Книга вторая
Дым и огонь

О возвращении Маргариты Гольдони де Камилло в Асторию возвестило пение пересмешника. Увидев знакомые улицы и магазины, женщина, несмотря на ужасное положение, в котором она оказалась, погрузилась в воспоминания.

Она остановилась перед булочной и вошла в нее как раз перед самым закрытием. Булочная выглядела совсем по-старому. Белый кафельный пол, покрытый опилками, был так исцарапан и выщерблен, что можно было подумать, что находишься где-то в Италии. Из светильников по-прежнему лился свет люминесцентных ламп, но теперь они казались уже не такими большими, как когда-то.

— Чем могу служить? — спросила маленькая круглолицая женщина и вышла из-за прилавка. Ее седые волосы были собраны сзади в пучок, одутловатое лицо с тонкими, высоко поднятыми бровями, походило на клоунскую маску. Внезапно на лице женщины появилась улыбка.

— Маргарита?

— Да, миссис Палья, это я.

— Мадонна! Красавица! Как я рада тебя видеть! Бедняжка, как ты себя чувствуешь? — Она прижала Маргариту к своей могучей груди, пахнущей мукой и крахмалом. — Какое несчастье с Тони! Об этом передали сегодня утром в новостях, какой ужас, я была просто потрясена и сказала Луиджи: «Не могу поверить, что это о нашем Тони де Камилло». — Она закусила костяшки пальцев. — Это подлость.

— Знаю. Я до сих пор в шоке.

Миссис Палья взмахнула пухлыми ручками.

— Но ты не волнуйся, красавица. Теперь ты здесь, дома. — Женщина поспешила обратно за прилавок и начала рыться среди батонов и булочек. — Но какая ты худенькая. Возьми, съешь, мой ангел. Ешь!

Маргарита, хотя совсем не была голодна, откусила несколько кусков булочки. Не сделать этого означало бы обидеть гостеприимную хозяйку лавки.

— А теперь забудь обо всем. — Миссис Палья извлекла откуда-то бутылку граппы и разлила вино по стаканам. — Держи, мой ангел. Это тебя подкрепит. Выпей.

Она опять взмахнула руками, как будто это могло ускорить процесс.

— Выпей все, красавица, тебе от этого станет легче. И я с тобой выпью.

Она обняла Маргариту.

— Знаю, зачем ты здесь, — шепнула она, оглядываясь на своего мужа, Луиджи, который занимался бухгалтерией. — Инстинкт, мой ангел. Вот почему ты пришла сюда в трудный час. — Она обняла ее крепче. — Мужчинам кажется, что они могут все предусмотреть, правда? Но мы то знаем, что они делают только то, что нужно нам. — Она захихикала. — Доешь булочку и иди куда надумала. Это верное решение.

— Она здесь?

Миссис Палья кивнула и перекрестилась.

— Слава Богу. Он бережет ее, хотя ей уже за девяносто. — Палья постучала по голове своим коротким, толстым пальцем. — Конечно, она больше уже не настоятельница, ее место заняла другая. Но соображает она так же хорошо, как и прежде, мой ангел. Вот увидишь.

Вечерний воздух был наполнен чистыми звуками пения пересмешника. Оставалось два часа до встречи, которая должна была решить судьбу ее дочери. Но что будет с ними потом? Ничего хорошего ждать не приходилось. Встречей с Бэдом Клэмсом дело не закончится, это будет только началом. Ему не терпится овладеть всеми секретами Доминика — он хочет узнать, с какими поставщиками, оптовиками, судьями, полицейскими, банкирами, промышленниками брат находился в контакте, но больше всего домогается власти, которая дается сетью Нишики. Ведь именно благодаря этой сети Доминик получал компромат, позволявший ему заставлять работать на себя правительственных чиновников самого высокого ранга. Нишики был Микио Оками, он загадочными путями получал информацию о секретах людей, и это давало Доминику возможность держать их в руках.

Маргариту слегка пошатывало на ходу, потом, подбежав к обочине, она согнулась в три погибели и освободилась от всего съеденного и выпитого. Когда позывы прекратились, женщина открыла сумочку и вытерлась бумажной салфетки. В свете уличных фонарей зловеще блеснула сталь пистолета.

«Боже, — подумала она. — Что же мне делать?»

Однако Маргарита хорошо знала, что собирается делать в данный момент. Она подошла к потрепанным металлическим воротам, преграждающим путь к большому белому кирпичному зданию, занимающему почти весь квартал. По обеим сторонам ворот, как и шесть лет тому назад, когда Доминик впервые привел ее сюда, чтобы начать ее обучение, стояли скульптурные изображения Девы Марии с младенцем Иисусом на руках.

Она позвонила в колокольчик, и ее немедленно впустили. Когда Маргарита вступила на территорию женского монастыря Святого Сердца Девы Марии, ее охватило странное ощущение душевного спокойствия. Высоко над головой, на магнолии, она увидела пересмешника, птица смотрела на нее, забавно наклонив голову. Затем птаха начала петь, подражая другим пернатым.

Женщина поднялась по мраморной лестнице и открыла дверь.

— Добро пожаловать, дитя мое, — произнес из полумрака знакомый голос.

Женщину на мгновение подхватила волна прошлого, и она спросила:

— Бернис?

— Да, дитя мое...

Маргарита попала в любящие объятия и зарыдала. Нежность этих рук, тепло тела переполнили чашу ее терпения.

— Боже мой, что стало с моей жизнью.

Бернис повела Маргариту по коридору. Та снова поразилась царившей в монастыре почти церковной тишине. То, что другие, менее чувствительные посетители, принимали за аскетизм, она воспринимала как растворение в духовном абсолюте.

— Я чувствую себя такой беспомощной. Все разваливается... — Не в силах продолжать, женщина замолчала.

Бернис остановилась перед зеркалом и сказала:

— Взгляни. Что ты там видишь? Твое лицо мокро от слез. Но я вижу, что твоя душа тоже тонет в слезах. И не только из-за последних событий, дитя мое. Прежде чем продолжить, ты должна понять это.

— Я не могу. Я...

— Нет, Маргарита, можешь. И знаешь почему? Потому что ты сестра своего брата. Хотя вы и не одной крови, но очень похожи. Он, без сомнения, это видел.

Маргарита и ее сестра Челеста, которая сейчас жила в Венеции, были дочерьми Энрико Гольдони, занимавшегося производством и продажей венецианского шелка и парчи. В 1964 году, когда его дочерям Маргарите и Челесте было девять и шесть лет, он женился во второй раз. У его новой жены, Фэйс Маттачино, уже был сын, Доминик, которого Энрико усыновил год спустя. Первым мужем Фэйс был Черный Пол Маттачино, внушающий ужас Дон нью-йоркской мафии, погибший при загадочных обстоятельствах. Один из многих ходивших о Черном Поле слухов гласил, что Доминик был не его сыном.

— Не думаю, чтобы мой брат мог до такой степени, как я, потерять управление.

— Но в первый раз он пришел сюда именно с этой проблемой, — сказала старая настоятельница. — А теперь с ней пришла ты. Никогда не забывай о том, что Доминик выбрал тебя своей наследницей, потому что в тебе есть внутренняя сила.

— Не знаю, — ответила Маргарита. — А что если он был не прав?

— Зато права я, — сказала Бернис не допускающим возражений тоном. — Теперь послушай меня, девочка. Именно я посоветовала твоему брату сделать тебя наследницей, и он со мной согласился. И мы не ошиблись на твой счет. Но твоя дорога не из легких, и ты знала об этом с самого начала.

— Но я не предполагала, насколько мне будет трудно, — ответила Маргарита.

— Никто никогда этого не знает. Но такова Божья воля, поверь мне. Он все время испытывает нас, таков путь Божий. — Она похлопала Маргариту по руке. — Теперь довольно. Вытри глаза. Пора обсудить военные действия.

Помещение, которое занимала настоятельница, было удивительно уютным, возможно, из-за его размера или формы, в нем было что-то от сказок, которые Маргарита читала Фрэнси, когда та была маленькой.

