Глаза Финнигана сверкнули, и на выступающей нижней губе появилась тонкая полоска слюны. — У меня нет желания участвовать в ваших спектаклях. — Капитан выпрямился, и теперь его глазки стали беспощадными. — Пусть газетчики носят тебе на руках. Ничего не имею против, потому что это идет на пользу нашему отделу. Публике нужны герои! Но не воображай, что это дает тебе какие-то особые привилегии — ни здесь, ни там. — Огромный палец Финнигана указал назад, на улицы города за окном. — Я тебя насквозь вижу: ты любишь внимание, обожаешь, когда вокруг тебя крутятся журналисты. Ладно, на здоровье. Но я не потерплю, чтобы ты обращался со мной как с идиотом, как с каким-то моральным уродом. — Он поймал взгляд лейтенанта. — Да-да, как с моральным уродом. Ты уже достаточно долго служишь в полиции, чтобы знать, почему прекращаются расследования. Кто-то наверху “попросил” об этом. Теперь понятно? — Лицо Финнигана покраснело еще больше, двойной подбородок дрожал. — Поверь, я уже не раз подумывал от тебя избавиться, перевести в другое место. Но ты мне слишком нужен. Хотя бы для того, чтобы мэр каждый год упоминал меня в своем отчете. Не скрою, мне это нравится.

Теперь он стоял, упираясь в стол огромными кулаками. Пальцы его побелели от напряжения.

— Но черт меня подери, если я позволю тебе выкидывать фокусы, как было с делом Лаймана! Ты не угомонился даже тогда, когда дело было официально закрыто. Ты выставил меня идиотом перед всей полицией, и мне просто повезло, что слухи не дошли до комиссара. — Финниган погрозил Кроукеру толстым, как сосиска, пальцем. — Займешься двойным убийством Танака-Окура, и не вздумай свалить расследование на ребят из участка. — Он откашлялся и вытер губы серым носовым платком. — В чем дело? Ты что-то имеешь против узкоглазых? Ну так займись этим делом и радуйся. Радуйся, что тебе вообще что-то поручили.

Кроукер направился к двери, и когда его пальцы были уже на ручке, Финниган добавил:

— Кстати, лейтенант. Вы служите здесь уже давно, так что в следующий раз не заставляйте меня объяснять вам устав как новобранцу!

Именно в ту минуту Кроукер решил продолжать расследование на свой страх и риск. Теперь он мог рассчитывать только на себя. Если ему и придется обратиться за помощью к кому-то из коллег, он будет вынужден их обманывать.

Кроукер посмотрел на часы, потом перевел взгляд на остатки холодного кофе в замызганной пластмассовой чашке. Он опаздывал на встречу с Линнером, но это его не очень волновало. Мысли лейтенанта крутились вокруг дела Дидион. В одном Финниган прав — Кроукер ничего не добился. Пока. У девушки где-то были друзья, просто оказалось чертовски тяжело до них добраться. Но он уже напал на след одного человека и теперь ждал, когда агент сообщит имя и адрес. Вот почему лейтенант так болезненно воспринял отстранение от дела. Говорить об этом Финнигану было бесполезно — все равно что стенке. Кроукер никогда подробно не докладывал ему о ходе расследования, и капитана это устраивало: для него важны были результаты... и упоминание в отчете мэра. И этот человек упрекает кого-то в тщеславии! Кроукер хмыкнул. Его результаты позволяли Финнигану всецело сосредоточиться на любимой бутылке.

Лейтенант выругался и встал из-за стола. Пора ехать к Линнеру.

В это время Винсент находился в патологоанатомическом отделении. Его немедленно вызвали вчера поздно вечером, когда привезли трупы Терри и Эйлин. Все решили, что лучше Винсента в этом никто не разберется.

Он застал спор между двумя патрульными, обнаружившими трупы, и офицером сыскной полиции, который устроил им разнос. Их возбужденные голоса не отвлекали Винсента. Он хотел удостовериться. Скорее всего, произошла ошибка: вероятно, кто-то из инструкторов Терри был у него в квартире или... Но это были Терри и Эйлин. Мертвые. И тогда он вспомнил о странном телефонном звонке. А вдруг это звонил Терри? Винсент медленно отвернулся. Теперь это не имело значения.

Он отложил вскрытие до утра, убедившись, что все личные вещи убитых аккуратно пронумерованы и упакованы для передачи полиции. После этого он вернулся домой, где его ожидала беспокойная ночь.

В морге Винсент чувствовал себя увереннее. Здесь он мог работать: изучать молчаливые свидетельства увечий и раскрывать тайны преступлений. Иногда это ему удавалось, и его отчет помогал арестовать преступника. В других же случаях ему приходилось утешать родственников погибших, с которыми Винсент встречался каждый день.

Трупы подобны огромным иероглифам — молчаливые глыбы, ожидающие, когда пытливый археолог раскроет их тайны.

Винсент получал огромное удовлетворение от работы здесь, в “мертвецкой”, как говорили многие. Однако он считал это название совсем неподходящим: ведь здесь, день за днем, с огромным напряжением вырывали у холодной смерти ее секреты. Винсент и его коллеги копались в ней, расчленяли ее на части, срывали с нее покровы таинственности, до тех пор, пока не рассеивался внушаемый ею ужас. Что могло быть важнее для живых?

Теперь Винсент стоял в центральном заде, прислонившись к стальной двери. Рядом с ним на тележке лежал негр, холодный и голый, со свесившейся на бок головой. Винсент смотрел на дверь, ведущую в комнату вскрытия. Там лежал его друг, Терри Танака. Следующей будет Эйлин. Впервые в жизни у Винсента мелькнула мысль: а хочет ли он войти в эту дверь? Казалось, эта смерть переполнила чашу, и он вдруг устал. Ему хотелось вернуться в Японию. Но ой чувствовал, что это невозможно. Будто он заразился какой-то ужасной болезнью на Западе, в этом городе, и стал совсем другим человеком.

Но в глубине души Винсент знал, что должен идти — в этом было его единственное спасение. Смерть встала перед ним высокой стеной. Он должен разрушить эту стену — или сойти с ума. У него один путь — в эту маленькую комнату, залитую безжалостно ярким светом. Там он сможет спокойно разобрать эту стену по кирпичику. Винсент вдруг понял: ему мучительно хочется знать, что случилось с его друзьями.

Он встряхнулся и решительно толкнул дверь. Япония, далекая мечта, отступила...

Лимузин вынырнул из потока машин и плавно притормозил у тротуара. Фрэнк вышел первым и открыл заднюю дверь.

Они оказались на площадке, посередине которой возвышался стальной скелет на три четверти готового здания. Тротуар был взломан, и на его месте укладывали красную керамическую плитку. Для пешеходов проложили временный деревянный настил.

На краю площадки работала огромная бетономешалка; рядом с ней мощный кран поднимал несколько ферм.

Часть шикарного фасада из черного камня была уже готова. На некоторых блоках еще виднелись сделанные медом белые и желтые метки. Но одна стена была пока полностью открыта, словно прозрачный кокон, сквозь который можно наблюдать образование куколки.

Николас и его спутники двигались по деревянному настилу, а вокруг люди с напрягшимися мышцами и перепачканными маслом лицами упрямо вгрызались в камень отбойными молотками. Они вошли в крытый переход. Воздух был насыщен мельчайшей удушливой пылью, которая, как перхоть, оседала на их волосы и плечи.

Навстречу вышел человек с изможденным лицом. Голову его защищала ярко-желтая каска, на которой синими буквами было выведено “Братья Любин”. Узнав Томкина, человек широко улыбнулся и протянул руку. Затем он проводил гостей к большому автофургону, служившему конторой. Томкин коротко представил его как Эйба Рассо, начальника строительства. Рассо удостоил Николаса холодным крепким рукопожатием и раздал всем каски.

Фрэнк повел их в здание — через огромный холл с колоннами, потом вдоль длинного коридора, с голыми лампочками на гибких проводах. Их ноздри наполнились въедливым запахом сырого бетона. Мужчины дошли до лифта и поднялись наверх, где их встретил человек, такой же широкоплечий, как Фрэнк, но немного пониже ростом. Все вместе молча двинулись по коридору.

Стены и потолок покрывала темно-синяя ткань; многочисленные узелки делали ее похожей на шелк-сырец. Правая наружная стена была стеклянной почти до уровня пола. Точнее, она должна была стать такой после застекления, а пока всюду были видны тонкие металлические конструкции с оранжевым антикоррозийным покрытием. Снаружи открывалась захватывающая панорама северо-западного Манхэттена. Вдалеке Николас разглядел низину Центрального парка.

Коридор упирался в двухстворчатую металлическую дверь с вычурными бронзовыми ручками. По левой стороне коридора через открытые деревянные двери виднелись небольшие кабинеты с пока еще голым бетонным полом. В некоторых из них Николас заметил огромные рулоны коврового покрытия.

Даже на такой высоте было жарко — не так-то просто сбежать от летнего зноя Манхэттена. Частички сажи усеивали бетонный пол, будто брызги неумолимого морского прибоя.

Перед металлической дверью Томкин остановился и посмотрел на строительную площадку. Он поднял руку, словно собираясь начать арию:

— Ты видишь, Николас? — Томкин отвернулся от окна. — Я ведь могу называть тебя Николасом? — Не дожидаясь ответа, Томкин продолжил: — Когда-то там был большой мир, и для каждого в нем находилось место — по крайней мере, для каждого, у кого хватало смелости это место занять. — Он опустил руку и сжал пальцы. — Но теперь здесь сплошная адская фабрика. Больше нет ни места, ни времени. Понимаешь, что это значит, а? Я тебе объясню. Каждый душит другого, чтобы уцелеть самому. Да, да, ты не ослышался — не просто получить больше прибыли, а выжить. И так везде, во всем мире.

Томкин искоса посмотрел на Николаса.

— Понимаешь, о чем я говорю? Нет? Тебе хотелось бы быть Марко Поло, а? Два с половиной года путешествовать по бескрайним просторам Азии и, наконец, очутиться в Китае, который до тебя другие европейцы не видели ни наяву, ни во сне? Разве что-нибудь может сравниться с этим чувством? Нет, говорю тебе я, никогда.

Двигаясь точно в забытьи, Томкин положил руки на ажурную паутину стальной рамы.

— Тебе известно, — прошептал он, — что я не знаю, сколько у меня денег? Да, я мог бы нанять людей и они бы подсчитали. Но только к тому времени, когда они закончат расчеты, их результаты безнадежно устареют. — На его лице поблескивала тонкая пленка пота. — Я могу иметь практически все, что захочу. Не веришь?

Томкин посмотрел на Николаса. В его голосе теперь слышалась ярость, на висках вздулись вены.

— Я мог бы сбросить тебя вниз. Сейчас. Просто взять и сбросить — и остаться совершенно безнаказанным. Возможно, мне пришлось бы для вида пройти через расследование, но не более того. — Он взмахнул рукой. — Но я этого не сделаю.

— Вы меня успокоили, — съязвил Николас, но Томкин продолжал, не обращая на него внимания.

— Это было бы довольно примитивно. Мне не интересно щеголять своей властью.

— Похоже, вы разочарованы в жизни.

— Что? — Томкин медленно оторвался от своих раздумий. — О, нет. Но, видишь ли, как и всех великих людей, меня беспокоит то, что рано или поздно мне придется умереть. — Он колебался. — Я желаю счастья Жюстине, обеим моим дочерям.

Николас был почему-то уверен, что Томкин собирался сказать что-то совсем другое.

— Тогда я не сомневаюсь, что они будут счастливы.

— Не говори со мной таким тоном, — отрезал Томкин. — Я прекрасно знаю, что я не лучший отец. У Жюстины проблемы с мужчинами, а Гелда только что развелась с четвертым мужем, и я не могу оторвать ее от спиртного. Я вмешиваюсь в их жизнь — время от времени, — а потом снова оставляю в покое. Это тяжело для них обеих.

— Похоже, Жюстина предпочитает, чтобы вы вовсе не вмешивались, — заметил Николас.

— Ее никто об этом не спрашивает, — рявкнул Томкин. — Я ее отец, что бы она обо мне ни говорила. И я люблю ее. Люблю их обеих. Никому сладко не живется, просто их проблемы бросаются в глаза — вот и все.

— Послушайте, мистер Томкин...

— Не заводись, Николас. Теперь, когда мы начинаем понимать друг друга. — Томкин выплевывал слова, будто они жгли ему рот. — Конечно, ей не понравилось, когда я вмешался два года назад. Но что она знала? Господи, она была по уши в дерьме. — Он яростно дернул головой. — Она таскалась за этим подонком как за Господом Богом.

— Она сказала мне... — начал Николас.

— А она сказала тебе, что он был сутенером? Что он колол наркотики? Что мужчины нравились ему больше женщин? Что он привязывал ее к кровати и избивал, прежде чем трахнуть? Это она тебе сказала? — Его лицо исказилось от гнева и стыда, с губ слетала слюна.

— Нет, — мягко ответил Николас.

Томкин разразился резким звериным смехом.

— Я в этом не сомневался.

Он выставил голову вперед и был теперь очень похож на охотничью собаку, которая сделала стойку. Николас подумал, что если дичью был он, то на этот раз Томкин выбрал себе орешек не по зубам.

— Вы не должны были мне этого говорить.

— А в чем дело? Тебя, что, тошнит? — Томкин ухмыльнулся. — Она тебе больше не нравится? Ты уже жалеешь, что с ней связался?

— Ее прошлое не имеет значения, — медленно произнес Николас. — Если только она не продолжает жить этим прошлым. — Он посмотрел на приблизившееся к нему потное лицо Томкина. — Я знаю, что за человек Жюстина. Но я не уверен, что это знаете вы, Томкин.

На мгновение Николасу показалось, что глаза Томкина выпрыгнут из орбит. Но он быстро справился с собой, и на его лице не осталось и следа былого гнева. Он улыбнулся и похлопал Николаса по спине.

— Я просто хотел тебя проверить, Николас, понимаешь? Николас понял, насколько Томкин уязвим. Вот почему он так демонстративно расправлялся со своими дочерьми. Они слишком много значили для него, от них зависело его бессмертие. “Интересно, — подумал Николас, — смирился ли он с тем, что у него нет наследника?”

Странно, но эта слабость Томкина вызвала у Николаса симпатию. Врюего учили сокрушать противника, воспользовавшись его слабостью. Но за пределами додзё Николас узнал, что именно слабости делают людей человечными. Взять, например, Мусаси. Судя по книге Горин-но сё, ее автор не человек, а истукан, непобедимый и бесчувственный. Но о Мусаси рассказывали много разных историй. Николас навсегда запомнил одну из них — о том, как некий ниндзя победил Мусаси с помощью всего лишь бумажного веера. Беспомощность воина объясняли тем, что ниндзя владели сверхъестественными силами. И все же Николасу было приятно сознавать, что великий Мусаси испытал горечь поражения.

“Было бы слишком просто, — думал Николас, — зачислить Томкина в негодяи и отвернуться от него. Но очень часто внешность обманчива.” Николас задел обнаженный нерв этого человека и на мгновение почувствовал его слабость. Более того, Томкин был достаточно умен, чтобы понять это, и Николас терялся в догадках, почему он это допустил. Ему не пришлось долго ждать.

— Я хочу, чтобы ты работал на меня, — спокойно сообщил Томкин. — Хочу выяснить, что происходит. О якудза я знаю все! У меня даже была стычка с Сёто. Ты о нем, конечно, слышал?

Николас кивнул.

— Крепкий орешек, — продолжал Томкин. — Но я с ним справился. — Он задумчиво оттянул двумя пальцами нижнюю губу. — О ниндзя я ничего не знаю, а в таких случаях я привык полагаться на специалистов. — Томкин ткнул в Николаса указательным пальцем. — Ты ведь специалист по части этих мерзавцев?

