ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Стеклянное небо очистилось, и перед путниками открылся суровый безрадостный пейзаж. Нигде не было заметно и следа какой-либо растительности. Там, где каменистая равнина смыкалась с небосводом, торчало какое-то странное сооружение. Скоро стало ясно, что это нечто вроде обелиска, вырубленного из цельного куска серого гранита. Торс и конечности многометрового истукана были нарочито огрублены, зато непропорционально крупная голова представляла собой шедевр камнерезного искусства. Не вызывало сомнения, что жутко ухмыляющаяся, безгубая рожа с глубокими провалами глазниц и курносым огрызком между ними принадлежит мертвецу, но мертвецу сумевшему сохранить не только вертикальное положение, но и некую гипнотическую власть над живыми существами.

В одной руке истукан сжимал молот, а в другой — длинные клещи. Его широко расставленные ноги-обрубки образовывали как бы арку, под которой мог свободно проехать всадник на лошади. Далеко слева и справа, на одинаковом удалении от статуи виднелись ее точные копии, как бы составляющие опорные точки некой невидимой цепи, отгораживающей эту страну от всего остального мира.

Надежда подобрала с земли замысловатый обломок металла, охристый от ржавчины, и швырнула его в пустое пространство между двумя истуканами. Пролетев по дуге несколько метров, обломок исчез — не вспыхнул, не превратился в пыль, не срикошетил, а просто исчез, как будто канул в иное измерение.

— Сюда лучше не соваться, — сказала она. — Эта преграда пострашнее, чем лес со всеми его обитателями. Пройти можно только под аркой.

— Откуда ты это знаешь? — вяло спросил Артем.

Он чувствовал себя совершенно разбитым. Все, на чем он останавливал взгляд, почему-то теряло четкость, двоилось и расплывалось.

— Я родилась где-то в этих краях. Через точно такие же ворота меня когда-то увезли отсюда. Помню, что я сидела в корзине за плечами человека, одетого в черное. Всякие чудовища гнались за нами, но тогда нам удалось спастись.

— Тогда пойдем скорее, — пробормотал Артем. — Что-то со мной неладное творится… Засыпаю стоя… Как в ту ночь, когда Адракс ушел от нас…

— Стойте! — раздался сзади голос Калеки. — Для того, чтобы войти под эти своды, надо сначала испросить разрешения.

Артем растерянно оглянулся. Отрешенное лицо Калеки было устремлено на истукана. Свернутая в кольцо веревка висела у него на плече, зато мешок, в который они перед этим сложили мясо оленя, отсутствовал.

— Ты почему бросил мешок? — еле ворочая языком, спросил Артем. — Вы что, все с ума посходили?

Калека медленно перевел на него мутный тяжелый взгляд и сказал с расстановкой:

— Еда нам больше не понадобится.

Необоримая апатия овладела Артемом. Болезненный гул наполнил его голову. Как бы со стороны он видел, как Калека, низко наклонившись, вяжет веревкой его руки. Мир вокруг стал хрустальным, распался на множество по-разному отливающих граней. В воздухе сгустились какие-то сумеречные тени. Казалось, души бессчетного количества воинов, навечно брошенных здесь без погребения, снова поднялись для штурма невидимого и непреодолимого рубежа. Все здесь: и земля, и камень, было круто замешано на крови. Каждый шаг грозил смертью, в вдох — безумием.

В глубине арки обозначилась вдруг неизвестно откуда взявшаяся фигура всадника. Почва содрогнулась от тяжелого мерного топота.

Узкое, бледное, как мрамор, лицо всадника можно было бы назвать прекрасным, если бы только не эти жуткие, ничего не выражающие глаза, похожие на тускло поблескивающие бронестекла боевой машины. Роскошные одежды, в которые он был облачен, когда-то, очевидно, предназначались для сражения, но теперь имели скорее церемониальный характер. На боку висел клинок, точно такой же, каким Адракс кромсал мрызлов.

Его рослый, пятнистый, как леопард, скакун выглядел не менее примечательно. Лошадь он напоминал разве что круглыми копытами, высокими ногами да жесткой короткой гривой. Все остальное: тяжелая клиновидная голова, заканчивающаяся свиным (или сатанинским) рылом, свирепые красные глаза, клыки, похожие на две пары кинжалов, могучий загривок, прикрывающий седока не хуже любого щита — могли принадлежать только матерому кабану-секачу, вепрю размером с жеребца.

— Приветствую тебя, дочь моя, — глухо и невыразительно произнес всадник, тесня Надежду своим страховидным скакуном. — Твое возвращение в страну предков затянулось. Ради встречи с тобой я надел древние доспехи и оскорбил седлом и сбруей это благородное существо. Однако все мои старания угодить тебе едва не оказались напрасными. Черепаха добралась бы сюда быстрее, чем ты. Тебя способно было задержать самое ничтожное препятствие. Там, где следовало идти напролом, ты искала обходные пути. Ты бесчестишь род максаров.

— Значит, это ты — мой отец. — Надежда отступила всего на шаг. — Давненько мы не виделись. Но ответ перед тобой я буду держать только после того, как получу все то, что по праву рождения принадлежит максару, в том числе и его оружие.

— Твое родовое оружие было доверено вот этому ничтожеству. — Всадник направил скакуна на Калеку. — Где оно, подлый пес?

— Прости меня. — Калека низко опустил голову, словно подставляя шею под удар клинка. — Его похитил человек по имени Адракс.

— А известно тебе, кто он такой на самом деле?

— Нет.

— Именно Адракса ты должен был убить этим клинком, поскольку другим оружием его убить почти невозможно. Он мой родной отец и злейший враг. Я был ненамного старше ее, — всадник указал на Надежду, — когда впервые сразился с ним. Наши схватки и наши раны невозможно сосчитать, точно так же, как и число воинов, погибших в этой распре. Лишившись клинка и всех своих сторонников, он бежал в неизвестном направлении, прихватив мою дочь, из которой со временем собирался воспитать мстителя. Ты, лучшее создание моих рук, мой самый верный слуга и самый умелый воин, должен был найти и убить Адракса. И что же из этого вышло?

— Я не смею оправдываться. Адракс победил меня не силой, а хитростью. Максар, даже лишенный своего оружия, неуязвим перед любым врагом. Победить максара может только максар, — смиренно ответил Калека.

— Молчи! — впервые всадник повысил голос. — Ты опозорил меня. Ты не исполнил мою волю. Знаешь, какая кара тебя ждет за это?

— Я готов принять смерть.

— Смерть? — Всадник глумливо расхохотался. — Сейчас ты попираешь ногами кости великих воинов, без числа полегших здесь в самые разные эпохи. Весь этот край дышит смертью. Одной больше, одной меньше — какая разница. Ничего не изменится. Не надейся на мое снисхождение, подлая тварь. Не смерть тебя ждет, а перевоплощение. И я сам позабочусь, чтобы ты обрел тот облик, которого заслуживаешь.

Калека покорно кивнул, а всадник уже подъезжал к связанному по рукам и ногам Артему.

— А это что еще за чудо? — процедил он сквозь зубы. — Откуда могло взяться в наших краях такое существо? Я повидал немало самых разных стран, но никогда не встречал ничего подобного. С виду он самый обычный человек, но меня не обманешь… Издалека к нам залетела эта птичка. Мне не терпится поглубже проникнуть в его мозг. На частички разобрать тело. Давно мне не попадал в руки свеженький материал.

— Отец! — крикнула Надежда. — Не смей его трогать! Я люблю этого человека!

— Ты ошибаешься, дочка. Максар никого не способен любить, кроме себя самого. Ты слишком долго жила среди чужих людей. Они испортили тебя. Теперь всему придется учиться сызнова. Сейчас ты сырая глина, и еще неизвестно, что из нее получится. Максар рождается дважды. Сначала из чресел матери, а потом под ножом великого, разбирающегося в своем деле потрошителя. Поэтому молчи и не смей возражать мне… Впрочем, возможно, я отдам тебе этого человека. Но не сразу. Прежде ты должна стать другой. Совсем другой.

Калека легко взвалил на плечо одеревеневшее тело Артема, в котором продолжало биться сердце, но уже угасла гордая человеческая душа, бледный всадник одним рывком забросил Надежду на загривок вепря — и они двинулись в глубь Страны Максаров.

Никогда до этого — ни в колодках каторжника, ни в тюремной камере, ни в солдатском строю — Артем не ощущал себя рабом и не знал, каким сладостным может быть это чувство. Отродясь еще он не испытывал такого покоя и умиротворения. Сейчас он думал как раб, дышал как раб, глядел на мир глазами раба и не стыдился своей участи. Да, велика была власть максаров над всеми разумными и неразумными тварями — даже не прикоснувшись пальцем к оружию, они легко валили любого из них к своим ногам.

Раскинувшаяся кругом равнина уже не казалась Артему такой унылой и однообразной. Окружающий пейзаж он воспринимал чужим зрением, через чужую память. Каждый камень, каждый холм, каждая рытвина имели здесь свою историю. Вот эта ржавая труха была когда-то могучей боевой машиной, вот этот ров некогда переполняла кровь, а вот здесь долго шевелилась земля над могилой, в которой были заживо погребены тысячи пленников. С торжеством он взирал на кости врагов и без сожаления — на надгробья соратников. На этой равнине никогда не росли злаки и не паслись стада — испокон веков ее засевали только костями и топтали копытами бешеных скакунов.

Узкая тропа петляла между тщательно замаскированными ловчими ямами, все выше, выше и выше — прямо к черной, словно обугленной скале, которая и была жилищем максара по имени Стардах, а именно так звали сына Адракса и отца Надежды.

Однако Артему так и не удалось вволю налюбоваться этой (как вскоре выяснилось) рукотворной скалой, представлявшей собой нечто вроде пирамиды из хаотически и бессистемно надстроенных друг над другом каменных фундаментов. Как видно, враги не раз осаждали эту цитадель, но на месте одного разрушенного бастиона строился другой, на месте другого — третий и так далее, от эпохи к эпохе, от войны к войне. Словно обреченного на заклание барана, его сволокли железными крючьями в мрачное подземелье, служившее не только тюрьмой, но и дьявольской кузницей, где из податливого человеческого материала создавались всевозможные монстры, предназначенные для выполнения злых замыслов Стардаха.

В тесном каменном мешке, вырубленном намного ниже самой глубокой галереи, единственным входом в которую служил узкий лаз в потолке, Артем снова встретил Адракса. Шею старика отягощал внушительных размеров мельничный жернов, вначале разрезанный пополам, а затем стянутый по окружности намертво заклепанным стальным ободом. Это сомнительное украшение не позволяло Адраксу ни есть, ни пить, ни даже чесать нос, поскольку шириной своей превосходило размах его рук. Все эти услуги побежденному максару теперь должен был оказывать Артем, за жалкую жизнь которого в верхних помещениях цитадели шла невидимая, но отчаянная борьба между суровым отцом и блудной дочерью.

Оцепенение, ниспосланное Стардахом на тело и душу Артема, постепенно проходило. Возможно, этому в немалой степени способствовал Адракс, сам большой дока по части подобных штучек. Первое время он почти не сводил с полупарализованного Артема своих бельм. Жернов стоял на торце, что вынуждало старика постоянно находиться на четвереньках. Даже при очевидной незавидности их нынешнего положения выглядело это довольно комично.

— Шею не ломит? — спросил Артем, когда к нему вернулась способность реально оценивать действительность.

— Я бы не сказал. — Адракс поерзал, устраиваясь поудобнее. — С некоторых пор у меня побаливала поясница, а эта поза весьма благоприятно действует на позвоночник.

— И какая же, интересно, судьба тебя ожидает? — не без доли сарказма поинтересовался Артем. — Нельзя сказать, чтобы родной сынок встретил папочку с распростертыми объятиями.

— Об этом можно только догадываться. Но уже если меня оставили в живых, следует ожидать чего-то более страшного, чем банальная смерть. Максары великие мастера по части всяких пыток. Никто лучше их не знает строение человеческого тела… А почему ты разговариваешь со мной таким тоном, приятель? Разве я в чем-то виноват перед тобой?

— Интересно получается! — Артем даже стукнул себя кулаком по колену. — Каким же еще тоном мне говорить, если ты сбежал, бросив нас безоружными среди стольких опасностей?

— Покидая вас, я давал тебе и девчонке хоть какой-то шанс на спасение. Но вы им не воспользовались.

— Да и тебе не очень повезло.

— Совсем не повезло, — Адракс криво усмехнулся.