— Этот дьявол захватил моего ребенка! — взорвалась она, сразу как только переступила порог. — Подумай только, сколько горя причинила нам семья Леонфорте! Сначала они убили Доминика, потом Тони, на Парк-авёню стреляли в меня, а Бэд Клэмс захватил мою дочь. В довершение ко всему я потеряла контроль над своим бизнесом! — К горлу женщины вновь подступили слезы, хотя она изо всех сил старалась успокоиться. Разве сама Бернис не учила ее, что в критические моменты спасти может только спокойствие? Но пути к спасению не было, во всяком случае, она его не видела. Маргарита сжала кулаки и сдавленным от гнева голосом сказала: — Это животное, монстр. Я убью его.

Настоятельница спокойно сидела под позолоченным деревянным распятием. Время наложило морщины на ее лицо, иссушило кожу, но даже оно не смогло сделать менее яркими ее светло-голубые глаза, погасить огонь, который горел в них и вел за собой множество людей в течение долгих лет.

— Моя дорогая, неужели ты решила, что Чезаре Леонфорте уже одержал над тобой самую главную победу?

— Ты очень напугана. И это понятно. — Бернис положила ладони на кулаки Маргариты, и постепенно их тепло заставило пальцы женщины разжаться — так распускаются лепестки цветов под лучами солнца. — Но с этим чувством надо немедленно покончить. Страх порождает ненависть, ненависть означает неведение. А люди, подобные Чезаре Леонфорте, надеются именно на то, что их противник будет пребывать в неведении.

— Но взгляни, что он со мной сделал! — воскликнула Маргарита. — Одним ударом он отнял у меня все. Я проиграла это сражение, эту войну, вообще все. Меньше чем через два часа я должна быть в Шипсхед Бэй или он убьет мою дочь!

— Он этого не сделает, — произнесла Бернис с такой убежденностью, что Маргарита сразу же ей поверила.

— Откуда ты это знаешь?

— Давай рассуждать логично, моя дорогая. Что он выиграет от смерти девочки? Просто он использует Фрэнси, чтобы надавить на тебя. Если он избавится от нее, то упустит тебя, и он это знает.

Женщина стиснула зубы. Бернис говорит так, потому что сама никогда не была матерью. Неужели она не понимает, что, если ребенок в опасности, надо немедленно сделать все, чтобы вызволить его?!

— При всем моем уважении к тебе, — сказала Маргарита, — я с тобой не согласна. Не забывай, что мы говорим о Чезаре Леонфорте. Не думаю, что он мыслит рационально или логично. Он живет одними чувствами, и мы знаем это. — Руки женщины опять сжались в кулаки.

— Маргарита! — Настоятельница наклонилась вперед, передавая свою психическую энергию молодой женщине, стараясь, чтобы та целиком оказалась в ее власти. — Послушай меня внимательно, очень важно, чтобы ты поняла, что я тебе скажу. Я вижу в твоих глазах ненависть. Но ты должна побороть ее, дорогая. Именно с ненависти началась вендетта между Леонфорте и Гольдони. Иначе так же неизбежно, как ночь сменяет день, все для тебя кончится только страданием и смертью.

Некоторое время Маргарита сидела молча. Она чувствовала, что погружена в ауру Бернис, сила личности настоятельницы подчиняла ее и одновременно успокаивала. Эту силу Бернис проявляла редко. Большинство посетителей монастыря не имели никакого понятия, что она обладает нечто большим, чем просто доброй и благородной душой.

— Я не могу просто так склониться и сдаться, — прошептала Маргарита. — Ты не должна просить меня об этом, потому что я просто этого не смогу. Говорю тебе, не смогу!

Губы Бернис тронула улыбка.

— Ты говоришь, как Доминик. «Всегда наступать, — призывал он. — Как только остановишься, ты мертв». Именно потому он так страстно ненавидел Федеральную программу защиты свидетелей. И вопреки их правилам продолжал поддерживать с тобой контакт. Доминик прожил жизнь по своим правилам, и неважно, что об этом думают другие.

Маргарита чувствовала себя загипнотизированной этими искрящимися голубыми глазами.

— В данный момент Чезаре удерживает у себя то, что ты считаешь самым ценным, дорогая, — продолжала Бернис. — Я не призываю тебя к смирению, Маргарита. Наоборот, мы вступаем в последнюю стадию долгой и кровавой вендетты между Леонфорте и Гольдони. Да, сейчас очень тяжелый момент в твоей жизни, но именно поэтому ты должна быть очень сильной. Пора тебе сделать свой ход.

— Не знаю, — ответила Маргарита. — Мой мир рассыпался, я больше не узнаю его.

— Именно эту цель и преследовал Чезаре. И от тебя зависит то, достигнет он ее или нет. — Пальцы Бернис еще сильнее стиснули руки Маргариты. — Разумный человек использует все формы своей власти. Разве неэтому тебя учили, пока ты была здесь?

Лицо молодой женщины на мгновение затуманилось воспоминаниями, потом она кивнула.

— Человека губит не сама власть, — сказала настоятельница, — а злоупотребление властью. Сейчас это делает семейство Леонфорте сильным, но в конце концов приведет его к краху.

— Значит, пусть два брата убьют друг друга, — сказала Маргарита с горечью.

— Отмщение — удел Божий, а не человеческий. Мне хочется, чтобы ты запомнила это на будущее. — Настоятельница встала. — А сейчас я покину тебя, чтобы ты мысленно приготовилась. Как обычно, все возможности монастыря в твоем распоряжении.

Молодая женщина почувствовала, как ее снова обволакивает теплое облако властной силы Бернис.

— Вспомни все, чему тебя здесь учили, — сказала она и поцеловала Маргариту в лоб. — Да пребудет с тобой благословение Божье, дитя мое.

Утренний туман, поднимающийся с Сумиды, окутал Токио влажным туманом, сделав его похожим на почтовую открытку. Звук выхлопа черного мотоцикла Николаса отражался от фасадов особняков довоенной постройки, которые здесь, в деловой части города, стояли вплотную друг к другу. Когда он свернул, чтобы остановиться, и выключил зажигание мощного двигателя, его звук подхватил донесшийся с реки унылый сигнальный пароходный гудок.

Николас слез с мотоцикла и посмотрел на маленький особнячок, втиснувшийся между домами-бегемотами. Фасад у него был настолько непривлекательный, что обратить на него внимание мог только самый невзыскательный прохожий.

Так это и есть дом Кисоко, сестры Микио Оками, место, которое выбрал Нанги для восстановления своих сил! Что это ему взбрело в голову? — удивился Николас, снимая шлем и поднимаясь по лесенке, ведущей к входной двери.

Звонка не было. Николас постучал в дверь молотком в форме звериной лапы и услышал странный звук. Пощупав дверь рукой, он обнаружил, что она была металлической, скорей всего стальной. Все это было весьма необычно для частного дома. Неужели стальную дверь сделали в целях безопасности? Дверь открылась, и он оказался лицом к лицу с сестрой Микио Оками. Николас много слышал об этой женщине, но никогда с ней не встречался, несмотря на свою близость с Оками, потому что Кисоко вела весьма уединенный образ жизни. Но он все же узнал ее с первого взгляда.

— Проходите, пожалуйста, — сказала Кисоко певучим голосом, так естественно, как будто они были старыми друзьями. — Боюсь, что снова пойдет дождь, и если вы будете стоять у двери, то промокнете. — Видя, что он медлит, женщина добавила: — Я знаю, кто вы такой, Линнер-сан. Я узнала бы вас, где угодно.

Он вошел в прихожую, и Кисоко закрыла за ним дверь. Та захлопнулась с тяжелым лязгом, как тюремная.

— Вы очень похожи на своего отца, — сказала она. — Но что-то в вас есть и от матери.

— Вы их знали?

— В некотором роде да.

Николас оказался в прихожей овальной формы. Она была покрашена под цвет сливок и отделана блекло-золотистыми деревянными панелями. На середине прихожей возвышалась элегантная мраморная подставка, на которой стояла большая хрустальная ваза с цветами. Позади была видна парадная лестница, искусство строительства которых было утеряно в прошлом веке.