— Можно так сказать.

— Так вот, я хочу тебя нанять. Разберись, что все это значит. — Он достал сложенный вдвое лист бумаги с гербом ниндзя и помахал им перед Николасом. — Возьми эту дрянь. Мне она не нужна.

Николас не пошевелился.

— Когда вы это получили?

— Я же говорил, вместе с почтой из Японии... Постой, с неделю назад.

“Неделю назад, — подумал Николас — Это не может быть совпадением: примерно в то же время обнаружили тело Барри. Значит, мишенью был Томкин”.

— Думаю, к вам подослали наемного убийцу. Томкин и глазом не моргнул.

— Что ж, такое уже случалось.

— Но убийцы не были ниндзя.

— Нет, — согласился Томкин. — Но я же говорил, у меня были проблемы с якудза. И ничего — обошлось.

— Это другое дело.

— То есть? Да он никогда до меня не доберется.

— У ниндзя есть для этого тысяча способов... Но не стоит тратить время на догадки. Вы все равно никогда не угадаете.

— Ты что, набиваешь себе цену? — Глаза Томкина стали колючими. — Еще не начал работать, а уже торгуешься?

— Я не говорил, что буду на вас работать. Томкин пожал плечами.

— Как знаешь. У меня есть Фрэнк и Уисл. С ними мне не о чем беспокоиться.

Николас даже не посмотрел в их сторону.

— Томкин, если они действительно наняли ниндзя, чтобы вас убрать, он пройдет через этих ребят как сквозь траву.

— Я уже сказал, все эти небылицы ты сочиняешь для того, чтобы набить себе цену.

— Ничего подобного. Из-за вас я опаздываю на важную встречу. Я не ...

Не успел Николас договорить, как Фрэнк и Уисл встали у него по бокам. Пальцы Фрэнка были слегка сжаты. Уисл держал наготове револьвер 38-го калибра, не очень удобный на большом расстоянии, но весьма эффективный в пределах пятнадцати метров.

Николас принял классическую стойку ёрой куми-ути. Первоначально она предназначалась для воинов в доспехах, но вполне успешно применялась и тогда, когда на человеке была европейская одежда.

Указательный палец Уисла уже начал скользить к курку, когда Николас шагнул вперед, правой ногой ударил его в подъем левой ноги и одновременно ребром левой ладони отклонил дуло револьвера. Раздался выстрел. Пуля просвистела, оставив след на синей обивке стены. Уисл отбросил бесполезный револьвер и замахнулся правой рукой. Он с удивлением обнаружил, что на середине пути она остановилась, словно наткнувшись на бетонную стенку. Уисл вздрогнул от боли и услышал звук, напоминающий щелчок кнута. В ту же секунду левая рука Николаса обрушилась на его ключицу, и Уисл потерял сознание.

Теперь к Николасу приближался Фрэнк. Он не пытался выхватить из-под мышки револьвер, пальцы его были выпрямлены и плотно прижаты друг к другу.

Николас стоял неподвижно и следил, как разворачивается атака. У него было достаточно времени. “Левша, — подумал Николас, — и рассчитывает на каратэ”.

Вдруг Николас, будто нехотя, сделал какое-то неуловимое движение, Томкину, с интересом наблюдавшему за поединком, показалось, что никакого удара не было, просто Николас слегка толкнул локтями Фрэнка в грудь. Фрэнк как подкошенный рухнул на бетонный пол.

— Я знал, что ты молодец, — возбужденно проговорил Томкин. — Мне докладывали. Однако нельзя слишком полагаться на чье-то мнение, не то окажешься в дураках. Сплошь и рядом такое случается.

Томкин посмотрел на своих выведенных из строя телохранителей.

— Хорошая работа, ничего не скажешь. — Затем он взглянул на Николаса и протянул ему руку: — Рад видеть тебя в своей команде, Ник.

Николас уже удалялся по коридору к лифту. На миг он повернулся к Томкину.

— Я же сказал, что не собираюсь на вас работать. — Он нажал кнопку, и послышался шум поднимающегося лифта. — Вы не уважаете людей.

Томкин переступил через неподвижные тела и приблизился к Николасу.

— Это не так.

— Так. Не люблю, чтобы мной помыкали. Так же, как и Жюстина. Я вам ничего не должен, Томкин, и вам не стоит на меня рассчитывать.

Двери лифта открылись, и Николас вошел в кабину.

— Подожди, Ник...

— Не ищите меня. Я сам с вами свяжусь.

Николас нажал кнопку первого этажа. Двери стали закрываться, но Томкин удержал их руками. Лицо его было каменным, а глаза горели мрачным огнем.

— Ты, кажется, кое-что забыл. Речь идет не только обо мне, но и о моих дочерях. Ты ведь не хочешь, чтобы этот сукин сын добрался до Жюстины? Подумай об этом, — яростно выпалил Томкин и отпустил двери.

Спускаясь в лифте, Николас вспомнил тот вечер у Жюстины. Черная шерсть и красная кровь. Посеять панику — испытанное оружие ниндзя. Визитная карточка Кудзикири, самой страшнойрю. Герб этой школы — иероглиф комусо в кругу из девяти ромбиков.

Жюстина! Николас нетерпеливо следил за мельканием этажей. Ему срочно нужен был телефон.

На улице Николас увидел широкоплечего темноволосого человека с волевым лицом — такими обычно изображают ковбоев. Человек стоял рядом с белым “фордом”, в котором легко угадывалась полицейская машина, даже если бы на крыше и не было красного маячка. Николас узнал это лицо. Лейтенант сыскной полиции Лью Кроукер. Николас вышел из крытого деревянного перехода, отдал рабочим свою каску и по дощатому настилу направился к тротуару.

Он уже позвонил из фургона Эйба Рассо. Сначала Николас хотел связаться с Рэем Флорамом, начальником полиции Уэст-Бэй-Бридж, но подумал, что Жюстине это не понравится. Тогда он узнал в справочном бюро номер Дока Дирфорта и попросил его время от времени заглядывать к Жюстине.

— Линнер, — воскликнул Кроукер, когда Николас подошел к нему, — что у вас за дела с Рафиэлом Томкином? — Его тонкие длинные пальцы сжимали зубочистку.

— Я тоже рад вас видеть, лейтенант, — кивнул Николас.

— Кончайте умничать и садитесь в машину, — распорядился Кроукер, ныряя в “форд” и усаживаясь за рулем. — Нам надо поговорить.

Николас расположился на переднем сидении рядом с лейтенантом. В ту же секунду “форд” с ревом рванулся вперед. Николас захлопнул дверь.

— Разве ваш приятель Ито не сообщил вам, где меня ждать? Кроукер ловко пробивался сквозь непрерывный поток машин.

— Томкин подобрал меня, пока я вас ждал. Кроукер фыркнул.

— А ваша мама не учила вас не садиться в машину к незнакомым людям? Господи! Чего этот сукин сын от вас хотел?

— Я не обязан отвечать на этот вопрос. Кроукер повернул голову и уставился на Николаса, забыв о потоке машин перед собой”.

— Послушай, приятель, не надо портить мне настроение. Если я тебя спрашиваю о Рафиэле Томкине, значит, мне это нужно, черт возьми, — понятно? Ну, давай! — Он резко затормозил перед перекрестком.

— Почему вас так интересует Томкин? — спросил Николас Он уже устал сегодня отпечатана вопросы.

— Послушай, Линнер, — сказал Кроукер, чеканя каждое слово. Он явно с трудом сдерживал ярость. — Я изо всех сил стараюсь быть вежливым. Я против тебя ничего не имею. Пока. Но сегодня я не в лучшей форме, я взвинчен до предела. Поэтому будь любезен, отвечай на мои вопросы. Обещаю: это тебе не повредит.

— Я встречаюсь с его дочкой, — пояснил Николас. — Он хотел меня прощупать.

Кроукер ударил ладонью по рулю и подскочил на сидении.

— Черт возьми! — Он покачал головой. Впереди еле-еле тащилось такси, и Кроукер, выругавшись, обогнал его. — Ты только посмотри! — Он показал рукой на море сверкающих машин. В салоне было душно, воздух пропитался выхлопными газами и перегретым маслом.

— Ладно, хватит, — пробормотал Кроукер и включил сирену; на крыше “форда” закрутился красный маячок. Машины стали нехотя уступать дорогу. — Господи! — процедил Кроукер. — Лето в Нью-Йорке!

Они свернули на Тридцатую улицу, и лейтенант выключил сирену.

— С которой?

— Что с которой?

— С которой дочкой, Линнер. С этой алкоголичкой Гелдой или с младшей, ненормальной — как ее там зовут?

— Жюстина.

— Да. Никак не могу запомнить. — Он пожал плечами. — Слишком хороша для Томкина. — Он повернул голову и выплюнул в окно зубочистку. — Я разговаривал с ней пару месяцев назад. Производит впечатление.

— Да, — согласился Николас. — Красивая девушка. Сейчас ему хотелось быть рядом с ней, а не в этом удушающем зное по дороге в морг. “Проклятый Томкин!” — подумал он со злостью.

— Видимо, вы хорошо знаете эту семью.

Перед перекрестком скопились машины. Из-за поворота неуклюже протискивался огромный рефрижератор.

Кроукер повернулся к Николасу, выставив локоть в открытое окно. У него были серые глаза; довольно длинные густые волосы зачесаны назад. Он походил на человека, прошедшего через войну.

— Для гражданского ты слишком наблюдателен. Рефрижератор наконец развернулся, и поток машин медленно, будто погребальная процессия, двинулся вперед.

— Думаю, старый сукин сын не в восторге от того, что ты встречаешься с его крошкой. — Голос Кроукера стал заметно мягче.

— Можно сказать и так. — Они снова остановились. Жара была просто невыносимой. — Но как вы меня нашли? Кроукер пожал плечами.

— Подъехал к вокзалу Пенн и увидел, как ты садишься в лимузин. Фрэнк — большая умница.

— Знаю, — усмехнулся Николас. — Они с Уислом пытались меня немного задержать.

Кроукер смерил его взглядом.

— Похоже, на тебе это не отразилось.

— Просто, мне действительно нужно было идти. Кроукер откинулся на сидении и рассмеялся.

— Линнер, ты меня развеселил.

Вскоре они увидели источник задержки движения транспорта: улицу заливали потоки воды. Неподалеку несколько ребятишек без рубашек, в закатанных брюках, прыгали вокруг открытого пожарного гидранта. Кроукер поднял стекло и проехал сквозь сплошную пелену воды.

— Вам трудно без этого?

— Без чего? — Кроукер проскочил перекресток на желтый свет и прибавил газу.

— Без сигарет. — Николас заметил, что кончики пальцев на правой руке лейтенанта были желтыми.

— Еще как, — буркнул Кроукер. — С чего бы я стал жевать эту дрянную мятную резинку? Думаешь, у меня есть время перекусить, когда в этом городе столько дерьма? Я уже забыл, когда в последний раз высыпался.

Лейтенант свернул на Пятую авеню и резко затормозил перед зданием судебно-медицинской экспертизы, облицованным бирюзовой плиткой. Наверное, при этом “форд” оставил на асфальте немало резины со своих покрышек.

Они подоили к дежурному. Кроукер показал свой значок и удостоверение.

— Доктор Ито, — сказал Кроукер. Дежурный кивнул, потянулся к телефонному аппарату и набрал трехзначный номер.

— Доктор Ито сейчас придет, лейтенант. Он в морге. Кроукер внимательно посмотрел на полицейского у входных дверей — раньше он не видел этого человека.

Появился Винсент в зеленом халате с застежками на спине.

— Привет, Ник, — мрачно поздоровался доктор и пожал руку Кроукеру.

Он повел лейтенанта и Николаса мимо комнаты для опознаний, которая соединялась с моргом с помощью гидравлического лифта, потом по ступенькам в подвал.

Внизу не чувствовалось никакого запаха. Николас всегда думал, что здесь должно пахнуть формальдегидом или чем-нибудь в этом роде. Было тихо, если не считать монотонного гула, доносившегося из-за одной из дверей: шло вскрытие.

Винсент провел их в другую комнату за стальными дверями и подробно рассказал о том, что ему удалось обнаружить.

— Это был не обычный взломщик, — добавил он в заключение. — Вы заметили, что стало с ребрами и грудиной?

— Господи, — изумился Кроукер. — В жизни не видел ничего подобного. Похоже, ему размозжили грудь бейсбольной битой. Винсент покачал головой.

— Нет, лейтенант. Это сделано голыми руками. Кроукер фыркнул.

— Чушь! Просто невозможно. У этого гада должны были быть молоты вместо кулаков.

— Никаких кулаков, — возразил Винсент. Кроукер пристально посмотрел на него.

— Вижу, вы к чему-то клоните.

— Лейтенант, — вмешался Николас, — Терри был сэнсэй, мастер кэндзюцу, каратэ, айкидо. Ни один человек в мире не смог бы даже подойти к нему, если только...

— Если только что? Я хочу это знать. — Кроукер небрежно прислонился к металлической двери.

— Существует особая техника кэндзюцу, которую описал Миямото Мусаси, величайший фехтовальщик Японии. С помощью плеча...

— Этот парень, должно быть, здоровый, как танк, — перебил его Кроукер.

— Напротив, — не согласился Николас, — он мог быть даже немного меньше Винсента. Здесь дело не столько в физической силе, лейтенант, сколько в другой — внутренней.

— Послушайте, Линнер, эти штучки я видел только в кино про кунг-фу — сплошное надувательство. Николас улыбнулся.

— Значит, нам придется вас просветить, лейтенант. Кроукер оторвался от двери.

— Значит, вы согласны с Ито. Вы полагаете, что этих двоих убил японец.

— Есть несколько людей на Западе” которые владеют кэндзюцу. Но ни один из них не смог бы этого сделать.

Они снова посмотрели на раздробленную грудь Терри.

— В доме у Терри нашли оружие? — спросил Николас.

— Только какой-то меч...

— Это катанаТерри, — перебил Винсент, в его глазах загорелся огонек. — Он лежал рядом с телом.

— Да. Однако на нем не было крови, — заметил Кроукер. — И больше никакого оружия. Но это ничего не значит, убийца мог унести оружие с собой.

— Он этого не сделал, — уверенно сказал Николас. — Убийство считалось в Японии высоким искусством на протяжении почти двух веков. Когда-то это был образ жизни японца. И сегодня, когда Япония стала совсем другой, остаются старые традиции. Остается бусидо. Путь Воина.

— Что это такое, черт побери? Николас улыбнулся.

— Боюсь, я не смогу вам это объяснить за несколько минут.

— Ничего. У меня времени достаточно. — Кроукер достал из кармана мятную резинку и отправил ее в рот. — Я уже давно ничего не ел. Что, если мы с вами поговорим об этом за обедом?

Николас согласно кивнул, и Кроукер повернулся к Винсенту.

— Послушайте, док, давайте я распишусь за пакеты” раз уж я здесь.

— Хорошо.

Винсент зашел за перегородку, где дожидались полиции небольшие пакеты с вещами убитых. Винсент протянул два пакета Кроукеру и дал ему расписаться.

Кроукер вернул Винсенту ручку и пообещал держать его в курсе дела.

Звонок Николаса встревожил Дока Дирфорта. Хотя Николас был предельно краток, у Дока появилось достаточно пищи для беспокойства.

До половины первого у него был прием, но как только от него вышел последний больной, Док Дирфорт поехал к Жюстине. Разумеется, он постоянно поддерживал связь с Рэем Флорамом. Расследование двух убийств не продвигалось, и лейтенант вынужден был передать дело сыскной полиции округа. “Это ничего не даст, — думал Док Дирфорт с раздражением. — Все эти полицейские из округа много из себя строят, но мало соображают”.

