Книга третья
Шпионы

При виде ее его сердце забилось. Она прорвалась сквозь толпу и упала в его объятья.

— О, Ник, — сказала она, уткнувшись ему в грудь. — Я уж думала, ты никогда не вернешься.

Она подняла голову, и он погрузился в омут ее коричневато-зеленых глаз. Их можно было назвать ореховыми, и все-таки цвет их был другой, трудно определимый. В ее левом зрачке плясала малиновая искорка. Он видел, что она плакала.

— Жюстин...

Их губы встретились. Он почувствовал на своей щеке ее горячие слезы, теплое дыхание девушки слилось с его дыханием, и он подумал: “Как хорошо, что я дома”.

— Я сожалею, что наш телефонный разговор закончился так неудачно, — сказала она.

Их начали толкать, и он понял, что они стоят на пути пассажиров только что прибывшего самолета. Они отошли в сторону.

— Я тоже сожалею об этом, — ответил он. — Я был выбит из колеи — надо было столько успеть сделать, а времени не хватало.

Он отметил, что Жюстин изменила прическу. Волосы стали длиннее и вились наподобие львиной гривы. Темно-красные отблески в волосах окружали ее голову сияющим нимбом.

— Мне нравится, — сказал он, не выпуская ее из объятий.

— Что нравится?

— Твоя прическа.

— Пустяки, — улыбнулась Жюстин. — Важно одно: ты снова Дома, живой и невредимый.

Когда они направились к стеклянной двери терминала, она положила голову ему на плечо, и Николасу пришлось взять багаж в другую руку.

Ему показалось странным, что она ничего не сказала о своем отце. Но, учитывая то, что предстоит впереди, он подумал, что сейчас не самое подходящее время спрашивать ее об этом.

— Тебе нравится твоя новая работа?

— О да! — Она увлеченно начала рассказывать о трех основных проектах, над которыми ей поручил работать Рик Миллар. Рассказывая, Жюстин, как это часто с ней бывало, превратилась в маленькую, полную жизни девочку. Было интересно наблюдать, как в такие минуты ее застенчивость куда-то испарялась. Теперь она казалась ему совсем взрослой и уверенной в себе. Он слушал и удивлялся: работа сделала ее совершенно другой за такое короткое время.

Но когда она кончила рассказывать, ее неуверенность вернулась. Он не знал никого, чьи глаза могли бы сказать больше, и, когда она посмотрела на него, он увидел, что она нуждается в одобрении. В ее взгляде был некий сдержанный холодок, который он помнил еще с первых их встреч и который он предпочитал откровенным попыткам удержать его на коротком поводке.

Он засмеялся и сгреб ее в охапку:

— Это замечательно! Тебе давно надо было выбраться из своей раковины.

— Но послушай, Ник, я вовсе не хотела сказать, что собираюсь торчать здесь целую вечность и...

— Однако же ты сказала, что тебе это нравится, — возразил он.

Внезапно она показалась ему очень трогательной и беззащитной, и он прижал ее к себе, как потерявшегося ребенка.

При выходе из аэропорта их дожидался роскошный серебристый лимузин. Николас остановился, но Жюстин потянула его за руку.

— Пойдем же. Я решила прокутить часть своей новой зарплаты. Доставь мне такое удовольствие.

Николас с неохотой отдал свой багаж шоферу в униформе и, нагнув голову, сел рядом с Жюстин на плюшевое заднее сиденье. Она дала указания водителю, и они влились в медленный поток машин, движущихся по направлению к автостраде Лонг-Айленда.

— Я так понял, что Гелда решила не видеть отца.

— Ты не слышал, как я просила посмотреть на гроб. — Жюстин отвернулась.

— Обо всем позаботились заблаговременно, не было никакой необходимости в нашем присутствии. — В машине повисла тишина, как будто между ними натянули занавес. — Твой отец...

— Не начинай это снова, Ники! — Она повернулась, и он увидел в ее глазах злость. — Я никогда не могла понять, почему ты согласился работать на него. На этого презренного человека.

— Он любил своих дочерей.

— Он не любил себя и не умел любить других.

Николас сцепил пальцы в замок и зажал их между коленями. Может быть, это и неудачный момент, чтобы рассказать ей все, но другого времени все равно не будет. Она имеет право знать. Он не может вести с ней двойную игру, как это принято у восточных людей.

— Твой отец предоставил мне полный контроль над компанией.

Под ровное гудение мотора за окнами проплывали пригороды Квинса. Наступила неловкая пауза.

— Это плохая шутка. Ник, — сказала она.

Он мысленно напрягся, готовясь к буре.

— Я не шучу, Жюстин. Шесть месяцев назад он сделал дополнение к завещанию, согласно которому я становлюсь президентом “Томкин индастриз”. Билл Грэйдон засвидетельствовал мою подпись под завещанием в Токио.

— Ты подписал эту грязную бумагу?! — Она отпрянула в угол сиденья. — Ты согласился на это!.. — Она покачала головой, словно не веря тому, что услышала. — Но это же безумие! — Слова, казалось, застревали у нее в горле. Она провела по лицу рукой, как бы стирая образ сидящего рядом с ней человека. Как будто это могло зачеркнуть сказанное им. — О Боже, нет! Это невозможно. — Она убрала руку и посмотрела на него в упор. Ее грудь бурно вздымалась. — Я думала, с этим покончено. Я думала, смерть моего отца раз и навсегда положит этому конец, и я окончательно порву с той жизнью, которой он жил. “Томкин индастриз” была построена на крови и слезах тех, кого отец считал нужным сокрушить на своем пути к вершине. Это так же верно, как то, что мы сидим сейчас с тобой рядом! — Она криво усмехнулась, и ему показалось, что она собирается плюнуть. — К вершине... Вершине чего, Ник? Что могло быть столь важным, чтобы заставить его относиться к нашей матери, Гелде и мне как к вещам — полезным, когда он нуждался в нас, и не заслуживающим внимания, когда он был занят... восхождением к вершине. — Николас молчал, полагая, что лучше дать ей выговориться. — И теперь, — она засмеялась истеричным смехом, — теперь, когда моя жизнь наконец может войти в нормальное русло, ты сообщаешь мне, что я снова связана с “Томкин индастриз” — душой и телом.

— Я только сказал, что подписал завещание.

— А ко мне, значит, это не имеет никакого отношения! — взорвалась она. — Мы собирались через месяц пожениться! Или ты забыл об этом по дороге домой?

— Жюстин, ради Бога...

— Нет и нет! Это касается меня, так же как и тебя. Только такому ублюдку, как ты, это не пришло в голову. Признай же это хоть теперь, черт тебя побери! — Ее глаза горели, лицо побагровело от гнева. — Ты знаешь, как я относилась к отцу. Ты знаешь, как я относилась к его компании. Я думала, что ты работаешь на него временно. Я думала... О Боже! — Она уронила голову на руки и разразилась слезами отчаяния. — О, как я тебя ненавижу! Что ты с нами сделал!

Николас откинул голову на бархатное сиденье и закрыл глаза.