— А как же знаменитый клинок максаров? Почему он не выручил тебя на этот раз?

— Стардах обманул меня. Перед тем, как вручить клинок Калеке, он сделал так, чтобы им можно было воспользоваться только один-единственный раз. После схватки с мрызлами он превратился в обыкновенный кусок металла.

— И ты об этом не догадывался?

— Я был уверен в силе клинка. Потому-то слугам Стардаха и удалось окружить меня. Я выпустил кишки у дюжины этих гадов, но они навалились на меня всем скопом. На каждой моей руке повисло по два-три мрызла, да столько же уцепились за ноги. Так я и попал сюда.

— Но ведь ты же знал, что Калека — слуга Стардаха. Почему ты оставил нас на его попечение? Чтобы он привел нас прямо в логово твоего сыночка?

— К тому времени Стардах уже утратил власть над ним, хотя сам об этом и не догадывался. Без моего ведома Калека и шагу ступить не мог. Но как только клинок был приведен в действие, воля Стардаха сразу устремилась на поиски слуги, которому он был доверен. А я, к несчастью, был уже далеко… Впрочем, это долгая история и ее надо рассказывать с самого начала.

— Тогда начинай. Как я понимаю, единственное, что у нас сейчас имеется в избытке, это время. Первым делом я хочу узнать, что ты не поделил со Стардахом?

— Запомни, максары никогда ничего ни с кем не делят. Даже с собственными детьми, которые всегда являются незаконнорожденными, поскольку мы не живем семьями.

— Откуда же они тогда у вас появляются?

— Дети максаров зачаты в прелюбодеянии, при насилии, во всяких оргиях. Но они всегда знают о своем происхождении и, подрастая, начинают претендовать на родовые владения предков… Кстати, тут есть одна тонкость. Мы можем жить очень долго, хотя вовсе не бессмертны. Поэтому каждый максар, хочет он этого или не хочет, обязан иметь наследника, поскольку его род не должен пресечься. Это один из немногих законов, которые свято соблюдаются нашим народом. Даже заклятый враг сделает все, чтобы воспитать из твоего волчонка волка. И тогда начинается обычная для нашей страны кровавая свара. Сын охотится за отцом, а отец за сыном. Конечно, разумнее всего сразу убить женщину, которая понесла от тебя. Но не всегда это удается. Такую оплошность однажды допустил и я. Стардах вырос вдали от этих мест. Его воспитатели славились жестокостью даже среди максаров. Каждый максар враг другому максару, но это были мои самые непримиримые противники. С давних времен мы умеем из людей разных рас создавать себе слуг — воинов, строителей, оружейников, лекарей. В этом искусстве Стардах превзошел всех, даже меня. Исчадия, сражавшиеся на его стороне, до сих пор не имеют себе равных. Непрерывная борьба измотала меня. Я был вынужден бежать, утратив все, что у меня было, в том числе и оружие.

— Но прихватив внучку, — вставил Артем.

— Да. Я был побежден и изгнан, но не смирился с поражением. Ведь я максар, а максары не способны прощать и забывать. Оставить свой позор неотомщенным я не мог. Всех своих детей Стардах уничтожил еще во чревах их матерей, и эта девчонка, случайно оставшаяся в живых, была его единственной наследницей. Из нее я и хотел воспитать мстителя.

— А как она оказалась в доме судьи?

— Стардах послал на мои поиски сотни слуг. Они рыскали во всех окрестных мирах. Выродок, которого ты знаешь под именем Калеки, отыскал мой след. Он был самым ярым из преследователей, и именно ему Стардах доверил мой клинок. Это были тяжелые времена. Меня гнали, как бешеного зверя, не давая даже краткой передышки. Не очень-то удобно прятаться в болоте или пробираться подземельями, имея за плечами корзину с беспомощным ребенком. Пробираясь через Страну Забвения, я выбрал дом самого влиятельного в тех местах человека, и оставил девочку у его порога. Внушить судье и его жене, что это их ребенок, не представляло для меня особого труда. — Адракс умолк, задумавшись.

— А что было потом?

— В углу стоит кувшин с водой. Дай мне напиться. От долгих речей пересыхает горло… А потом было много схваток, много неудач и много побед. Кое-кого из врагов я уничтожил, а других направил по ложному следу. Сумел я одолеть и Калеку. Одолеть, даже ни разу не встретившись с ним лицом к лицу. Он был созданием Стардаха, а тот, что ни говори, в свою очередь, был моим созданием. В наших жилах текла одна кровь, и силы наши были примерно равны. Очень осторожно, исподволь, я проник в сознание Калеки. Нащупал слабые места, разузнал все планы, а затем волю Стардаха заменил своей собственной волей. Ведь в то время мой сынок находился довольно далеко от нас, да и, кроме того, был по горло занят очередной войной. Меня он считал фигурой второстепенной. Когда Калека полностью подчинился моей воле, мы вместе вернулись в Страну Забвения.

— А не проще было бы прикончить его?

— Стардах непременно узнал бы о его смерти и послал другого прислужника, еще более могучего и упорного. К тому же он был нужен мне как оруженосец. Наши клинки устроены хитро. При определенных условиях они способны уничтожить себя вместе с хозяином. Одной старухе я внушил, что Калека — это ее пропавший в детстве сын.

— Зачем?

— Не мог же я сам готовить ему пищу и чинить одежду.

— Девчонка догадывалась о своем происхождении?

— Смутно. Ее посещали странные сны, всякие необъяснимые видения… Ведь как-никак, она родилась максаром. Я уже собрался открыть ей всю правду, но Лето спутало мои планы.

— Значит, все, что случилось потом, тоже подстроил ты? Я имею в виду мой визит к судье, встречу с Калекой…

— Лишь отчасти. Успех чаще всего достается не тому, кто все старается спланировать заранее, а тому, кто умеет использовать каждый удобный случай.

— Под удобным случаем ты подразумеваешь мою восьминогую машину?

— И ее тоже.

— А кто убил судью? — вопрос этот давно мучил Артема.

— Если нож, которым нанесен смертельный удар, можно считать убийцей, тогда судью убил Калека.

— Ты хочешь сказать, что он был только слепым орудием? Бессловесным исполнителем? Кто же тогда отдал ему приказ? — заранее ощущая холодок в душе, спросил Артем.

— Ты угадал, приятель… Приказ он получил от моей внучки.

— Как же так… — пробормотал Артем. — Как же она могла… Ведь он был для нее как отец.

— Успокойся. Все было не совсем так, как ты себе представляешь. Отказ судьи привел ее в ярость. Ведь для нее это было равносильно смертному приговору. Может быть, в кратком безрассудном порыве она и пожелала ему смерти. Но ведь это была воля максара, а тем более воля дочери Стардаха. Калека воспринял ее бурные эмоции как приказ к действию. Точно так же он поступил бы, если смерти судьи пожелал бы я… Хочешь знать, что было дальше?

— Нет. Пока нет. Мне нужно подумать над тем, что ты сказал…

Косой луч холодного искусственного света тусклым столбом упирался в середину камеры. Когда он начинал дрожать, а затем и вовсе пропадал, заслоненный фигурой тюремщика, это означало, что наступило время кормежки. Сверху на веревке опускался кувшин с водой и что-либо из еды, чаще всего то, на что не позарились слуги, убиравшие с господского стола — объедки объедков.

В первое время Артем добросовестно пытался накормить Адракса, но тот всякий раз отказывался от предложенной еды. Старик вовсе не пытался уморить себя голодом (максары без всякого вреда для себя могли питаться как змеи, от случая к случаю) и не опасался отравы. Просто он считал постыдным принимать пищу от врага. Адракс знал, что его смерть неизбежна и что она будет нелегкой, но не выказывал никаких признаков уныния. Наоборот, в неволе он стал гораздо словоохотливее. Впрочем, это было нетрудно объяснить — скрывать стало нечего, а беседы являлись единственным развлечением для обоих узников.

— Немало темниц я повидал за свою жизнь, — сказал однажды Артем, прохаживаясь от стены к стене. — Но никогда долго в них не задерживался. Может, и на этот раз удастся вырваться.

— Будь спокоен, обязательно вырвешься, — поддакнул ему Адракс. — Вырвешься, когда тюремщики поведут тебя туда, где из людей делают мрызлов, а из оленей волков. А сбежать отсюда и не надейся. Тут даже клинок максара не поможет. Я говорю так потому, что когда-то сам строил это подземелье. Здесь мне знаком каждый коридор, каждый кирпич, каждая щелка…

— А это ожерелье случайно не ты придумал? — Артем постучал костяшками пальцев по жернову.

— Нет. Такие камни у нас издавна надевают на шею самым буйным и упрямым узникам. С такой штукой далеко не убежишь, хотя она и не такая тяжелая, как кажется. — Старик поднатужился и встал, обеими руками поддерживая жернов. Его водило из стороны в сторону, как штангиста, пытающегося зафиксировать рекордный вес. — Видишь, я еще способен унести такой груз. Беда только, что он не пройдет в потолочный лаз. Сыночек знал, что делал, когда одаривал меня такой игрушкой.

— Интересно, а как ты обошелся с собственным отцом?

— Это было так давно, что сейчас даже вспомнить не хочется… Кажется, я просто-напросто задушил его. Хотя на это и ушло немало времени. Глотка у него была как из дерева, трещит, а не поддается. Он тогда еще все руки мне изгрыз…

— Ну и негодяй ты все же! — сказано это, впрочем, было спокойно. Читать Адраксу мораль было столь же бессмысленно, как обучать бальным танцам фанатика-дарвита. — Задушить отца… Другой бы каялся всю жизнь, а ты как будто даже гордишься этим.

— По-твоему, пусть бы лучше он задушил меня? Разве волк, убивший оленя, совершил преступление? В чем виноват тот, кто ценой чужой жизни спасает собственную? Так велит нам природа. Так устроен этот мир.

— Сын убивает отца, отец сына, сосед непрерывно враждует с соседом. Просто удивительно, что ваш народ до сих пор не исчез.

— Ничего удивительного здесь нет. Из всех зачатых мной детей выжил только Стардах. Самый сильный, самый изворотливый, самый лютый. Он превзошел меня по всем статьям, но тот, кто придет ему на смену, превзойдет и его. Максары совершенствуются из поколения к поколению. В этом залог их могущества и преуспевания.

— Вы не совершенствуетесь! Вы вырождаетесь! Тот, кто умножает зло в мире, тем самым губит и себя самого. Примеров тому не счесть. Когда-нибудь вы захлебнетесь в пролитой крови.

— Все это пустые слова. Слыхал я эти разговоры о добре и зле. Так вот, запомни, добро — это выдумка слабых. Религия рабов. Ни разу я не видел, чтобы добро побеждало зло. Зло может победить только другое, еще более изощренное зло, иногда весьма успешно рядящееся в одежды добра. Давай не будем лицемерить хотя бы здесь, на краю могилы. Зло извечно, неодолимо, всепроникающе и притягательно. Так не лучше ли жить по его законам открыто, как это делаем мы? Я никогда никому не делал добра и не требую, чтобы добро делали мне. Поэтому я могу считать себя абсолютно свободным. Начни творить это самое добро и скоро погрязнешь в нем, как в болоте. Привязанности, обязательства, условности свяжут тебя по рукам и ногам. Друзья и родственники не дадут тебе вздохнуть. Ты уподобишься вьючному скоту и дойной корове одновременно. Разве такая жизнь достойна настоящего человека? Я враждую со всем светом, и это сильно упрощает мне жизнь.

— Не только упрощает, но и укорачивает, — съязвил Артем.

— Кроме того, — невозмутимо продолжал Адракс. — Для всех вас, червей и устриц в человеческом облике, так даже лучше. Вы должны ликовать, что мы такие, какие есть. Если максары однажды прекратят распри, мало кто уцелеет в ближайших мирах.

— Неужели нет ничего, что было бы свято для вас? Ведь все народы пытались создать себе какие-то, пусть даже и призрачные идеалы.