Он направился к морю. Чайки кружились над водой. Постепенно многоквартирные дома уступили место небольшим особнякам.

До самого дома Жюстины его не отпускала мысль о ниндзя. С тех пор как Док Дирфорт обнаружил первые улики, его сон был нарушен. Он снова и снова возвращался в удушливые джунгли, под грохот артиллерийского огня и свист снайперских пуль. Но самой ужасной была одна ночь, с воспоминаниями о которой он боролся даже во сне.

Док Дирфорт остановил машину рядом с домом, поднялся по ступенькам и постучал в дверь. За его спиной плескались волны и слышались веселые детские крики. Лохматый пес с лаем носился вдоль пляжа в поисках лакомств. Песок пестрел блестящими от крема телами, яркими покрывалами и полосатыми зонтиками. С моря дул прохладный ветерок; издалека доносился гул самолета.

Жюстина открыла дверь и улыбнулась.

— Привет. Каким ветром?

— Да так, — соврал Док Дирфорт. — Просто проезжал рядом и решил зайти. Мы ведь не виделись с начала лета.

Жюстина засмеялась и отступила, приглашая его в дом.

— Слава Богу, что аллергия быстро проходит. Все лето я бы просто не выдержала. — Она прошла в кухню. — Хотите выпить? — Он кивнул. — Джин с тоником?

— Отлично. Здесь так тихо. К вам кто-нибудь заходит?

— Что? — переспросила она. — Не слышу. Док Дирфорт заглянул в кухню.

— Кто-нибудь заходил к вам в последнее время? Жюстина подала ему бокал и начала готовить коктейль для себя.

— Только Николас. — Она отпила глоток. — Но мне так нравится. Не люблю, когда вокруг много людей... по крайней мере, у меня дома. — Они прошли в гостиную и сели на диван. — Конечно, работа — другое дело. Предпочитаю не смешивать одно с другим.

Док Дирфорт кивнул.

— Я вас понимаю. Мне тоже нравится быть одному. Жюстина посмотрела на него сквозь край своего бокала и повертела его в руках.

— Скажите, Док, ведь вы пришли сюда не для того, чтобы обменяться со мной любезностями?

— Просто заехал вас проведать.

— Но я не больна, — настаивала Жюстина. Док Дирфорт улыбнулся.

— Нет-нет, это не визит врача.

— Понятно. — Она не спускала с него глаз. — Вам звонил Николас?

Док Дирфорт облегченно рассмеялся.

— Знаете, вы напоминаете мне Кейти, мою младшую дочь. От нее тоже ничего не скроешь. — Он покачал головой. — Николас позвонил сегодня утром.

— Лучше бы он позвонил мне, — заметила Жюстина. — Лучше бы он вообще не ездил в город.

— Но он должен был поехать, насколько я понимаю. — Док Дирфорт поставил свой бокал. — И потом, вы могли поехать вместе с ним.

Девушка покачала головой.

— У меня слишком много работы. Кроме того, это были его друзья. Я бы чувствовала себя там лишней. — Она отпила глоток. — У каждого из нас своя жизнь. Мы... мы как два колеса, которые катятся по своим маршрутам. Нас тянет друг к другу, но мы колеблемся, прикидываем, насколько можно приблизиться, не слишком отклоняясь от своего пути.

— И что же случится, если вы зайдете слишком далеко и отклонитесь от своих, как вы говорите, маршрутов? — поинтересовался Док Дирфорт.

Жюстина встала, подошла к окну, посмотрела на горячий пляж и прохладный пенящийся прибой.

— Если это случится, — произнесла она чуть слышно, — боюсь, что мы погибнем.

— Девушки позаботятся о вас, месье. — Поглаживая усы, метрдотель указал рукой на темную лестницу с крутыми ступеньками.

— Знаете, я думал, вы отвезете меня в Центральный парк, — сказал Николас.

— Вы имеете в виду кафе “Бедмор”? Господи, да там никогда прилично не кормят.

На втором этаже было тихо. Занятым оказался только один стол у дверей. Две официантки, в темных блузках и коротких юбках, были очень приветливы. Они говорили с заметным акцентом. Кроукер попросил столик на возвышении возле окна, и одна из официанток проводила их туда. Спросив, что они будут пить, она оставила их изучать меню.

— Вы давно знали Танака? — спросил Кроукер. Его глаза скользили по строчкам меню.

— Около шести лет, — ответил Николас — Мы познакомились в классе кэндзюцу.

— Здесь, в Нью-Йорке?

— Да, я до сих пор туда хожу. Мы можем съездить туда после ланча.

— В порядке моего просвещения? Гм, пожалуй, я возьму яичницу с беконом.

Официантка принесла напитки: аперитив для Николаса и темный ром со льдом для Кроукера. Кроукер заказал яичницу, и Николас последовал его примеру. Когда девушка ушла, Кроукер продолжил.

— Этот додзё. Откуда Танака взял деньги, чтобы его открыть?

— Думаю, основную часть он заработал. — Николас сделал большой глоток. — И потом, кое-что он привез с собой в Америку: мать оставила ему небольшое наследство.

— Сколько?

Николас пожал плечами.

— Понятия не имею. Он из богатой семьи, но у них было девять детей.

— Где они теперь?

— Насколько мне известно, все в Японии. Только Терри уехал оттуда.

— А отец?

— Погиб во время войны.

— Так-так. — Кроукер покачал годовой. — Чтобы открыть в Нью-Йорке свое дело, нужно иметь либо кучу наличных, либо мощные гарантии под кредит.

— К чему вы клоните?

Кроукер молча отпил глоток из своего бокала.

— Вы же сами знаете: взять взаймы просто, а вот отдать долг... Иногда люди начинают нервничать, они не хотят больше ждать.

Николас покачал головой.

— Единственным его деловым партнером был банк “Чейз Манхэттен”, и Терри расплатился с ним девять месяцев назад. Дела в додзё шли прекрасно.

— Кого-то это не устраивало.

— Послушайте, лейтенант...

Кроукер поднял руку в предупреждающем жесте.

— Я просто перебираю все варианты. Вы так уверены, что у Танака все было чисто? Я хочу сказать: вы же не проводили с ним двадцать четыре часа в сутки.

— Это не обязательно. Я знал его. Поверьте, у него не было сложностей с законом. По крайней мере, таких, на которые вы намекаете.

— Вернёмся к бусидо?

Их разговор прервала официантка, принесшая заказ. Кроукер дождался, пока она удалится, и сказал:

— Знаете, Линнер, глядя на вас, не подумаешь, что вы особенно убиваетесь по этим двум покойникам.

Николас не пошевельнулся. Он чувствовал сильное биение пульса на шее. Ему казалось, что в мозгу пронесся холодный ветер, словно глухие голоса предков донеслись до него из недр времени. Пальцы Николаса под столом стали твердыми и неподвижными как сталь. Ему не нужно было никакого оружия. Самым совершенным орудием убийства являлось его собственное тело.

Кроукер смотрел ему в глаза.

— Ладно, забудем об этом, — предложил он мягко и поднял вилку, по которой стекал желток. — Ваша еда стынет.

Кроукер вернулся к своей яичнице, не подозревая, что мгновение назад находился на волосок от смерти.

Бывают разные оскорбления и разный гнев. “Лью Кроукер — еще один недалекий американец”, — успокоил себя Николас. Он просто не отдает отчета своим словам и возможным последствиям, Кроукер сказал это, чтобы проверить реакцию Николаса. Но никакой реакции не должно было последовать — этому научили Николаса занятия будзюцу. Просто с тех пор прошло слишком много времени, и он расслабился.

“Это урок”, — подумал Николас. Опасность рядится в самые неожиданные одежды. Разумеется, ему нечего было бояться Лью Кроукера. Просто на примере лейтенанта, который, сам того не желая, положил голову под топор, Николас еще раз убедился в том, что невежество тоже по-своему опасно.

Николас пытался рассказать Кроукеру о сущности бусидо, и лейтенант то и дело поглядывал на него, отрываясь от тарелки. Конечно, в основе лежит повиновение, но для людей Запада это слово имеет такой унизительный оттенок, что Николас не решился с этого начинать. Идеи бусидокоренились не только в социологии и религии, но и в истории. Однако американцам, у которых собственная история насчитывала всего две сотни лет, это казалось непостижимым.

Тем не менее, Кроукер слушал Николаса со все большим интересом. Когда принесли кофе, Кроукер откинулся на спинку кресла и достал мятную резинку. Какое-то время он рассеянно смотрел по сторонам, затем неожиданно заявил:

— Моя старуха сведет меня с ума. Мне не хочется возвращаться домой.

— Но вы сами сказали, — заметил Николас, — что почти не бываете дома.

Кроукер отпил глоток кофе, потом влил туда сливок и высыпал гранулированный сахар из пакетика.

— Не знаю почему, но я никак не могу привыкнуть к черному кофе, тем более без сахара. — Он сделал еще один глоток и удовлетворенно кивнул. — Да, сказал. Но дома мне еще хуже.

— Вам нужно поменять работу, — съязвил Николас.

— Нет, думаю, мне надо поменять жену. Элис — эндокринолог. Она уже три с половиной года работает над одним проектом. По-моему, какая-то чушь — за все это время они ни на шаг не приблизились к цели. — Лейтенант перекатил зубочистку из одного угла рта в другой. — Рекомбинант ДНК.

— Ага, клоны?

Кроукеру понравилось, что Ник об этом знает. Его лицо разгладилось.

— Да. — Лейтенант рассмеялся. — Она там плодит армию супермужчин, так что нам с тобой скоро нечего будет делать, Ник. — Он снова засмеялся. — Шутка. Они пытаются изменить ДНК в материнской утробе так, чтобы у людей с наследственными болезнями могли быть дети. — Некоторое время Кроукер молча отхлебывал кофе. — У нас уже давно не ладится. Видимо, пора уходить.

— Тогда уходи, — предложил Николас Кроукер посмотрел на него.

— М-да. — Наступило неловкое молчание. — Послушай, то, что я раньше сказал...

— Пора идти, — отрезал Николас и поднялся из-за стола. — Нас ждут, и лучше не опаздывать.

Внутри было прохладно и сухо, несмотря на отсутствию кондиционера, будто они опустились глубоко под землю, куда не проникало беспощадное летнее солнце. Стены из огромных каменных блоков были достаточно толстыми, чтобы сохранять прохладу даже в самый жаркий день.

Кроме звука собственных шагов, Кроукер слышал слабые отголоски безмолвных согласованных движений в строю. Это напомнило ему занятия в полицейской школе в захолустном пыльном городке.

— Несколько лет назад кино и телевидение открыли для себя боевые искусства, — рассказывал Ник Кроукеру, пока они шли, — и превратили их в цирк. Для американцев они стали чем-то вроде профессиональной борьбы, что бесконечно далеко от истины. — Он остановился и посмотрел на Кроукёра. — Путь Воина — это не просто убийство. Чисто западный образ: достал пистолет, пиф-паф — и готово! Нет, основа будзюцу— внутри человека.

Они снова двинулись, и звуки стали более отчетливыми. Кроукеру казалось, что он слышит топот босых ног и деревянный треск, словно какой-то великан играет на огромном барабане.

— Будзюцунадо принимать всерьез, лейтенант, можете мне поверить, — продолжал Николас. — Это не цирковые фокусы и не салонная игра. — Он опять посмотрел на Кроукёра. — Надеюсь, вас не раздражает мое многословие. Просто я хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Средний человек на Западе никогда не видел настоящих мастеров будзюцу, он даже не представляет себе, что это такое. Это вполне естественно — ведь настоящие мастера не ищут славы. Несмотря на свой боевой дух, будзюцуближе к религии, особенно, Дзэн и Синто, чем, скажем, к спорту. Это образ жизни, подчиненный бусидо. И такой человек скорее совершит сеппуку, ритуальное самоубийство, нежели нарушит кодекс чести. Бусидо охватывает все стороны жизни, лейтенант, абсолютно все. Надеюсь, вы это понимаете.

— Неуверен, — признался Кроукер.

Его мучила какая-та неясная мысль, но он не пытался до нее докопаться. Кроукер знал: чем настойчивее он будет это делать, тем глубже она спрячется.

— Это неудивительно. — Николас сухо улыбнулся. — У людей на это уходят годы. — Он обогнал Кроукёра на несколько шагов и, обернувшись, добавил: — А некоторые могут так ничего никогда и не понять.

Ничто в мире не могло заставить Гелду Томкин заплакать, но теперь она чувствовала, что слезы вот-вот выступят у нее на глазах. Она стояла посреди комнаты и смотрела в окно на сверкающую под жарким солнцем воду Ист-Ривер. Знакомый пейзаж выглядел плоско и безжизненно, как на картине. “Вероятно, это и есть картина”, — подумала Гелда. Мысли ее блуждали как в тумане. Одно только радовало: наконец она нашла то, что искала. “Алкоголя уже недостаточно, к тому же он только вредит делу”. Гелда криво улыбнулась. Травка тоже не годилась, она это давно поняла. От опиума она просто вырубалась. И вот, как оказалось, таблетки кодеина в сочетании с виски — то, что доктор прописал. Гелда рассмеялась горьким смехом.

В соседней комнате раздалось приглушенное жужжание телефона. Этот звук был такой же частью атмосферы ее жилища, как и длинный кожаный диван, согреть который могло только прикосновение обнаженного тела.

Гелда продолжала смотреть в окно, не торопясь подходить к телефону. Он будет звонить до тех пор, пока она не подойдет. Если бы ее не было дома или ей просто не хотелось разговаривать, она включила бы автоответчик. Она нужна Груше, пусть подождет.

Сейчас Гелда хотела бы заплакать, но даже сквозь дымку алкоголя и наркотиков она понимала, что у нее нет больше слез, что все внутри сухо и безжизненно, как в опаленной солнцем пустыне.

Гелда медленно отвернулась от окна и пошла по толстому синему ковру спальни. Через открытую дверь она увидела темно-коричневую кожаную громаду на терракотовом ковре в гостиной, или мастерской, как она сама называла эту комнату: в последнее время никто уже не хотел пользоваться кроватью.

Когда Гелда пересекала полосу солнечного света, ее волосы вспыхнули шелковистым блеском. На ней был слегка затянутый поясом травянисто-зеленый атласный халат. Он открывал ложбинку на ее груди и длинные ноги, но прятал те части тела, которые Гелда втайне презирала. Во всей квартире не было ни одного зеркала, даже в ванной.

Девушка сняла трубку.

— Да.

— Дорогая, почему ты так долго? — волновалась Груша. — Что-нибудь случилось?

— К сожалению, ничего. — Гелда закрыла глаза. Груша хихикнула.

— Узнаю мою девочку. — Ее голос вдруг переменился. — Джи, у тебя все в порядке?

— Да, а что?

— В последнее время ты не появляешься. Некоторые девочки без тебя скучают.

— Я тоже скучаю, — сказала Гелда, сама не понимая, правда это или нет. — Я много думала. Груша.

— Моя дорогая, — терпеливо начала Груша, — ты же знаешь, мысли бередят душу. Тебе надо меньше сидеть дома. Почему бы не собраться с друзьями?

— Ты знаешь, что я этим не занимаюсь, — рявкнула Гелда.

— Пожалуйста. Я не настаиваю. — В голосе Груши теперь слышалась горечь. — Дорогая, я переживаю за тебя. По-настоящему.

— Есть за что — ты на мне неплохо зарабатываешь.