— Я действительно предполагал, что это будет временная работа, Жюстин. — Он убеждал ее мягко и проникновенно, модулируя дыханием тон голоса. — Но жизнь течет, события заставляют нас изменять свои планы. Этот поток несет нас...

— Только, пожалуйста, не надо опять развивать идеи кармы, — прошипела она. — Я не желаю знать это мракобесие, эти мумбо-юмбо. Практикуй эти штучки со своими японскими друзьями, а не со мной!

— Жюстин, — просто сказал он, — мы оба измучены. Я долго думал, прежде чем принять решение, и я...

— Но ты не думал обо мне, не думал о том, что буду чувствовать я!

— У меня были причины более важные, чем твои капризы, — не выдержал он.

— А теперь послушай меня. Всю жизнь я слушала то, что говорил мне отец, что говорили мне все мои мужчины. Я подчинялась им, точно послушная девочка. Но с этим покончено. Потому что нет ничего важнее того, что хочу я сама. Никогда в жизни я не имела того, что хочу. Я всегда боялась поступать по-своему, потому что отец говорил мне другое, мужчины говорили другое, они учили меня, как надо себя вести, что делать, что говорить. Теперь я и только я отвечаю за свою жизнь, за свою судьбу. Не отец и никто другой, даже не ты, Николас!

Она наклонилась в его сторону из своего угла сиденья. Ее щеки горели, ее губы, обычно полные и чувственные, вытянулись в узкую прямую полоску.

— Наконец-то я свободна, и никто не загонит меня обратно в клетку. Я не хочу быть привязана ни к чему, и меньше всего — к этой мерзкой “Томкин индастриз”.

— В таком случае мы, похоже, зашли в тупик, — сказал Николас.

Жюстин покачала головой.

— Нет, Ник. Это тебе только кажется. А истина заключается в том, что, пока ты связан с компанией моего отца, я не хочу видеть тебя, не хочу разговаривать с тобой. Я даже не желаю знать о твоем существовании.

В просторном зале боевых искусств на тридцать восьмом этаже в здании “Синдзюку-сюйрю” вице-президент компании Сато Масуто Иссии занимался гимнастикой до седьмого пота, Пока другие служащие проводили обеденный перерыв за соба и “Сантори-виски”, Иссии заставлял свое тело работать на предельных нагрузках. Три раза в неделю он просыпался до рассвета, чтобы пробежать десять миль по полутемным улицам. Потом возвращался в свою крохотную холостяцкую квартирку в районе Рёгоку, принимал душ и переодевался в строгий темный костюм для работы. В остальные четыре дня он отдавал ранние утренние часы гимнастике. Поскольку вице-президент отвел своим начальникам отделов на обед всего сорок пять минут, он считал и себя обязанным подчиняться этому спартанскому графику. У него не хватало времени на весь комплекс дневных упражнений, поэтому середину дня он посвящал повторению одного или двух особо трудных движений из комплексов известных ему гимнастических школ.

Акико застала его за выполнением упражнений с шестом, используемым в айкидо. В зале больше никого не было. Все служащие Сато покидали здание ровно в половине первого, снимаясь как саранча с полей Синдзюку. Несколько минут Акико внимательно наблюдала за Иссии.

Мышцы у него блестели от пота, будто смазанные вазелином, голова была опущена, могучая грудь ровно вздымалась по мере того, как он концентрировался. Она припомнила его долгий пристальный взгляд в день их свадьбы с Сато. В его глазах она прочла скрытое плотское вожделение. Тогда она подумала, действительно ли он так хочет ее, как женщину, или же она символизирует в его глазах то, чем будет обладать вышестоящее лицо. Акико ясно видела, как любит Иссии власть. Он был не из тех, кто мог довольствоваться семейными радостями, домашним очагом и даже своим положением человека номер два в компании Сато, правой руки босса. Он хотел распоряжаться всем сверху донизу.

Акико размышляла об этом, пока шла по гладко отполированному полу, ощущая ступнями упругость половиц. Она была в одних белых носках, сандалии она сняла и оставила в коридоре, предварительно закрыв входную дверь. Кроме них двоих здесь никого нет и никто не придет.

Иссии заметил ее только тогда, когда она подошла совсем близко. Движение, которое он сейчас отрабатывал, не давалось ему даже после месяцев упорных тренировок. Но он не злился на себя и не отчаивался, собираясь попробовать другой вариант. В этот момент его внимание отвлекла Акико.

Иссии поднял голову. На его коротко остриженных волосах, подобно капелькам росы, блестел пот. Он поклонился и произнес традиционное приветствие:

— Как вы поживаете?

Помедлив, она ответила:

— Вашими молитвами. Большое спасибо.

Фраза прозвучала как заученное выражение, не более того.

— Вы так же усердно трудитесь на компанию, как и занимаетесь айкидо?

— Я делаю то, что от меня требуют, оку-сан.

Акико улыбнулась, глядя поверх его склоненной головы. Кожа на голове у него покраснела, как медь.

— И только?

Он поднял голову и устремил на нее взгляд своих карих, мнимо кротких глаз. На минуту Акико показалось, что перед ней величественная статуя некоего божества. Но тут он моргнул, и впечатление прошло.

— Я не робот, если вы это имеете в виду. Я делаю для компании больше, чем должен делать.

— Каким образом?

— При помощи своего ума.

— Вы бесстыдный человек!

— Я приношу свои извинения, оку-сан. — Он снова склонился перед ней. — Пожалуйста, простите меня.

Уголки ее губ изогнулись вверх. Она выбросила руку вперед, взялась за его шест и потянула на себя. Он поневоле сделал шаг ей навстречу. Она кокетливо улыбнулась, давая ему понять, что она — женщина. Выражение его лица напомнило ей его жадный взгляд в день свадьбы. Она приникла к нему.

— Ты этого хочешь, не так ли? — прошептала она ему на ухо.

Она почувствовала, как он испугался ее напора, и усмехнулась про себя. Он колебался, разрываясь между чувством долга и влечением к ней. Воспользовавшись этим, она резким движением переломила шест о его правое плечо. Его ум и тело были парализованы.

В глубине ее души шевельнулась жалость к нему. Жалкий и сломленный, он упал на колени, не выражая ни малейшего протеста. Куда девалась его храбрость, его мужское превосходство! Теперь он был ничем — не идол для поклонения, не защитник и не опора для женщины, он не был — она это видела — даже врагом. Он просто ждал конца.

Его покрытое бисеринками пота лицо было обращено к ней. Это был пот боли. Неровное дыхание вырывалось из его полуоткрытого рта, силы, казалось, покидали его.

Акико долго смотрела на него сверху вниз, ее мысли текли спокойно, как дождь. Потом она обнажила свой меч и увидела отражение его блестящего лезвия в глазах Иссии. При виде его ужаса она подумала, что на земле больше не осталось воинов.

Затем резким и точным взмахом своего катана она отсекла обе его ступни.