— Если под идеалом ты понимаешь какое-то божество, то оно у нас имеется. Это бог-плут, бог-обманщик, бог-каннибал, рожденный от кровосмесительной связи и пожравший своих родителей. Служа этому богу, мы плюем ему в лицо, приносим ложные клятвы, сквернословим, предаемся всяческим извращениям. Он не только позволяет все это, он принуждает нас поступать подобным образом. Таково его естество, таковы его заповеди…

«Где-то я уже нечто подобное слышал, — подумал Артем. — Было уже такое. Или нет — такое будет. Будет, когда на земле воцарится Антихрист — человек греха, неблагодарный себялюбец, чуждый добру лицемер, кровожадный нечестивец, деспот, чародей и лжепророк. Заповеди его будут заповедями истинного бога, вывернутые наизнанку, а законом — беззаконие. Огонь станет дымом, белое — черным, свет — мраком, знание — заблуждением. С амвонов оскверненных храмов слуги Антихриста будут проповедовать нелюбовь, гордыню и злонравие. И тогда люди отшатнутся от подлинной веры и станут истово служить этому обманщику, творя во имя его зло и насилие. Лишь немногое число праведников устоит перед соблазном. Кратким будет царствование Антихриста, но с его падением падет и весь сущий мир. Козлища попадут в преисподнюю, а агнцы прошествуют на небо.

Финал этот, явно притянутый за уши, можно отнести на счет наивной и неистребимой веры людей в счастливый или хотя бы справедливый конец. Зато все остальное — гениальное предвиденье. Много раз и под разными именами Антихрист пробован свои силы на Земле, и всегда успех его был потрясающим. Ложь действительно превращалась в истину, правое в левое, дерьмо в золото, а кто был никем, становился всем. Брат шел на брата, сын судил отца и сосед вешал соседа на перекладине ворот. Может быть, зло действительно непобедимо и извечно? Неужели зло и человек — неразделимы?»

— Почему ты молчишь? — ухмыльнулся Адракс. — Значит, тебе нечего возразить.

— Вот что я скажу, — Артем немного помедлил. — Люди рождаются зверями. Искра человечности едва тлеет в них. Под человечностью я как раз и понимаю тягу к добру. Нужно приложить немалое старание и нам самим и окружающим, чтобы эта искра не погасла, а разгорелась. В противном случае человек будет жить по законам зверя, то есть по законам зла. Естественно, второй путь привлекательнее. Зло соблазнительно своей доступностью. Следовать ему неизмеримо легче, да и прибыльней. Ты считаешь зло добродетелью, а на самом деле это постыдный порок. Его порождают отнюдь не мудрость и не стремление к свободе, а глупость, неразвитость духа и извращенность.

— Ну и что же, по-твоему, в конце концов восторжествует?

— Поскольку я уверен, что разум рано или поздно победит глупость, значит, я уверен в торжестве добра.

— Несчастный слепец! Даже если это и так, то прежде, чем добро восторжествует, ты обратишься в исчадье зла и будешь верно служить ему. Хотелось бы мне послушать, как ты заговоришь тогда.

Было слышно, как к отверстию лаза подошли сразу несколько человек. Глухо, словно в печной трубе, загудели голоса. Конус света исчез, словно его смахнуло крыло мрака, и в лазе раздалось шуршание. Когда тускло сияющий столб возник снова, в нем уже стояла Надежда, отвязывающая от своего пояса конец веревки. Волосы ее были коротко острижены и плотно стянуты посверкивающей драгоценными камнями сеткой-диадемой, а одежда больше напоминала оперенье волшебной птицы.

— Ну вот и я, — сказала она как нив чем не бывало. — Темновато тут у вас. И воздух затхлый.

— Зато ты, как видно, живешь неплохо, — едва сдерживая дрожь, произнес Артем. — Все максары одеваются так, как ты?

— Не думаю. Тот, кто волен менять облик по собственному усмотрению, вряд ли придает большое значение нарядам. Эти одежды я нашла в одной из кладовых. Там такого добра целые горы. Слуги отца говорят, что это добыча максаров. Все это я надела для тебя. — Надежда тряхнула головой, и ее лицо, до того находившееся в полумраке, на мгновение высветилось. Слезы тающими льдинками стояли в ее глазах.

— Тебе плохо там? — Артем указал в потолок.

— Я максар по рождению. Но не по воспитанию. Вот меня и воспитывают. А потом… я слыхала… меня переделают. Это правда? — она перевела взгляд на Адракса.

— Непременно, — охотно подтвердил старик. — Для максара у тебя слишком тонкая кожа, слишком слабые руки и чересчур много лишнего в утробе. Зато в голове кое-чего не хватает. Тебя разъединят на части, а когда соберут снова, ты станешь уже совсем другой. Все живое будет деревенеть при одном твоем появлении, ты забудешь о страхе и жалости, одного единственного удара хватит тебе, чтобы оглушить мрызла, а человеческие души затрепыхаются на твоей ладони, как угодившие в сеть рыбешки.

— Замолчи! — в голосе Надежды зазвенела угроза. — Замолчи, старый шут! Это ты во всем виноват! Для чего ты взвалил на меня свои собственные беды? Для чего похитил из дома, где я росла в покое и безопасности? Ты хотел сделать из меня кровожадного хищника! А сейчас недоволен тем, что кровожадного хищника из меня делает твой враг! Разве не так? Лучше бы я заживо сгорела в Стране Забвения! Я не хочу, не хочу быть максаром!

— А разве едва только вылупившийся из яйца птенец хочет стать коршуном? — спокойно возразил Адракс. — Но он обязательно станет им. Если, конечно, его до этого не склюют вороны. Тебе не переломить судьбу. У Стардаха на тебя свои планы, у меня — свои. Но если я всего лишь наставляю тебя на путь, предназначенный от рождения всем максарам, он хочет превратить тебя в свирепое чудовище, в гения разрушения, целиком послушного его воле. За твою душу идет невидимая схватка, и исход ее во многом будет зависеть от тебя самой.

— Хватит ли у меня сил… — Надежда поднесла руку ко лбу, как будто у нее внезапно закружилась голова.

— Хватит. Ты еще сама не знаешь, как велика сила, дарованная тебе природой.

Вверху снова загудели голоса, и конец веревки запрыгал змеей, извиваясь в воздухе.

— Прощай! Мне пора! — Надежда, словно очнувшись, прижалась к Артему, и он вдохнул свежий запах ее волос. — Когда мы встретимся в следующий раз, я уже буду другой. Не отворачивайся от меня. И запомни, я всегда думаю о тебе.

Их губы встретились, но вместо томительной сладости поцелуя Артем ощутил резкую боль укуса.

Не прошло, наверное, и часа после ухода (вернее, вознесения) Надежды, как в камеру спустились несколько тюремщиков. По причине того, что руки и ноги росли у них почти из одного и того же места, а торс шириной превосходил длину, они походили на огромных пауков, копошащихся в своих тенетах. Все приметы выдавали в них мрызлов, но только мрызлов укороченных, которым после изъятия средней трети тела две оставшиеся сшили между собой. Сделано это было из чисто практических побуждений — мрызлу обычного размера пришлось бы передвигаться в катакомбах подземной тюрьмы только на четвереньках.

Очистив пол камеры от давнего мусора и свежих нечистот, они аккуратно посыпали его свежим песочком. Поданная чуть позже пища была совсем другого качества, чем прежде, а в кувшине вместо воды плескался кисло-сладкий бодрящий напиток. Из происшедшего можно было сделать вывод, что Надежда уже пользуется в этом змеином гнезде определенным авторитетом.

— А как это выглядит… — неуверенно начал Артем. — Когда человека переделывают?

— Сам скоро все узнаешь. Тебе тоже придется пройти через это. Мясник так не потрошит предназначенную на жаркое тушу, как это делают с живыми людьми максары.

— И что же именно из меня сотворят?

— Это уж как решит Стардах. Ты человек весьма редкой, ранее не известной нам породы. Нет смысла делать из тебя что-нибудь заурядное, вроде мрызла. Хорошим материалом нельзя пренебрегать. К примеру, существо, которое ты знаешь под именем Калеки, некогда выглядело совсем иначе. Он был великим вождем великого народа. Когда его войско потерпело окончательное поражение, всех уцелевших превратили в рудокопов — слепых монстров, похожих на огромных кротов. Не зная покоя, они грызут землю, которая в их организмах разделяется на чистые металлы и пустую породу. А из их главаря Стардах сотворил своего самого верного прислужника. Если бы только Калека мог вспомнить свое прошлое…

— Но ведь вы переделываете не только пленников, но и самих себя. Зачем это нужно?

— Максар должен быть неуязвим, силен и вынослив, как никто другой. Природа обделила нас этими качествами. В обычном теле немало всего лишнего, а вот кое-чего нужного как раз и не хватает. Взять, к примеру, зрение. Стоит мне захотеть, и я заставлю свои глаза видеть вдаль на огромное расстояние. Но моему взору открыт и другой мир, недоступный обыкновенным людям. При желании я могу созерцать сотни крошечных существ, населяющих все вокруг. Даже не упомню, сколько раз я менял свой облик. У каждого максара собственные вкусы и пристрастия. Стардах одно время был занят тем, что создавал из себя некий образец абсолютной красоты. Другие предпочитают жить в образе животных. Конечно, даром все это не проходит. Если десять раз резать по одному и тому же месту, какой-то шрам обязательно останется. Да только это нас не беспокоит. Сила максаров всегда состояла в их врожденных способностях, огромном опыте и чудодейственных снадобьях. Кроме того, мы развили свой природный дар, позволяющий влиять на мысли и чувства других людей. Как клинок, проникающий в тело, губит плоть, так и наша воля, проникающая в чужое сознание, губит душу. Такого человека легко превратить в раба, в послушное орудие. Мы заставляем его забыть о действительности и внушаем ложную реальность. Ты сам уже мог в этом убедиться. Если хочешь, сейчас ты почувствуешь себя на вершине блаженства. Эта мрачная яма покажется тебе роскошным дворцом, а прокисшие помои — пищей богов. Хочешь?

— Нет, не хочу. Пусть будет все так, как есть. Скажи, а твоя внучка тоже умеет делать все эти штуки?

— Она наделена удивительными способностями. Но до настоящего мастерства ей еще далеко. Я прекрасно понимаю, что ты имел в виду, задавая свой вопрос. Успокойся. То, что было между вами, не наваждение. Все ее слова и поступки были искренними. Но скоро ее душа и тело пройдут через жестокое горнило, в котором рано или поздно оказывается каждый из нас. Подлинный максар не знает ни любви, ни жалости, ни снисхождения. Мы с тобой долго вели здесь беседы о добре и зле, о справедливости и беззаконии. Всей этой словесной чепухи я нахватался в чужих краях, у чужих мудрецов… Возможно, — он усмехнулся, — это меня и погубило… А попробуй заговори о добре и зле с моим сыном. Это то же самое, что убеждать волка в пользе вегетарианства. Для него любой человек это или кусок мяса, который надо немедленно растерзать, или ком глины, из которой можно слепить очередную игрушку. Поэтому будет лучше, если ты забудешь девчонку, вместе с которой шел через Страну Черепах. Как бы тебе не пришлось содрогнуться от ужаса, увидев ее в следующий раз.

— Ты сможешь почувствовать, когда с ней начнут делать это?..

— Смогу.

— А помочь, поддержать, проникнуть в ее сознание?

— Только до определенного предела. Превратившись в максара, она станет равной мне. А еще ни один максар не мог проникнуть в сознание другого.

Прошло еще какое-то время, и о них как будто забыли. Пища вовсе перестала поступать в камеру, а воду лишь изредка небрежно выплескивали в лаз. Первый раз Артем прозевал эту жалкую подачку, но затем научился более или менее ловко ловить падающую струю в кувшин с отбитым верхом.

— Не унывай, — сказал ему Адракс. — Пока я здесь, ты не будешь ощущать голода и жажды. Позволь мне об этом позаботиться. Дело идет к концу. Тебя заберут отсюда раньше, чем меня. Вряд ли нам еще удастся когда-нибудь встретиться.

— Разве ты не веришь в загробный мир? Говорят, там обитают души всех усопших, — попытался пошутить Артем.

— Наш придурок-бог не обещает никакой иной жизни, кроме той, которой мы владеем. Поэтому максары так цепляются за нее. В переселение души я тоже не верю. Слишком много известно мне об этой эфемерной субстанции, под которой разные народы подразумевают совершенно разные вещи. Впереди меня ожидают только муки и распад. Я мог бы передать тебе часть моих знаний, но ты человек совсем другой породы и не сможешь как следует воспринять их. Это то же самое, что пытаться рисовать на воде. Я немало блуждал в потемках твоего сознания, и оно всегда охотно отвечало мне на любой вопрос. Но всякий раз ответы эти звучали для меня абсолютной бессмыслицей. Мир, в котором ты родился, устроен совсем по другим законам, а твой жизненный опыт совершенно отличается от моего. Однако я понял, что ты ищешь некую истину, а на эту стезю тебя натолкнули могучие и загадочные силы. Я не собираюсь ни о чем выспрашивать тебя. Время утолять любопытство для меня уже минуло. Но если тебе самому требуется совет — спрашивай. Буду рад помочь тебе хотя бы этим.