— Вот что, Джи. Прекрати, эти разговоры. — Теперь уже разозлилась Груша. — Ты просто капризничаешь. Но я понимаю это и прощаю тебя. Видит Бог, в мире найдется немного людей, за которых я переживаю... Во всяком случае, мои девочки в их число не входят.

— Я одна из твоих девочек, — стояла на своём Гелда. Последовал огорченный вздох Груши.

— Дорогая, неужели я снова должна напоминать, что ты сама меня разыскала. Да, я обеспечиваю тебя клиентурой, но очень специфичной — ты знаешь об этом не хуже меня. Тысяча долларов за вечер не так уж мало, чтобы нос воротить. Вполне допускаю, что ты сможешь заработать больше за час — так в чем же дело? А в том, что эта работа тебе нравится. Но я никак не могу назвать тебя одной из своих девочек!

— У тебя есть что-нибудь для меня? — тупо спросила Гелда. Груша снова вздохнула.

— Да. Сорви-голова, актриса. Помнишь...

— Помню.

— Она требует только тебя.

— Ладно.

— У тебя есть все, что нужно?

Гелда подумала об огромном шестизарядном револьвере с длинным восьмигранным стволом и полированной деревянной рукояткой.

— Да, — произнесла она мечтательно. Груша засмеялась.

— Ну вот, это уже лучше. Ты же знаешь, сегодня вечером будет больше удовольствия, чем работы.

Теперь, по крайней мере, было чего ждать. Гелда повернулась к окну, через которое врывался безжалостный солнечный свет. Телефонная трубка выскользнула из ее руки. Река ослепляюще подмигнула Гелде.

Большая прямоугольная комната с высоким потолком была вся сделана из дерева. Даже половицы, покрытые глянцевым светлым лаком, закреплялись с помощью деревянных штифтов и клея. Мягкий свет равномерно заливал все уголки помещения, напоминающего спортивный зал. Вдоль стены были установлены помосты с невысокими деревянными ограждениями. Больше никакой мебели или оборудования не было.

Шесть пар мужчин в белых холщовых штанах и рубахах выстроились в ряд. Каждый держал в руках полированную деревянную палку с небольшим эфесом. Кроукер мог бы принять эти палки за мечи, но не обнаружил ни лезвия, ни острия. Мужчины были без масок. Все японцы, в основном лет двадцати-тридцати, хотя Кроукер заметил одного подростка и двоих, которым было уже около сорока.

Между двумя шеренгами стоял невысокий человек в сером с выбритой головой. Определить его возраст было трудно. Кроукер решил, что ему от сорока до пятидесяти. Человек издал резкий крик, и ряды сомкнулись, скрестив деревянные палки.

— Это класс кэндзюцу, лейтенант, — пояснил Николас. — Лучший в Западном полушарии.

Кроукер зачарованно следил, как соперники наступали и отступали, атаковали и отражали удары, сопровождая свои действия дружными криками. Но все это казалось таким медленным и заученным, что он не мог себе представить, как подобная техника может пригодиться в настоящем поединке.

Вскоре по отрывистой команде учителя все одновременно отступили, подняли мечи и глубоко поклонились друг другу. После этого мужчины молча разбились на маленькие группы. Одни отошли к стене и присели на корточки, другие стали разминаться на месте. Все были полностью поглощены собой.

Николас подвел Кроукера к мастеру кэндзюцу, поклонился и произнес несколько фраз по-японски. Тот поклонился в ответ и протянул руку Кроукеру. Лейтенант неуверенно пожал ее; рука была холодная и твердая как камень.

— Это Фукасиги, — объявил Николас. — Считайте, что я вас представил.

Кроукер выпустил руку человека в сером и спросил:

— А что сейчас?

— Смотрите, — сказал Николас.

Фукасиги повернул голову в сторону и быстро сказал что-то по-японски. Один из учеников поднялся, взял второй деревянный меч и подошел к ним. Он поклонился и подал оружие Николасу. Выслушав Фукасиги, ученик кивнул годовой.

— Хай!

Это был высокий худощавый человек с суровым лицом и живыми глазами. Они оба — ученик и Николас — приняли исходную стойку: ноги на ширине плеч, колени слегка согнуты, обе руки на рукояти меча.

— Итак” — Николас начал объяснять Кроукеру, не сводя глаз с противника, — в кэндо есть пять — и только пять — стоек: верхняя, средняя, нижняя, правосторонняя и левосторонняя. Из них первые три — основные. Две другие, переходные, используются только тогда, когда сверху иди сбоку встречается преграда. Однако это еще не Путь. Чтобы овладеть этой техникой, нужно научиться тому, что обычно называется “стойка — не стойка”. Это значит, переходить из одной стойки в другую в соответствии с обстоятельствами — не думая, так, чтобы все движения от начала до конца поединка были одним непрерывным плавным движением, как море. Это самое важное в кэндзюцу, лейтенант.

И он атаковал противника так молниеносно и яростно, что Кроукер буквально подскочил.

— Атака из средней стойки, — пояснил Николас и повторил, на этот раз очень медленно. Он поднял меч так, что его “острие” оказалось у лица противника. Тот немедленно атаковал, но Николас легким, почти незаметным движением отвел его меч в сторону.

Николас стал в верхнюю стойку, подняв меч над головой.

Ученик бросился вперед, но в то же мгновение Николас нанес удар сверху вниз.

Николас опустил меч, и противник повторил атаку. На этот раз он отразил удар Николаса, но тот мгновенно освободился от блока и легко провел мечом по груди противника.

Ученик тут же снова занял атакующую позицию, на этот раз с правой стороны. Николас переместил меч влево, на уровень пояса. Как только противник бросился на него, его меч взметнулся вверх и опустился на плечо ученика.

Наконец, в последний раз, когда противник попытался нанести удар снизу, Николас плавно перешел в верхнюю стойку и коснулся мечом его головы.

Оба отступили на шаг и поклонились друг другу.

— Вы видите, — Николас повернулся к Кроукеру, — основы кэндзюцу.

— Но вы используете тренировочные деревянные мечи, — возразил Кроукер. — Вряд ли вы сможете…

— Напротив, деревянный боккэнне менее грозное оружие, чем катана, и...

В эту секунду он развернулся, чтобы отразить двойное нападение — сбоку на него бросился ученик, а сзади — сэнсэй. Одним ударом меча Николас разоружил ученика и к тому времени, как Кроукер успел сообразить, что происходит, он уже сражался с мастером. “Господи, — подумал Кроукер, — а ведь я должен был заметить нападение раньше него”.

Зал наполнился щелчками деревянных мечей, но противники двигались так быстро, что нельзя было разглядеть ничего, кроме сплошного пятна. Как Кроукер ни старался, он не мог различить отдельных движений, настолько они были стремительными и плавными одновременно. Лейтенанту показалось, что он теперь понимает, почему Николас привел для сравнения море.

Раздался громкий треск, когда Фукасиги нанес сокрушительный удар по высоко поднятому мечу Николаса. Николас не двинулся с места, и тогда сэнсэй с невероятной легкостью отскочил назад, готовясь к следующей атаке. Но когда учитель отводил меч, чтобы размахнуться и нанести удар, Николас рванулся вперед; его меч в точности повторил траекторию меча противника, а потом вдруг оказался у его головы. В то же мгновение левый кулак Фукасиги коснулся лица Николаса.

Оба противника отошли назад и поклонились. Ни у одного из них не было заметно и следа учащенного дыхания.

Док Дирфорт ушел. Жюстина склонилась над чертежной доской. Уже четыре дня она работала над одним эскизом. Несколько раз ей казалось, что он вот-вот будет готов, но в итоге решение ускользало. “Все равно что ловить руками мелкую рыбешку”, — подумала Жюстина. Наконец она с раздражением отбросила карандаш, сорвала с доски лист кальки и скомкала его.

Девушка пошла на кухню и приготовила себе сандвич с тунцом. Она рассеянно жевала и размышляла о том, где же ошибка. Сама идея была, безусловно, неплохая. Жюстина запила остатки сандвича апельсиновым соком.

Какое-то время она с ненавистью смотрела на чертежную доску. “Плохой признак”, — сказала она сама себе.

Жюстина накинула полотенце поверх купальника и пошла на пляж. Бросив полотенце на песок, она побежала к морю, высоко поднимая ноги. Наконец, увидев перед собой нависшую, готовую обрушиться волну, девушка нырнула в ее зеленую глубину.

Там она услышала отдаленный гул и легкое содрогание воды. Жюстина вытянулась и устремилась вверх, чувствуя, как напрягаются ее спина, плечи, бедра. Из уголка рта вырывались прозрачные пузырьки воздуха. Наконец она рассекла дрожащую поверхность воды, моргнула и жадно глотнула воздух, прежде чем снова погрузиться в воду.

Жюстина думала о Николасе. Вопреки тому, что она сказала Доку Дирфорту, она собиралась ехать в город, Николас не звонил. Значит, он занят. Господи, она уже этим сыта по горло. Но он ей нужен, она ничего не может с собой поделать. Время от времени Жюстина выныривала на поверхность, ровно настолько, чтобы вдохнуть новую порцию воздуха. Отплыв достаточно далеко, она двинулась параллельно берегу.

Жюстина поймала себя на том, что думает о черных с золотом лакированных ножнах на стене комнаты Ника. Мысленно она подошла к стене, на цыпочках дотянулась до меча и осторожно сняла его с крючка. Левой рукой она держала ножны, а правую положила на длинную рукоять катана. Меч Николаса. Дюйм за дюймом она с усилием обнажала сверкающую сталь, не сводя с нее широко открытых глаз. Серебряный блеск слепил ей глаза. Огромное напряжение продолжало нарастать в ее ласковых руках. Комок застрял у Жюстины в горле, сердце яростно билось, пульсирующая кровь звенела в ушах. Холодное море ласкало ее тело. Соски стали твердыми, и девушка почувствовала, как между ее бедер разливается волна возбуждения. Не переставая работать ногами, она скользнула рукой вниз по животу. Она застонала, и пузырьки устремились вверх, как стайка птиц.

Жюстина чувствовала, как холодные струи омывают ее ноги. Это было так похоже на ласковую человеческую руку, что она открыла глаза. Поток охватил ее пылающие бедра и теперь подбирался к груди. Жюстина перевернулась на спину. И тут она поняла, что ее затягивает водоворот. Сначала это были легкие рывки, на которые она не обратила внимания, но теперь, когда она оказалась далеко от берега, ее все сильнее тянуло вниз.

Девушке инстинктивно захотелось вдохнуть, но она вовремя стиснула зубы. Откатная волна неумолимо влекла ее в море и швыряла, но не из стороны з сторону, а по кругу, словно она оказалась внутри бочки. Потеряв ориентацию, Жюстина слепо пробивалась к берегу. Она отлично плавала, и воздуха ей должно было хватить надолго. Но все-таки, прежде всего необходимо было выбраться на поверхность.

Она отчаянно рвалась наверх, но почти не продвигалась. Ее удерживала какая-то живая сила, будто из невидимой бездны появился морской змей и обвил ее своими скользкими кольцами.

Жюстина вынырнула, судорожно хватая воздух и кашляя. Она пыталась поднять голову, стряхнуть с глаз жгучую соленую воду, чтобы увидеть берег, но море не отпускало ее.

Ее охватила паника. Она уже не плыла, а просто отчаянно барахталась. Почему она не закричала, когда была наверху? Жюстина попыталась снова вырваться на поверхность, но мертвая хватка не ослабевала. Она опускалась на дно. И здесь она нашла путь к спасению. Здесь, а мрачной глубине царила полная неподвижность. Охваченная ужасом, девушка не сразу поняла, что освободилась от откатного потока. Она нащупала камень и, удерживаясь у самого дна, стала пробираться к берегу.

Ее легкие пылали, левая нога вдруг оцепенела. Она расслабилась. Вскоре судорога отпустила, и Жюстина поползла по дну, как огромный краб. Ей отчаянно хотелось вынырнуть, но страх перед потоком был сильнее. Она мучительно продвигалась вперед. Ей казалось, что глаза вот-вот выскочат из орбит, в ушах звенел беспокойный гул.

Наконец Жюстина почувствовала теплое мелководье и мягкие толчки прибоя. Она изо всех сил рванулась наверх и вышла из воды, покачиваясь, кашляя и задыхаясь. Ноги не держали ее, и она рухнула на песок.

Девушку тошнило. Она слышала вокруг себя возбужденные голоса. Чьи-то сильные руки подхватили ее.

— С вами все в порядке?

Жюстина пыталась кивнуть, но ее снова вырвало. Она почувствовала под своей спиной сухой теплый песок. Все ее тело судорожно содрогалось. Ее легкие работали как кузнечные мехи, с громкими хрипами, и казалось, им уже никогда не хватит воздуха. Кто-то подсунул ей под голову сложенное полотенце. Щеки и губы горели, словно в них впились тысячи иголок. Жюстина попыталась поднять руки, но они не слушались. Силы оставили ее.

— Не волнуйтесь, — проговорил кто-то над ней. — Не волнуйтесь.

Жюстина закрыла глаза. У нее кружилась голова, как это бывает после какой-нибудь сумасшедшей карусели. Мысленно она все еще металась в водовороте. Постепенно головокружение прошло, и дыхание стало приходить в норму.

— Уже лучше?

Девушка кивнула, не решаясь заговорить.

— Мы вызвали доктора.

— Все в порядке, — чуть выговорила она, не узнавая собственный голос.

— Он вот-вот приедет.

Жюстина снова кивнула и закрыла глаза. Она думала о Гелде, о том, как они когда-то купались в море. Наверное, Гелде тогда было лет девять, а ей — шесть. Они играли в воде, и Жюстина в шутку толкнула сестру в бок. Гелда в ярости повернулась к ней и, сцепив руки у нее над годовой, толкнула под воду. Жюстина вырывалась, но Гелда не отпускала ее. Сначала Жюстина мысленно умоляла сестру, потом проклинала ее. Когда сестра наконец расцепила руки, Жюстина с истерическим плачем побежала на берег, к матери. Она никогда никому не рассказывала об этом случае, но после этого девочка целую неделю не разговаривала с сестрой и даже не смотрела в ее сторону. Гелда молча торжествовала.

Жюстина открыла глаза и увидела склонившегося над ней Дока Дирфорта. Он помог ей встать, и Жюстина разразилась рыданиями у него на груди.

Расставшись с Никодасом на выходе из додзё, лейтенант Кроукер связался по рации с полицейским управлением. Маккейб просил его позвонить — очевидно, по деду Танака-Окура; его также искал Вейгас, а Финниган требовал отчета о ходе следствия.

Лейтенант пробирался сквозь плотный транспортный поток.

— Если вы найдете Вейгаса, передайте ему, что я буду в четыре тридцать, ладно?

Кроукер не хотел пока разговаривать с окружным прокурором, а что касается Финнигана — пошел он...

Других звонков не было. Кроукер старался сохранять спокойствие. Но как он ждал еще одного звонка!

— Вот еще что, — сказал лейтенант. — Свяжите меня с Винсентом Ито из судебно-медицинской экспертизы.

Горячий воздух подрагивал над асфальтом. Кроукер вытер пот со лба. Когда позвонил Винсент, они договорились вместе пообедать. Винсент предложил ресторан “Митита” и объяснил лейтенанту, как туда добраться.

Кроукер миновал Центральный парк, потом свернул на путепровод на Семьдесят второй улице и через несколько минут подъехал к трехэтажному зданию, в котором находился додзё Терри Танака. Там лейтенант опросил всех инструкторов и вызвал полицейского художника, чтобы тот составил портрет странного японца, который приходил в додзё в день двойного убийства. Никто из опрошенных не видел этого человека ни до, ни после случившегося. Никто не знал, откуда он приехал. Сэнсэй айкидо вспомнил, что он назвался Хидэёси, но это Кроукеру ровным счетом ничего не говорило. Хотя можно было предположить, что этот человек был убийцей или, по крайней мере, как-то связан с преступлением.