Хотя дом, насколько мог судить Линнер, был устроен полностью на европейский манер, Кисоко была одета в традиционное шелковое кимоно и нижнее кимоно, волосы уложены в сложную проческу, которая держалась на длинных изогнутых серебряных шпильках. Кимоно было оранжево-красного цвета, цвета заката, а нижнее кимоно, которое виднелось только на руках и горле, цвета индиго, обязанного своей вполне заслуженной славе именно японцам.

Николас знал, что Кисоко давно перевалило за семьдесят, но она выглядела лет на двадцать моложе. У нее была бледная, безупречная, глянцевая, как фарфор, кожа чистокровной женщины из самурайского рода, лицо несколько асимметричное, с чувственными губами в форме лука. Но особенно поражали ее глаза, огромные, угольно-верные, они, как ему говорили, обладали способностью видеть людей насквозь. Говорили также, что она никогда ничему не удивляется. Кроме того, ходили слухи, что Кисоко — канасими де нуитори ситеру — «расцвеченная грустью» и что в прошлом она пережила какую-то ужасную трагедию. О том, что с ней произошло, Николас не знал. Вероятно, об этом был осведомлен только ее брат.

Женщина молча провела его по отделанному полированным вишневым деревом коридору. По его стенам висели вставленные в золоченые рамки суримоно, — японские гравюры восемнадцатого века, употреблявшиеся в свое время как поздравительные открытки. Их авторы, в свое время презираемые, теперь считались мастерами мирового класса, и за их работами охотились коллекционеры и музеи всего мира. В гостиной цвета хурмы с золотом Николас нашел Тандзана Нанги. Он полулежал на обитом бледно-желтой парчой диване французского производства, выглядел, усталым и каким-то опущенным. Когда Николас попытался заглянуть ему в глаза, отвел их.

— Очень рада наконец-то видеть вас у себя, — непринужденным тоном проговорила Кисоко, словно пытаясь смягчить потенциально взрывоопасную ситуацию. — Было не очень любезно с моей стороны не пригласить вас ко мне раньше.

Паркетный пол покрывал обширный персидский ковер. Мебель была разных периодов и стилей, с широкими сиденьями и низкими спинками, выглядела очень уютной благодаря массе подушечек с кисточками из камки, ситца и шелка. В застекленных шкафах стояли полные боевые доспехи самурая. Коллекция находилась в очень хорошем состоянии и поражала своей полнотой. Николас знал, что многие музеи не могли похвастаться ничем подобным.

— Это оружие мне не принадлежит, — сказала Кисоко, поймав взгляд гостя. — Это собственность моего сына, Кена.

— Изумительная коллекция, — восхитился Николас.

Кисоко слегка поклонилась:

— Столь высокая оценка, без сомнения, польстила бы моему сыну. — Внезапно женщина улыбнулась и, словно они были одни в комнате, спросила. — Не хотите ли чая?

— Благодарю вас, нет.

— Конечно, это скромное угощение, но...

— Спасибо, не надо.

Она спросила еще раз, Николас снова отказался, после чего, по утомительным конфуцианским правилам общества, к которому принадлежала сестра Оками, можно было принять предложение. Кисоко снова поклонилась и со скрытой улыбкой сказала:

— Извините, я выйду на минуту, сегодня у прислуги выходной день.

Оставшись в гостиной наедине с Нанги, Николас подошел к дивану.

— Как вы меня нашли? — спросил резким тоном больной.

— Через ваш «Ками».

В воздухе повисло странное, холодное молчание, во время которого Николас присел на диван.

— Нанги-сан, есть много вопросов, которыми мы должны срочно заняться.

— Обсудите их с Т'Рином. Он для этого и существует.

— Но у него нет вашего опыта. К тому же не могу сказать, чтобы я очень доверял ему.

— Но он пользуется полным моим доверием, — многозначительно проговорил Нанги. — Вы должны привыкать работать с ним. — Тандзан откинулся назад, будто утомившись. — Я старею, Николас-сан. — Он улыбнулся: — А может быть, у меня просто приступ меланхолии.

Нанги повернул голову и взглянул на Линкера здоровым глазом.

— Вы слишком хороший детектив, чтобы я мог надеяться долго скрывать это от вас. — Он кивнул. — Вы понимаете, о чем я говорю? Маленький просчет, но пять лет назад я бы его не сделал. — Он вздохнул.

— Я должен поговорить с вами, Нанги-сан, — настаивал Николас. — «Сато-Томкин» без действующего президента скоро придет в упадок, а мне на днях придется отправиться в Нью-Йорк, чтобы проконтролировать тамошние дела, и я не знаю, сколько там пробуду. У руля «Сато» должны стоять вы.

Нанги приподнялся на подушках:

— Послушайте меня, Николас-сан. Я тоже не вечен. Думаете, я не знаю ваш характер? Я и не надеялся, что вы привяжете себя к Токио и будете постоянно руководить «Сато Интернэшнл». У вас достаточно дел в американском филиале, кроме того, с Оками-сан и якудзой.

Он отвернулся. В комнате снова повисло странное, холодное молчание, затем Тандзан продолжил:

— Именно поэтому я и взял Т'Рина. Он молод, но умен и энергичен. Вы должны преодолеть ваше предубеждение и научиться доверять ему.

— Я не могу этого сделать.

— Да, вы высказали это совершенно определенно.

Николас чувствовал, что между ним и его наставником образовалась пропасть, как будто они не поняли друг друга в чем-то главном, и был совершенно не готов к этому.

— Нанги-сан, если я должен... — Он повернул голову и увидел, что в дверях, наблюдая за ними, стоит Кисоко. Она тотчас вошла в комнату, скользя по полу словно безо всяких усилии.

Нанги вновь отвел от гостя взгляд.

— Лучше бы вы не приходили.

Кисоко взглянула на чайный прибор, потом на Николаса, улыбнулась ему, и Линнер на мгновение увидел перед собой ту чувственную женщину, которой она когда-то была. Потом хозяйка дома поставила поднос на лакированный железный столик конца прошлого века, вытащила из кармана маленький пузырек, вытряхнула из него таблетку и заботливо, даже с нежностью положила ее Нанги под язык.

Тандзан вздохнул, на мгновение его здоровый глаз помутнел.

— Нанги-сан, — мягко, но настойчиво повторил Николас, — мы должны поговорить. Мне нужен ваш совет относительно партнерства с «Денвой».

Больной развел руками:

— Как всегда, насколько это в моих силах, я к вашим услугам.

— Не утомляйте его, Линнер-сан, — тихо проговорила Кисоко, разливая зеленый чай.

Николас отхлебнул глоток бледной, горькой жидкости и поставил маленькую чашку на стол.

— Нанги-сан, — сказал он, — как я могу доверять Т'Рину, когда именно он способствовал возникновению этого партнерства? Мы с вами в прошлом получали массу предложений о партнерстве и всем отказали. Мы не хотели отвечать — или отчитываться — перед посторонними людьми. Поэтому меня и беспокоит это партнерство с «Денвой». Мы перешли грань.

Мы настолько ограничены в финансах, что даже небольшая ошибка может окончиться для нас катастрофой.

— Вы не понимаете, — сказал Нанги. — За Киберсетью будущее, и мы должны ввести ее в строй в Японии прежде, чем это сможет сделать кто-нибудь другой.

— Но неужели вы не видите, что творите? — воскликнул Николас. — Вы поставили на карту все. И если мы сейчас споткнемся, все, над чем мы так долго работали, рассыплется в прах и попадет в чужие руки.

— Дело ведь не в «Денве» или Киберсети, не правда ли, Николас-сан? Дело в Т'Рине. Вам не нравится видеть его на столь ответственном посту.

— Да, действительно, он слишком молод для того, чтобы быть вице-президентом компании, но подобные вещи случаются, — сказал Николас, осторожно стараясь приспособиться к новым, непривычным ему отношениям с Нанги. Насколько он близко сошелся с Т'Рином во время его отсутствия? Впечатление такое, будто прошло не пятнадцать месяцев, а несколько лет. — Постарайтесь посмотреть на это с моей точки зрения. Когда я уезжал в Венецию, чтобы исполнить мои обязательства перед кайсё, то даже не знал, кто такой Т'Рин. Теперь, полтора года спустя, я возвращаюсь и нахожу, что он не только курирует наш наиболее важный проект, но и помогает вам заключать соглашения с новыми партнерами — а вот это уже, согласитесь, очень странно.