— Даже и не знаю, с чего начать, — Артем задумался. — Однажды мы уже говорили на эту тему. Но ты тогда отделался шуткой. Что тебе известно об устройстве этого мира?

— Мне легче будет отвечать, если я сначала узнаю, что известно об этом тебе?

— Я все рассказал тебе тогда. Разве ты забыл?

— Нет. Но ты говорил одно, а представлял себе нечто совсем другое. Ты как будто смотрел в черную бездну, сквозь которую летели косматые огненные шары, а вокруг них вращались другие шары, куда более меньшего размера. Кстати, я ясно понял тогда, что сам ты этой картины никогда раньше не наблюдал, но тем не менее веришь в ее реальность. Затем один из маленьких шаров, словно раздувшись, заполнил все поле твоего зрения и превратился в зеленую страну, над которой в голубом небе сиял желтый диск. От этого нового видения ты даже вздрогнул, так оно тебя взволновало. Смысл всего этого остался для меня не совсем ясным.

«Оказывается, все то время, что мы были вместе, он как рентгеном просвечивал меня, — подумал Артем. — Ничего себе положеньице! А я-то, дурак, еще хотел обвести его вокруг пальца».

— То был мой родной мир, — сказал он. — Желтый диск, это тот же самый косматый огненный шар, только видел ты его на этот раз из глубины воздушного пространства, окружающего твердь. Небесный огонь дает нам свет и тепло. Одно из главных отличий наших миров как раз в том и состоит, что звезды и светила никогда не появляются на вашем небосводе.

Подбирая понятные для Адракса слова, Артем, как мог, рассказал ему о строении известной человеку части Вселенной, о загадочном моменте Большого Взрыва, когда из ничего родились пространство, время и материя, о неподдающейся измерению, но тем не менее конечной космической пустоте, по которой в недоступном для человеческого понятия порядке разбросана серебряная звездная пыль, о бело-зелено-голубой планете Земля, такой крошечной в сравнении с непоколебимым и вечным мирозданием и такой беспредельно-огромной для человека, о ледяных шапках полюсов, об океане, грозном, тяжело ворочающемся на своем жестком каменном ложе, о теплых и холодных течениях, о пассатах и муссонах, об извечном пути Солнца по небесной сфере, об утренних и вечерних зорях, о затмениях и приливах, о смене времен года, о календарях и хронометрах. Еще он рассказал о бесчисленных параллельных мирах, некогда родившихся близнецами, но впоследствии утративших всякое сходство между собой, о непроницаемых, хотя и невидимых стенах, разделяющих их, и о существующих в этих стенах щелях, на поиски которых не жалко потратить всю человеческую жизнь. И, наконец, он поведал Адраксу о Тропе, странном мире, развернутом поперек всех остальных и вырывающем по частичке из каждого.

— Эти обособившиеся частички разных миров можно сравнить с бусинками, нанизанными на общую нить. — Рассказ Артема подошел к концу. — Но по воле случая бусинки здесь подобрались самые разные. Рядом с жемчужиной оказалась деревяшка, а рядом с золотым слитком — кусочек угля. Представь себе ожерелье, в котором без всякого порядка перемежаются медь и стекло, железо и магний, пропитанный кислотой, губка и семечко неизвестного растения. Несомненно, что каждый такой осколок мира влияет на соседние. Страна Лета регулярно испепеляет Страну Забвения, но Страна Черепах всякий раз снова возрождает там жизнь. Ночь не может наступить в Стране Максаров, если в соседних странах царит день. Оттого-то во всех мирах Тропы такая путаница со сменой света и тьмы. Синяя ночь, Черная ночь, Желтая ночь…

— Я понял тебя, — прервал его Адракс. — Рассказ твой весьма занятен, хотя мне доводилось слушать и куда более замысловатые истории. Проведя большую часть жизни в скитаниях, я и сам нередко поражался разнообразию стран, которые мне случилось посетить или удалось обойти стороной. В некоторых из них человек от первого же глотка воздуха синеет и теряет сознание. В других на тебя наваливается какая-то незримая тяжесть, не позволяющая сделать даже шага. Третьи населены мерцающими существами, такими же бесплотными, как этот луч света. Поэтому, исходя из собственного опыта, я могу принять твою версию мира-Тропы. Но опять же, из собственного опыта заключаю, что она слишком проста и красива, чтобы быть верной. Неужели ты считаешь, что нам дано понять высший замысел Творца, кем бы он ни был на самом деле — сверхъестественным существом, мировым разумом или слепой природой? Истина похожа на мираж, который порождает раскаленная пустыня. За ней можно идти вечно и при этом никогда не настичь. Я могу представить себе ожерелье из осколков разных миров, а ты представь себе лягушку, сидящую на болотной кочке — лягушку, наделенную разумом. Несомненно, она составит себе некое представление об этой кочке и, в меньшей степени, о всем болоте. Но вот ветер развеял туман и взгляду лягушки предстали далекие горы, леса и пустыни. Лягушке не добраться до тех мест, и она строит свои предположения на уровне доступных понятий. Горы кажутся ей большими кочками, лес — разновидностью осоки, пустыня — засохшим илом. И пока она не взберется на вершину горы, пока не познакомится со всеми растениями и животными, населяющими лес, пока не пересечет пустыню от края до края, ей не удастся познать окружающий мир. О чем мы с тобой можем судить — о дюжине кочек, которые сумели облазить, о пламени костра, в котором едва не сгорели, о разных зверушках, встретившихся на нашем пути, о россказнях других умных лягушек, побывавших когда-то чуть дальше нас?

— По-твоему, мир непознаваем?

— И об этом я не могу судить. Мир неизмеримо сложнее, чем мы себе это представляем. Чем больше ты о нем узнаешь, тем больше появляется новых загадок. Максары давно поняли это и не стремятся овладеть новыми знаниями.

— Зато они стремятся овладеть новыми странами и рабами.

— Это не так. Новые страны нам не нужны. Просто мы не позволяем соседним народам стать сильнее нас. А наши слуги — вовсе не рабы. Большинство из них явилось сюда добровольно, предлагая свои тела и души. Мрызлы, к примеру, намного совершенней тех существ, из которых когда-то были сделаны. Их уже не заставить вернуться в прежнее состояние. Но мы с тобой уклонились от темы разговора. Ты спросил меня, как устроен этот мир. Та лягушка, о которой я говорил, несомненно, объяснила бы тебе все подробно. Что-нибудь такое о сверхлягушке, слепившей мир из своих испражнений. А я человек и не хочу множить чужие заблуждения.

— Пусть будет так. Тогда попытайся ответить мне на следующий вопрос: всегда ли ваша страна была такой, как сейчас. Я имею в виду отсутствие на небе светила, полный беспорядок в смене дня и ночи, ну и всякое такое…

— Дались тебе эти светила… Максары не ведут летописей, подобно другим народам. Но с тех пор, как мы осознали себя хозяевами этой страны, на небе ничего не изменилось. А это весьма долгий срок.

— А вот люди Страны Забвения помнят совсем другую жизнь. Не прошло и десяти поколений с тех пор, как какая-то катастрофа сократила их мир во много раз и спутала все небесные явления.

— Да, такое случается. Иногда две ранее соседствующие страны как бы раздвигаются, и между ними возникает третья, невесть откуда взявшаяся. Бывает так, что она разъединяет их навсегда.

— Думаю, это означает, что Тропа продолжает расти, втягивая в себя все новые миры.

— Думай себе на здоровье.

— Тебе не доводилось слышать что-нибудь о Изначальном Мире, мире-прообразе? Все остальные миры являются лишь его порченными копиями.

— Самый лучший мир тот, в котором живут максары. Можешь считать его изначальным, — усмехнулся Адракс.

— Ничего мрачнее и скучнее вашего мира я еще не видел. Даже Страна Черепах выглядит куда более привлекательной.

— У нас разные понятия о красоте. Все то, что тебе кажется красивым, а на самом деле только мешает нападать и обороняться, давным-давно уничтожено. Войны смели и испепелили все нецелесообразное.

— Во время путешествия через Страну Черепах я обратил внимание на одно странное явление, — продолжал Артем. — За очень короткий срок твоя внучка повзрослела, а я как будто постарел. Тебе не приходилось сталкиваться с чем-нибудь похожим?

— Максары постоянно обновляют свой организм, так что подобные вещи нас мало интересуют. Но разговоры такие я слыхал. Уж не помню, в какой стране и от кого. Возможно, это одна из причин, заставляющая людей сидеть на одном месте. В чужой стране можно заболеть неведомой болезнью, отравиться водой или воздухом, заживо изжариться или обратиться в ледяную статую. Но, наверное, хуже всего — внезапно одряхлеть, превратиться в живую развалину. Для юноши в расцвете лет лучше умереть, чем оказаться в обветшалом, немощном теле. Но случается и другое. Пройдя немало миров, смелый путник возвращается домой ничуть не изменившимся внешне, хотя все его ровесники уже давно сошли в могилу. Честно говоря, я не задумывался над причинами такого явления.

— Для идущего по Тропе от мира к миру существует только один верный путь. И на этом пути старость не грозит ему. Так было сказано теми, кто послал меня сюда. Значит, я до сих пор шел неверным путем.

— Если это действительно так, то верный путь приведет тебя через Страну Черепах и Страну Забвения в Страну Лета. А я не знаю еще никого, кто решился бы, туда забрести.

— Над этим мне еще надо подумать… Скажи, а в какой мир можно попасть, если пересечь Страну Максаров?

— Ты попадешь в Страну Жестянщиков. Это искусные мастера, хотя и неважные воины. В обращении с металлами они достигли такого же совершенства, как мы в обращении с живыми организмами. Наверное, это единственные существа, которые некогда смогли оказать максарам достойное сопротивление. Много раз они терпели жестокие поражения, прежде чем покорились окончательно. Им было позволено жить на своей земле и в прежнем облике, поскольку, как их не переделывай, лучше они не станут. В благодарность за это Жестянщики должны изготовлять для нас клинки и всякие другие технические приспособления. В свое время лучшие из них создали невидимую стену, которая защищает наши границы. Взамен эти наглецы потребовали для себя сокровищ и почестей. В назидание другим они немедленно получили и первое и второе. В честь каждого мастера была воздвигнута громадная статуя. Затем глотки им залили расплавленным золотом, а в распоротые животы положили по пригоршне драгоценных камней. Ты должен был видеть эти каменные истуканы, смиряющие гордыню других народов.

— Только максары могут выразить признательность таким образом.

— Кто не наказывает негодного пса, тот сам достоин собачьей доли, — холодно сказал Адракс. — О чем ты еще хочешь спросить меня?

— Еще я хочу спросить, почему ты так добр ко мне? Жизнь, конечно, кое в чем изменила тебя, но ты по-прежнему остаешься максаром. А максары не способны творить добро.

— Вот здесь ты попал в точку, приятель! — Адракс внезапно расхохотался. — Максар не способен творить добро, но умеет прикидываться добряком. Ты нужен, очень нужен мне. Я умру спокойно лишь тогда, когда буду уверен, что за меня отомстят. И тебе суждено быть одним из орудий моего мщения…

Не очень-то приятное ощущение — заснув хотя и в довольно скверном, но привычном месте, проснуться среди слепящего света, распятым на медленно раскачивающейся металлической раме. Резкие, тошнотворные запахи били в нос, невдалеке что-то кипело и булькало. Голова Артема была зафиксирована в таком положении, что он мог видеть только потолок, покрытый паутиной, копотью и брызгами засохшей крови.

Затем кто-то толкнул раму, и тело Артема приняло вертикальное положение. Огромный зал, своды которого поддерживали без всякой системы расставленные колонны, напоминал застенки средневековой инквизиции. В глубине его, в огромных открытых жаровнях пылал огонь. Железные столы, каменные полки вдоль стен и даже грязный пол были завалены грудами инструментов самого зловещего вида. Из зловонных чанов торчали искромсанные обрубки человеческих конечностей и свешивались синие кишки. Повсюду ползали какие-то жутковатые, фантастически уродливые твари: безногие карлики с клешнями вместо рук, люди-обрубки, состоявшие, казалось, из одного только торса или из одних только конечностей, многоголовые крысы и многохвостые ящерицы. В разных концах зала стояли рамы, сложной конструкции, точно такие же, как и та, к которой был привязан Артем. Почти все они были пусты, только на двух, расположенных по соседству, висели тела, соединенные между собой множеством бледно-голубых пульсирующих трубок разного диаметра. Одно из тел, кровоточащее и выпотрошенное, принадлежало атлетически сложенному человеку, другое больше походило на безглазый, донельзя раздувшийся бурдюк, снабженный широкой, жадно распахнутой пастью.