Когда большой черный “мерседес” въехал на стоянку, шофер обошел его и открыл Сэйити Сато дверцу. Утро сверкало росой. Рядом с шофером сидели еще двое, Сато не делал без них и шагу — так было принято в кругу влиятельных людей Японии. На этот раз, однако, он велел им остаться в машине.

По усыпанной сосновой хвоей аллее он совершил свое одинокое еженедельное паломничество. Когда ему случалось бывать в Токио, то независимо от погоды он приезжал сюда на берег озера.

Снизу, сквозь плотные кроны сосен и криптомерий, пробивался отраженный от воды солнечный свет.

Поднимаясь к внутреннему дворику храма, Сато прошел через покрытые красным лаком ворота мёдзин тории и задержался на миг у ящика для пожертвований. Потом позвонил в священный колокол, чтобы разбудить отдыхающих “ками” и дать им знать о приходе паломника.

Войдя внутрь храма, Сато остановился у заставленного подношениями столика. Вокруг стола располагались в сидячих позах вырезанные из дерева фигуры лучников, копейщиков и самураев с мечами.

Перед закрытой дверью, ведущей во внутреннее помещение, где находились “ками”, висели “гохэй”, сложенные гармошкой полоски бумаги. Рядом лежал хараигуси, очистительный жезл, сделанный из небольшой ветки священного дерева сакаки. Над ними висели полотнища с изображением облаков и луны, что указывало на присутствие “ками”. Тут же был подвешен кусок парчи, украшенный драгоценными камнями. На ткани можно было видеть щит и меч, символизирующие мудрость и справедливость “ками” и дающие защиту от злых сил.

Прямо за полотнищами на столе лежало священное зеркало — наиболее важный и загадочный элемент синтоистской религии. Оно должно было отражать чистейший свет, чтобы иметь возможность представить все таким, каким это является на самом деле и каким мы хотели бы его видеть.

Разве не говорил Дзинно Сётоки, что “зеркало ничего не скрывает. Оно ничего не добавляет от себя. Все хорошее или плохое, правильное или неверное отражается без искажений”. Разве дух богини Солнца не был пойман таким же зеркалом, висевшим у входа в ее пещеру?

Сато опустился на колени перед этим зеркалом, всматриваясь в его всевидящее око. Его омывал ясный свет, он жаждал спокойствия мысли и духа, более глубокой сосредоточенности сознания, символом которого было сверкающее внизу озеро. Он призвал к себе “ками”.

В считанные мгновения его охватило особое состояние покоя, к которому он привык с юных лет. У него было такое ощущение, словно откуда-то извне вдруг вырос мост, связавший воедино его сущность и сущность его высокочтимого отца. Старший Сато в течение своей жизни приходил к этой гробнице почти каждый день, и когда Сэйити только начал ходить, отец стал брать его сюда вместе с Готаро.

Это место притягивало Сэйити даже тогда, когда он был маленьким мальчиком, и пока его старший брат шалил и позевывал рядом с ним, Сэйити ощущал, что эта атмосфера обволакивает его, словно поток отраженного от этого зеркала света. И когда его почтенный отец умер, он, после погребальных обрядов, совершил туда собственное паломничество, пройдя по узенькой скользкой тропе. По ней же много лет спустя все его гости на второй свадьбе спустились на берег озера. Над ним по-прежнему клубился туман; так, вероятно, было и вечность назад, на заре незапятнанной японской истории.

Так бывало лишь тогда, когда он пристально созерцал поверхность озера, которое Сэйити неизменно связывал с отцовским “ками”. И он приходил сюда регулярно, чтобы быть как можно ближе к истории своей семьи.

Требовалась вся накопленная ими мудрость, чтобы разобраться в круговороте жизни. Было похоже на то, как если бы весь его мир рушился. Он созидал его тридцать семь лет, и вот за какой-нибудь год с небольшим все оказалось на грани развала. Даже теперь, оглядываясь назад, он не смог бы сказать, как это произошло. Возможно, они никогда не ввязались бы в это “Тэндзи”, но правительство ясно дало понять, что, если проект окажется успешным, их ждет награда. “С помощью “кэйрэцу”, при поддержке семи крупнейших японских компаний, это казалось вполне реальным”, — думал теперь Сато.

Но хотя правительство вливало немалые государственные средства в “Тэндзи”, тем не менее оставалось огромное число второстепенных расходов, которые возлагались на “кэйрэцу”. Это входило в его обязанности, вопрос о государственном финансировании не стоял. Более шестидесяти миллионов долларов было истрачено “кэйрэцу” за четырнадцать месяцев — баснословный расход для любой корпорации, какой бы огромной она ни была.

Сато предполагал, что “Тэндзи” была одной из главных причин того, что Нанги решился связаться с гонконгскими банками. Сато был против этого с самого начала — его пугали превратности финансовой фортуны Королевской Колонии. Это было равносильно тому, чтобы сунуть свою ногу в медвежий капкан и ждать, когда он захлопнется.

Но Нанги настаивал, и Сато вынужден был подчиниться его воле: им срочно требовались новые капиталы, как для “Тэндзи”, так и для возмещения убытков, понесенных их сталелитейным производством. У них было много незанятых рабочих рук, и им ничего не оставалось, как исправно платить всем жалованье и пенсии, хотя завод был загружен всего лишь на семьдесят процентов. Теперь Сато был близок к заключению сделки по продаже “кобуна”. Это принесло бы им не слишком большой доход, но в конце концов они как-нибудь выкрутились бы.

Однако теперь всего этого могло оказаться недостаточно. Сделка с Томкиным была отложена до возвращения Линнера, а у Сато появилось чрезвычайно неприятное ощущение под ложечкой, с тех пор как Нанги позвонили из Паназиатского банка в Гонконге. Сато был не очень хорошо осведомлен о содержании телефонного разговора, однако спешный отъезд Нанги в Королевскую Колонию не сулил ничего хорошего.

Сато знал, что означает для Колонии отказ коммунистического Китая от переговоров с Великобританией; он скрежетал зубами, читая газеты. Подтверждались худшие из его опасений. Недвижимость и банковское дело были двумя китами экономики Гонконга, и Сато знал: как только дело пойдет с недвижимостью, банки сразу же начнут набирать силу.

“Но как глубоко Энтони Чин сумел нас утопить? — спрашивал он себя. — О Амида! Сделай так, чтобы он был как можно осторожнее! Сделай так, чтобы мы не попались в этот капкан”.

Однако Сато знал, что он и Нанги уже находятся в ловушке, петля которой затягивается все туже с ужасающей быстротой. Линнер-сан назвал это у-син. Сато непроизвольно вздрогнул. Три смерти подряд. Кагами-сан, “мо”: татуировка; Ёсида-сан, “йи”: отсеченный нос; и наконец, Масуто Иссии, найденный в гимнастическом зале с отрубленными ступнями. Сато мучительно напрягся, и в памяти вдруг возникло с устрашающей отчетливостью: “юэ”! Иероглиф состоял из двух элементов — ножа и отрубленной ноги.