Нанги кивнул, его здоровый глаз был полузакрыт, и Николас почувствовал, что тот устал. Кисоко бросила на гостя предупреждающий взгляд, но Тандзан заговорил снова:

— Я вполне могу понять ваши опасения, но мир вертится, Николас-сан, хотите вы этого или нет. — Он болезненно улыбнулся, когда Кисоко беспокойно задвигалась на софе. — Воспримите это не как упрек, а как констатацию факта. Вот другой факт: вы нужны мне здесь, но вы человек порядочный, и гири вашего отца становится вашим. Я понимаю, вас мучает чувство вины, но это лишнее. Хотя на вашем месте я сделал бы то же самое. Честь превыше всего, Николас-сан. Вот что отличает нас от других людей, определяет все наши поступки. — Рука Нанги задрожала, и Кисоко взяла у него чашку.

Неподвижный взгляд искусственного глаза больного как бы подчеркивал его слова, придавал им определенность.

— Однако факт остается фактом — вас здесь не было, а я не мог заниматься этим делом один. Мне нужен был молодой человек с хорошей интуицией, со свежими перспективами. Тот, кто знает правила игры и может, как вы, заглянуть в будущее. Кто не стал бы оглядываться назад и не боялся бы действовать — рисковать ради будущего. Все это я нашел в Канде Т'Рине. Некоторое время тому назад его досье попало ко мне на стол, и с тех пор я не упускал Канду из виду. Его ежеквартальные характеристики были весьма впечатляющими, поэтому я нашел возможность ввести его в правление. С тех пор он успешно справляется со всеми задачами, которые я перед ним ставлю.

Наступило молчание. Все трое сидели неподвижно, как на живой картине, как будто время остановило свой бег. Никола-су казалось, что его дыхание, даже сердцебиение замерли, внезапно наступило ощущение разрыва, отстраненности от времени, и он подумал: «Нет, нет! Не сейчас!» Но Кшира уже поднималась, пронизывая его подсознание подобно разгоняющему облака ветру, и он начал падать... И хотя это состояние длилось всего мгновение, перед ним словно раскрылась диафрагма, показав врата смерти и лежащую за ними тьму. Где-то там, в глубине себя, он закричал...

Нанги задремал. Кисоко сидела неподвижно, как статуя, словно ожидая какого-то внутреннего сигнала. Наконец женщина встрепенулась.

— Я провожу вас, — сказала она.

У Николаса дрожали ноги. Он глубоко вздохнул, стараясь сконцентрироваться, затем последовал за хозяйкой дома к входной двери. Там она обернулась к нему:

— Нанги-сан рассказывал вам о наших отношениях, хотя скрывал мое существование ото всех.

Это было правдой. В прошлом году Тандзан поведал Николасу о том, что он встретился с Кисоко одиннадцать лет назад, пережил бурный, трагически окончившийся роман. Нанги никогда не забывал ее, и теперь, когда они снова соединились кажется, настало наконец их время.

Николас понял, что она хотели сказать.

— Я никому не скажу о вас, даже Т'Рину-сан.

Она склонила голову в знак благодарности, потом посмотрела на него с мольбой:

— Не думайте о Нанги плохо. Ему трудно далась встреча с вами. Он не хотел, чтобы вы видели его таким — слабым и больным.

— Но вчера я встречался с ним в его машине.

— Да. Но тогда он приготовился к встрече, оделся как следует, принял лекарства, а потом, могу поспорить, что встреча была короткой.

— Вы правы.

Она кивнула и улыбнулась.

— Таков уж он есть, Николас-сан, не огорчайтесь. Он любит вас как сына, действительно думает о вас как о своей плоти и крови. Именно поэтому стыдится, что вы видите его старым и беспомощным.

— Я должен был прийти.

— Конечно, — согласилась она. — Я понимаю это, и, поверьте мне, он тоже это понимает. — Она заглянула в его грустные глаза. — Шесть месяцев назад у него случился сердечный приступ.

Он кивнул:

— Это не выходит у меня из головы; Не могу простить себе, что меня не было тогда с ним рядом.

— Я простила вас, — неожиданно сказала Кисоко. — А что касается Нанги-сана, он вообще не видит в этом вашей вины. — Она подошла к гостю поближе. — Не поймите меня так, как будто я хочу, чтобы вы почувствовали себя виноватым, мне хочется только сказать вам то, чего не решился сказать он. Правда заключается в том, что этот сердечный приступ был гораздо серьезней, чем кто-либо — даже Т'Рин-сан — подозревает. Но теперь опасность позади. Врачи заверили нас, что он поправится. Но на это нужно время.

Ее голос снизился до шепота:

— Я должна попросить вас об этом, Николас-сан, хотя понимаю, что говорю с вами излишне резко и многого хочу от наших отношений, которые только начались. Но в конце концов я действительно знала ваших родителей и очень любила их.

— Я сделаю все, что смогу, Кисоко-сан.

Она облегченно вздохнула. Странно, но в этот момент ему показалось, что она хочет коснуться его. Но этого, конечно, не могло быть. Такое нарушение этикета женщина ее лет допустить не могла.

Кисоко улыбнулась гостю и сказала:

— Вы так напоминаете мне своего отца. Такой же волевой, такой же мужественный. — Она положила свою руку с длинными пальцами на дверь и открыла ее; в лицо подул промозглый ветер улицы.

— Поступайте, как вы считаете нужным, но дайте Нанги время полностью оправиться, — попросила она. — Вам придется поработать с Т'Рином, прошу вас, не отказывайтесь от этого.

Порыв ветра бросил струи дождя на ступеньки перед дверью, с реки опять раздался протяжный рев сирены.

Николас кивнул:

— Спасибо за откровенность, Кисоко-сан.

Она улыбнулась:

— Разве я могла поступить иначе? Вы дороги двум самым близким мне мужчинам. — Кисоко взглянула ему в глаза, и он опять увидел в них ту прекрасную женщину, которой она была много лет тому назад. — Вы ангел-хранитель моего брата. Кажется, на Западе говорят так?

Он опять кивнул:

— Я сделаю все, что будет нужно, Кисоко-сан.

Она отвесила ему необычный поклон. Он не был просто данью вежливости. Вся фигура женщины выражала искреннюю признательность.

— Я знаю, что вы это сделаете, и заранее благодарна вам. — И опять у Николаса возникло странное ощущение, что она хочет обнять его.

— Желаю удачи, — прошептала Кисоко ему вслед.

Николас увидел Хоннико, когда она спускалась по лестнице ресторана «Услада моряка».

— Разве у вас сегодня не свободный день? — Он восседал на своем мотоцикле.

Хоннико остановилась было на полпути, потом рассмеялась и снова пошла вниз.

— Да, но откуда вы это знаете?

Николас пожал плечами:

— Спросил у Джи Чи, второго метрдотеля.

Она пересекла забитый прохожими тротуар. На женщине были сине-голубая льняная юбка и жемчужно-серая блузка под черно-зеленой полосатой короткой курткой. На ногах туфли без каблуков, а на шее тонкая золотая цепочка.

— Это не объясняет того, откуда вы узнали, где меня искать.

— Джи Чи также сказал, что вы сегодня придете на собрание персонала.

— Зачем он это сделал?

— Я объяснил ему, что влюблен. Думаю, он меня пожалел.

— Вот пусть и продолжает это делать.

Хоннико надела темные очки. Солнце выглянуло из-за облаков и светило все ярче, но Николас не был уверен, что только оно заставило женщину надеть очки — этим она словно спряталась от него и вообще старалась держаться на расстоянии.

— Неужели я так уж плох.

Хоннико сморщилась:

— Вам что-то нужно. Вся беда в том, что я никак не пойму что именно.

— Я уже говорил вам. Я пытаюсь найти Нгуен Ван Трака.

— Ах да. Он должен вам деньги.

— Верно.

Она шагнула к нему:

— Вы лжец.

— Я не лгу.

Она наклонилась:

— А меня нельзя запугать.

— А я и не говорил, что можно. Почему бы вам не снять эти очки, а?

— Даже ради симпатичного мужчины на шикарном мотоцикле я этого не сделаю, — добавила она с вызовом.