Откуда-то из-за спины Артема появилось нелепое существо, чем-то напоминавшее неимоверно исхудалую, бесхвостую обезьяну. Поставив возле рамы прозрачный сосуд с розоватой дымящейся жидкостью, оно отошло к стене и замерло там, вытянув по швам руки с необычайно длинными, тонкими пальцами. Следующая облезлая мартышка принесла квадратный таз, в котором равномерно подрагивало серое комковатое желе. Нелепо ковыляя на кривых костлявых лапах, эти подручные неведомого палача один за другим занимали места в шеренге у стены. Каждый принес с собой что-то: горшок со снадобьями, живую змею, поднос с кучей ножиков и пилочек, пучок высушенной травы. Мерзкие рожи ничего не выражали, но вот прижмуренное веко одного из них дрогнуло, и в коротком ускользающем взгляде мелькнули садистское любопытство и каннибальская алчность.

Но более всего Артема поразило то, что низкие лбы всех этих уродин украшали какие-то тускло поблескивающие линзами оптические устройства, похожие одновременно и на гротескные монокли и на лупы часовщиков.

«Мартышка и очки, — подумал он. — Ну и везет же мне! Мартышки в очках, да еще с ножами».

Затем рама вновь шевельнулась, и Артем разглядел стоящую вполоборота к нему тонкую высокую фигуру. Копна светлых коротких волос скрывала лицо, но в линиях спины и плеч, в очертаниях точеной шеи, в манере стоять, скрестив руки, было что-то мучительно знакомое. Сердце Артема дернулось, как от электрического разряда.

— Да, чужеродец, это я. — Голос Надежды был прежний, чистый и звонкий, но интонации стали совсем другими, холодными и жесткими. — Это я, и это уже не я. Совсем недавно меня превратили в максара.

Она резко повернулась и, закрыв глаза, шагнула к Артему.

Лицо ее, покрытое едва заметной сеточкой шрамов, было прекрасно, но красота эта не была ни человеческой, ни ангельской. Так прекрасна бывает долгожданная смерть. Так прекрасен будет тот, кто в конце времен явится судить род человеческий.

— Я нравлюсь тебе такой? — вкрадчиво спросила она и вдруг широко раскрыла глаза. — А такой?

Артем помимо воли застонал.

Два черных бриллианта, сатанинским огнем сверкнувшие на него из-под тяжелых век, можно было назвать чем угодно, но только не глазами его любимой.

Не говоря ни слова, Надежда протянула руку в сторону, и одна из мартышек вложила в ее раскрытую ладонь тонкий и длинный, как жало, нож. Очень медленно она поднесла лезвие к своему лицу, немного покачала им из стороны в сторону, а затем вонзила в глаз — вернее, попыталась вонзить. Сталь отскочила от черного зрачка, как будто это и в самом деле был самый твердый в мире драгоценный камень. А Надежда уже кромсала ножом свои щеки и губы, однако ни царапинки, ни капельки крови не появилось на ее коже.

— Видишь, какая я стала? Теперь со мной будет нелегко справиться. Даже тебе.

— О чем ты говоришь! — прохрипел потрясенный Артем.

— Ведь ты уже считал меня своей собственностью, своей игрушкой. Не так ли?

— Я любил тебя!

— Любил? Почему ты говоришь «любил» вместо «люблю»? Неужели ты думаешь, что тебе удастся разлюбить меня? — Поигрывая ножом, она вплотную подошла к нему и поцеловала в губы, поцеловала со страстью и отчаянием, словно в последний раз.

Разноречивые чувства, обуревавшие в тот момент Артема, были так сильны, что он почти не почувствовал боли от укола ножом в грудь. Выдавив себе на ладонь несколько капель крови, Надежда стала внимательно изучать их.

— Да, — сказала она как бы сама себе, — я все сделала правильно… Ошибки быть не может… Начинайте! — приказала она обезьяноподобным уродам.

Двое из них тут же подскочили к Артему и в единый миг сорвали с него одежду, а третий, вцепившись в волосы, принялся острой бритвой срезать их прядь за прядью.

— Что вы делаете? — морщась от боли выкрикнул Артем.

— Ничего не бойся. — Надежда позвякивала пробками сосудов, проверяя их содержимое. — Сейчас тебя начнут переделывать. Но изменения коснутся только твоего тела, а отнюдь не души. Ты не станешь рабом максаров, хотя и будешь вынужден некоторое время прикидываться им. Сейчас отец очень занят Калекой. Он создает из него бойца еще невиданной ранее мощи. Поэтому мне удалось уговорить его не трогать тебя. Операция над тобой доверена мне. При нашей последней встрече я взяла у тебя немного крови. Помнишь тот поцелуй? Из нее я приготовила снадобье, которое не позволит никому из максаров подавить твою волю. Внешне ты останешься почти таким же, как прежде, но приобретешь новые качества. Думаю, тебе не надо объяснять, чем отличается закаленный меч от незакаленного.

— От кого ты только всему этому научилась? — Артем раскачивался вместе с рамой, беспомощный, как приготовленная к вивисекции лягушка.

— Ко мне вернулась наследственная память максаров. Да и отец успел кое-чему научить. Особенно тогда, когда кромсал мое тело. Но больше всего, конечно, я переняла от Адракса. До самого последнего момента, пока я не вышла из-под его контроля, он наяву и во сне вдалбливал мне свои поучения. Благодаря ему я знаю сейчас значительно больше, чем мне положено. Лишь бы отец не догадался об этом.

— Разве ты веришь Адраксу? Он ничуть не лучше твоего отца. Ты нужна им обоим только как ядовитая змея, способная нанести врагу смертельный укус.

— Но и змее не помешает иметь лишнее жало. Пока мы с Адраксом находимся во власти Стардаха, наши интересы совпадают. Это именно он научил меня тому, как сделать тебя неподвластным воле максаров. Если тебе и суждено пасть в грядущей схватке, то от клинка, а не мысли врага.

— Остается только надеяться, что это совсем разные вещи, — через силу пошутил Артем.

Мартышки, возбужденно вереща, покрывали его обнаженное тело сетью линий — очерчивали анатомические линии, обозначали расположение внутренних органов и крупных сосудов.

— Тебе будет очень больно, но ты должен терпеть. — Надежда перебирала разложенный на подносе инструмент. — Боль — великий воспитатель. Я сама прошла сквозь невыносимые муки и, как видишь, уцелела.

Внезапно среди обезьян произошло замешательство и все они поспешно отпрянули в дальний угол. Лязгнули тяжелые запоры, и откуда-то слева пахнуло холодом, словно распахнули дверь в ледник. Затем раздались равномерные приближающиеся шаги, и за спиной Надежды возник Стардах. В руке он держал голову Калеки со вскрытой черепной крышкой и пустыми глазницами.

— Ты уже начала? Прекрасно! — На Артема он обратил внимания не больше, чем на самую жалкую из мартышек. Зато с Надежды внимательного взгляда не сводил. — Возьми! — Он бросил голову в один из тазов. — Неплохая работа. Один из первых моих шедевров. Этот череп не пробьешь и кувалдой, а зубы способны перегрызть железный прут. Возможно, тебе что-нибудь пригодится.

— Я же сказала, что хочу все сделать сама. Это будет мое первое создание.

— Первое редко бывает удачным. Но уж если ты так решила, дерзай. Я буду рядом, — он указал на раму с телом Калеки. — Если что-то у тебя не заладится, зови на помощь.

Однако он не ушел, а продолжал наблюдать, как Надежда готовится к операции. Мартышки снова приблизились к Артему. На этот раз они тащили горизонтальную раму, на которой было укреплено существо, лишенное глаз и конечностей. Размером оно превосходило моржа. Передняя его часть представляла бездонную пасть, а сзади волочился пучок хрящеватых трубок разной толщины.

Уродцы быстро расхватали эти трубки — каждому по одной, — а те, кому их не досталось, вооружились ножами, пилками и крючьями. Все уже успели сдвинуть увеличительные стекла со лба на морду. Чувствовалось, что им не терпится заняться своим гнусным делом. Особенно отвратительна была та мартышка, которая ковыляла прямо на Артема, выставив вперед конец самой толстой из трубок. Ему казалось, что именно она должна нанести первый удар. Но острая боль резанула откуда-то сзади, опоясав череп. Кровь залила глаза, и одна из мартышек тут же жадно слизала ее. Десятки ножей, иголок, острых клыков и когтей одновременно вонзились в тело Артема. Вместо вопля из его рассеченной гортани вырвался шипящий клекот. Затрещала сдираемая с черепа кожа. Обезьяньи зубы вгрызлись в пах, подбираясь к бедренной артерии.

Не прошло и пары минут, как Артем оказался распоротым вдоль и поперек. Сердце его, сделав последний судорожный скачок, остановилось, легкие опали, как проколотый воздушный шарик, а все основные сосуды через сеть бледно-голубых хрящеватых трубок оказались соединенными с мешкообразной тушей, мерно вздымавшей рядом свои лоснящиеся бока.

Человек не мог выдержать подобных страданий, однако Артем жил и даже не терял сознания. Каждая самая крохотная его мышца, трепетала, вот-вот готовая лопнуть. Он ощущал, как чужие руки копаются во внутренностях, и видел, как в сторону оттащили аккуратно опиленный черепной свод.

— Не забывай, для какой цели предназначен этот человечишка, — донесся голос Стардаха. — Очень скоро тебе понадобится надежный телохранитель. Слух ему пригодится, а вот речь и многое другое — вряд ли.

— Мне нужен верный спутник, а не бессловесная тварь…

Зрение то пропадало, то возвращалось. Артем не видел Надежду, но чувствовал, как она что-то делает с его обнаженным мозгом. Две или три обезьяны помогали ей. Остальные продолжали пилить кости, лоскутьями сдирать кожу, кромсать кишки. Боль утратила прежнюю интенсивность, но успела почти парализовать сознание. Он уже не ощущал ни рук, ни ног. Звуки тоже исчезли, и лишь тусклое пятно света как-то связывало Артема с окружающей действительностью.

Единственным чувством, которое жило в нем помимо физической боли, была бессильная ненависть — ненависть к Надежде. Отныне (так ему казалось) она могла олицетворять для него одно только страдание.

Артем не знал, сколько времени он провел распятым на этой проклятой раме.

Были такие моменты, когда он как будто умирал, хотя и продолжал сквозь багровый смертный туман наблюдать за тем, как из частей его тела и фрагментов других тел создавалось совершенно новое существо. Когда из случайно задетого сосуда начинала хлестать кровь, к этому месту прикладывали голову змеи, и одного-единственного укуса было достаточно, чтобы унять кровотечение. Его накачивали жидкими снадобьями и с ног до головы покрывали мазями. Череп и нутро Артема по-прежнему оставались вскрытыми, и предводительствуемая Надеждой шайка очкастых бесов продолжала ковыряться там, то добавляя, то убирая что-то. Его кожа лежала в чане с гниющими отбросами и уже успела почернеть, а печень, безжалостно вырванную из чрева, одна из обезьян сунула в беспрерывно жующую пасть существа-донора. (Незадолго до этого там оказался пробегавший мимо уродец-гидроцефал).

Проблемы антисептики для максаров, похоже, не существовало, (точно так же, как и проблемы несовместимости тканей) — нигде не было видно ничего, хотя бы отдаленно напоминающего умывальник, инструмент валялся прямо на полу, среди кровавой грязи и слизи, облезлые уроды-ассистенты не стеснялись гадить прямо под себя.

Соображал Артем, наверное, ничуть не лучше, чем дышавшая и питавшаяся за него туша. На происходящее вокруг он уже давно не обращал внимания, а только трясся и хрипел, когда боль внезапно превосходила тот предел, с которым он уже свыкся. Но однажды тусклая и смазанная картина, в которой невозможно было различить никаких деталей, вдруг обрела необычайную яркость и четкость. Трубки, связывающие его с чужим телом, исчезли. А затем он почувствовал, что может говорить. Ни одной мартышки не было видно поблизости, но справа, вне поля его зрения, кто-то стоял — Артем отчетливо слышал человеческое дыхание.