Когда лейтенант закончил опрос, было уже больше четырех часов. В кабинете Терри вряд ли остались отпечатки пальцев кого-нибудь, кроме убитых, но... но Кроукер вызвал дактилоскопическую бригаду. Не стоило пренебрегать даже самой маловероятной возможностью. “Кто знает, — подумал лейтенант, — а вдруг повезет, и мы что-нибудь найдем”. Перед уходом он попросил сержанта опросить соседей по кварталу.

В управлении Кроукер отметился у дежурного, прошел в свой кабинет и бросил в угол пакеты с вещами Терри и Эйлин. Он проверил автоответчик — звонков не было. Лейтенант уже собрался открыть пакеты и разобраться с вещами, как в дверях показалась огромная фигура Вейгаса. Его кожа была настолько черной, что неоновый свет полицейского участка оставлял на ней синие блики. Густая борода закрывала лицо Вейгаса, вплоть до глаз, горящих лукавым огоньком.

— Привет, — сказал Кроукер, поднимая голову.

— Как жизнь? — Голос Вейгаса гремел подобно раскатам далекой грозы.

— Я слышал, ты хотел меня видеть.

— Точно.

— Садись.

Вейгас крякнул и опустился на стул. На нем были выцветшие джинсы, ковбойские ботинки и клетчатая ковбойская рубашка с перламутровыми кнопками.

— Мне надо оттуда сматываться. — Он имел в виду отдел по борьбе с наркотиками. — Сил больше нет терпеть.

— Салдисон? — Так звали капитана, начальника отдела.

— Он самый. — Вейгас хмыкнул. — По нему давно уже психушка плачет. — Он наклонился вперед, упираясь локтями в бедра. — Слушай, Лью, я хочу к вам. В отдел убийств.

Кроукер посмотрел на своего друга. Они были знакомы уже давно, побывали в разных переделках и никогда не подводили друг друга.

— Финнигана не так-то просто уломать, старик, — заметил Кроукер. — Он еще тот сукин сын.

— Парень, я должен оттуда уйти. Кроукер задумался.

— Послушай, есть ведь и другие отделы. Почему бы тебе не перейти в полицию нравов? Никаких проблем. Лицо Вейгаса перекосилось.

— Дерьмо! Ясное дело, я мог бы там войти в долю и разжиться деньжатами. Только вся беда в том, сукин ты сын, что эти подонки не подпускают негров к серьезным дедам, усек? Я им там не нужен.

— Вейгас, я не уверен, что ты нужен Финнигану.

— Ты знаешь, что на цвет шкуры ему наплевать. В чем дело, парень, ты не хочешь со мной работать? Кроукер засмеялся.

— Я об этом мечтаю, дружище, но как раз сейчас старик не захочет меня слушать.

— Чепуха! Ты его прекрасно знаешь. Стоит тебе выловить еще одну крупную рыбку, мэр даст ему очередную побрякушку, и он снова будет лизать твою белую задницу.

Кроукер ухмыльнулся.

— Может, так оно и будет.

— Не может быть, а точно, Лью.

Кроукеру хотелось рассказать Вейгасу о деле Дидион — о своих подозрениях и планах, но он не мог этого сделать. Лейтенант полностью доверял этому человеку: слишком часто они спасали друг другу жизнь. Просто” это было бы нечестно. Одно дело самому влезать в интриги внутри отдела, и совсем другое — втягивать в это посторонних.

Кроукер вышел из-за стола и хлопнул Вейгаса по колену.

— Ладно, твоя взяла. Я поговорю с Финниганом, как только мне покажется, что он остыл и уже не отгрызет мне голову. Вейгас ответил ему широкой улыбкой.

— Заметано. — Он встал, возвышаясь над Кроукером, словно башня. — А теперь один черномазый должен снова шнырять по улицам. Саллисон всем нам установил задания, усек? Дерьмо! — Он махнул рукой. — Пока.

— Не знаю, Ник, мне кажется, будто я живу здесь уже сто лет. — Винсент смотрел на орех, который очищал. — Смешно, но Токио кажется мне далекой мечтой.

— Значит, тебе надо вернуться. Хотя бы на время отпуска.

— Да, пожалуй, ты прав. — Винсент бросил орех в рот. Они спускались по ступенькам зоопарка в Центральном парке, вдыхая едкий запах животных.

— Но я этого не сделаю. Я знаю.

— Тебе ничего не мешает. Абсолютно ничего. Винсент покачал головой. Они вышли на площадь. Слева виднелся большой пруд, где ныряли недавно завезенные морские львы, пытаясь привлечь внимание старой самки.

— Моя семья, Ник. Мои сестры. Если я вернусь, я должен буду встретиться с ними. Но я не могу сделать это теперь, когда я стал совсем другим.

Возле вольеров с обезьянами стоял смуглый человек с густыми усами в соломенной шляпе. К восторгу собравшихся вокруг детей, он надувал гелием разноцветные воздушные шары.

— Каким ты стал?

— Не знаю. Но не таким, как был прежде. Я чувствую, что этот город развратил меня. Рушатся традиции, изменяются ценности.

Перед клеткой с гориллами собралась толпа. Все с интересом наблюдали, как служительница поливает из шланга обитателей клетки. Мать семейства протянула лапу к наконечнику шланга и обрызгала наблюдателей. Послышались крики, и толпа мгновенно рассеялась. Рядом надменный орангутанг невозмутимо изучал странных существ через прутья своей клетки, словно собирая материал для будущей книги.

— Послушай, — мягко сказал Ник. — Я помню, как мы встретились в первый раз — ты, Терри и я. Это было в ресторане “Митита”, помнишь? Нам всем тогда было не по себе; возможно, поэтому мы туда и пришли, — Николас попытался улыбнуться. — Маленький кусочек дома. — Он покачал головой. — Но что нас объединило? Только тоска по дому? Не думаю.

— Эйлин говорила, что нас связывает боевой дух. Вероятно, для нее это выглядело ребячеством. Николас покачал годовой.

— Нет. Здесь ты ошибаешься. Она это уважала, хотя и не могла понять. Вот почему она никогда не участвовала в наших встречах. Она знала, что будет чувствовать себя лишней, как бы мы ни старались ее переубедить.

— Не знаю, — сказал Винсент. — Теперь все это мне кажется настолько далеким, точно мы обсуждаем обычаи каких-нибудь африканских племен. Похоже, я уже ничего в этом не смыслю.

— Это только слова, которые ничего не значат. Открой свою душу, и ты почувствуешь. Сколько бы ты здесь ни прожил, это никуда не уйдет. — Похоже было, что Николас говорит не только о Винсенте, но и о себе. — Мы родились а стране боевого духа, который связывает людей навсегда, сильнее кровных уз. Мы никогда не забудем то, чему нас научили, и ты это знаешь. В сущности, ты тот же человек, который сошел с самолета на эту землю двадцать лет назад.

— Нет, не тот же. Я стал по-другому говорить и по-другому думать. Америка изменила меня, и обратного пути нет. Я уже не чувствую себя японцем. Запад незаметно, исподтишка отобрал у меня что-то очень важное.

— Ты можешь это вернуть. Еще не поздно.

Винсент посмотрел на Ника, сунул руки в карманы и зашагал дальше. Они вышли к воротам, на которых были установлены знаменитые часы: каждый час звучала короткая мелодия, и игрушечные животные танцевали в хороводе. Впереди раскинулась детская площадка, с которой доносился радостный смех и топот ног.

— Я об этом никому не говорил, даже полиции. В тот вечер, когда убили Терри и Эйлин, мне кто-то позвонил. — Винсент посмотрел на Николаса. — Телефон молчал, но мне кажется, что я слышал какую-то музыку.

— Ты помнишь, какую?

— Да. Я почти уверен, что это был Манчини. Оба знали, что Манчини был любимым композитором Эйлин. Винсент поежился.

— Словно Терри звонил мне из могилы. — Он поспешно поднял руку. — Знаю, знаю. Я и сам не верю в мистику. Но, черт возьми, мне почему-то кажется, что Терри пытался сообщить мне, кто это сделал.

— Ты хочешь сказать, он знал убийцу? Винсент пожал плечами.

— Возможно, я насочинял лишнего. Не знаю. Но я... я хотел бы, чтобы в тот вечер ты был в городе. Господи, они ведь были и твоими друзьями!

Николас молча смотрел на веселых детишек, которые лизали мороженое и показывали обезьянам свои перепачканные языки. Он так хотел что-нибудь чувствовать. Хотя бы горечь. И то лучше, чем таскать это на себе, как горб. Он вдруг испытал необычный покой, словно оказался в центре бушующего урагана. Ему ничто не угрожало, но вокруг свирепствовала опустошительная буря. Мог ли Николас ее остановить? Он чувствовал, что знает ответ, но ему мучительно не хотелось об этом думать. Винсент не сводил с него взгляда, будто надеялся, что это поможет добиться от Николаса какого-то важного признания. Значит, он должен это сделать. Он знал это с самого начала. Винсент был прав: Терри и Эйлин были его друзьями. Винсент тронул его руку.

— Извини, старик. Я просто не в себе. Господи, это нечестно — сваливать все на тебя. — Он криво улыбнулся. — Видишь, каким западным человеком я стал.

Николас ответил ему улыбкой.

— Нет. Ты прав. Мы оба помним, что такое долг.

— Послушай, Кроукер пригласил меня пообедать с ним. Почему бы тебе не присоединиться? В нашем ресторане.

— Хорошо, — кивнул Николас. Винсент посмотрел на часы.

— Пора возвращаться на свою каторгу. До вечера.

В поисках телефона-автомата Николас вышел на Пятую авеню. Он позвонил Жюстине, но к телефону подошел Док Дирфорт.

— Что случилось? — спросил Николас; сердце его колотилось.

— Ничего особенного. Но если можешь, приезжай.

— Все-таки, в чем дело?

— Жюстина попала в откатную волну. Теперь уже все в порядке.

— Вы уверены, что это была волна?

— Разумеется. Что ты имеешь в виду?

— Рядом были люди? Кто-нибудь видел что-то подозрительное?

— На пляже было много людей. Один из соседей помог ей выбраться из воды. Ничего особенного.

— Вы можете остаться с ней до моего приезда? Я сяду на ближайший поезд. — Николас посмотрел на часы.

— Конечно. У меня есть время. В клинике знают, где я. Но если будет срочный вызов...

— Понимаю. Док... скажите ей, что я выезжаю.

— Хорошо — когда она проснется. Не беспокойся. Николас повесил трубку, подозвал такси и поехал к вокзалу Пенн. Когда он купил билет, до отправления оставалось ещё двадцать три минуты. Николас позвонил Томкину. Ему пришлось долго ждать. Он рассеянно глядел на поток пассажиров. Рядом двое подростков сражались с огромнымирюкзаками, а чуть поодаль, у колонны, стояла молодая женщина и нетерпеливо посматривала по сторонам. “Интересно, кого она ждет?” — подумал Николас.

— Николас? — неожиданно раздался голос в трубке.

— Томкин.

— Я рад, что ты позвонил. Ты подумал над моим предложением?

Подонок! Втянул Жюстину в свои делишки. Николас заставил себя успокоиться.

— Да, подумал. Я начну работать с сегодняшнего дня.

— Отлично. Тогда приезжай ко мне в башню, и мы...

— Нет. Я на вокзале Пенн. Следующим поездом еду на побережье.

— Но...

— Я должен там быть. Там Жюстина.

— Понятно.

— Еще бы, — с яростью выпалил Николас. — Я позвоню завтра.

— Ник...

Он повесил трубку, и голос Томкина оборвался.

Человек напряженно работал. Он был принят в фирму “Братья Любин” неделю назад. Сначала его отправили на стройку на Ралф-авеню в Бруклине, но потом Эдвардс заболел, и его перевели на Парк-авеню. Томкин платил дополнительно за то, чтобы строительство не выбивалось из графика. Именно эта стройка укомплектовывалась людьми в первую очередь.

Этот человек безропотно и аккуратно выполнял любые задания. Он мало говорил, и никто не замечал его присутствия.

Днем, за работой, у него было время, чтобы обдумать то, что предстояло сделать ночью.

Для него не представляло сложности проникнуть на стоянку в подвале дома, где жил Томкин. Человек въехал туда на пустом заднем сидении “линкольн-континенталя”, который выгрузил пассажиров на улице перед входом. Теперь оставалось только ждать.

Лимузин Томкина показался на стоянке в десять минут четвертого. Томкин страдал бессонницей и первую половину ночи проводил обычно в своем кабинете в новом здании.

Мощные фары осветили стоянку. Шофер поставил машину на место, мотор затих и фары погасли.

Человек знал наизусть последующие действия шофера. Тем не менее, он выждал ровно час после его ухода. Времени у человека было достаточно. Время могло стать лучшим из друзей, но и злейшим из врагов, поэтому человек относился к нему с большим вниманием. Ненужная спешка никогда себя не оправдывала.

Наконец он выбрался из своего укрытия и бесшумно, как тень, подошел к лимузину. В течение нескольких мгновений задняя дверь открылась и снова закрылась. Оказавшись в салоне, человек достал миниатюрный фонарь и хирургический скальпель. Он сделал два аккуратных надреза в форме буквы “Т” на полу перед задним сидением, отвернул края плюшевого коврика и вложил в отверстие небольшой диск диаметром около сантиметра. С помощью эпоксидного клея он восстановил первоначальный вид коврика. Затем его внимание привлек телефон. Человек открыл крышку и установил туда еще один диск. После этого он расположился на сидении так, как сидел Томкин, снял трубку и, не заметив диска, удовлетворенно положил трубку на место. Человек погасил фонарик и выскользнул из лимузина. Через двадцать секунд он уже шагал вдоль Пятьдесят первой улицы, сутулясь в своей черной нейлоновой куртке.

Сейчас же, отделывая холл здания “Томкин Индастриз”, человек одновременно думал над тем, как ему попасть на верхний этаж.

Во время обеда он поднялся на наружном подъемнике до самого конца, на один этаж ниже кабинета Томкина. Здесь на стенах подсыхала свежая штукатурка. Коридоры были пустынны, но человек был начеку, готовый в любую минуту юркнуть в одну из многочисленных дверей. Время от времени человек останавливался и прислушивался, затаив дыхание. Если бы на этаже кто-то был, он бы сразу это почувствовал.

За свою внешность человек не беспокоился. Щеки и нос его прятались под налепками, покрытыми слоем телесного грима, а между деснами и щеками были вложены тампоны. По его походке тоже никак нельзя было узнать мужчину, который приходил в додзё Терри Танака. Теперь его плечи ссутулились и он заметно хромал, будто одна нога была короче другой: для этого правый ботинок сделали немного выше левого.

Изменить лицо — это хорошо, но опытный глаз легко узнает человека и по другим признакам. Обо всем облике нужно позаботиться так же тщательно, как о лице; маскировка должна быть полной. С другой стороны, здесь важно не переусердствовать, то есть изменить свою внешность ровно настолько, чтобы стать неузнаваемым.

Человек нашел пожарную лестницу и осторожно поднялся на верхний этаж. Там царило оживление: и сотрудники Томкина, и строители находились на своих местах. “Тем лучше”, — подумал человек.

Кабинет Томкина в углу коридора был почти готов, но поскольку Томкин уже в него вселился, его доделывали полным ходом, без перерывов на обед. Когда одни рабочие спускались на обед, тут же на смену им поднимались новые. Человек как раз успел к ним присоединиться. Он прошел в кабинет под пристальным взглядом Фрэнка.