Николас улыбнулся:

— А теперь, когда вы бросили мне вызов, могу я хотя бы пригласить вас пообедать?

Хоннико подумала.

— Я тоже могу вас пригласить.

— Опять вызов, — усмехнулся Николас, похлопав по сиденью мотоцикла. — Мы будем есть и делать только то, что вы захотите, согласны?

Вместо ответа Хоннико села на мотоцикл и крепко обхватила Николаса руками. Он почувствовал прикосновение ее груди к своей спине.

Она все-таки сняла очки, но только после того, как они устроились за столом в маленьком кафе «Третий камень от солнца», названном так, видимо, в честь песни Джимми Хендрикса. Оно располагалось на террасе третьего этажа «Гордон билдинг», через улицу от «Маленького Беверли Хиллз», где можно было поесть в кафе «Тяжелый рок» или «Спрадо».

Николас любил именно это кафе, потому что оно было единственным ни на что не претендующим островком в море французских и китайских ресторанчиков, и ещё потому, что из него открывался вид на расположенный в «Беверли Хиллз» застекленный зал бракосочетаний, где всегда проходили экстравагантные свадебные церемонии, устроенные на западный манер. Как раз в этот момент проходило бракосочетание японской пары, одетой под Элвиса и Присциллу Пресли. В теперешнее время экономического кризиса излишества самого дурного вкуса в стиле Лас-Вегаса сменились странной для японцев склонностью к нелепому подражанию идолам американской поп-культуры. Когда молодые вошли в зал, из акустической системы раздалась мелодия «Пылающей любви» в огненном исполнении короля рок-н-ролла, и Хонико разразилась хохотом.

— Кажется, у вас все-таки есть чувство юмора, — сказал Николас.

— Боже, — еле выговорила она, вытирая глаза, — так вы знали об этом месте?

Он, смеясь, кивнул.

— Я решил, что для человека, работающего по ночам в фешенебельном ресторане, зрелище более важно, чем пища.

Ее темные миндалевидные глаза смотрели на него настороженно.

— Это очень мило с вашей стороны. — Потом, как будто испугавшись, что допустила ошибку, сделав ему комплимент, женщина схватила меню и уткнулась в него. Со своими светлыми волосами и восточными глазами она действовала на окружающих мужчин как двойной мартини.

Спустя некоторое время Хоннико заметила, что ее кавалера меню не интересует.

— Вы не голодны? — спросила она. — Или кухня тут настолько плоха?

— Закажите для меня, — ответил он. — Уверен, у вас хороший вкус, и что бы вы ни выбрали, мне понравится.

Хоннико отложила меню в сторону:

— Вы самый самоуверенный человек из всех, которых я встречала. Как вам это удается?

— Что вы имеете в виду?

— Взгляните на мир, — сказала она. — Стабильности нет нигде. Я когда-то думала — если уж что есть в Японии, так это стабильность. Но посмотрите, что происходит в последние четыре года. Мы находимся в нескончаемом кризисе, постоянные банкротства, крупные банки лопаются, сильная иена убивает нас, недвижимое имущество почти ничего не стоит, впервые на моей памяти началась массовая безработица, правящая партия теряет власть, людей больше беспокоит цена на рис, чем падение правительства, снова возникает опасность ядерной войны.

Окруженные толпой веселящихся гостей, Элвис и Присцилла вышли на солнце. «Пылающая любовь» сменилась на «Хочу, желаю, люблю». Кто-то принес микрофон, жених, подражая певцу, схватил его. Виляя бедрами, он начал шевелить губами в такт словам. Присцилла заламывала руки и закатывала глаза. Гости аплодировали.

Хоннико тоже поаплодировала.

— Вот почему мне нравятся такие самоуверенные люди, с сильной жизненной философией. — Она повернулась к своему собеседнику. — Это обнадеживает, значит, остались еще какие-то ориентиры, которым стоит следовать...

— Такие, как самураи даймио — военачальники, жившие когда-то здесь, в Роппонжи.

— Да, совершенно верно. Их учение о чистоте помыслов кажется слишком суровым, даже непостижимым для большинства людей с Запада.

Официант принес напитки, Хоннико заказала салат с козьим сыром и тушеные овощи.

— Я вегетарианка, — сказала она Николасу. — Надеюсь вы не против?

Он покачал головой и сказал:

— А знаете, как Роппонжи получил свое имя? Когда-то это место принадлежало шести даймио, о которых, я упоминал. В написании имен каждого из них был китайский иероглиф, обозначавший дерево. Отсюда и Роппонжи — шесть деревьев. В середине девятнадцатого столетия, когда статус самураев перестал служить защитой, их собственность была конфискована и передана императорской армии.

— Я знаю более недавнюю историю, — сказала Хоннико. — После войны район был реквизирован оккупационной армией и мало-помалу превратился в место развлечений. — Она вертела в руках свои темные очки. — Я знаю это, потому что в те годы здесь жил мой отец.

— Вы говорили, он был военным.

Очки метались по столу взад-вперед.

— Военный полицейский. — Она взглянула на него. — Отец, знаете ли, охотился за нарушителями закона: валютчиками, торговцами оружием, наркотиками, дельцами черного рынка.

Это было интересно. Тут явно скрывалось какое-то противоречие — чувствовалось, что она не хотела говорить об отце, но говорила.

— Расскажите о своей матери, — сказал Николас, когда принесли салат. Он надеялся, что это снимет напряженность.

— Тут не о чем рассказывать. Мой отец встретил ее здесь, в Роппонжи, — ответила Хоннико, наблюдая, как новая свадебная компания — молодые были одеты в черные кожаные мотоциклетные куртки с блестящими заклепками — шла через террасу под руководством несколько экзальтированного фотографа. — Вот и вся история.

Фотограф начал расставлять компанию на солнце. Хоннико молча разглядывала свой салат.

— Забудьте про это, — сказал Николас. — Это не мое дело.

Члены компании начали снимать свои кожаные куртки, обнаженная кожа под которыми была так густо покрыта татуировками, что трудно было найти неразрисованное место. Хоннико, которая рассматривала татуированные тела с таким вниманием, с каким хозяйка на рынке рассматривает выложенную свежую рыбу, сказала:

— Собственно говоря, это не вся история.

Пока свадебный фотограф лихорадочно занимался своим делом, Николас ждал продолжения.

— Моя мать работала недалеко отсюда, в торуко, — сказала Хоннико после долгой паузы. Ее глаза, встретившись с его глазами, скользнули в сторону. — Вы знаете, что это такое?

— Да. Сегодня это называется мыльней. — Он набрал полную вилку салата и отправил ее в рот. — Это что-то вроде турецких бань.

— Тогда вы должны знать, что мужчины приходили в торуко не только для того, чтобы помыться.

— Вероятно, это зависело от того, сколько они хотели оставить там денег.

— Им нравилось, что их моет женщина. — Хоннико взглянула на свой нетронутый салат. — Моя мать была хало. — Слово было жаргонным и в буквальном переводе означало «ящик». Основным его значением было «кошечка», но, кроме того, так называли женщину, работающую в традиционном торуко.

— Как ваш отец узнал об этом?

— Заведение, где работала моя мать, называлось «Тенки». — По-японски это означает «глубокий секрет». — Отец получил анонимный звонок и, сделав обыск, выудил дельца черного рынка, которому мыли не то, что надо. Всех, кто был в торуко, арестовали, включая мою мать.

— И тогда они полюбили друг друга?

— Черта с два. — Хоннико невесело рассмеялась. — Мой отец был стопроцентным американцем и неисправимым романтиком. К тому же он ровным счетом ничего не понимал в японцах. — Так и не использовав вилку по назначению, она отложила ее в сторону. — Он захотел оторвать ее от всего этого.

— И она, конечно, пошла за ним. Не потому, что хотела, а потому, что этого хотел он.

— Да, она стала его женой. — Хоннико смотрела, как официант забирает их тарелки.

— А был ли у нее выбор?