— Когда же наступит конец? — пробормотал он. — Я больше не могу терпеть боль… Разве нельзя было обойтись без этого?.. Палачи…

— Я предупреждала тебя, что будет больно, — ответила Надежда. — Избавиться во время операции от всех неприятных ощущений нетрудно. Но по характеру твоей боли я определяю, все ли делается правильно. Человеческая боль имеет бесконечное количество оттенков: Поэтому для нас сложнее всего работать на мозге, который не способен ее испытывать.

— Значит, все это время ты чувствовала, тоже самое, что и я?

— Не в такой степени, конечно. Впрочем, для максара боль совсем не то же самое, что для обычного человека. В ней можно найти свою прелесть. Особенно, когда знаешь, что в любой момент эту боль можно унять.

Надежда обошла раму и стала так, чтобы он мог ее видеть. Пережив столько нечеловеческих мук, Артем был уверен, что на свете уже нет ничего, способного его испугать, — но сейчас один только вид этого прекрасного, словно изваянного божественным скульптором лица, заставил его содрогнуться. Даже свирепые мрызлы не вызывали в нем такого страха.

— Этого следовало ожидать, — Надежда едва заметно усмехнулась. — Благодарности я от тебя и не ожидала. Пока череп был вскрыт, я могла бы заставить тебя изменить отношение ко мне, но я не желаю насиловать твое сознание. Пусть все останется так, как есть.

— Если я правильно понимаю, ты теперь моя хозяйка?

— Разве тебя это не устраивает? Нам придется поладить. Отныне наши судьбы связаны даже прочнее, чем прежде. Если не хочешь превратиться во что-то еще более ужасное, чем это, — она указала на мартышку, проковылявшую мимо, — держись за меня. Моя жизнь будет зависеть от тебя, а твоя от меня.

— Когда меня снимут отсюда?

— Скоро. Тебе понадобится некоторое время, чтобы привыкнуть к новому телу. Внешне ты остался почти таким же, как прежде. Лицо я вообще не трогала. Оно меня пока устраивает. Но во многом другом ты изменился. У тебя теперь куда более надежное сердце. Все жизненно важные органы хорошо защищены. Ты стал проворней и сильнее. Твои кости приобрели прочность стали, а раны будут заживать намного быстрее, чем раньше. Зубы и пальцы превратились в опасное оружие. В твоем мозгу я не убила ничего. Ты по-прежнему способен принимать самостоятельные решения. Тебе самому выбирать, кого любить, а кого ненавидеть.

— А сама ты способна любить?

— Мне еще не представилось случая проверить это. В ближайшее время мне понадобится только ненависть, вся ненависть, на которую только способно наделенное разумом существо… Но я не закончила свою мысль. Ничего не убрав из твоего мозга, я кое-что в него привнесла. Ведь тебе предназначен удел бойца, моего защитника. Ты станешь тверже, смелее, жестокосердней чем раньше.

— Как бы ты ни изменяла меня, я не стану при тебе ни придворным палачом, ни наемным убийцей.

— Этого от тебя и не требуется. Но ты всегда сможешь постоять за себя и близких тебе людей. В силе нет позора.

Вновь где-то грохнула тяжелая дверь и могильный холод пополз по полу. Было слышно, как Стардах, печатая шаги, прошел через зал к раме, на которой корчилось то, что когда-то было Калекой и что уже успело превратиться в нечто совсем иное, нечеловечески жуткое. Надежда сразу смолкла. Некоторое время было слышно негромкое позвякивание металла, треск вспарываемой плоти и тяжкие мучительные вздохи.

— Почему ты не заставишь его замолчать? — Лицо Надежды словно окаменело.

— Если тебя раздражают эти звуки, значит, как максар ты не состоялась, — с издевкой ответил Стардах. — Мне осталось нанести несколько завершающих штрихов, а потом, если желаешь, снова займемся тобой. Прежние твои склонности и пристрастия оказались намного прочнее, чем я предполагал. Но их можно устранить без особого труда.

Тяжелые шаги стали приближаться, и Стардах, похлопывая лезвием окровавленного ножа по ладони, появился в поле зрения Артема. Губы его кривила саркастическая усмешка. Даже здесь, в подземельях своей собственной цитадели, он не расставался с клинком.

— Вряд ли твое создание можно назвать удачным. В нем много лишних деталей. — Нож несильно чиркнул Артему по низу живота. — К чему все это? Другое дело, если бы он предназначался на роль шута или наложника. Но ведь тебе было велено создать воина. Неужели ты считаешь, что подобные уроды имеют право размножаться?

— Повторяю, мне нужен человек, а не холощенное животное.

— Нет, дочь моя. Тебе нужно именно животное. Неуязвимое и преданное. Относительно преданности сказать пока ничего не могу, а вот о неуязвимости и говорить нельзя.

Кончиком ножа он легонько ткнул Артема куда-то в подреберье. и боль, не сравнимая ни с чем, что тому пришлось до этого испытать, сокрушительной молнией пробила сверху донизу и без того измученное тело. Артем кое-как сумел сдержать дикий вопль и только заскрежетал зубами.

— Видишь, я сразу обнаружил уязвимое, место, — довольно хохотнул Стардах.

— Не смей больше так делать! — Надежда перехватила его руку, и несколько секунд они боролись, если можно назвать борьбой возню матерого волкодава со щенком-сеголетком.

Затем Надежда отлетела в сторону, однако нож перешел в ее руки.

— Ты неосмотрительна, дочь моя, — холодно сказал Стардах. — Максар может любить только самого себя. Перенеся на кого-то другого хотя бы частицу этой любви, он оставляет брешь в своей защите.

Его шаги стали удаляться. Надежда, вскочив на ноги, швырнула нож о каменные плиты пола, да так, что от него только осколки брызнули. После этого она рванулась было к выходу, но тут же возвратилась назад, к плавно раскачивающейся раме, на которой в бессильной злобе извивалось тело Артема.

— Тебе придется потерпеть еще немного, — тяжело дыша, сказала она. — В чем он прав, так это в том, что у тебя не должно быть уязвимых мест…

Физические силы постепенно возвращались к Артему, но это были уже совсем другие силы, незнакомые и пугающие его самого. Теперь, когда он напрягал мышцы, цельнокованая железная рама сотрясалась и скрипела, как расхлябанный дачный шезлонг. Однажды, сумев дотянуться кончиками пальцев до крайнего звена цепи, сковывавшей его руки, он расплющил его, из овала превратив в восьмерку.

Надежда почти не отходила от него. Не доверяя больше мартышкам-ассистентам, она сама пичкала его разными снадобьями и кормила из своих рук какой-то, густой, сладковатой кашей.

Стардах закончил работу над новым телом Калеки и почти не появлялся в подземелье. Его создание — нечто постоянно извивающееся и меняющее форму, отдаленно похожее на гигантского осьминога, единственный круглый глаз которого прикрывали далеко выступающие вперед клювообразные костяные веки, — уже успело поймать и растерзать в клочья нескольких неосторожных мартышек.

Пару раз Артем пробовал завести с ним разговор, но все попытки закончились безуспешно. Операция, похоже, поубавила разума у их бывшего спутника или перевела его совсем в другую плоскость. (Чего у Калеки добавилось, так это свирепости — способные удлиняться до неимоверных размеров щупальца крушили все, до чего только могли дотянуться, и вскоре целой банде мрызлов пришлось взять их в оковы.)

— Почему его не убирают отсюда? — однажды спросил Артем.

— В цитадели пока еще нет помещения, где его можно было бы поселить. Ведь он способен разнести любую стену и пролезть в любую щель. Лишь воля Стардаха кое-как сковывает его ярость. Представь, что может случиться, если отец куда-нибудь отлучится.

— А ты не пробовала проникнуть в его сознание?

— Пробовала. Да где уж мне тягаться со Стардахом. Он не выпускает Калеку из-под своего контроля ни днем, ни ночью.

— Не хотелось бы мне находиться здесь, когда он вырвется на свободу.

— Тебе нечего опасаться. Я же всегда с тобой. А любое существо, созданное максарами, не в состоянии противостоять своим творцам.

— Когда-нибудь я создам существо, способное и на это. — Голос Стардаха заставил их обоих вздрогнуть. Оказывается, он умел красться бесшумно, как тень, а не только сотрясать своими шагами каменные своды. — Многие мои соседи чересчур возгордились. Ничтожные, они считают себя равными бессмертным богам. Пора проучить их.

— Создав такую тварь, ты станешь первой его жертвой, — возразила Надежда.

— Ни в коем случае. Я буду единственным, кому она будет беспрекословно подчиняться. Но для этого мне нужен не обыкновенный человеческий мозг, а мозг существа не менее могучего, чем максар. И тогда в мир явится гений уничтожения, Мировой Зверь. Для него не будет существовать непреодолимых препятствий, неуязвимых противников и опасного оружия.

— План твой безумен! Даже если он и удастся, ты тем самым погубишь род максаров!

— Нет. Ведь сам я останусь жить. И останется жить тот, другой — мой верный прислужник. Мир слишком мал, но для нас двоих в нем хватит места. Не хочешь ли ты стать этим вторым, дочь моя? — внезапно он грубо ухватил Надежду всей пятерней за лицо.

— Прочь! — Она наотмашь ударила отца по щеке. — Ни ты, ни я никогда не будем вторыми! Ведь ты же прекрасно знаешь — вместе нам в этом мире не ужиться! Рано или поздно останется только один — первый и единственный!

— Твой удар слишком слаб, чтобы причинить боль, но никто не смеет безнаказанно подымать на меня руку. Я могу убить тебя прямо на месте, но это сейчас не входит в мои планы. Тебе предназначена совсем другая судьба. — От резкого толчка Надежда полетела к дальней стенке, сбивая все, что встречалось ей на пути.

Исступленная ярость словно взорвала Артема изнутри, затмив все другие чувства, в том числе благоразумие и животный страх, который он всегда испытывал при виде Стардаха.

— Как ты смеешь, скотина, так обращаться с женщиной! — крикнул он. — Она же твоя дочь!

— Ах, ты еще и голос подаешь, жалкий пес? Ты разве не знаешь, что тебе запрещено тявкать в присутствии максара? — Стардах через плечо с презрением глянул на Артема. — За это я сейчас заставлю тебя откусить собственный язык.

Надежда налетела на него, как волна налетает на несокрушимый утес, и снова молниеносный удар отбросил ее прочь.

И тут рама, столько времени удерживавшая Артема, наконец разлетелась. Волоча на себе ее обломки, он шагнул вперед и обрушил на череп Стардаха продольную стойку, толстую, как рельс. Отдача от удара была такая, словно он угодил по многопудовой наковальне, а не по живой плоти.

— Неплохо! — Стардах расхохотался прямо ему в лицо. — Дочка, вижу, не зря старалась.

В следующее мгновение Артем почувствовал то, что должен чувствовать человек, которым в буквальном смысле выстрелили из пушки. Стены, пол и потолок завертелись перед его глазами, и тон, взметнув столбы искр, рухнул прямо в жаровню. Пламя объяло Артема целиком, но он не ощутил ни его жара, ни боли от ожогов. Сорвав с места огромное железное корыто, полное углей и головешек, он, не помня себя, бросился обратно к Стардаху, уже вновь сцепившемуся с Надеждой. В последнюю секунду максар успел освободиться от дочки и метнул навстречу Артему взгляд, способный, наверное, превратить человека не то что в камень, а даже в порошок.

Однако это совсем не помешало Артему вместе со своим дымящимся грузом обрушиться на противника. Смрадный дым застлал все вокруг. Сбоку налетела Надежда и вцепилась в рукоятку клинка. Зубы Артема, который действовал уже не как человек, а как бешеный зверь, сомкнулись на правом запястье Стардаха. Казалось, еще немного — и они вырвут победу. Но уже через миг оба оказались в разных концах зала — Артем под грудой искореженной мебели и побитой посуды, а Надежда на ступеньках входной лестницы. Стардах, не глядя на них, небрежно стряхивал со своей одежды золу.

— На первый раз вполне достаточно, дети мои. Вижу, вы уже готовы к тому делу, на которое я вас предназначил. Твое творение не так уж и безнадежно, дочка. Хотя ретивости в нем пока еще больше, чем умения. И ты зря закрыла его сознание от воли максаров. Для меня это безразлично, но как бы тебе самой не пришлось поплатиться. Не сочти мои слова за угрозу, но скоро вам двоим предстоят такие делишки, после которых поход через Страну Черепах покажется послеобеденным моционом.