Это было несложно. Нужно только делать вид, что знаешь свою работу, и никто не обратит на тебя никакого внимания. Забавно: свои самые тайные действия человек производил на виду у всех. Но сейчас ему было не до иронии.

Разумеется, ему приходилось работать урывками, то есть выполнять свою собственную работу в перерывах между заданиями, полученными от бригадира. Из-за этого человеку пришлось задержаться в кабинете подольше.

Но он, по своему обыкновению, обратил эту задержку в выгоду для себя. Он использовал это время, чтобы изучить все закоулки кабинета, запомнить, в каких местах в стене установлены вентиляционные решетки, где расположены электрические розетки и выключатели, откуда подается питание для аварийного освещения. Сейчас все это было ему совершенно не нужно, однако неизвестно, что может понадобиться в решающую минуту. Очень важно составить тщательный план, но всегда нужно предусмотреть несколько вариантов. Ведь события разворачиваются непредсказуемым образом, и часто, слишком часто, в намеченные планы вторгается случайность, например, дополнительный охранник или неожиданный ливень.

К часу тридцати человек закончил свою работу и под неизменно настороженным взглядом Франка вышел из кабинета вместе с остальными рабочими. Они направились к лестнице, чтобы спуститься на один этаж и сесть в наружный подъемник. В это время в противоположном конце коридора открылись двери лифта, и оттуда вышел Томкин в сопровождении Уисла.

Человек на мгновение задержался, и его мертвые глаза блеснули. “Как просто, — подумал он бесстрастно, — было бы разделаться с ним прямо сейчас. Уисл корчится на полу, а его босс летит сквозь горячий воздух прямо на стройплощадку”. Ему понравилась эта мысль. Понравилась, но не привела в восторг. Во-первых, такое убийство не будет достаточно изящным, а во-вторых, оно не будет достаточно страшным для Томкина: несколько секунд в воздухе, горячий ветер в лицо и приближающаяся груда булыжника. Интересно, о чем бы думал Томкин в эти мгновения. Бог? Прощение грехов? Aд? Не имеет значения. Он никогда не понимал этих вещей. Для него существовала только карма. Карма и ками, которые останутся с ним после смерти, с которыми он в назначенный срок воплотится в новом теле.

Эта идея, такая простая и такая важная, была недоступна для людей вроде Томкина. Это не означало, что убить его проще, — скорее не так интересно. Мысли человека были заняты тем, как посеять ужас. Само убийство для него ничего не значило, все равно что раздавить таракана. В сущности, Томкин и был тараканом — его никак нельзя было назвать цивилизованным человеком.

Что касается собственной безопасности, человек знал, что эта работа может оказаться для него последней. Это его нисколько не беспокоило, потому что к этому он готовился всю жизнь. Больше всего человек хотел умереть смертью воина, ибо в истории и памяти потомков остается не то, как человек жил, а то, как он умер.

За убийство Томкина ему предложили кругленькую сумму, но деньги мало что значили для этого человека. В сущности, он приехал сюда осмотреться. Он так и сказал об этом своим нанимателям, еще не решив для себя, возьмется ли за эту работу. Но здесь человек увидел нечто настолько неожиданное, настолько непреодолимо влекущее, что не смог устоять. Он рано научился брать от жизни все, что она могла дать. Здесь же предлагалось нечто совершенно фантастическое; сердце человека замирало в предвкушении... Отказаться от этой возможности было бы преступлением — второй раз такое не повторяется.

Это был еще один веский аргумент против того, чтобы убрать Томкина в ту же минуту. Тем более, это обязательно получилось бы небрежно, а такие импровизации были ему не по нутру. Да, он мог бы сделать это прямо сейчас, и сделать хорошо. Но он не хотел. Человек любил, чтобы все было чисто и аккуратно; в другой жизни из него мог выйти первоклассный ювелир.

Поэтому он лишь пристально посмотрел на Томкина, который даже не подозревал, что смерть была в нескольких шагах от него.

Человек отвернулся, быстро спустился по пожарной лестнице к подъемнику и через несколько минут снова очутился в холле. Там он непринуждённо почесал ухо, и теперь в слуховом проходе был установлен совершенно незаметный снаружи шарик телесного цвета. Человек надавил на шарик кончиком пальца и стал слушать.

Николас почувствовал это, отвернувшись от стены со сверкающими телефонными автоматами: предостерегающее щекотание вокруг шеи. Он спокойно направился к книжному магазину, хотя и не собирался туда входить. Просто он стоял к витрине лицом и не хотел резко изменять направление движения. Люди входили в магазин и выходили из него. У кассы выстроилась небольшая очередь: карманные издания бестселлеров продавались на двадцать процентов дешевле обычного.

В витрине отражался большой участок зада позади Николаса, хотя наблюдение затруднялось бликами от огней и искажением в стекле. Не стоило слишком долго тут задерживаться. Николас посмотрел на часы. У него оставалось еще пятнадцать минут, и он вовсе не желал провести это время в вагоне поезда, особенно теперь.

Ник отошел от витрины книжного магазина и стад пересекать зал по диагонали. Перед ним прошла старушка, катившая перед собой сумку на колесиках. Его обогнали два моряка в белой летней форме, один из которых рассказывал другому соленый анекдот. Молодой женщины у колонны уже не было. Трое темноволосых ребятишек шумно проследовали к перрону под присмотром матроны с суровым лицом. Около автоматических камер хранения стоял мужчина в черной нейлоновой куртке; изо рта у него торчала зажженная сигарета. Напротив него человек в светло-коричневом костюме листал свежую газету. К нему подошел другой человек с небольшим саквояжем, они обменялись рукопожатием и ушли.

Николас вошел в кафе и уселся за стойку рядом с толстяком, который расправлялся с большим куском орехового пирога. Перед ним на стойке лежала долларовая бумажка и несколько монет. К губам толстяка прилипли крошки пирога и остатки крема. Он не обратил на Николаса никакого внимания. Николас заказал сосиску и апельсиновый сок. Колонны кафе были отделаны зеркалами, с помощью которых Николас продолжал наблюдение. Ему принесли заказ, и он расплатился.

Тревожное ощущение не покидало Николаса. Без сомнения, за ним следил человек, владеющий харагэй. Связь была двухсторонней, потому что наблюдатель по неосмотрительности подошёл к нему слишком близко.

Николас вытер губы жесткой салфеткой, последний раз взглянул в зеркало и вышел из кафе. До поезда оставалось немногим больше пяти минут, и за это время он должен был заставить того человека выдать свое присутствие. О том, чтобы пропустить поезд, не могло быть и речи. Жюстина не выходила у Николаса из головы. Ей наверняка угрожала опасность, и Ник чувствовал себя совершенно беспомощным вдали от нее. Одно дело попросить Дока Дирфорта присматривать за ней время от времени, и совсем другое — находиться там самому в решающую минуту. В такой ситуации Николас мог рассчитывать только на себя.

Ему оставалось сделать еще одну вещь. Он вернулся к автомату и позвонил лейтенанту Кроукеру.

— Слушаю. — Голос был хриплым и раздраженным.

— Это Николас Линнер, лейтенант.

— Что там у вас?

— Я возвращаюсь на побережье. Жюстине нужна моя помощь.

Кроукер молчал. Николас медленно скользил взглядом вокруг себя.

— Кроукер, за мной кто-то следит.

— Вы, похоже, переутомились или насмотрелись детективов?

— Я еще никого не заметил — пока. — Опять наступила тишина, только где-то на линии тихо звучала музыка.

— Откуда же вы знаете, что за вами следят? — спросил наконец Кроукер.

— Вы можете мне не поверить.

— И все-таки.

— Это харагэй. Называйте это шестым чувством, телепатией — как угодно.

Николас ожидал услышать очередное едкое замечание.

— Кто это, по-вашему, может быть?

— Ниндзя.

Послышался подавленный вздох.

— Оставайтесь на вокзале, Линнер. Я выезжаю.

— Нет. Он никогда не пробудет здесь так долго. Кроме того, он вас учует за квартал.

— Но мы не можем сидеть сложа руки.

— Поверьте, лейтенант, от вас сейчас ничего не зависит. Предоставьте его мне.

— Вам? Вам-то зачем в это ввязываться?

— Думаю, он охотится за Томкином... возможно, и за Жюстиной. Вот почему я туда еду.

— С каких это пор вас волнует безопасность Томкина? — В голосе Кроукера послышалось негодование.

— С тех пор, как я стал на него работать. С сегодняшнего дня.

Николас услышал в трубке возмущенное сопение.

— Черт! Послушай, Линнер...

— Нет, это вы послушайте, Кроукер. Вы не понимаете, с кем имеете дело. Сегодня в додзё я попытался вам кое-что объяснить, но, пожалуй, правду говорят об американцах: они слишком тупоголовы, и им трудно что-нибудь втолковать.

Николас повесил трубку и смешался с толпой пассажиров, спускавшихся на платформу номер семнадцать. Жжение не прекращалось. Когда Ник выходил на платформу, ему показалось, что он заметил подозрительное лицо. Лицо промелькнуло перед ним на долю мгновения. Николас хотел повернуться и рассмотреть его, но сделать это в плотной толпе было невозможно.

В поезде Ник сел у окна. Тревожное чувство прошло. Может, его никогда и не было? Этот вопрос был лишним: Николас слишком хорошо знал ответ. Но почему ниндзя преследовал его? Николас не мог найти удовлетворительного объяснения, хотя и не сомневался, что оно существует.

Последние пассажиры заходили в вагон и поспешно рассаживались. На секунду выключился кондиционер, и послышался чей-то стон. Лампочки мигнули и снова зажглись. Кондиционер заработал на полную мощность. Все шло своим чередом.

Прозвенел звонок” и двери вагона захлопнулись. Платформа стада медленно удаляться. Николас выглянул из окна. В конце платформы старый негр размахивал щеткой. Мелькание за окном становилось все более быстрым.

Город остался позади, и Николас думал только о Жюстине. Он задремал, прислонившись головой к окну. — Билеты, пожалуйста.

Ник вздрогнул и проснулся. Перед его глазами всплыло лицо человека с какими-то смазанными чертами, словно луна в тумане летней ночи.

Гелда смеялась. Когда она смеялась, ее грудь тряслась, а это, как говорила Сорви-голова, возбуждало ее больше всего.

Сорви-голова всегда могла рассмешить Гелду, и это была одна из причин, по которой Гелда любила проводить с ней время. Второй причиной являлось тело актрисы.

Кожа у Сорви-головы была золотисто-коричневой, с головы до ног, никаких следов от бикини. Наверное, это ее естественный цвет — Гелда никогда об этом не спрашивала. Сорви-голова была высокая, даже выше Гелды, и очень стройная. Она носила длинные волосы, завитые в мелкие локоны, и это ей очень шло.

Ноги у Сорви-головы были длиннее, чем у Гелды, более тонкие и изящные; маленькие идеально круглые груди, тонкая талия, довольно узкие бедра. В ней было что-то мальчишеское и одновременно очень женственное, и это естественно уживалось друг с другом. Сорви-голове нравился Дикий Запад: загорелые мужественные ковбои, мускулистые скачущие кони, но больше всего — необузданность.

Как сказала Груша, это было скорее удовольствие, чем работа.

— На этот раз, Джи, я решила, будто нашла то, что нужно, — рассказывала Сорви-голова.

Она лениво лежала в ванне; в воздухе сладко пахло фиалками. Гелда опустилась на колени рядом с ванной, медленно вращая хрустальные краны. Вода ударила по белому фаянсу, между расставленных ног Сорви-головы. На стене висели перепачканные ковбойские брюки, словно ритуальная жертва, которую скоро должен поглотить священный огонь.

— Но, знаешь, — продолжала Сорви-голова, — я ни на минуту не верила в свое счастье.

— И чем же все кончилось? — Гелда увеличила напор горячей воды.

— Чем кончилось? — взвыла Сорви-голова. — Мой чудесный техасец, мой славный ковбой оказался педиком. — Она оперлась локтями на края ванны и выгнулась навстречу струе воды, — Он плакал в постели и жаловался, что женщины его пугают. — Она откинула голову и закрыла глаза, наслаждаясь теплым потоком. — Нет, видно не суждено мне найти ничего стоящего. — Сорви-голова раскрыла глаза и посмотрела на Гелду. — Но, знаешь, мне это, кажется, все равно. — Ее голос понизился до хриплого шепота. — У меня есть ты, и лучше уже, наверно, не бывает. — Она протянула руки. — Иди сюда, дорогая. Снаружи холодно.

Гелда встала и стряхнула с плеч розовый халат, который со сладострастным звуком соскользнул на кафельный пол. Сорвиголова задрожала при виде ее наготы. Гелда вошла в ванну.

— Таких, как ты, больше нет, — шептала Сорви-голова. — Нигде. — Она гладила плечи Гелды, ее шею, грудь, — И мне не важно, сколько это стоит.

Длинные пальцы Гелды тихонько гладили под водой ее бедра.

— А что, — мягко спросила Гелда, — если бы это ничего не стоило?

Брови Сорви-головы нахмурились, и Гелда одним пальцем разгладила морщинки.

— Не надо так делать, — ласково сказала она.

— Вначале это имело значение, — призналась Сорви-голова. — Теперь уже нет. — Она пожала плечами. — В конце концов, счет оплачивает студия... — Ее губы растянулись в улыбке. — Я прихожу сюда, чтобы встретиться с тобой, дорогая. Так уж получилось, что за это надо платить. Ну и что? Деньги приходят и уходят. Ты гораздо лучше, чем грамм кокаина или русский соболь.

Гелда улыбнулась.

— Это комплимент? Сорви-голова рассмеялась.

— Ты же знаешь, что да. — Она посмотрела по сторонам. — Где on?

Гелда продолжала гладить ее мягко, но настойчиво. Она чувствовала, как под ее пальцами сильнее бьется пульс.

— У нас еще много времени, дорогая. Расслабься. — Пальцы Гелды ласкали нежную кожу. — Я все сделаю, как нужно.

Сорви-голова взяла в руки полные груди Гелды и стала тереть их большими пальцами, чувствуя как напрягаются соски.

— М-м, — прошептала она. — Вот что мне в тебе нравится: двойственность. Огонь и лед, нежность и сила, самка и маленькая девочка.

— Я лишь твое отражение, — прошептала Гелда.

— Нет, это не правда. Я знаю, что ты любишь меня так же, как я тебя. Можно сколько угодно дурачить мужчин, но женщину не проведешь. Я чувствую. Ты хочешь меня, Гелда.

Пальцы Гелды медленно приблизились к мягкому бугорку, осторожно проникли внутрь.

— Ты — единственная женщина, которой я хочу обладать вот так, — сказала она.

Бедра Сорви-головы сотрясались, и вода ударялась о края ванны. Они были внутри своей вселенной, отдаваясь своим приливам и отливам. Гелда опустила руку под ягодицы Сорви-головы. Та застонала и взяла в рот грудь Гелды.

— А-а! — Грудь выскользнула у нее изо рта, покрытая слюной. — Знаешь, на съемках, по ночам я думаю о тебе. Я вижу твои большие груди, твои длинные ноги. О Господи! — Она вцепилась Гелде в плечо. — Давай же, давай!

Гелда опустила руку через край ванны и подняла револьвер. Круглые блестящие глаза Сорви-головы затуманились от вожделения.

— Дай мне, — хрипло прошептала она, и Гелда поднесла к ее рту черное дуло. — Еще! — Но Гелда отняла револьвер и, удерживая извивающуюся Сорви-голову, осторожно вложила его между ее ног. Сорви-голова рванулась вверх, и ствол револьвера вошел в нее, опускаясь все глубже и глубже. Гелда только два раза осторожно потянула револьвер вверх и вниз, как почувствовала приближающиеся спазмы. Она ждала, пока наслаждение достигнет кульминации. Тело Сорви-головы было очень чувствительным, и Гелда безошибочно определяла наступление оргазма.