Что происходит с “кобуном”? Компания погибает, и, если Линнер-сан не найдет способа пресечь эти убийства, он и Нанги будут уничтожены. Для совершения ритуала у-син требовались еще два убийства, и не нужно было обладать гениальной прозорливостью, чтобы догадаться, кого наметили в качестве последних жертв.

Кто хочет покарать их и за что? Внезапно в этом месте движущихся теней и древнего “ками” Сато явственно ощутил, как их прошлое — его и Нанги — с жестокой неумолимостью проследовало перед ним подобно воскресшему трупу, который, шатаясь, влечет свою полусгнившую плоть на собственные поминки. Скоро они окажутся не в состоянии завершить последнюю стадию “Тэндзи”. А что потом? Он опустил голову и начал горячо молиться если не о спасении, то хотя бы о прекращении этого кошмара, который разрастался вокруг них, уничтожая самых дееспособных сотрудников “кобуна”, самое сердце той империи, на создание которой они с Нанги затратили столько сил. Он не должен этого допустить! Ничто не должно помешать “Тэндзи”. Ничто. Но какая-то холодная рука сдавила его сердце и сжимала до тех пор, пока из глаз не брызнули слезы, а рот не наполнился горечью.

А он все думал: “За что нам эта кара? В чем мы провинились?”

Виктор Проторов должен был находиться на Ближнем Востоке. Три недели назад потребовалось его присутствие в Южном Ливане, чтобы остановить затянувшийся конфликт, который уже принял характер настоящей междоусобицы.

И все же он не покидал Хоккайдо, этот безопасный дом, на создание которого для себя самого он потратил четыре года. Когда он был здесь, никто в Советском Союзе не знал, где он находится или как выследить его. Проторов был совершенно спокоен на этот счет: несколько лучших его аппаратчиков надежно внедрились в структуры восьми других управлений. Они подверглись длительной проверке со стороны своих непосредственных начальников, но все сошло благополучно.

Что касается людей Девятого управления, которыми была укомплектована резиденция, то Проторов был абсолютно уверен в каждом из них. Они все, как один, был преданы ему лично, во-первых; управлению, во-вторых; и матушке-России, в-третьих. Само собой, что в таком важном вопросе он не мог положиться на волю случая. Раз в две недели образ жизни всего персонала, равно как и оперативников, находящихся на японских островах, подвергался строжайшей проверке, чтобы обеспечить резиденции абсолютную надежность.

Лишь один человек был свободен от тотального контроля со стороны людей Проторова, поскольку в данный момент находился на особом положении. Его одного Проторов хотел видеть лично, чтобы удостовериться в своей безопасности и в том, что получаемые им донесения — “чистые”. “Чистыми” назывались донесения, имевшие особую ценность и свободные от дезинформации.

На самом деле “чистые” донесения были редки. Проторов занимался искусством лжи достаточно давно, чтобы понять: большинство донесений непременно содержит некоторое количество “грязи”, то есть дезинформации. И ему приходилось распознавать ложь и выявлять истину, отделять зерна от плевел. Это он умел делать как никто другой.

Япония была исключением, подтверждавшим общее правило. Многие оперативники Девятого управления были настроены так фанатично, что старались добиться только “чистых” донесений. Человек, с которым Проторов должен был увидеться, был одним из них.

Однако южноливанская проблема требовала немедленного разрешения, и в то утро Проторов послал туда вместо себя одного из самых надежных своих подчиненных. В последнее время его очень занимал “Тэндзи”. Тут было еще много неясного, но эта загадка манила его как песня сирены, обещая в будущем потрясающее вознаграждение.

Но, по правде говоря, Проторову вовсе не хотелось возвращаться в знойный климат Южного Ливана, где стояла вечная вонь от верблюжьего навоза и горячих паров машинного масла в воздухе. А как он возненавидел арабов! Разумеется, он не сомневался в пользе их дружбы для Советского Союза. Но их простодушие, а в действительности обыкновенная глупость — ключ к их полезности — это было невыносимо. Для него лучше было заниматься “Тэндзи”, чем налаживать отношения между русскими и этими дикарями.

Высокомерие, думал сейчас Проторов, это такое качество, из-за которого русские много теряют, вплоть до самых серьезных неудач. Но и у проклятых арабов его не меньше. С него уже довольно: он месяцами вытряхивал песок из своей одежды.

Огромная туша Котэна спустилась в метро на станции Синдзюку. Еженедельные паломничества Сато давали ему немного свободного времени: Сато считал, что в храме нет места насилию, и потому мог позволить себе отказаться от сопровождения охранника.

Котэн проехал четыре остановки по зеленой ветке, в Куданси-те пересел на голубую линию — до многолюдной станции Нихонбаси. В подземке на него откровенно глазели во все глаза, но он к этому привык. Он делал вид, что не замечает внимания к своей особе, хотя внутренне его распирало от гордости. Ему пришлось немало потрудиться, чтобы достичь вершины, и хотя сейчас он больше не выступал на публике, все равно он уйму времени посвящал упражнениям и даже участвовал иногда в показательных схватках. Вот уже пять лет он не знал поражений.

Котэн вышел на Эйтайдори и свернул направо. Улица кишела покупателями. Пройдя один квартал, он остановился перед светофором, пересек улицу и вошел в универмаг “Токю”.

Внутри это заведение было огромным и пестрым, будто настоящий город. Один из его друзей когда-то справлял здесь свадьбу, другой покупал похоронные принадлежности для себя и своей семьи. Но Котэна не интересовало ни то, ни другое.

Служительница в белых перчатках указала ему на эскалатор, ведущий вниз. Он долго изучал ее густо накрашенное лицо, пока она не отвела глаза, не выдержав его взгляда.

В цокольном этаже он с ленивым любопытством наблюдал, как готовятся пирожки, закручиваются суси, заквашивается тофу, вымешивается бобовая масса. Он пообедал у бесчисленных стеклянных стоек, уставленных подносами с бесплатными образцами еды. Когда Котэн решил, что съел уже достаточно, он направился к идущему вверх эскалатору. Но и теперь его бездонный желудок все еще не наполнился.

Он миновал множество этажей с модной одеждой, товарами для дома, мебелью, игрушками, настольными играми, театрами, приемными врачей, зубными клиниками, салонами, где продавались картины и скульптуры, классами по овладению искусством надевать кимоно, подавать чай, составлять букеты и со множеством ресторанов.

В садике на крыше здания был чайный домик с красными, черными и желтыми фонариками из рисовой бумаги. Они висели на веревочках и начинали легонько пританцовывать при малейшем дуновении ветерка. Среди заботливо подстриженных кустов расположился небольшой зоопарк, осаждаемый толпами детей, чьи матери внизу занимались покупками.

Котэн протиснулся между детишками, чтобы получше разглядеть бабуинов и гиббонов. Неподалеку размещались карликовые обезьянки, обитающие в северных горах возле Нагано. Котэн пробрался к ним, хотя они были не такой уж экзотикой и пользовались не слишком большой популярностью. Но Котэн сам был из Нагано, и вид этих животных, символизирующих для него дом, внезапно напомнил ему, что он не был на родине уже больше десяти лет.