— Куда меня определят теперь? — спросил Артем, когда они остались вдвоем (бессловесных тварей вроде Калеки и мартышек в расчет можно было не брать.) — Снова в тюрьму? Или стражем у дверей твоей спальни?

— Если Стардах ничего конкретного не сказал, значит, мы вольны поступать по своему усмотрению.

— Не опрометчиво оставлять у себя врагов без присмотра?

— Нас он не опасается. Единственный, кто еще может представлять для него угрозу, это Адракс.

— Даже в темнице? Даже с жерновом на шее?

— Такие как Адракс, опасны и в могиле.

— Проклятье! — поднатужившись, Артем сорвал с себя последние оковы. — А где я буду жить? Да и перекусить бы не мешало.

— В цитаделях максаров живут по своим законам. Если тебе понравятся какие-нибудь покои, просто выброси вон их хозяина. Захочешь есть, отбери пищу у первого, кто тебе подвернется. Здесь кроме Стардаха есть только одно привилегированное существо — это скакун Агбалар. Как ни малоправдоподобно это звучит, но говорят, что в ранней юности, когда Стардах был скорее гонимым и заброшенным зверенышем, чем настоящим максаром, они даже дружили. Не знаю, какой облик он носил тогда. Агбалар добровольно вызвался стать конем-вепрем Стардаха. Остальных можешь не опасаться. С мрызлами попусту старайся не связываться. Они сражаются стаями и тем сильны.

— А если я не стану ни у кого отбирать пищу?

— Значит, подохнешь с голоду! — Надежда рассвирепела. — Хватит голубка из себя строить! Всех слабых и обиженных здесь давно сожрали! Заботиться о тебе никто не будет! Хватай все, что сумеешь вырвать, и тогда проживешь. Не беспокойся, в цитадели всего достаточно: и еды, и вин, и всяких дурманящих снадобий и самок на любой вкус.

— Рай, да и только.

— Хватит болтать, пошли! — Надежда схватила его за руку.

— Подожди. — Что-то как будто кольнуло Артема в затылок, и он оглянулся.

Калека, прикованный к своему прокрустову ложу десятками железин самой разной формы, вытянулся в тонкую и длиннющую щупальцу, один конец которой вился у самых ног Артема, а на другом, в глубине широко раскрытого клюва, сурово и вопрошающе горел одинокий человеческий глаз.

— Ты узнал меня? — Щупальце было не толще детского запястья, и Артем смело шагнул вперед.

— Осторожней, — негромко сказала Надежда.

Мягкое и бархатистое на вид, лишенное когтей и присосок, щупальце быстро пробежало по лицу и груди Артема, после чего обвилось вокруг его талии.

— Почему ты молчишь? Скажи что-нибудь, — Артем помахал рукой.

— Боюсь, что говорить он уже не сможет никогда. — Надежда пристально смотрела в немигающее око Калеки. — Стардах изъял из этого тела все, что не соответствовало его замыслам.

— Но ведь всю память целиком нельзя изъять? Что-то же он должен помнить! Попробуй проникнуть в его сознание! Растормоши его!

— Сейчас его сознание находится как бы в полусне. Чего-чего, а оков для Калеки Стардах не пожалел. И самые прочные из них не эти, железные, а другие — невидимые, опутавшие мозг. Но что-то в сумраке его души все же шевелится. Не знаю, узнал ли он нас, но ненависти в нем нет.

Словно в подтверждение этих слов щупальце легко приподняло Артема, как игрушку переставив на другое место, дружески похлопало по плечу и уползало прочь, утолщаясь с каждым метром. Око погасло, прикрытое костяным веком.

— Мне кажется, Стардах совершил одну ошибку, — задумчиво сказала Надежда.

Сейчас, прикусив нижнюю губу и наморщив лоб, она была очень похожа на ту отчаянную и дурашливую девчонку, которую Артем знал прежде. Вот если бы только не эти глаза…

— Стараясь сделать нынешнего Калеку способным к любой метаморфозе, он разделил его мозг на части и рассеял по всему телу, — продолжала она. — Знаешь присказку о пальце и кулаке?

— Я знаю присказку о прутике и метле.

— Тебе это, конечно, ближе. — Надежда усмехнулась. — Часть всегда слабее целого, тем более, если это часть мозга. Обрублено слишком много связей. Думаю, я могла бы, не трогая весь мозг, проникнуть в тот его кусочек, который ведает движением или, например, памятью.

— Тогда, чего же ты ждешь? Попробуй.

— Сейчас не время для этого. За нами могут следить. Давай уйдем отсюда.

— С удовольствием, — согласился Артем. — Не хотел бы я снова оказаться здесь.

Через тяжелую и плотно подогнанную дверь, которая открывалась не ключом, а серией нажатий на строго определенные точки, они вышли из зала-застенка и оказались в соседнем, точно таком же. Однако, в отличие от первого, он был переполнен, как фондовая биржа накануне краха. Целые легионы мартышек усердно трудились здесь, превращая в мрызлов могучих сутулых мужиков, своим видом напоминавших чернокожих неандертальцев. Судя по бестолковой суете и постоянно вспыхивающим потасовкам, серийное производство было налажено неважно — то одной бригаде мартышек не хватало шкур нужного качества, то у второй кончалось необходимое снадобье. За этим залом открывалась целая анфилада других — наполненных зловонным паром, залитых кровью, сотрясаемых воплями жертв. Это был целый завод по переработке одних живых существ в другие. Как ни тесно было тут, при появлении Надежды мартышки бросались в стороны, расчищая ей путь.

Затем потянулись запутанные, как лабиринт, коридоры — освещенные, полуосвещенные и совсем темные. Все встретившиеся им лестницы вели вверх, но уже через несколько десятков ступеней каждая из них раздваивалась.

«И как она только здесь ориентируется, — подумал Артем. — Чутьем, что ли? Тут целой жизни не хватит, чтобы все закоулки обойти».

— Ну вот мы и прибыли. — Надежда остановилась перед сводчатой аркой, занавешенной черной, как муар, тканью.

— У тебя даже дверей нет, — удивился Артем.

— Что за толк от них. Один скрип. От Стардаха двери не защитят… Ты войдешь?

— Я же твой слуга, — пробормотал он.

Чувство, овладевшее Артемом после того, как он вслед за Надеждой вступил из мрака в просторный, ярко освещенный холл и увидел впереди что-то стрельчатое, занавешенное портьерой, похожее на балдахин кровати, нельзя было назвать страхом или робостью в чистом виде. Просто все изменилось. Душа его была как выжженное поле. Единственное, что ему хотелось сейчас — забиться в какую-нибудь темную нору, где его не смогут достать ни мрызлы, ни Стардах, ни даже Надежда. Где же ты, теплое и покойное чрево матери-черепахи?

— Почему ты дрожишь? — спросила Надежда.

— Разве? — Артем попытался изобразить удивление. — Впрочем, я и сам не знаю, что со мной. Наверное, устал… Так много всего случилось за последнее время.

— Ладно, заходи. — Надежда отвернулась. — Никто не съест тебя. Здесь достаточно места для того, чтобы спокойно жить и не сталкиваться на каждом шагу друг с другом… Вот только спокойно жить нам не дадут. Как только с Калеки снимут оковы, мы отправимся в путь. Ты станешь свидетелем редчайшего события — встречи всех живущих по-соседству максаров. Догадываюсь, что ее организовал именно Стардах. Знать бы, что он задумал…

— А что подсказывает тебе предчувствие? Опасность нарастает?

— Разве тому, кто сидит в кипятке по шею, станет хуже, если он окунется по уши? Ныне тебе грозила одна-единственная смерть, завтра будут грозить сразу десять. Меняет это что-нибудь?

— Нет, ничего, — сказал Артем. — Одна смерть или сразу десять, какая мне разница…

«Значит, первое пророчество уже сбылось, — думал Артем, лежа в полумраке на жестком, пахнущем тлением и сыростью ложе. — Я стал другим. Я изменился. Кто же я теперь?. Еще человек или уже нет? Чье сердце бьется в моей груди, чья кровь течет в жилах? На кого я стал похож? Жаль, здесь нигде нет зеркал. Совсем недавно я ради пробы разломал руками литой медный кубок. Металл поддался, как картон. Острые обломки изгрызли мои пальцы, но раны уже почти исчезли. Наверное, я способен и на многое другое. Грызть железо, к примеру. Пить серную кислоту. Гнуть на шее двутавровые балки. Впору в цирке выступать. Что тут ни говори, а максары мастера… Хотя, думаю, если бы на Земле инквизиции дали волю еще на пару тысяч лет, и она бы наверняка не отстала. Ковала бы из людей мрызлов и не знала проблем.

Впрочем, как оказалось, максары мрызлами не занимаются. Это работа для подмастерьев. А у них товар штучный, на заказ. Один Калека чего стоит. В кошмарном сне такое не приснится. И как это все у них получается? Ну, допустим, заменить печень, ускорить прохождение импульсов по нервным волокнам, повысить тонус мышц и прочность костей в принципе не так уж и сложно. Но ведь этого мало! Надо изменить весь метаболизм организма, сшить сотни сосудов и тысячи нейронов, перестроить работу иммунной системы, добраться до генетического уровня. И все это без растровых микроскопов, лазерного инструмента, компьютерных томографов, ультрамикротонов. Чудеса!

Что же они знают такое, чего не знаем мы? Где источник этого знания? И почему оно приносит такие горестные плоды? Возможно, я мыслю наивно, но до сих пор мне казалось, что величина достижения в любой области человеческой деятельности, будь то мореплавание или книгопечатание, как-то корректируют и уровень нравственности. Египет является не только родиной архитектуры и геометрии, но также философии, а заодно изящных искусств. Кое о чем это говорит. Средний эллин был хотя бы на йоту нравственнее современного ему среднего варвара. Конечно, можно привести массу исключений, но я имею в виду общую тенденцию. Менгеле ничуть не лучше Влада Дракулы, но если первый все же был выродком, то второй — вполне обычным продуктом своей эпохи. Всякая новая крупица знания пусть незначительно, пусть не напрямую, пусть не сразу, но увеличивает капитал этических ценностей.

У максаров все наоборот. Достигнув почти божественной власти над живыми существами, в нравственном плане они деградировали до уровня каннибалов. Опровергает ли это мою теорию? Ни в коем разе. Объяснить столь печальный факт можно следующим образом. Предки нынешних максаров (еще в те времена, когда Тропа не втянула в себя этот клочок их мира) были великими естествоиспытателями, глубоко проникшими в тайны человеческого тела и человеческой психики. То, чем сейчас пользуются их постепенно дичающие пращуры, лишь отголосок древней мудрости. Огонь Прометея, ставший дымом Майданека. Голем, вырвавшийся на свободу.

Можно, конечно, горько сокрушаться по этому поводу, но лично для меня вывод однозначен — Страну Максаров преодолеть нельзя. Даже в нынешнем моем облике. Кролик, отправившийся на экскурсию по псарне, имеет больше шансов на успех, чем я. Значит, назад, к Стране Лета? О том, что меня там ждет, думать пока не хочется. Сначала надо отсюда выбраться».

Ни один максар не вошел бы в дом другого по доброй воле (кроме, конечно, того случая, когда с хозяином этого дома уже покончено), поэтому, если они вдруг и собирались на свои шабаши, то вне стен, в местах, где невозможно устроить ловушку.

Пегий конь-вепрь, до появления на свет Калеки-два считавшийся сильнейшим из телохранителей Стардаха, легко нес вперед своего угрюмого всадника, а за ними длинной лентой вилась свита: нелюди, бывшие когда-то людьми, и люди, сотворенные из всякой нечисти. Артема и Надежду разлучили — она шла рядом с отцом, в компании ближайших прислужников, а его толстой цепью приковали к носилкам, в которых четыре мрызла тащили Адракса вместе с его ярмом. Здесь же находился и Калека. Словно стараясь испытать все возможности нового тела, он то ковылял на своих щупальцах, то полз, извиваясь по-змеиному, то катился, сгруппировавшись в шар.

Адракс почти не изменился со времени их последней встречи, только одежда его окончательно обветшала и насквозь пропиталась характерным запахом тюрьмы, о котором Артем успел позабыть.

— Да ты жив, оказывается, — сказано это было так, что оставалось совершенно неясным, обрадовала ли эта новость старика или, наоборот, огорчила.

— На мертвеца вряд ли надели бы такие побрякушки, — Артем тряхнул цепями.