Сорви-голова отчаянно дернулась, высвободившись из рук Гелды, и тогда та нажала на курок — раз, два... шесть раз. При каждом выстреле Сорви-голова вскрикивала под мощной струёй горячей воды.

Ее бил озноб. Она обняла Гелду, прижалась к ней и прошептала:

— Оставь его там, оставь. — Веки ее задрожали. — О Господи! — Грудь Сорви-головы поднималась так, будто она только что пробежала марафон.

— Еще раз, — просила она. — Еще раз...

Ровно в шесть пятнадцать Винсент встретился с лейтенантом Кроукером у входа в ресторан “Митита”. Поблизости было много театров, и теперь посетители спешили пообедать перед спектаклем.

В полутемном зале столики были отделены друг от друга деревянными перегородками. Бар, где подавали рисовые колобки суси, был почти полон, но Винсент увидел только одного американца.

Их проведи в дальний конец ресторана. Здесь не было европейских столов и стульев. В маленьких комнатках, устланных татамии отделенных сёдзи, стояли только низкие столики.

Мужчины сняли туфли и вошли в одну из комнаток; Винсент заказал сакэ для обоих. Официант оставил им светло-желтое глянцевое меню и ушел. Кроукер положил на стол папку и достал из нее два листа бумаги.

— Вы когда-нибудь видели этого человека?

Полицейский художник сделал наброски человека лет за тридцать, азиата, с широким носом, плоскими щеками и безжизненными глазами.

Винсент внимательно посмотрел на рисунки и покачал головой.

— Нет, но честно говоря, это меня не удивляет.

— Почему?

— Ведь это человек, который приходил в додзё к Терри в день убийства?

— Откуда вы знаете?

Официант принес сакэ, и они молча ждали, пока он наполнит крохотные чашечки. Когда он ушел, Кроукер испытующе посмотрел на Винсента.

— В тот вечер мы обедали с Терри, — задумчиво сказал Винсент. — Говорил в основном я. — Его голос стад печальным. — Теперь я об этом жалею, потому что Терри был чем-то озабочен. Он сказал мне только, что в тот день к нему пришел позаниматься один японец. Каратэ, айкидо... и кэндо. — Винсент отхлебнул сакэ и взмахнул рукой. — Теперь я в первый раз пытаюсь сопоставить все факты. Видите ли, Бэнноку, инструктор по кэндзюцу, находился тогда в отпуске. И если тот человек хотел фехтовать, у него мог быть только один партнер. Сам Терри.

Кроукер пожал плечами.

— Ну и что в этом такого? Линнер сказал мне, что Танака был мастером кэндзюцу— сэнсэй, так вы это называете? Винсент кивнул.

— Да, но Ник не сказал вам о другом: Терри давно уже отложил свой меч. Я не могу объяснить вам почему: что-то изменилось в его душе. Он больше не находил удовольствия в кэндзюцу.

— Когда это случилось?

— Не знаю точно, пожалуй, месяцев шесть назад.

— Тогда почему же Линнер не сообщил мне об этом? Винсент подлил сакэ себе и Кроукеру.

— Честно говоря, я не уверен, что Ник сам об этом знает. Он... в нем тоже происходят какие-то перемены, но пока неясно к чему они приведут. Мы по-прежнему с ним очень близки, и с Терри он был близок, но в последнее время он как-то отдалился. Я уверен, что у Терри была возможность рассказать Нику о своем решении, но он, видимо, решил этого не делать. — Винсент пожал плечами. — В любом случае, — он показал на рисунки, — если это тот человек, он изменил свою внешность. Если бы даже я или Ник его и видели раньше, мы никогда не узнали бы его по этим рисункам.

Кроукер кивнул.

— Ладно. — Он стал складывать рисунки обратно в папку. Винсент остановил его.

— Почему бы нам не дождаться Ника? Оттого что он посмотрит, хуже не будет.

— Линнер позвонил мне сегодня в конце дня. Он отправился в Уэст-Бэй-Бридж: у его девушки какие-то трудности. — Кроукер закрыл папку. — Никто не видел, как этот тип входил или выходил. Ни в додзё, ни в квартиру Терри.

— Ничего удивительного. Это профессионал. Очень опасный профессионал. Боюсь, вы не представляете, с кем имеете дело.

— Точно то же сказал мне Линнер, — взорвался Кроукер. — Мне это не нравится.

— Но это так, лейтенант. Надо смотреть правде в глаза. Этот парень может убрать с дороги любого, кого сочтет нужным.

— Даже Рафиэла Томкина? Винсент кивнул.

— Даже его.

— Но это уже пытались сделать несколько раз, — возразил Кроукер. — И тоже с помощью профессионалов.

— Этот профессионал не такой, как другие. — Винсент вздохнул. — Мы говорим не о гангстере из Детройта или... где они там водятся.

— В Джерси-сити, — криво улыбнулся Кроукер.

— М-да. Так вот, это ниндзя, лейтенант. По сравнению с обычным наемным убийцей он просто супермен. — Винсент постучал по столу кончиком указательного пальца. — Это маг.

Кроукер пристально посмотрел в глаза собеседника, пытаясь уловить в них насмешку.

— Вы что, серьезно?

— Серьезнее не бывает.

Подошел официант. Мужчины заказали обед и еще сакэ.

— Не спешите, — сказал Винсент официанту, который кивнул и неслышно исчез.

— Линнер водил меня сегодня в класс кэндзюцу, — сообщил Кроукер.

— В какой?

— Не знаю, как он называется. Там был сэнсэй по фамилии Фукасиги.

У Винсента странно изменилось выражение глаз.

— Вы удостоились большой чести, лейтенант: туда допускают немногих. И Николас решил взять вас туда... — Он тихонько присвистнул.

— М-да... И это после того, как я его оскорбил. Значит, он не держит обиды.

Теперь глаза Винсента погрустнели.

— Дело не в том, сердится он или нет. Вы должны знать, что потеряли лицо.

— Потерял лицо? Что вы имеете в виду?

— То, что сказал. Отношения между людьми основаны на уважении — на взаимном уважении. Отсюда вытекает доверие. И долг. Я не спрашиваю, что вы сделали — нет, нет, не надо, я не хочу этого слышать. Но я знаю одно: если вы его оскорбили, он стад вас меньше уважать.

— Какое мне дело до того, что он обо мне думает?

— Да, вероятно, это вас не волнует. — Винсент улыбнулся. — В таком случае не стоит больше говорить об этом. — Он медленно отпил сакэ и снова наполнил свою чашечку.

Кроукер откашлялся и через некоторое время спросил:

— Так что вы собирались сказать?

— То, что Ник не должен вас прощать — судя по визиту к Фукасиги, он это уже сделал. А вот вы должны думать о том, как восстановить утраченное равновесие.

— И как это можно сделать? — Кроукер насторожился.

— О, если бы я знал ответ на этот вопрос, я был бы очень мудрым человеком. — Винсент покачал головой. — Но сегодня, лейтенант, я совсем не чувствую себя мудрым.

За стойкой сидел человек с искусно наложенным гримом, который сделал его плоские щеки более полными, изменил форму носа и углубил глазные впадины. Даже собственная мать вряд ли узнала бы его, хоть она и была необыкновенно проницательной женщиной.

Он наполовину съел свою порцию сасими, когда в ресторан вошли Винсент и лейтенант Кроукер. Не поворачивая головы, человек краешком глаза проследил, куда они прошли.

Через несколько минут он аккуратно отодвинул тарелку и двинулся по направлению к туалету. В зале было многолюдно, слышался ровный гул голосов. По дороге человек прошел мимо комнаток с татами. В туалете никого не было. Человек помыл руки, глядя на себя в зеркало. Потом он вернулся к стойке, расплатился и вышел.

На улице было душно. Человек подозвал свободное такси. Ему пришлось пересаживаться четыре раза, прежде чем он нашел подходящую машину.

Ровно в 20:18 полицейский Пит Трейвин остановил патрульную машину возле самого бордюра. Он уже второй раз сегодня проезжал по Двадцать восьмой улице, и того, что он увидел в проходе между трехэтажным каменным домом и небольшим ателье, еще двадцать минут назад здесь не было. Трейвин думал о добрых старых временах, когда все полицейские патрулировали только по двое. Теперь же, в связи с серьезными финансовыми затруднениями, в некоторых районах города полицейских посылали на дежурство по одному, несмотря на их дружные протесты.

Время от времени трещала рация, но в его районе все было спокойно. Трейвин достал фонарик и направил его в сторону темного прохода между домами. Луч света выхватил ряд мусорных баков, выкрашенных в серебристый цвет. Было очень тихо: ни одного пешехода, только легкий шум моторов доносился с Лексингтон-авеню.

Трейвин открыл дверь со стороны тротуара и вышел из машины. Одной рукой он расстегнул кожаную кобуру и осторожно свернул в переулок, освещая путь фонарем. За открытыми металлическими воротами находилось несколько крутых бетонных ступенек. Правая стена — стена трехэтажного дома — была глухая, а слева, на стене ателье, начиная со второго этажа располагались окна жилых квартир. Из окон лился странный мерцающий свет: работали телевизоры.

Трейвин спустился по ступенькам. У него возникла мысль вызвать кого-нибудь из участка, но он решил этого не делать, пока сам что-нибудь не обнаружит.

За мусорными баками лежала глубокая тень, но из нее высовывался какой-то странный предмет, который и привлек внимание Трейвина. Он подошел ближе, оторвал руку от кобуры и присел на корточки. Тело наполовину прикрывал джутовый мешок, но Трейвин увидел лицо, одной щекой прижатое к стене. Он приложил два пальца к шее и убедился, что человек мертв.

Трейвин встал и, ни к чему не прикасаясь, поднялся по ступенькам на улицу. Он осмотрелся по сторонам, В направлении к Лексингтон-авеню шли, взявшись за руки, парень с девушкой. Больше никого не было. Трейвин позвонил сначала в свой участок, потом — в судебно-медицинскую экспертизу.

— Яне могу ждать до утра, — кричал он дежурному в патологоанатомическом отделении. — Мне нужно что-нибудь знать уже сегодня.

После этого полицейский вернулся к трупу. Ни бумажника, ни денег, ни документов. Но этот человек не выглядел бродягой. Трейвин снова дотронулся до тела. Оно еще не успело остыть. Трейвин выпрямился. Вдалеке послышались пронзительные звуки сирен, которые становились все громче.

По отпечаткам пальцев удалось установить личность убитого. На это потребовалось около трех часов. И сразу же перед полицией встал новый вопрос что случилось с его такси?

Винсент вышел из ресторана и оглянулся по сторонам в поисках такси.

Он нисколько не был пьян и чувствовал себя прекрасно, несмотря на духоту летнего вечера. Все заботы и тревоги, которые не отпускали его уже несколько месяцев, отпали как старая кожа.

Винсент шел немного неуверенно, но отдавал себе в этом отчет, и ему это даже нравилось. Ему давно пора было расслабиться.

Винсент вдыхал тяжелый воздух, наполненный выхлопными газами и запахами кухни из соседнего кафе. Ему казалось, что он на Гиндзе, в Токио, среди веселой толпы и ярких неоновых огней рекламы.

Он смотрел на проходивших мимо людей, и у него слегка кружилась голова. Винсенту захотелось смеяться, но он подавил в себе это желание, а потом подумал: “Почему бы и нет?”. И расхохотался. Никто не обратил на это внимания.

Винсент двинулся вдоль по улице. Шум машин с Шестой авеню напомнил ему о далеком морском прибое. Он подумал об адмирале Перри, который в 1853 году привел свои корабли в порт Урага, положив конец двухсотпятидесятилетней изоляции Японии. Лучше бы всего этого не произошло. Лучше бы не рушились вечные оковы волшебного плена.

Такси тронулось и медленно поехало вдоль тротуара. Когда оно поравнялось с Винсентом, он махнул рукой, и такси остановилось. Большая, удобная машина. С кондиционером. Конечно, это было частное такси, а не одно из тысяч, принадлежавших крупным фирмам: в салоне отсутствовала обычная пластиковая перегородка.

Винсент назвал адрес и откинулся на сидении. “Даже на переполненных улицах современного Токио, — думал он, — среди всей этой городской суеты и европейских костюмов, можно наткнуться на старинный синтоистский храм, затаившийся где-то между высотными зданиями. Можно услышать призрачный звон бронзовых колокольчиков, позеленевших от времени, и почувствовать тонкий аромат благовоний. В такие минуты весь городской смрад исчезает, и душа вечной Японии, незапятнанная нашествием Запада, призывает древних богов”.

В салоне было темно. Винсент посмотрел в окно на мерцающие огни и понял, что машина движется очень медленно.

— Послушайте, — вяло возмутился он, — я не собираюсь ездить с вами всю ночь.

Водитель слегка повернул голову, и Винсент разглядел его глаза в подоске зеркала. Он увидел, что водитель японец и попытался прочесть его имя на карточке в правом углу приборного щитка, но не смог ничего разобрать в полумраке. Тогда Винсент обратился к водителю по-японски и извинился за грубость.

— Ничего, — ответил таксист. — Сегодня у всех тяжелый день.

Они повернули на Пятьдесят четвертую улицу, потом на Восьмую авеню. По обеим сторонам выстроились дешевые забегаловки и низкопробные эротические театрики. На тротуарах было полно проституток, уличных торговцев наркотиками, подозрительных негров и пуэрториканцев — клоака большого города во всем ее вызывающе-мрачном великолепии.

— Сегодня вечером я чувствую себя как в Японии, — сказал Винсент.

— Этого никто не хотел, — пробормотал водитель. — Лучше бы все оставалось по-прежнему.

Винсент снова подумал о военных кораблях Перри. Пожалуй, он прав. Мы не должны были…

Неожиданно водитель повернулся к Винсенту. На лице его плясали синие и зеленые блики ярких огней рекламы. Он улыбнулся — узкая черная щель, как в традиционной маске театра Ноо. В его каменных глазах, казалось, не было места никаким человеческим чувствам. Этот пугающий контраст между улыбкой и враждебными глазами напомнил Винсенту о первом спектакле Ноо, который он увидел в шестилетнем возрасте. Тогда маска демона ужаснула его.

В лице водителя было что-то странное, но в тусклом свете Винсент не мог понять, что именно. Он наклонился вперед. Ему показалось, что это лицо покрыто какими-то пятнами, как будто...

Винсент откинулся назад, пораженный догадкой, но его сознание было притуплено алкоголем. Лицо таксиста по-прежнему нависало над ним как голова змеи: щеки надулись, а губы округлились. Из черного отверстия вырвались мелкие брызги, и Винсент не сразу сообразил, что нужно задержать дыхание.

После ухода Винсента Кроукер сел скрестив ноги и подпирая голову кулаком. Он заказал еще сакэ и с отвращением подумал о возвращении домой. Ему понравился этот напиток: почти безвкусный, но от него становится по-настоящему хорошо.

Кроукеру не хотелось домой. “Нет, нет, — думал он, — я не хочу видеть Элис”. Эта мысль удивляла и одновременно раздражала его. Удивляла потому, что это впервые стало так очевидно, а раздражала — потому что он позволил этому зайти так далеко. Кроукер не испытывал гнева по отношению к Элис, просто не хотел ее больше видеть. Ему показалось забавным, что люди могли быть так близки когда-то, а потом стать совершенно чужими. “Одно из свойств человека, — заключил он философски, — но чертовски неприятное свойство”.