— Что-то интересное?

Ему не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть невысокую фигуру спрашивающего, узнать незапоминающееся лицо.

— Эти зверюшки напоминают мне о доме, — сказал он.

— Понимаю, — сказал незаметный человек, — горы... Те из нас, кто родился в горах, никогда их не забудут.

Котэн молча кивнул и начал докладывать. Закончив доклад, он в меру сил постарался ответить на все вопросы.

— Мне пора, — сказал он. — Сато-сан скоро вернется с молитв.

— Молитвы, — презрительно отозвался Виктор Проторов, — это для тех, кто уже сломлен.

Уже трижды Текс Бристоль был вынужден отказаться от своего плана добраться до Голубого монстра, и связано это было скорее с Аликс Логан, чем с ее ночным охранником. После ее попытки самоубийства Голубой монстр не спускал с нее глаз и не выходил от нее даже ночью.

Теперь свет в квартире Аликс не тушили даже в ночное время, чтобы ее сторожа чувствовали себя увереннее.

Бристоль такого не предвидел. Странно, что они прибегли к этому. Ему пришло на ум, что монстры Аликс были не из бывших полицейских: для этого они были слишком щеголеваты. По манерам они скорее напоминали военных. Проводя в слежке за Аликс долгие часы под палящим солнцем, Бристоль не переставал удивляться, откуда у этих громил такая школа. Неужели Томкин решил зафорсить на старости лет и решил нанять горилл высшего класса для такой грязной работы? Другого объяснения не было.

После того как провалилась третья попытка пробраться ночью в квартиру Аликс, Бристоль не без сожаления отказался от первоначального плана. В таких ситуациях нужно проявлять гибкость, твердил он себе. Каждый план должен иметь путь к отступлению, а этот путь в свою очередь — свой путь к отступлению. Только так можно добиться успеха, потому что в подобных положениях нет ничего стабильного. Надо выбирать что-то одно, но параллельно продолжать разрабатывать и другие варианты.

Так Бристоль начал осуществлять план, до которого, как он втайне надеялся, дело не должно было дойти. Он любил рыбную ловлю, любил быть на воде. Но быть под водой, да еще далеко в море — это совсем другое дело.

Тем не менее, он обзавелся водолазным снаряжением и некоторое время потренировался под руководством местного профи — прыщавого восемнадцатилетнего юнца. Бристоль был не в форме — со времени последнего занятия подводным спортом прошло уже пять лет. Однако основные навыки не забываются, и после двух часов интенсивной тренировки в бассейне с розовым кафелем (в отеле, расположенном неподалеку от берега, прямо напротив магазина водолазных принадлежностей) мальчишка похлопал его по плечу и поднял вверх большой палец: “Во!”

Бристоль перенес снаряжение в свою лодку, покачивающуюся на покрытой масляными пятнами воде. Он еще раз все тщательно проверил, как ему велели, и разбирался с какой-то ерундой в регуляторе, как вдруг краем глаза заметил идущую к доку Аликс. За ней шел Красный монстр.

Сердце Бристоля забилось сильнее, когда он увидел, что она повернула к своему катеру. Значит, сегодня не будет прогулки вместе с друзьями-бездельниками. Только она и Красный.

Красный монстр отвязал канаты и прыгнул в покачивающийся на волнах катер. Корма скрипнула под ним. Аликс завела мотор, из кормовой трубы поднялась струйка голубого дыма. Она до отказа повернула штурвал, и судно заскользило из гавани.

Бристоль, со все еще учащенным пульсом, терпеливо выждал некоторое время, прежде чем завести мотор. Он рывком надвинул на лоб свою изрядно потрепанную кепчонку и пошел за ними, щурясь от ярких солнечных бликов, играющих на воде. Свободной рукой он приладил перед глазами темные очки, закинув за уши проволочные дужки.

Этот план был значительно проще первого, но он внушал Бристолю куда больший страх. Некогда ему потребовалось шесть месяцев, чтобы взять первый урок подводного плавания, и пошел он на это только по прямому приказанию свыше. Он был смелым во многих других отношениях, но не в этом.

У него так тряслись руки, что он дважды выронил ружье для подводной охоты, вытаскивая его из футляра. Он не стал брать ружье напрокат. Продавцу в магазине водолазных принадлежностей он сказал, что испытывает непреодолимое отвращение к таким вещам.

Бристоль купил ружье в магазине на Бока-Чика ранним утром, когда Аликс Логан еще беспокойно металась в своей постели. Он заплатил наличными, переоделся в смешной полосатый костюм, на голову нацепил старомодную соломенную шляпу, надел дешевые очки с зеркальными стеклами, скрывающие лицо, и в довершение ко всему приклеил себе густые усы.

На обратном пути он имел возможность выбирать из трех химических предприятий, занимающихся главным образом добычей нитратов из гуано. Остановившись на одном из них, он немного поторговался и получил то, что ему было нужно. Остаток дня он провел в своей лодке, на порядочном расстоянии от прогулочного судна, которое Аликс облюбовала на сегодня. Ему было надо отработать детали своего плана.

А теперь, когда настало время осуществить его, он нервничал, как новичок, впервые попавший на биржу. Это было из рук вон. Надев на спину баллоны, упираясь широко расставленными ногами в качающуюся палубу, он пытался успокоить дыхание и замедлить пульс.

Но его взгляд, словно непослушный ребенок, все время убегал в сторону, обращаясь к той пугающей глубине, куда ему предстояло отправиться. Он понял, что боится. “А, черт с ним!” — сказал он так громко, словно выпускал углекислый газ из своей системы. Затем зарядил и проверил ружье, внимательно осмотрев зазубренный наконечник гарпуна.

Заткнув за пояс две химические гранаты для отгона акул, он еще раз проверил наручный компас, мысленно корректируя направление с учетом дрейфа катера Аликс. Приходилось учитывать угол его сноса, не полагаясь только на компас.

Он подошел к борту лодки и надел огромные ласты. Затем, подняв над головой регулятор, убедился, что горизонт абсолютно чист, пробежал в уме все то, что говорил ему прыщавый молодчик, — отчасти для перестраховки, отчасти же для того, чтобы хоть чем-нибудь отвлечься и не думать о стихии, лежавшей у его лодыжек. Взял маску, промыл ее морской водой, плюнул на стекло и растер, чтобы оно не запотело. Надев маску, он отрегулировал ее натяжение и, стараясь не думать об опасности, скользнул за борт.

Море обдало его прохладой. Даже под защитой водолазного костюма он почувствовал, как его затягивает холодная глубина океана, словно она была живым существом.

“Тихо, старик! — сказал он себе. — Успокой свое воображение. Тебе хорошо и тепло, скоро придет мама и заберет тебя отсюда”. Бристоль завис в голубовато-зеленой глубине, не двигаясь с места до тех пор, пока не восстановил дыхание и не перешел на тот вид дыхания, который требуется под водой.