— После того, как нас разлучили, я ни на миг не терял контакта с тобой. Твоими глазами я видел Стардаха, внучку в новом ее обличье, эту тварь, — он махнул рукой в сторону Калеки. — Но едва только за тебя взялись всерьез, я утратил контроль над твоим сознанием. Мне почудилось, что ты умер.

— Твоя внучка позаботилась о том, чтобы впредь я был неподвластен воле максаров.

— Это я уже понял. Кстати, такой совет ей дал именно я. Но уж очень внезапно все случилось…

— Не напоминай мне об этом времени. Столько горя я за всю свою жизнь не натерпелся.

— Не зарекайся. Жизнь твоя не кончена. Все еще впереди.

— Типун тебе на язык! — Если бы не цепь, Артем больше и шагу не ступил бы рядом с Адраксом.

Пока они беседовали таким образом, старик глаз не спускал с Калеки, все время менявшего свою форму.

— Любопытное создание, — сказал он некоторое время спустя. — Значит, на сей раз мой сынок решил обойтись даже без костяка. Идея спорная. Она больше подходит к водной среде, чем к суше. Достаточно ли прочные у него мышцы?

— Более, чем достаточно, — успокоил его Артем. — Можешь не сомневаться.

— И на кого же мой сынок собирается натравить это чудо?

— Ты лучше у него сам спроси. Не у Стардаха, а у Калеки.

— У него не спросишь. Воля Стардаха цепко держит всех здесь присутствующих, кроме нас с тобой, да еще внучки. Без его согласия они и пикнуть не посмеют.

— Надежда говорила, что сознание Калеки сейчас подвержено внушению в гораздо большей степени, чем раньше. Ведь тело его способно превращаться и в блин и в веревку. Чтобы мозг своими размерами не препятствовал этому, Стардах разделил его на доли и рассеял по всему телу. Разобрал метлу на прутки.

— Пока над Калекой довлеет власть Стардаха, никто не сумеет проникнуть в его сознание. Могу дать вам один совет. Тебе даже в большей степени, чем внучке. Заставьте моего сынка хотя бы на несколько мгновений ослабить свою волю. Не знаю, как это сделать. Отвлеките его, отравите, оглушите в конце концов. И тогда я устрою так, что к Калеке вернется память. Память о тех временах, когда он был великим вождем гордого народа и смертельным врагом Стардаха.

— Хорошо. Память вернется к Калеке. А дальше?

— А дальше Стардаху придется туго. Прикончить его Калека, конечно, не прикончит, но бока намнет.

Отряд уже выбрался на голое, открытое всем ветрам плоскогорье. Здесь, на бесплодной каменистой земле, под куполом ярчайше-голубого неба у же разбили свои бивуаки все хозяева близлежащих цитаделей (кроме тех, кто на данный момент находился в осаде и тех, кто эту осаду проводил). Поскольку предстоящее сборище было затеяно по инициативе Стардаха, он явился последним. Сотни глаз, способных различить любое перышко у парящей в зените птички, внимательно изучали его и всех прибывших с ним существ. Зловещее молчание висело в воздухе, буквально наэлектризованном опасностью. Один неосмотрительный жест, одно резкое слово могло в одно мгновение стронуть эту лавину взаимной ненависти.

Затем, словно повинуясь какому-то недоступному для чужого слуха приказу, максары выступили вперед. Топот ног, стук копыт, бряцание оружия, отрывистые слова команд, воинственные молитвы и грозное пение слились в нестройный гул, сразу разрядивший напряжение.

Здесь не было и двух, хотя бы отдаленно похожих друг на друга максаров. Если женщины еще кое-как сохраняли человеческий облик (в широком диапазоне от Елены Прекрасной до Бабы-Яги), то большинство мужчин напоминали порождения преисподней. Артем по рассказам Адракса уже знал, что каждый максар на протяжении жизни многократно меняет свою внешность, стремясь к некому недостижимому идеалу, мало соотносимому с человеческими канонами красоты. От монстров, составлявших свиту, они отличались разве что высокомерной осанкой, да еще своими знаменитыми клинками, в данный момент приведенными в боевую готовность.

— Давненько мы не виделись, соседи, — сказал Стардах, не утруждая себя долгими приветствиями. — Не надоело ли вам, словно трусливым крысам, сидеть по своим норам? Обычай требует, чтобы мы хоть иногда собирались вместе для совместных трапез и игрищ.

— На последних игрищах ты погубил моего родного брата! — сладчайшим голосом легендарной сирены пропела рыжеволосая женщина, очертания тела которой живо напоминали Артему изваяния пышногрудых красавиц-апсар, которыми он любовался некогда в индуистских храмах. — А ведь я уже приготовила для него зелье, превращающее кровь в камень. Сколько стараний зря потрачено!

— Насколько мне известно, даром твое зелье не пропало, — спокойно парировал Стардах. — Не им ли ты отравила моих слуг, следовавших через твои земли в Страну Жестянщиков?

— В следующий раз пусть выбирают другую дорогу. Мой дом не постоялый двор для всякой рвани, — заносчиво ответила красотка.

— Зелье и в самом деле замечательное, — подал писклявый голосок низкорослый максар, похожий на бескрылого, сплошь покрытого седой шерстью нетопыря. Он восседал на прекрасном снежно-белом жеребце, свирепый взгляд которого никак не соответствовал личине травоядного животного. — Твои слуги до сих пор стоят столбами посреди дороги, и даже стервятники отказываются клевать их.

— Пусть они останутся вам на память, — Стардах изобразил на лице крайнюю степень великодушия. — Псы, берущие пищу из чужих рук, не заслуживают лучшей участи.

Беседа с каждой минутой оживлялась, однако ни один из максаров не сделал шага навстречу друг другу и не выпустил из рук оружия. Каждый из них находился как бы в центре пустого круга, радиусом примерно равного максимальной длине приведенного в боевое состояние клинка.

Прислужники подали своим хозяевам вино и пищу. Максары ели и пили только то, что привезли с собой (хотя и обменивались тостами типа: «За твою скорую кончину!», «Чтоб напиток в твоей чаше стал гноем!» и так далее). О том, что содержалось в кубках и чашах, Артем судить не мог, но еда была самого разного свойства, начиная от жалобно блеющих ягнят, которых перед тем, как сожрать, обдирали живьем, и кончая искусственными цветами из золотой фольги. Рыжеволосая сирена изящно обгладывала жареную ножку человеческого младенца, а седой нетопырь, отвратительно причмокивая, сосал кровь из яремной вены своего жеребца. Однако кое-кто, и в их числе Стардах, даже не притронулись к предложенной снеди.

— А это еще что такое? — один из максаров, расположившийся в дальней части площадки, отставил чашу в сторону и резко взмахнул клинком. Несколько горящих точек осталось висеть в воздухе. — Кто выпустил эту гадость? Твои проделки, Стардах?

— Ты должен знать, что подобной мелочью я не занимаюсь, — ответил Стардах. — Присмотрись к тем, кто обретается к тебе поближе, чем я.

— Это были мои мушки! — плаксиво заканючил сухопарый, еще сохранивший многие человеческие черты мальчишка-максар. — Зачем ты убил их, мешок с дерьмом? Они были почти безвредные. Я только попугать тебя хотел.

— Вот я тебя сейчас самого напугаю, звереныш!

— Напугай, дяденька, напугай. — Узкая мерцающая лента стремительно протянулась навстречу противнику. — Меня уже пугали. Сначала сестричка, потом братишка, а потом папочка. Рассказать, что с ними стало?

— Ну хватит! — крикнул огромного роста максар, голова которого напоминала замшелый камень, сплошь исполосованный трещинами. Понять, какая из этих трещин является ртом, а какая, глазами, было совершенно невозможно. — Жрать и пьянствовать я могу и у себя дома. А здесь ваши постные рожи портят мне аппетит. Мы собрались совсем не для этого. Чем ты хочешь развлечь нас, Стардах? Если какой-нибудь новой тварью, то я немедленно выставляю против нее свое собственное создание.

— Принимаю твой вызов, Карглак. — Стардах приложил ладонь левой руки к груди. — Но хочу предупредить, что мы собрались здесь не только для этого. Главный сюрприз я приберег напоследок. Уверен, что он доставит вам всем истинное наслаждение.

— Ах! — капризно скривила губки рыжеволосая. — Какое наслаждение может сравниться с тем, которое я испытаю, вцепившись в твое горло.

— Когда-нибудь я предоставлю тебе такую возможность, трупоедка. Давно пора проверить, у кого из нас зубы поострее, — ласково ответил Стардах.

Максары уже расступились, освобождая место под ристалище. Из свиты Карглака выступило вперед двуногое существо, чем-то напоминавшее своего хозяина — такое же корявое, грубое, огромное. Ростом оно раза в два превосходило мрызла, зато не имело головы, а тем более шеи. Грудь его, подобно доспехам, прикрывали толстые костяные пластины, среди которых поблескивали два белых, как у вареной рыбы глаза, да сочилось слюной круглое безгубое отверстие. Могучие руки кулаками упирались в землю. Этой твари явно не хватало проворства, но нельзя же требовать проворства от гранитной скалы или крепостной башни.

Навстречу безголовому монстру медленно катился шар, размером не превышающий мяч для пушбола и да вид совсем мягкий. Великан осторожно ткнул его лапой и неуклюже отскочил, словно котенок, играющий с неизвестным ему насекомым. Внезапно шар, словно подброшенный катапультой, взлетел и, превратившись в воздухе в огромный звездообразный блин, почти целиком облепил тело противника. Раздался хруст, как будто мешок орехов попал под вальцы дорожного катка. Вверх на тонких вибрирующих щупальцах взметнулась осьминожья голова, а на земле между ними осталась лежать гора кровоточащего фарша, перемешанного с осколками костей. Седой нетопырь ловко, словно белка, перепрыгнул на плечи одного из своих слуг, а белый жеребец с места в карьер бросился на Калеку. Каменное плато дрогнуло под ударами его копыт. В высоком прыжке жеребец достал Калеку зубами, но этот выпад пришелся в пустоту — шар головы превратился в бублик, который незамедлительно сомкнулся на могучей крутой шее. Почти в то же мгновение щупальца обвили ноги и грудь белого исполина. Жеребец с удивительной ловкостью совершил кувырок вперед и принялся как бешеный кататься по земле. Его туловище изгибалось так, что темя почти касалось крестца. Глаза жеребца вылезли из орбит, и лишь предельное напряжение мышц шеи не позволяло смертельной удавке затянуться до конца. Каким-то невероятным усилием он сумел всунуть копыто между своим горлом и телом осьминога, однако на большее уже не хватило сил. Сухо треснули позвонки, в последний раз клацнули зубы и взбрыкнули задние ноги. Тело Калеки чулком сползло с раздавленной шеи и вновь превратилось в шар.

Быстрота, с которой все это совершилось, ошеломила даже видавших виды максаров. Несколько чудищ, уже готовых было вступить в схватку, по знаку хозяев вернулись на прежние места (максаров беспокоила отнюдь не жалкая участь, ожидавшая их слуг, а лишь свой собственный престиж).

— На чем я вернусь назад? — вопил седой нетопырь, прыгая вокруг околевшего жеребца. — Кто отвезет меня домой?

— Дойдешь пешком, вонючий кровохлеб, — посоветовал Стардах. — Давно пора ссадить тебя на землю. И уйми свою глотку! Я хочу, чтобы меня слышали все здесь присутствующие… Эй! Есть ли еще желающие сразиться с моим новым прислужником?

— Его черед еще придет, точно так же, как и твой! — прогремел голос Карглака. — Не думай, что ты сумел запугать нас своим уродом. Это всего лишь кусок мяса, слепленный тобой из множества других кусков. Мой клинок в единый миг вернет его в прежнее состояние. Так что особо не заносись… Но ты, кажется, обещал какой-то сюрприз? Не испытывай наше терпение слишком долго.

— Тогда я попрошу вашего внимания! — Стардах вскинул над головой левую руку, а правой обнял за плечи Надежду. Тут же мрызлы подхватили носилки с Адраксом и, сквозь ряды расступившейся свиты, выволокли их на открытое место. Артем, как цепная собака бежал рядом. — Нет нужды представлять вам моего отца, — продолжал Стардах. — Он долго скитался по ближним и дальним странам, избегая встреч со мной, но недавно я все же уговорил его вернуться домой. Вместе с ним прибыла и моя дочь. Вот она, полюбуйтесь!

Назад: ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Дальше: ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