Официант принес новую бутылочку сакэ и наполнил чашку. Кроукер опорожнил ее и сразу же налил еще. Ему не терпелось позвонить своему агенту по деду Дидион, но он подумал, что такой поспешностью может испортить все дело. Кроукеру казалось, что все упирается в одно: имя и адрес той девки.

Лейтенант прикрыл глаза и отчетливо увидел квартиру Анджелы Дидион. Первое, на что он тогда обратил внимание, был запах. Тошнотворно-сладкий — эфир и что-то еще. Что это могло быть? В темной гостиной Кроукер ничего не обнаружил. Зато в спальне он увидел костяную индейскую трубку и безошибочно уловил запах опиума. Он попробовал его кончиком языка: опиум очень высокого качества. Вряд ли такой можно купить у уличного торговца. Но это была спальня Анджелы Дидион, и вполне естественно, что у женщины, которую считали самой дорогой фотомоделью мира, все было самое лучшее. Лейтенант оставил трубку на месте.

Натянув резиновые перчатки, Кроукер приблизился к стенному шкафу рядом с огромной кроватью. Спальня была полностью выдержана в темно-синих тонах — от шелковых панелей на стенах до абажуров. Когда лейтенант вошел, горела только одна лампа, у кровати.

Он осторожно отодвинул дверку шкафа. Там красовалось несколько шелковых платьев и множество мехов — от длинной шубы из русского соболя до броского манто из серебристой рыси. Внизу выстроились в ряд дорогие модельные туфли.

На ворсистом коврике между кроватью и шкафом лежал черный шелковый пеньюар. Кроукер обошел его и приблизился к кровати. Кровать была сделана на заказ, в форме полукруга. Поверх темно-синих перкалевых простыней лежало скомканное одеяло в шелковом пододеяльнике. Оно обвивало лодыжки Анджелы Дидион, словно морской прибой, готовый вот-вот ее поглотить.

Дидион лежала наполовину на кровати, голова свешивалась с края, длинные золотистые волосы касались пола. Глаза были подведены, щеки нарумянены, губы подкрашены. Она была совершенно нагая, если не считать тонкой золотой цепочки вокруг талии; других украшений на ней не было. Тело занимало правую половину кровати. Левая была пуста, но примятая подушка позволяла предположить, что недавно там кто-то лежал. На простынях виднелись какие-то пятна, еще влажные. Крови нигде не было. Под спину Анджелы Дидион была подложена подушка.

Кто-то хорошо над ней поработал. Ее шея, грудная клетка, живот были покрыты синяками, которые уже начали темнеть. Спина Анджелы Дидион была странно выгнута. Лицо её ничего не выражало: никаких следов боли, или страха, или страсти.

Эта смерть могла показаться Кроукеру очередной нелепой смертью — он видел их слишком много, — если бы жертвой стал кто-то другой. Но это была Анджела Дидион. “Очевидно, она была необыкновенной женщиной, — думал Кроукер, глядя на тело убитой. — Ее красота оказалась сильнее даже смерти “; Кроукер сознавал, что перед ним прекрасный образец человеческого рода, и было грустно, что это тело так безжалостно разрушено. Впрочем, чувство жалости часто охватывало лейтенанта при виде мертвых тел, если только они не принадлежали подонкам, которые были уничтожены собственными пороками и без которых городу легче дышалось.

Он оторвал взгляд от кровати, обошел ее и наклонился над черным шелковым пеньюаром на ковре. В полумраке спальни пеньюар был почти незаметен на темно-синем фоне.

Кроукер нагнулся, осторожно поднял его одним пальцем и поднес к носу: он ощутил слабый запах духов. Лейтенант выпрямился и подошел к туалетному столику. Он поочередно просмотрел набор костяных гребней и щеточек, зеркальце в овальной черепаховой оправе, тушь для ресниц, румяна, пудру, кремы. На серебряном подносе стояли два флакона духов. Кроукер медленно принюхался к каждому из них, затем вернулся к шелковому пеньюару. Его догадка подтвердилась: пеньюар пах другими духами и принадлежал другой женщине.

Кроукер потратил на это дело много времени и сил и, наконец, напал на след. Теперь он с нетерпением ждал, когда агент узнает имя и адрес той женщины. Любовницы Анджелы Дидион. Точнее, одной из ее любовниц. Она, разумеется, не была убийцей — судя по размеру пеньюара, она была слишком хрупкой, чтобы нанести такие повреждения. “Не было использовано никаких предметов — только кулаки”, — заключил патологоанатом. Значит, убийца был крупным и очень сильным.

Нет, та женщина не была убийцей, но Кроукер не сомневался, что она была свидетелем убийства. “Она знает, — думал лейтенант, — знает. И до смерти запугана тем, что видела. Никто до нее не доберется. Никто, кроме Кроукера”.

“Ну, давай же, звони, говори, кто она!” Кроукер посмотрел на свою руку и с удивлением заметил, что она дрожит. Ему нужно было раскрыть это убийство — никогда в жизни он так этого не хотел. И черт подери, он знал, кто убил Анджелу Дидион. Но без свидетеля лейтенант ничего не мог сделать. У него не было ничего, кроме предположений и косвенных улик, о которых Маккейб даже слушать не станет, не говоря уже об ордере на арест. Господи, как он ненавидел зависимость от других людей! Но Кроукер возился с этим агентом уже семь лет, и вот-вот окажется, что не зря. Если бы только он справился! “Нет, — поправил себя лейтенант, — вопрос только в том, когда он справится”.

Его мысли вернулись к ниндзя. Дело обрастало все новыми подробностями, но не было видно никаких просветов. Кроукер знал из собственного опыта, что это очень опасно. Это означало потерю контроля над ситуацией, что могло привести к скверным последствиям.

А еще этот Николас Линнер. Лейтенант чувствовал, что Винсент был прав. Он действительно оскорбил Линнера своими словами. Он сразу понял, что сморозил глупость. Теперь Кроукер понимал, что только Линнер может помочь ему распутать это дело. “Он знает о ниндзя больше, чем кто бы то ни было в Японии и за ее пределами, — сказал Винсент перед тем, как проститься. — Доверяйте ему. Он знает, что делает”. “Но Линнер уже работает на этого подонка Томкина”, — подумал Кроукер. У него возникло сильное искушение пустить все на самотек. Скорее всего, Томкин погибнет. Но Кроукер знал, что никогда этого не сделает. Он должен разделаться с Томкином, но не так. И потом, были еще четыре смерти. Если ниндзя охотится за Томкином, зачем он убил этих четверых, которые не имеют к Томкину никакого отношения? Никто не мог ответить на этот вопрос, и уж, конечно, ни с кем в полиции лейтенант не мог это обсудить. Все сходилось на Линнере. Если у кого-то и был ключ к решению этой загадки, то только у него.

Кроукер посмотрел на часы и решил было позвонить Линнеру, но потом передумал. Телефон — не лучший способ общения; к тому же, он слишком много выпил. Кроукер вздохнул и допил сакэ из бутылочки. На сегодня достаточно.

Он не мог примириться с мыслью, что придется возвращаться домой. Ему нужна была женщина. Перед глазами Кроукера возникло женское лицо, и он внезапно оцепенел. Где он видел это лицо? Может быть, нигде. Или на какой-нибудь афише. Эта женщина всплыла из далеких глубин его памяти. Наверно, он знал ее очень давно. Или ее просто никогда не было.

Винсент сделал судорожный выдох, пытаясь очистить легкие от тошнотворного тумана. Он знал, что это бесполезно, но его тело не могло с этим смириться, и мышцы рефлекторно сокращались.

Глаза Винсента начали гореть и слезиться. Он наощупь потянулся к дверной ручке. Зажегся зеленый свет, и такси рванулось вперед, когда Винсент уже наполовину выбрался из машины. Он сделал последнее усилие и покатился по мостовой. Откуда-то издалека до него донесся скрип тормозов и яростные крики. Винсент с трудом поднялся на ноги и неуклюже побежал, шатаясь и широко расставив руки. Наконец, он добрался до тротуара.

Винсент услышал, как за его спиной резко затормозило такси и распахнулась дверка.

— Эй! — кричал водитель. — Постой! А деньги! Винсент, натыкаясь на прохожих, бежал по улице. Черные лица провожали его удивленными взглядами. “Какой гад”, — думал Винсент. Он налетел на огромного негра в майке и бордовых штанах в обтяжку.

— Эй, парень, потише! Смотри, куда прешь. Пробираясь сквозь толпу, Винсент пытался оценить, сколько времени у него еще оставалось. Он прекрасно знал, какой туман попал в его легкие. Даже не почувствовав характерного запаха, он сразу понял, что это нервно-паралитический яд.

Винсент обернулся, но не увидел своего преследователя. Он попытался пробраться к бордюру и сесть в попутное такси: не стоило дожидаться, пока появится полиция. Но тут же он заметил, как от толпы отделился человек и бросился к нему.

Винсент снова нырнул в плотный поток пешеходов. Он снова побежал, сознавая, что этим только ускоряет действие яда. Его сердце бешено колотилось, а кончики пальцев онемели: плохой признак. Но если этот человек все еще гонится за ним, значит, есть шанс, что он не успел вдохнуть смертельную дозу.

Винсент знал, что смерть очень близка — она затаилась внутри его, как хищник в ожидании добычи. Теперь Винсент понял, как сильно ему хочется жить. Это неожиданное открытие придало ему сил. Чтобы победить этого дьявола, понадобятся все силы. Противник превосходил его, но Винсент гнал от себя эту мысль и продолжал бежать среди ночных огней.

Он кашлял и задыхался. Ему не хватало кислорода. Руки Винсента безвольно висели, и каждый шаг стоил огромных усилий. Отчаянно пробиваясь сквозь толпу, он услышал за собой громкий крик и топот ног.

Винсент понимал, насколько он уязвим и беспомощен на этой злачной улице. Необходимо найти какое-то убежище... Ресторан не годится: слишком светло. Ему нужно темное место: вот оно. Винсент сделал отчаянный рывок и подбежал к кинотеатру. На огромной афише красовалась блондинка с неестественно большой грудью. “Первоклассная эрекция”, — обещал заголовок. Винсент оттолкнул какого-то человека от кассы, бросил деньги и протиснулся в турникет.

— Эй, мистер! Подождите! Ваша сдача!

В темноте пахло плесенью, застарелым потом и спермой. На экране двигались неясные фигуры. Из громкоговорителей вырывалось тяжелое дыхание, перемежаемое бульканьем и стонами.

Винсент моргал, пытаясь приспособиться к темноте. Он поискал мужской туалет и обнаружил, что туалет был двумя этажами выше, за балконом. Вряд ли у него хватит сил туда добраться.

Винсент стал осторожно продвигаться вдоль заднего ряда и наткнулся на ряд автоматов. Воздушная кукуруза. Конфеты. Газированная вода.

Винсент порылся в кармане брюк и достал несколько монет. Он бросил их в щель и ткнул наугад в одну из кнопок. Он не мог дождаться, когда бумажный стаканчик опустится по желобку и наполнится газировкой. Винсент перехватил падающие кусочки льда и стал растирать ими лицо. Он яростно моргал и чувствовал, как холодная вода омывает его глаза, бежит по щекам — лед успокаивал невыносимое жжение. У него есть шанс. Окна в такси были закрыты, но он выскочил очень быстро. Винсент попытался прикинуть, сколько времени прошло с тех пор, но у него ничего не подучилось.

Он повернулся и посмотрел в сторону двери. Люди входили и выходили, как безмолвные тени. Был ли среди них его преследователь? Этого Винсент не знал, но здесь, в конце зада, он был прекрасной мишенью.

Винсент пошел по проходу. Зрение прояснилось. Теперь он видел людей, которые неподвижно сидели и смотрели на экран, заполненный извивающимися телами. Винсент скользнул в один из средних рядов и прошел до конца, к стене. Там, в самой темной части зала, он сел и оглянулся по сторонам. Люди входили и выходили. Мигающий отраженный свет экрана играл на их лицах.

Руки Винсента стали трястись, но это можно было объяснить волнением. Во рту у него пересохло, и он дышал с тяжелым хрипом. В остальном он чувствовал себя лучше. Очевидно, доза была меньше смертельной. Винсент постарался расслабиться и глубоко дышать, но у него закололо в боку, видимо, от сумасшедшего бега. Он мысленно перебирал возможные варианты. Их оказалось немного. Ниндзя был где-то рядом. Войдя сюда, Винсент попал в ловушку. Если он попытается бежать отсюда, то не успеет дойти и до двери.

Винсент должен был вступить в поединок. Ничего другого не оставалось. Он не был сэнсэй и не владел харагэй, как Николас... и Терри. Он старался не думать о Терри. Это вызывало отчаяние: если уже Терри проиграл...

Но Терри захватили врасплох, и его мысли были заняты Эйлин. Винсент знал, что его ждет. Ему нужно было время, и он его получил. С каждой минутой он чувствовал себя лучше. “Думай! — приказывал он себе. — Ты должен из этого выкарабкаться”.

Сзади и слева слышались шаги и стук сидений. Кто-то сел в его ряду, через одно сидение от него. Винсент медленно скосил глаза и увидел... молодого человека, подтянутого, в строгом костюме, с чемоданчиком на коленях. Образцовый бизнесмен.

Винсент отвел взгляд и вернулся к своим мыслям. Что-то коснулось его плеча, он вздрогнул и резко повернул голову. Это был его сосед: чисто выбритый, румяные щеки, наверно, живет по ту сторону реки с женой, двумя детишками, собакой и двумя машинами. Этот человек тихонько гладил Винсента по руке и, наклонившись, пытался заглянуть ему в глаза. Он что-то прошептал, но Винсент не расслышал из-за громких стонов, доносившихся с экрана. Сосед наклонился еще ближе.

— Хотите пересесть ко мне? — спросил он с надеждой.

Винсент некоторое время ошеломленно смотрел на него, потом резко покачал головой и отодвинулся.

Он провел рукой по лбу, и рука стала влажной от пота. Но ему оставалось теперь только одно: ждать.

Кто-то остановился в проходе напротив его ряда. Винсент слегка повернул голову, но сумел различить только неясный темный силуэт. Его сосед ерзал на сиденье. Руки молодого человека были скрыты под чемоданчиком — для плаща было слишком жарко.

Кто-то шел по ряду, в котором сидел Винсент, и он замер, сердце бешено забилось. Кто это — ниндзя? Человек медленно приближался к Винсенту. Винсент поднял голову — он как раз подошел к бизнесмену, поглощенному своим занятием. Отраженный луч упал на глаза человека. Это был ниндзя. Он наклонился и сказал что-то соседу Винсента, который убрал с прохода ноги, не отрывая глаз от экрана.

Человек приближался. Винсент готовился сделать то, что должен был сделать. От него потребуется вся его сила и ловкость. Человек был уже совсем рядом. Он не садился.

Пора!

Винсент сделал резкое движение. Ничего не произошло. Он был парализован. Винсент отчаянно пытался поднять руки, но они совершенно его не слушались. Он попробовал встать, но не почувствовал ног. Вдруг Винсент понял, что яд и не должен был его убить — только обездвижить.

Над ним нависла тень, заслонив собой экран. Винсент слышал сладострастные крики и всхлипывания. Он отрешенно следил за тем, как ниндзя медленно приближает руку к его ключице. В нем не было страха или отчаяния. Перед Винсентом стоял скалистый берег Урага с его ветхими домишками, чистые белые паруса рыбацких лодок на желто-красном фоне рассветного неба. Затем всплыл черный силуэт одинокой сосны на отвесном берегу: часовой, охраняющий его родину...

Вторая рука с чудовищной силой надавила Винсенту на голову возле уха. Родина уходила вдаль...