Солнечные лучи пронзали воду сверху донизу, вызывая у него странное чувство: ему показалось, что он в церкви, и он вспомнил прежние дни в Чертовой Кухне, когда его отец еще не напоролся на нож в грязном и темном переулке.

И тут он допустил ошибку, засмотревшись вниз, в ту глубину, куда не могли проникнуть лучи солнца: чернее этого он никогда ничего не видел, и он попытался представить себе, что там под ним — глубже, еще глубже...

Спохватившись, он заставил себя взглянуть на компас и взять направление на судно Аликс Логан. Он плыл медленно, почти лениво, но мощные ласты продвигали его вперед огромными скачками. Он был в превосходной форме, поводов для беспокойства не было, можно было не бояться и злейшего врага водолаза, приливной волны, вызывающей сильнейшую тошноту, способную даже тренированного ныряльщика превратить в хнычущего ребенка.

Проплыв треть пути, Бристоль заставил себя подняться, чтобы сориентироваться визуально. Пробыв на поверхности не более трех секунд, он сразу же ушел в глубину. Посмотрев на компас, он увидел, что отклонился на шесть-семь градусов, и выровнял курс. Он плыл, используя толчок вполсилы, который прыщавый парень назвал более экономным и требующим меньшей затраты сил в долгом плавании против течения, чем тот стиль, который Бристоль собирался использовать поначалу.

Он уже было подготовился ко второй вылазке на поверхность, когда боковым зрением заметил прямо под собой тень. Бристоль немедленно остановился и завис в воде. Если это была акула, он не хотел бы, чтобы благодаря своей острой чувствительности она почувствовала вибрацию и заметила его.

А прямо над головой тускло темнело днище катера Аликс и была видна туго натянутая леска. В действительности он, конечно же, не мог видеть леску, но сомнений быть не могло в том, что она есть. Красный монстр подцепил хорошую добычу, это Бристолю было видно.

Рыба, извивающаяся всем телом, крепко сидела на крючке. Именно это и привлекло сюда акулу.

Бристоль молча проклинал Красного монстра. Он посмотрел вниз и увидел, как близко подплыла к нему хищница. Он не очень-то разбирался в породах акул, однако был в состоянии отличить катрана от голубой, гренландскую от тигровой.

В этой акуле было футов двенадцать в длину, и по ее окраске он определил, что это — тигровая акула, одна из самых кровожадных. Она приплыла за сотню ярдов, почуяв сочащуюся из рыбы кровь.

Бристоль наблюдал, как блики света играют на шершавой шкуре этой доисторической твари, когда она проплывала внизу. Он не мог сказать наверняка, заметила она его или нет, но счел за лучшее двигаться сверху, параллельно ее курсу. В один прекрасный момент это должно кончиться, и тогда он посмотрит, что предпримет эта тварь.

Акула поднималась лениво, так медленно, что Бристоль мог различить полосы на ее боку. Но вот она резко изменила направление, рванувшись в зеленую воду, как торпеда. Она развернулась, и теперь у Бристоля не оставалось сомнений: хищница его заметила.

Сердце у него сжалось. Теперь главное — не двигаться. Он завис в воде, наблюдая, как вокруг него клубится мелкий зеленый планктон.

“Добыча не здесь, тупица, — говорил он про себя этому безмозглому созданию. — От меня тебе ничего не перепадет — просто забью твои крошечные мозги обратно в позвоночник”.

Акула теперь повернулось к нему, и они встали лицом к лицу, как два гладиатора на широкой, полной молчаливого ужаса арене. Линза моря делала ее чудовищно огромной.

Вопреки всякой логике она двигалась прямо на него. Не так быстро, как вначале, когда она только что его заметила, а осторожно. Это не слабое существо — информировали акулу ее чувства. А где-то неподалеку были слабость и кровь. Акуле хотелось пообедать без особых проблем.

Хотя у Бристоля были противоакульные гранаты, он не слишком полагался на химикаты. Но все же сунул правую руку за пояс. Подумав было о ружье, он отказался от этой мысли: в фильмах часто показывали, как акулы с гарпуном в мозгах все еще живут и бросаются в атаку, и он не хотел оказаться в подобной ситуации; у него был только один гарпун.

Акула была уже совсем рядом, и Бристоль мог разглядеть ее мерзкую серповидную пасть под широко расставленными поросячьими глазками. Розовый планктон клубился у ее вытянутой, как бутылка, морды, и три прилипалы — две сверху и одна снизу — повторяли все повороты ее движений.

Она подплыла совсем близко, и Бристоль затянутой в перчатку рукой нащупал и осторожно вытащил одну из своих гранат. Его бросило в жар. Боже, думал он, эта уродина подходит все ближе...

Волна прилива отбросила его на четыре сажени вниз. Он крепко стиснул гранату. “Иди сюда, старая мразь! — позвал он про себя. — У меня есть для тебя сюрприз”.

Страшная пасть промелькнула перед ним, заставив Бристоля пробудиться к жизни: он поднял гранату и швырнул ее что было сил в пасть акулы.

Хищница тяжело взбрыкнула и встала почти вертикально. Затем она резко дернулась, оставив в стороне двух своих прилипал и уплыла в зеленые глубины, поднимая огромную двойную волну мощным длинным хвостом.

Некоторое время Бристоль оставался на месте, чувствуя, как под резиновым скафандром струится по коже холодный пот. Потом он сунул вторую гранату за пояс, определил местоположение катера и устремился в ту сторону.

А в двадцати четырех футах над Бристолем, на расстоянии каких-нибудь семидесяти пяти ярдов Джек Кеннели прилагал отчаянные усилия, чтобы вытащить свой улов. Красный монстр не был профессиональным рыбаком, но он родился во Флориде и в детстве много занимался глубоководной охотой. Его нынешняя работа вынуждала его плестись в хвосте событий, и он не уставал проклинать свою идиотскую роль няньки.

Кеннеди с отвращением сплюнул. Однажды ему уже пришлось спасать эту набитую дуру и еще неизвестно, сколько раз ему придется повторить свой подвиг до окончания этого сволочного задания. Хотелось бы знать, кому это он наступил на ногу, что ему так удружили. Он был не из последних, и ему претило быть вне игры, сидеть тут у кого-то на мушке и удить рыбку.

Он взглянул на Аликс Логан в узких полосках бикини — ее блестящая кожа сверкала от крема — и тихонько выругался. Кто она такая, что он, Джек Кеннеди, должен рисковать собственной головой, охраняя ее от всех и вся?

Но Кеннеди не суждено было ответить на этот вопрос: в эту самую минуту солнечный зайчик мелькнул на показавшейся в воде маске. Не успев смотать леску, Красный монстр грязно выругался и полез за пистолетом, чтобы успеть выстрелить первым, но почувствовал быстрое движение воздуха, увидел полет чего-то и ощутил жгучую боль внутри грудной клетки.

— А-а! — в ужасе закричал он и пошатнулся. Спиннинг выпал из его рук и исчез в волнах. Он попытался зажать пламя, загоревшееся внутри, вырвать гарпун из своего тела, но изогнутые зубцы лишь впились еще глубже.

