Глава 24

Трагическая смерть известного адвоката, свободный доступ на службу, возбуждение, охватившее маленький городок, и скучный нерабочий день — все эти факторы привели к тому, что в церкви к четырем часам дня, когда преподобный Кондри поднялся на кафедру, народу было битком. Он прочел молитву, потом уселся на свое место, и после этого хор пропел первые несколько строк заупокойной мессы. Затем преподобный снова поднялся — произнес несколько слов из Священного Писания, высказал свои печальные мысли по поводу произошедшего. Право первой произнести надгробную речь было предоставлено Мэтги. С трудом сдерживая эмоции, она говорила о своем племяннике, плакала, но продолжала говорить, и время от времени все присутствующие плакали вместе с ней. А потом Мэтти принялась рассказывать историю о том, как Донован нашел мертвое тело своей матери, ее дорогой сестры Розы, и тут голос ее дрогнул, сорвался, и она молчала несколько секунд. Потом взяла себя в руки и продолжила. Саманта сидела в пяти рядах от нее, между Барб и Аннет, все три женщины сжимали в руках платки и вытирали слезы, бегущие по щекам. Все три думали об одном: продолжай, Мэтги, ты сможешь. Никто здесь никуда не спешит, так что выскажи все, что хотела. Это единственная заупокойная служба по Доновану, другой не будет, и никто тебя не подгоняет. Закрытый гроб, заваленный цветами, поместили у подножия кафедры. Аннет шепнула Саманте, что в здешних краях принято проводить заупокойную мессу с открытым гробом, чтобы все скорбящие могли видеть покойного, пока о нем говорят только самое хорошее. Это старый обычай, и его целью всегда было подчеркнуть драматизм происходящего. Аннет сказала, что Донована вроде бы поначалу собирались кремировать. Саманта призналась, что ей об этих планах ничего не известно. К счастью, Джуди хватило здравого смысла не вмешиваться. Они с дочерью сидели в первом ряду, всего в нескольких футах от фоба. Как и говорили, она оказалась настоящей красавицей — стройной брюнеткой с такими же темными, как у Донована, глазами. Их дочери Хейли было всего шесть, и она очень тяжело восприняла расставание родителей. А теперь была потрясена смертью отца — крепко обнимала мать и плакала, не переставая. Машина Саманты была припаркована у северного входа. Ей не терпелось уехать из Брэйди домой, в округ Колумбия, где мать обещала приготовить угощение из суши и запастись бутылкой превосходного шабли. Завтра, в День благодарения, они постараются выспаться, а затем пойдут на ленч в афганский ресторанчик, где подавали кебаб и где на праздники всегда было полно народу — наверное, многим американцам надоела индейка или же они просто хотели отдохнуть от семьи. В конце Мэтти не устояла под наплывом эмоций, извинилась сдавленным голосом и села. Снова запел хор. Последовало еще несколько замечаний преподобного Кондри, почерпнутых им у апостола Павла, затем длинная прощальная речь, произнесенная близким другом Донована, знавшим его еще с начальной школы. Примерно через час слезы у всех иссякли, и люди стали подниматься со скамей. Преподобный Кондри благословил скорбящих, и они начали расходиться. Большинство собрались за зданием церкви, столпились у вырытой могилы и фоба, стоящего рядом под пурпурным похоронным шатром. На этот раз отец Кондри был краток — произнес всего одну молитву. Когда фоб начали опускать в могилу, Саманта принялась потихоньку выбираться из толпы. Она знала, что каждый должен теперь подойти к скорбящей семье и сказать несколько слов утешения, но с Саманты было достаточно. Хватит всех этих местных обычаев. Она по горло сыта Брэйди. Она устала от братьев Грей, всех их драм и тянущегося за ними шлейфа тайн. Бак «форда» заправлен под завязку, в желудке пусто, но она тронулась в путь, надеясь, что если будет ехать без остановок, то за пять часов доберется до квартиры матери в центре Вашингтона. И добралась. Вышла из машины и несколько минут стояла рядом на тротуаре, впитывая краски, звуки, шум движения и близость прохожих, живших неподалеку друг от друга. Вот он, ее мир. Она страшно соскучилась по Сохо и заразительной энергетике большого города. Карен уже расхаживала по квартире в пижаме. Саманта быстро распаковала сумку и переоделась. Часа два они просидели на мягком диване с подушками, ели, пили вино, болтали, смеялись — и все это одновременно. Фонд, собиравшийся субсидировать дело о мошенничестве и подмене улик со стороны «Лоунрок коул» и «Каспер, Слейт», уже отозвал перечисленные средства. Сделка отменялась: ведь Донован подавал иск в одиночку, пообещав, что вскоре к нему присоединится целая команда первоклассных юристов, теперь же, после его смерти, все его сторонники разбежались, и дело застыло на мертвой точке. Маршал Кофер был весьма этим огорчен. Ведь процесс обещал быть просто «грандиозным», и сам бы он, не задумываясь, нанес бы первый удар, если б только мог. Но он не собирался сдаваться. Рассказал Саманте, что проконсультировался по этому делу с самым широким кругом известных ему юристов из разных штатов и теперь уверен, что сможет собрать отличную команду, под которую охотно даст деньги какой-нибудь другой инвестиционный фонд. Мало того, он собирался и сам вложить средства и принять самое активное участие в судебном процессе. Он уже представлял себя тренером на боковой линии, отдающим команды защитнику. Они пообедали вместе на следующий день после Дня благодарения. Саманте не хотелось говорить о процессах, Доноване, деле Райзера, «Лоунрок коул» и всем прочем, имеющем отношение к Брэйди, Виргинии и Аппалачам. Но, ковыряясь в салате, она вдруг поняла, что рада существованию этого дела. Ведь без него им с отцом и поговорить было бы особенно не о чем. А эту тему они могли обсуждать часами. Говорил Маршал тихо, то и дело озираясь украдкой, словно в ресторане было полно шпионов.