Хоннико отрицательно покачала головой:

— По сути дела, нет. Он спас ее от тюрьмы. Ее семья, жившая в Исе, даже не знала, что она в Токио. — Перед ними поставили тарелки с овощами. — Отец заплатил за нее штраф и убрал из ее досье все компрометирующие данные — как он сказал ей, для того чтобы она могла начать жизнь сначала. — Хоннико, с несколько излишней энергией, ткнула вилкой в отросток спаржи. — Его жизнь, не свою. — Она посмотрела на вилку с ростком спаржи, как будто он мог ожить и зашевелиться. — И все-таки, как вы понимаете, она была весьма ему благодарна.

На залитой солнцем веранде фотограф суетливо расставлял гостей по многочисленным группам.

— С этого момента ее гири по отношению к нему стало настолько велико, что она не могла отказать ему ни в чем. Как не смешно, если бы отец заподозрил это, он был бы вне себя. Но этого, разумеется, не случилось.

Николас потыкал вилкой в тарелку. Отсутствие аппетита у Хоннико оказалось заразительным.

— Полюбила ли она его в конце концов?

Хоннико бросила на него задумчивый взгляд и отодвинула тарелку.

— Мы всегда ожидаем счастливого конца, правда? — Она бросила и вилку. — Если по правде, то я не знаю. И никогда уже не узнаю. Она умерла в прошлом году, а отец... — Хоннико тяжело вздохнула. — Я не знаю, где находится мой отец, не знаю даже, жив он или нет. Он ушел от нас, когда мне было двенадцать, и больше я о нем ничего не слышала. Он никогда не присылал матери денег на мое воспитание. Ни иены. Как будто никогда не существовал, и с той поры мать ни разу не произнесла его имени. — Женщина взглянула в глаза Николасу. — Так что, я думаю, да, в конце концов она его полюбила, потому что он разбил ее сердце.

Наблюдая за свадьбой, которая сейчас направилась в церемониальный зал, Линнер подумал, что мысль пригласить эту женщину сюда была не такой уж удачной, как ему казалось.

Внезапно окружающая реальность снова скользнула куда-то в сторону. Последние уходящие гости свадьбы стали похожими на столбики турецких ирисок, а небо приобрело цвет жевательной резинки. Встревоженный, Николас взглянул на свою правую руку. Действительно ли она прошла прямо сквозь стол, как ему почудились? Он потряс головой, но жужжание миллионов пчел в ней не исчезло, Николас чувствовал, что Хоннико смотрит на него с изумлением, но сам не мог видеть ее. Небесная жевательная резинка спускалась все ниже. И опять неожиданно, как возвращающая свою прежнюю форму натянутая резина, реальность встала на прежнее место.

— ...в порядке? — услышал он голос Хоннико. — Сначала вы страшно побледнели, а теперь покрылись потом.

Николас вытер лоб салфеткой. Язык казался деревянным. Что произошло? Очередное посещение тау-тау, но это была не Акшара, нет. Кшира; Непрошеная сила все возрастала. Чем это кончится? От этого вопроса он поежился.

— Ничего, — ответил он. — Все в порядке. — Но, говоря это, он понимал, что лжет.

Тридцать лет назад гостиница «Золотые ворота» была местом для отдыха и развлечений. Несмотря на невзрачную наружность, местонахождение этого шестиэтажного здания вполне устраивало крутых ребят из Куинс и восточного Нью-Йорка. Оно стояло на перекрестке авеню Кони-айленд и аллеи Белт и смотрело на залив Шипсхед. Тут было все, что больше всего нравилось крутым ребятам: пляж, лодки и тела.

Тела эти — мертвые тела врагов — частенько находили в том поросшем густой травой и частым подлеском местечке, где в 1961 году Мик Леонфорте прикончил Джино Скальфу. Однако Скальфа был отнюдь не первым, кто расстался здесь с жизнью, и, конечно же, далеко не последним.

Ныне отель уже не угощал крутых ребят спиртным, девочками и теплой компанией. Он был фактически закрыт и только что не заброшен. Но примыкающий к служебной дороге участок, годами удобряемый кровью, мозгами и густо заросший дикой травой, все еще оставался нетронутым.

Именно здесь Чезаре Леонфорте назначил Маргарите встречу. Она приехала на десять минут раньше и сидела в машине, скрестив на груди руки. Ее била нервная дрожь. Чтобы успокоиться, женщина решила вновь прокрутить в голове события недавнего времени. И тут же поняла, в каком нервном напряжении находилась эти последние два дня. Маргарита была в таком шоке, что они показались ей неделями. Чезаре, этот умный ублюдок, нанес ей три удачных удара подряд и, кроме того, преуспел в том, что отнял у нее ее самую надежную защиту — разум. Страх за жизнь Фрэнси заглушил горе, которое она испытывала, потеряв любимое дело и мужа — с ним ее связывало все-таки что-то хорошее. Конечно, Тони плохо обращался с ней, но при этом любил жену, в этом у нее не было никаких сомнений. Маргарита понимала, что за последние годы она выросла, а муж остался на месте, поэтому как личность перестал ей соответствовать. Тони был из тех мужчин, которые считали, что женщины, имеющие цель и свое дело в жизни, никуда не годятся. А если добиваются успеха, то становятся вовсе не выносимыми. Тони считал, что она должна сидеть дома и растить маленьких де Камилло, Маргарита же получила образование, занялась собственным бизнесом. Но, поступив так, она, по мнению мужа, потеряла себя как женщина. И, в довершение ко всему, ему был нанесен окончательный удар — Доминик сделал его своим наследником и Доном только формально. Всю реальную власть он передал Маргарите, учил ее, поведал ей все свои секреты. Это было для Тони последней каплей, которая переполнила чашу его терпения.

Теперь муж был мертв, и, хотя Маргарита искренне жалела Тони, она спрашивала себя: настанет ли тот день, когда она почувствует, что ей его не хватает?

Женщина взглянула на зияющую дыру в приборной доске, где раньше был проигрыватель компакт-дисков. Она выломала его ломиком, взятым из багажника, и, проезжая по аллее Белт, выбросила в окно. Убедившись в том, что Чезаре не сможет прослушать ее звонки, она набрала номер одного из контактов семьи Гольдони, высокопоставленного чиновника мэрии, и попросила его, чтобы он освободил Джека Барнета, полицейского, расследующего убийство Тони, от ведения этого и всех прочих дел.

— Вот, что мне нужно от Барнета, — сказала она чиновнику и продиктовала необходимые инструкции.

Чиновник не возражал. Он был одним из множества муниципальных и федеральных служащих, на которых у Доминика было заведено подробное досье. С помощью сети Нишики эти досье постоянно обновлялись, и после смерти Доминика Маргарита унаследовала папки и ту власть, которую они давали своему обладателю.

Этот правительственный чиновник, насколько знала Маргарита, был не просто эксцентричным чудаком, с чем публика могла бы еще смириться. В свободное от работы время он носил женскую одежду, что вызвало бы, появись это в прессе, скандал гигантских масштабов.

Зазвонил телефон, и женщина подпрыгнула, словно от выстрела.

— Слушаю, — сказала она слабым голосом. Что если Чезаре опять решил помучить ее?

— Миссис де Камилло? Говорит Барнет.

Она облегченно закрыла глаза:

— Где вы, детектив?

— Близко, — ответил он. — Очень близко.

Маргарита взглянула на часы:

— Подходит время.

— Я знаю.

— Моя дочь Франсина...

— Вы все прекрасно объяснили, миссис де Камилло, — сказал Барнет. — И потянули за очень важную веревочку в мэрии.

— Само собой разумеется...

— Ваше дело, миссис де Камилло. Меня только и приглашают подчищать за вами и вам подобными.

Маргарита собралась с духом и включила зажигание.

— Я еду.

— Вас понял.

Она поехала по служебной дороге к зарослям кустарника. Позади них виднелся залив. Низко висящие облака мрачновато подсвечивались огнями города. Воздух был сырым и тяжелым — собирался дождь. Внезапно над головой раздался громыхающий звук авиалайнера, заходящего на посадку в аэропорт Кеннеди.

«Бернис была не права», — подумала Маргарита, высматривая другой автомобиль. И, кроме того, как она могла оставить мысль о мести? Ведь речь шла о ее дочери! Дело делом, но Бэд Клэмс нарушил все законы их мира, тронул членов ее семьи. Это была, как выразилась миссис Палья, infamia — подлость, и теперь, как бы ни сложилась судьба Чезаре, он сам навлек на себя беду.