Его грудная клетка распухла. Лежа на палубе, он смотрел вверх, на пышущее жаром солнце. Вдруг перед ним возник стройный силуэт Аликс Логан с поднесенной ко рту рукой, закрывающей большое “О”, которое изобразилось на ее губах. Ее прекрасные глаза широко раскрылись, и Кеннеди внезапно поразился тому, что они напоминают глаза его дочери. Как же он не замечал этого раньше?

Пальцы у него стали похожи на раздувшиеся сосиски, и его начал сковывать паралич. Конечности у него онемели, мозг лихорадило; Кеннеди увидел призрак, маячивший на борту судна и отряхивающий морскую воду с гладкой голубой кожи.

Глаза монстра неестественно выкатились, из носа, рта и ушей яркими темно-красными струйками бежала кровь; его тело дважды содрогнулось в конвульсиях, как вышедшая из строя автоматическая система.

Вскарабкавшись на борт судна, Бристоль сдвинул маску и сказал:

— Аликс Логан, я Льюис Джеффри Кроукер, детектив полицейского управления Нью-Йорк-Сити. Честно говоря, я потратил чертовски много времени на то, чтобы встретиться с вами.

С этими словами он наклонился, и его вырвало прямо на палубу.

Жюстин, казалось, окаменела. Церемония похорон была для нее одной большой загадкой: она была там свидетельницей, но не участницей. Ее смущали толпы людей из отцовской фирмы, стекающиеся со всех концов мира. Их неискреннее сочувственное журчание текло мимо нее, как дождевая вода. Она никак не могла взять в толк, что такое они говорят.

Ее мысли были заняты другим, но, когда наступило прояснение и она осознала, что отца больше нет, она испытала лишь чувство глубокого облегчения.

Вдруг она почувствовала, что рядом с ней стоит какой-то мужчина. Ее сердце забилось при мысли, что это, вопреки всему, может быть Николас, но это, к ее удивлению, оказался Рик Миллар. Он улыбнулся и взял ее за руку. Жюстин могла бы спросить у него, где Мери Кейт, но в состоянии полной прострации, в котором она находилась, отвечать ей было бесполезно.

Казалось, она умерла для мира. Даже прекрасная природа возле большого дома на берегу Лонг-Айленда, на востоке Саутгемптона, где они с Гелдой выросли, больше не трогала ее. Она как будто погрузилась в своеобразный наркоз, как и ее старшая сестра, лежавшая в своей квартире почти без чувств и выпившая Бог знает сколько водки за этот год после смерти Лью Кроукера. Он был единственным человеком, способным разглядеть за ее грубостью необычайную ранимость. Теперь его не стало, и Жюстин была готова поставить крест на Гелде. Ее могло спасти только чудо. Что могла сделать Жюстин, не властная даже над своей собственной жизнью, не говоря уж о жизни сестры?

О, какой обманутой она себя чувствовала! Земля, которая казалась такой надежной, вдруг будто разверзлась под ее ногами и сбросила ее вниз, в никуда. Она чувствовала отчаяние от того, что Николас так повел себя по отношению к ней, что он стал еще одним в длинной веренице мужчин, которые в конечном счете обманули ее. Жюстин не могла даже злиться. В ней будто погасла некая жизненная искра.

Ее голова склонилась, водопад волос закрыл лицо. Присутствующие старались не смотреть на ее горе — они не понимали его истинных причин.

Николас почувствовал такое сильное желание вернуться в Японию, что даже если бы он не получил ту тревожную телеграмму от Сато, он все равно вылетел бы следующим авиарейсом, не дожидаясь похорон Рафаэля Томкина.

Он опустил руку в карман брюк и нащупал тонкий листок желтой бумаги. Можно было не вынимать ее, он наизусть помнил содержание:

ЛИННЕР-САН, ВИЦЕ-ПРЕЗИДЕНТ МАСУТО ИССИИ ТРЕТЬЯ ЖЕРТВА У-СИН. НОГИ ОБРУБЛЕНЫ. НА ЩЕКЕ ТАТУИРОВКА ИЗОБРАЖЕНИЕМ ИЕРОГЛИФА “ЮЭ”. “КОБУН” ПОДВЕРГАЕТСЯ СЕРЬЕЗНОЙ ОПАСНОСТИ. ПРОСИМ ВАШЕЙ ПОМОЩИ. САТО.

Да, думал Николас, сомнений нет. “Юэ” было третьим наказанием у-син. Теперь осталось только два, и Николас боялся, что знает, кто станет следующими двумя жертвами.

Это еще более настойчиво побуждало его вернуться в Токио. Последним желанием Томкина было довести до конца слияние “Сфинкса” — и как можно скорее. Николас знал, что исполнить это должен он. Но сначала ему предстояло столкнуться с существом, разыгрывающим этот смертельный ритуал, потому что было ясно, что никакого слияния не произойдет, если этот кошмар не прекратится. Необходимо было исполнить долг перед Томкиным, и сейчас он видел то, что должно было стать неизбежным со времени появления у-син. Именно он, Николас, должен встать на его пути.

Настал черный день, которого Акутагава-сан и боялся, и ожидал: день, когда пришлось открыть Николасу путь темной стороне ниндзюцу. Он инстинктивно сознавал, что для того, чтобы выжить, ему придется использовать все, чему он научился за долгие годы.

Почти все время до церемонии похорон Николас провел, встречая должностных лиц, прибывающих из далеко раскинувшихся офисов “Томкин индастриз”. Билл Грэйдон позаботился передать им сообщения по телексу, и все они приготовились к встрече со своим новым президентом.

Лишь один раз Николас подумал о Жюстин — это было, когда он мельком увидел ее с красивым блондином, казалось, сошедшим со страниц модного журнала. Это был Рик Миллар, ее новый начальник. Николас наблюдал это со странным безразличием. Он был так поглощен людьми и событиями в другой части мира, что буквально отрезал от себя Жюстин. Он испытывал к ней примерно то же, что чувствуют люди, глядя на рыбок в аквариуме: холодное любопытство и ничего больше.

Компанию “Томкин индастриз” он не бросит — это не подлежит ни малейшему сомнению. Он не может сделать это ни ради кого на свете. Его мать, Цзон, вероятно, поняла бы это. И полковник тоже. В его жизни всегда было “гири”. И долг чести перевешивал все прочие соображения... даже собственную жизнь.

Ему вовсе не казалось странным, что всего шесть месяцев назад он хотел отомстить человеку, по отношению к которому сейчас чувствовал “гири”. Смысл жизни — в постоянном течении, и горе тому, кто останется неизменным и негибким.

Томкин был повинен в смерти Кроукера... и в то же время не был. Что это значит? В этом вопросе Николас еще не пришел к определенному заключению, но одно было ясно уже сейчас: то, что сделал Томкин, не носило характера личной мести. По крайней мере в этом Кроукер ошибался. Но тогда где же истина?