— У меня есть источник в Национальном совете по безопасности на транспорте, — сказал он с самодовольной улыбкой, которая всегда появлялась, когда ему удавалось что-то раскопать. — Донован не посылал сигнала бедствия. Он летел на высоте семи тысяч футов, в ясную тихую погоду, ничто не предвещало несчастья, а потом вдруг просто пропал с радаров. Если б возникли проблемы с мотором, у него было бы достаточно времени, чтоб сообщить об этом и указать свое точное местоположение. Но ничего этого не случилось.

— Может, он просто запаниковал? — предположила Саманта.

— Уверен, что запаниковал. Ведь самолет начал падать. Черт, да тут каждый запаникует.

— А можно определить, использовал ли он автопилот?

— Нет, в таких маленьких самолетах черные ящики не устанавливают, а потому никаких данных о том, что произошло на борту, не остается. А почему ты спросила об автопилоте?

— Потому что как-то раз, когда мы летели вместе, он обмолвился, что может и вздремнуть за штурвалом. От шума мотора клонит ко сну. И тогда он просто переключается на автопилот и может немного поспать. Не знаю, не уверена, как ты это воспримешь, но, может, он заснул и нажал какую-то не ту кнопку? Такое возможно?

— Возможны миллионы самых разных вещей, Саманта, и лично мне эта твоя теория нравится больше, нежели всякие там сценарии заговоров и покушений. Как-то с трудом верится, что самолет заранее и намеренно повредили. Потому как это чистой воды убийство и слишком рискованно для плохих парней, с которыми он воевал. «Лоунрок коул», «Крулл майнинг», «Каспер, Слейт» — все они, конечно, мерзавцы и плохие актеры. Но вряд ли пошли бы на такой риск — совершить убийство и быть пойманными. Нет, не думаю. И уж тем более покушаться на жизнь такого известного человека в таких обстоятельствах, зная, что будет проведено самое тщательное расследование. Нет, далеко не уверен.

— А вот Джефф уверен.

— У него на этот счет своя сугубо личная точка зрения, и я ее уважаю. И очень ему сочувствую. Но что они выигрывают, убрав Донована? Что касается дела «Крулл майнинг», то тут на стороне истца выступают три другие юридические фирмы и, заметь, с куда большим опытом борьбы с токсичными отходами, нежели у Донована.

— Но документы ведь были у него. Маршал призадумался.

— Ну а у тех трех фирм документы имеются?

— Не думаю. И вообще, у меня сложилось впечатление, что они спрятаны где-то далеко, в надежном месте.

— Что ж, как бы там ни было, в «Крулл майнинг» об этом не знают, во всяком случае пока. Вообще-то если б я был консультантом «Крулл», то первым делом предположил бы, что вся команда истца имеет доступ к этим документам. И тогда, опять же, какой смысл убирать одного из четверых?

— Но, опять же, если следовать твоей логике, у «Лоунрок коул» и «Каспер, Слейт» были все основания избавиться от него. Ты ведь сам называл Донована одиноким стрелком. В иске указано только его имя. Он погибает, и ровно через двое суток инвестиционный фонд отзывает средства. Судебного разбирательства не будет. Они выиграли. Маршал покачал головой. Потом снова стал озираться по сторонам, хотя никто не обращал на них ни малейшего внимания.

— Послушай, Саманта, я презираю компании, подобные «Лоунрок», и юридические фирмы типа «Каспер, Слейт». Я сделал карьеру, сражаясь с подобными им уголовниками. Ненавижу их, ясно? Но у них репутация. Черт, «Лоунрок» — это компания, акции которой свободно обращаются на открытом рынке. И ты никогда не убедишь меня в том, что они станут убивать адвоката, подавшего против них иск. «Крулл» — совсем другое дело, весьма подозрительная контора, управляемая богачом и мошенником, который носится по всему миру и доставляет всем одни только неприятности. «Крулл», конечно, способна на все, но, опять же, зачем? Тот факт, что они убрали Донована, не поможет им впоследствии выиграть дело.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом.

— Прости. Он был твоим другом и очень мне нравился. Был похож на меня в молодости.

— Все это просто ужасно. Я должна вернуться туда, но мне не хочется.

— У тебя теперь есть клиенты. Реальные люди с реальными проблемами.

— Да знаю, пап. Я стала настоящим адвокатом, а не какой-то там конторской крысой в большой фирме. Ты победил.

— Я этого не говорил. И потом, это не соревнования.

— Ты говорил мне это на протяжении трех лет, и мы соревновались в упрямстве.

— А ты никак рассердилась? — спросил Маршал. Потянулся через стол, взял дочь за руку. — Прости. Я понимаю, у тебя выдалась трудная неделя. На глаза Саманты навернулись слезы, в горле встал ком. И она тихо пробормотала:

— Вот теперь я хочу ехать.