Маргарита знала, что идет на отчаянный риск. Но медлить было нельзя. Захватив ее дочь, Чезаре переступил черту и должен быть уничтожен! Она сама исполнит этот приговор.

На асфальтированной площадке между дорогой и спускающимся к заливу травяным склоном она увидела темный «линкольн», сидящий низко, как будто в засаде. Света в салоне машины не было, но, когда она подъехала ближе, загорелись дорожные огни. Маргарита остановилась, не выключая мотора, и впилась глазами в автомобиль, как будто могла проникнуть взглядом сквозь его броню и разглядеть в машине свою дочь.

«Франсина! — в отчаянии мысленно воскликнула она. — О Бернис, ты прекрасная, умная женщина, но не можешь понять того ужаса и боли, которые испытывает мать, когда ее ребенок в опасности».

Маргарита несколько раз сморгнула, потом медленно расцепила побелевшие пальцы, мертвой хваткой сжимающие руль.

— Миссис де Камилло. — Голос, раздавшийся в темноте, заставил ее задрожать.

«Дыши, — скомандовала она себе. — Дыши глубже».

— Да, — крикнула она в открытое окно машины. — Я здесь.

— Выходите из тачки и откройте все четыре дверцы. «Это займет не больше минуты, — говорила она себе медленно выходя из машины. — Так обещал Барнет, а я ему верю. Я должна ему верить».

— Теперь отойдите от тачки, чтобы мы могли видеть, нет ли кого-нибудь в вашей машине.

— Я обещала Чезаре...

— Я должен проверить, миссис де Камилло. Разное бывает, знаете ли. У меня приказ. Встаньте так, чтобы мы вас видели перед тачкой.

Маргарита сделала, как ей сказали, прикрыв сумочкой пистолет. Она уже убила человека, чтобы спасти свою жизнь, и знала, что ради спасения Фрэнси готова стать палачом Чезаре.

— Женщина в порядке, и машина тоже, — произнес тот же голос. — Она одна, как и обещала.

Хлопнула дверца, и Маргарита, щурясь от света фар, попыталась разглядеть кого-нибудь в машине. Это оказалось нелегко, оттуда, где она стояла, видно было плохо. Маргарита шагнула в темноту, но ее остановили.

— Будет лучше, если вы останетесь на месте, миссис де Камилло, — сказал другой голос, более глубокий и густой. — В машине ваша дочь, и уверен, что вы не хотите, чтобы с ней случилось что-нибудь плохое в этот поздний час.

У Маргариты от боли встрепенулось сердце.

— Фрэнси!

— Мама!

«Слава Богу! — Женщина облегченно вздохнула. — Дочь здесь!»

— С тобой все в порядке?

— Мама, что происходит?

Сердце Маргариты рвалось навстречу Фрэнси! Сколько пришлось пережить бедной девочке!

— Не волнуйся, ангел мой. Все в порядке. Чезаре просто хочет...

— Ну-ка, хватит сюсюкать! — прорычал грубый мужской голос. — Миссис де Камилло, меня зовут Марко. Теперь, когда вы убедились, что ваша дочь с нами, я хочу, чтобы вы подошли ко мне. Я стою у задней дверцы «линкольна». Влезете внутрь, я посажу к вам дочь и дело с концом. О вашей машине мы позаботимся.

— Ноя...

— Миссис де Камилло, делайте, что вам говорят, ни больше ни меньше. Имейте в виду, ваша дочь стоит прямо передо мной. Винни за рулем, и он вооружен. Я тоже. Мой пистолет приставлен к затылку вашей дочери. — Он понизил голос и обратился к Фрэнси: — Ну-ка, детка, скажи ей об этом.

— Он что-то прижал к моей голове, мама! — крикнула Фрэнси слегка дрожащим от страха и напряжения голосом.

— Хорошо, хорошо! — ответила Маргарита. — Я иду к вам. — Она вышла из света фар и направилась к Марко и Франсине. — Я сделаю так, как вы скажете.

— Вот правильно, миссис де Камилло, — усмехнулся Марко. — Мне меньше хлопот, и ваша дочь...

Он не успел договорить, потому что в этот момент Маргарита вплотную подошла к нему и, уткнув дуло пистолета в его челюсть и спустив курок, снесла ему полчерепа. От резкого звука выстрела и судорожного движения Марко Фрэнси вскрикнула. Оттолкнув труп Марко, Маргарита схватила дочь и направила дуло пистолета на Винни. Но в этом уже не было необходимости. Раздался еще один сухой выстрел, и в ветровом стекле «линкольна» появилось, на удивление, маленькое отверстие. По всему стеклу разбежалась густая паутина трещин, за которой был виден Винни, раскинувшийся на заднем сиденье с дырой во лбу.

Увидев быстро приближающийся силуэт лейтенанта Барнета, Маргарита швырнула свой пистолет и ногой запихнула его под труп Марко.

— Миссис де Камилло, с вами и вашей дочерью все в порядке?

У нее хватило сил ответить ему:

— Мы в порядке, детектив.

Маргарита прижимала к себе Фрэнси, что-то торопливо шепча ей на ухо, целовала в щеки, ласкала вьющиеся рыжие волосы, длинные и непричесанные, заглядывала в живые, светло-карие глаза, пытаясь прочесть в них ответ на все свои вопросы. «Какая она красивая», — подумала Маргарита, хоть что-то хорошее получилось у нее в браке с Тони. Но Фрэнси вылитая Гольдони, если в ней и есть что-то от де Камилло, то мать этого не замечала. Длинноногая, по жеребячьи неуклюжая, одетая в расклешенные джинсы, поношенные ковбойские башмаки, черную футболку и мятую ветровку с закатанными рукавами Фрэнси дрожала в объятиях матери как испуганный зверек и не отрывала глаз от трупа Марко.

— Этот первый выстрел подал мне сигнал. — Барнет разглядывал дырку, проделанную его пулей в ветровом стекле «линкольна». В одной руке он держал снабженную инфракрасным прицелом винтовку, в другой — служебный револьвер. Ему было немногим больше сорока, и выглядел он очень элегантно. Лицо детектива говорило о том, что он много повидал в своей жизни, прошел сквозь огонь, воду и медные трубы, приобрел достаточный опыт, но сохранил веру в человека.

Барнет подошел к Маргарите, обнимавшей свою дочь, и взглянул на труп Марко.

— Гм. Двое убитых, а выстрел всего лишь один. — Он фыркнул. — Скажу без ложной скромности, я хороший стрелок, но не настолько же. — Его пронзительный взгляд остановился на женщине. — Разумеется, вы по этому поводу ничего не можете мне добавить, миссис де Камилло?

Маргарита лихорадочно думала, что ему ответить, как вдруг Барнет откинулся на кузов автомобиля. Винтовка выпала из его рук, а на лице появилось удивленное и слегка грустное выражение. Он посмотрел на Маргариту, потом его глаза закатились. И только тут она увидела кровавое пятно, быстро расплывающееся по элегантному костюму. Подавив готовый вырваться крик, Маргарита еще сильнее обняла Фрэнси.

Она инстинктивно попыталась подхватить беднягу Барнета, но Фрэнси глухо застонала, ее начало трясти. Маргарита поцеловала ее в голову. Она не могла выпустить из объятий дочь, но чувствовала, что должна что-то предпринять, потянулась было за пистолетом Барнета, но внезапно прозвучавший голос остановил ее на полпути.

— Бери, бери пистолет! Стрелять в вооруженную женщину гораздо легче, чем в безоружную. И намного интереснее.

Маргарита повернулась и в свете фар увидела фигуру приближавшегося к ней человека. У него была странная, прихрамывающая походка, как будто одна его нога плохо действовала или была короче другой. Он двигался как бесцветный песчаный краб, однако ничуть не казался бесцветным.