С ним говорили должностные лица из Силиконовой Долины, Сан-Диего, Монтаны, Пенсильвании, северной части штата Нью-Йорк, Коннектикута, Манилы, Амстердама, Сингапура, Берна; был даже один маленький седовласый джентльмен из Бирмы, где компания планировала посадки пород деревьев с твердой древесиной. Казалось, им не будет конца. Все были дружелюбны и все — незнакомы Николасу.

Наконец к нему подошел Крэйг Алонж, главный служащий по финансовым операциям в Нью-Йорке.

— Слава Богу, хоть одно знакомое лицо! — сказал Николас. — Стой здесь и никуда не уходи. Когда все это закончится, у меня будет к тебе поручение.

В автомобиле, по дороге в Манхэттен, Николас набрал номер телефона, который дал ему Грэйдон. Он поговорил несколько минут, положил трубку и повернулся к Алонжу.

— Первая остановка в офисе, — сказал он. — Опиши мне вкратце, как вывести информацию из компьютера, а потом оставь меня одного. Поезжай домой, возьми свой паспорт — надеюсь, японская виза у тебя не просрочена? Прекрасно. Возьми с собой самое необходимое. Мы с тобой должны подробно изучить пять лет жизни компании, поэтому не надейся отоспаться в самолете.

Николас намного опередил Алонжа, и, пока длинный “Тексан” неистово листал и сортировал его файлы, он погрузился в “гёцумэй но мити”, так как до вылета оставалось еще четыре часа. Его глаза закрылись, чтобы исключить всякие раздражения.

На промежуточной ступени сознания, исполненного благоговейного чувства, царила интуиция.

Он отрешился от противоестественного наплыва трагических событий, происшедших в последние дни. Устремив взгляд на залитую лунным светом дорожку, он сосредоточился на стоящей перед ним дилемме. Его восточная линия родства, которая превалировала в данный момент, удобно отсекала ее, выделив из общего потока мыслей, заботливо окружив непроницаемыми стенами, так что никакие ощущения не могли просочиться ни наружу, ни внутрь. Таким образом он мог продолжать принимать многочисленные повседневные решения, не оценивая их в состоянии аффекта и не расцвечивая неожиданными эмоциями.

И вот на горизонте своего воображения Николас увидел обитель того переживания, которому не было названия и которое часто посещало его с того момента, когда Акико Офуда Сато предстала перед ним, отняв веер от лица. Обычное сознание не могло перенести его туда даже во сне. Только “гёцумэй но мити”, как русло реки всех эмоций, открывало путь к этому далекому берегу.

Он полностью избавился от трепета и страха, подобного затягивающей воронке. Лишь на мгновение он испугался, что, посмотрев в лицо Медузы, окаменеет, если решится узнать, что находится в обители.

Однако, вспомнив один из главных уроков в туманах Ёсино, он преодолел этот страх, переступив через него. И там, на другом берегу, открылась его любовь к Юко, в действительности никогда не умиравшая.

Перед заходом солнца Сато сидел, положив ногу на ногу, в своем кабинете. Фусума были раздвинуты, открывая маленький садик, заросший мохом, который заботливо выращивали в течение нескольких сезонов. Там было множество видов мха — больше сотни.

Бледный золотистый свет, тускло мерцающий от того, что солнце опускалось за деревья с толстыми сучьями, касался то тут, то там замшелых камней, отчего садик казался зыбким и призрачным.

Сато услышал, как кто-то подошел и встал за его спиной. Однако он не пошевелился.

— Господин! — раздался пронзительный голос Котэна. Больше в доме никого не было. Акико поехала на юг навестить свою больную тетушку, которая не смогла приехать на свадьбу, а Нанги готовился к путешествию в Гонконг. И его, и Нанги наполняло ощущение разгадки смерти Иссии-сан, последовавшей всего через несколько часов после того, как Николас Линнер вылетел в Америку. Как будто сами боги были разгневаны его отъездом.

Сато попытался заставить себя рассказать давнему другу о страхах, одолевавших его в усыпальнице, но Нанги был для него сэмпай, так же, как Макита-сан — для Нанги. Некоторые темы нельзя было обсуждать со старшими.

— Господин!

— Это ты, Котэн? — коротко сказал он. — Что случилось?

— Звонят по телефону.

— Я просил, чтобы меня не беспокоили.

— Извините, но джентльмен говорит, что это срочно.

Сато на мгновение подумалось, что это мог быть молодой китаец, которого он нанял в Гонконге, чтобы наблюдать за передвижениями Нанги-сан. Поскольку Нанги-сан отказался обсуждать ситуацию, Сато счел нужным принять свои собственные меры, чтобы выяснить, что идет не так в Королевской Колонии.

Кивнув Котэну, он встал и вышел из комнаты. Кабинет предназначался для внутреннего созерцания, поэтому телефона там не было. Войдя в офис, Сато направился к столу и взял трубку.

— Сэйити Сато слушает.

— Говорит Феникс, Сато-сан.

— Ах! — Сердце Сато забилось быстрее. — Одну минутку! — Он положил трубку и тихонько прокрался к входной двери. Быстро оглядев холл, он закрыл дверь и вернулся к телефону.

— Что у вас?

— Боюсь, у меня не слишком хорошие новости, Сато-сан.

У Сато заныло под ложечкой. Сначала Паназиатский банк, а теперь вот это. Большой риск, большая награда... Они с Нанги знали, на что идут. Можно было представить, сколько принесет им “Тэндзи”. Но все рассыпалось с дьявольской быстротой.

— Кусуноки убит, сэр.

— Я это знаю. — Сато пришел в раздражение при мысли о риске, на который он пошел. Какая неосторожность!

— Но известно ли вам, что это сделал один из его учеников? Линия, соединявшая Сато с Фениксом, затрещала, будто в агонии. Казалось, множество разговоров вступило в борьбу друг с другом.

— Я думаю, вы должны рассказать мне об этом подробнее, — сказал он, стиснув зубы в предчувствии недоброго.

— В убийстве заподозрен находившийся с ним мухон-нин. Сейчас доказано, что он не убивал. Советскому шпиону не хватило отваги на такой опрометчивый поступок.

— Тогда кто же убийца?

Помолчав, Феникс сказал:

— Если бы мы это знали, он уже понес бы наказание.

— Может, есть другой... советский диверсант?

— Такая возможность не исключена.

Сато был взбешен.

— Вы лучший помощник, какого я мог найти. Поэтому я и нанял именно вас, чтобы охранять тайны “Тэндзи”. Если бы мне нужен был бездумный головорез, я бы набрал их из якудза по всему города. О Амида! Чем вы там занимаетесь?

— Верьте мне, — сказал Феникс, — все идет как надо — я лично слежу за этим.

Феникс, как и Кусуноки, был сэнсэй ниндзя. Сато успокоился:

— Поддерживайте контакт со мной.

— Каждый день в это время я буду звонить вам.

— Отлично. Я буду на месте.

Сато положил трубку, и на другом конце дома отключился миниатюрный диктофон, соединенный с подслушивающим устройством, которое Котэн спрятал в офисе Сато. Запас информации охранника увеличился.