Хотя человек был невысок, в его фигуре было что-то внушительное. Лицо широкое, квадратное, похожее на глыбу льда, глаза как у мертвой рыбы. Он носил короткую, давно вышедшую из моды козлиную бородку, делавшую его похожим на Вакха, римского божества вина, женщин и песен, бывшего, по преданию, наполовину животным. Его угольно-черные, вьющиеся волосы завитками спускались на лоб и затылок, рот был большим и чувственным, а длинный, прямой нос истинно римским. Хотя из-за некоторой массивности фигуры этого человека никто не отважился бы назвать красивым, что-то в нем поражало воображение. Мужчина был одет в дорогой, цвета виски замшевый пиджак, полосатую рубашку без воротника, черные джинсы из крокодиловой кожи, башмаки с высокими каблуками, под цвет пиджака.

— По-моему, я тебя знаю, верно? — спросила Маргарита.

— И да и нет. Я призрак Черного Пола Маттачино, его сын, Пол Чьярамонте.

— Это имя мне знакомо. Ты принадлежишь к семье Абриола, охранявшей моего мужа. Абриола десятилетиями верно служили Гольдони.

Он криво усмехнулся и грациозным движением ноги отфутболил оружие Барнета в темноту. В руке у него был пистолет с длинным дулом.

— Бэд Клэмс предупреждал, что верить тебе нельзя, и оказался прав, — сказал Пол Чьярамонте. — Он всегда оказывается прав. — Пол негодующе щелкнул языком, как старуха, увидевшая по телевизору сексуальную сцену. — Что ж, можно попрощаться с Марко и Винни. — Он пожал плечами. — Не такая уж большая потеря. — Пол снова криво улыбнулся. На его чувственных губах усмешка казалась злобной, и Маргарита еще крепче прижала к себе Фрэнси, как бы пытаясь защитить ее. — В старину таких, как Марко и Винни, назвали бы пушечным мясом, они гибли на полях сражении. — Пол опять пожал плечами. — Когда-нибудь это должно случиться с каждым. Не тратить же специалистов, их в наши времена найти не так просто. — И он хихикнул, обнажив острые, волчьи зубы.

Его взгляд упал на тело лейтенанта Джека Барнета.

— А это кто такой? — Пол пнул детектива в бок своим подкованным ботинком, и, несмотря на то, что Барнет был мертв, Маргарита содрогнулась. Присев рядом с телом, он ухмыльнулся: — Телохранитель или дружок? А может быть, и то и другое?

Пол аккуратно, одним пальцем, отогнул залитый кровью пиджак, залез в карман и вытащил маленький пластмассовый бумажник.

— Не густо, я вижу. — И вдруг как ужаленный вскрикнул и выронил его.

Черные, выпуклые, как виноградины, глаза Пола уставились на Маргариту.

— Ты что, чокнулась? Дева Мария, да это же фараон! — Он сделал какое-то странное па и стал еще более похож на фавна, заманивающего лесную нимфу. — Я замочил парня из нью-йоркской уголовки. О дьявол! Кто же мог знать?

— Тебя никто не просил его убивать, — заметила Маргарита. Это было не очень умно, но она была в таком шоке и страхе от всего случившегося, что плохо соображала.

С исказившимся от ярости лицом Пол Чьярамонте прыгнул к ней и уткнул ствол пистолета ей под подбородок, так, что женщина вскрикнула от боли.

— Мама!

— Тише, мой ангел, — сказала Маргарита сквозь хлынувшие из глаз слезы.

— Ты и твой фараон убили двух моих людей, — крикнул ей Пол в лицо. — За это тебе башку оторвать мало. — На всех пальцах этого человека, не исключая большого, были надеты золотые кольца, из-за чего рука казалась деформированной и имела какой-то зловещий вид.

— Убить женщину. Какое геройство! — воскликнула Маргарита.

Пол Чьярамонте отпустил ей пощечину тыльной стороной ладони. Золотые кольца рассекли кожу, из щеки потекла кровь.

— Заткнись и замри! — сказал он, оскалив зубы. — В такую передрягу я не попадал с тех пор, как была еще жива твоя мачеха.

— Что ты знаешь о Фэйс Гольдони?

— Достаточно. — Пол ухмыльнулся. — Моей матерью была Сара Чьярамонте, единственная женщина, которую любил Черный Пол Маттачино. — Он пристально посмотрел на Фрэнси, которая тоже завороженно, как на какое-то экзотическое животное, смотрела на него. — Черный Пол был связан браком с этой сукой Фэйс, браком без любви и взаимопонимания. Но он был католиком старой закалки, и не мог развестись с ней. — Быстрые, как язык ящерицы, глаза Пола бегали по лицу Маргариты. — Тогда она, чтобы иметь возможность выйти замуж за твоего отца, Энрико Гольдони, медленно отравила его ядом, которым начиняла черные фиги, которые он так любил.

— Ты что, хочешь меня напугать? Эти слухи известны всем, но они не более чем слухи. Фэйс мне все рассказала. Люди просто завидовали ей, потому что она вышла замуж за моего отца. Она была не способна убить кого-нибудь.

— У меня другие сведения. Но в конце концов какая разница. Она давно умерла и больше уже не сможет тебе врать.

Маргариту охватило чувство такого страха и омерзения, что она уже не в силах была смотреть на Пола и перевела взгляд на Джека Барнета, хотя это вряд ли могло ей помочь. Упавшая на глаза прядь волос только подчеркивала красоту лейтенанта. Есть ли у него жена, ребенок? Может быть, дочь в возрасте Фрэнси? Она этого не знала и никогда не узнает. Да и какое это теперь имеет значение. Барнет погиб. И все из-за того, что ей захотелось отомстить! Сказала же ей когда-то Бернис: «С такой же неизбежностью, как ночь сменяет день, все кончится для тебя страданием и смертью». Но она посчитала себя умнее других, решила, что сможет переломить судьбу, сменить правила игры и выиграть партию. И что же из всего этого вышло? Она употребила власть, власть семьи Гольдони, и это привело к гибели невинного человека.

Как там говорила Бернис? Человека губит не сама власть, а злоупотребление властью. Она злоупотребила своей властью, и результатом стали страдание и смерть.

Все думали, что Фэйс умерла, даже Пол Чьярамонте. Но на самом деле она просто сменила личность. Теперь она была Ренатой Лоти, не последней фигурой в Вашингтоне. Маргарита редко виделась со своей мачехой, и отношения у них были совсем непростые. Когда ее отец, Энрико Гольдони, женился на Фэйс, Маргарите было девять лет, возраст слишком большой, чтобы забыть свою настоящую мать и слишком, маленький, чтобы до конца понять трудности, с которыми столкнулась Фэйс, обретя нового мужа и новую, враждебно против нее настроенную семью. Маргарита никогда не верила разговорам о том, что Фэйс с макиавеллевским расчетом, хладнокровно убила своего первого мужа. Но, может быть, тут просто сработал инстинкт самосохранения? Какой же ребенок хочет жить в одном доме с убийцей?

«Твоя душа тоже тонет в слезах», — сказала Бернис, прочитав, что творится у нее в душе. Маргарита беззвучно всхлипнула, вспомнив эти слова, и вдруг услышала вой сирены.

— Эй, нам пора двигать, — сказал Пол Чьярамонте.

Подгоняя женщину и девочку дулом пистолета, он повел их вниз, к полузаброшенной автомобильной стоянке гостиницы. На глади залива что-то светилось, и Маргарита подумала, что ей лучше не знать, что это такое.

В углу стоянки был припаркован огненно-красный спортивный автомобиль с откидным верхом. Пол приказал Маргарите связать дочери руки и ноги. Потом он положил Фрэнси на заднее сиденье и проворно проделал то же самое с Маргаритой.

— В этом нет нужды, — сказала она. — У тебя моя дочь. Ты можешь поверить мне.

— Как Марко и Винни? — усмехнулся Пол. — Твоя мачеха хорошо воспитала тебя. Ты настоящая гадюка.

Он засунул ей в рот носовой платок и швырнул на Фрэнси. Потом закрыл заднюю дверь, сел за руль и выехал со стоянки.

Он ехал под звуки кассетного магнитофона, аккуратно держась в пределах дозволенной скорости, и на аллее Белт проскочил движущуюся в сторону гостиницы «Золотые ворота» кавалькаду сине-белых полицейских автомобилей с вращающимися на крышах огнями и включенными сиренами.

— Пока, ребята, — крикнул Пол Чьярамонте, перекрывая хор мальчиков, поющих «Не волнуйся, крошка».