IX. «Ты слышал подлинную историю носа Пиноккио?»

Бекстрём начал празднование Янова дня на работе. Постарался заполнить все протоколы изъятия и другие бумаги таким образом, чтобы, в худшем случае, мог выкрутиться, сославшись на нечеловеческую загруженность, если бы сейчас кто-то укорил его за опоздание с регистрацией. И поносил непрерывно, на чем свет стоит, мошенников, из-за которых попал в такую ситуацию, занимаясь этим. А в довершение всего он позвонил Наде, единственному человеку, на кого мог положиться, и попросил ее проверить, что он ничего не упустил. Потом поехал домой и сделал серьезную попытку вернуть свою жизнь в обычную колею.

И с обедом не возникло никаких проблем. Зато потом удары судьбы посыпались на него один за другим, неожиданно, как нож в спину, а ближе к концу ночи с ним случилось событие, грозившее перевернуть все его мировоззрение.

Когда он после в меру долгой неспешной прогулки пешком оказался перед дверью массажного кабинета Мадам Пятницы, его там ждало объявление, что данная деятельность пока прекращена. Кто написал его и почему, осталось за рамками текста, но, поскольку Бекстрём мог представить себе по крайней мере одного автора, с кем он не имел ни малейшего желания встречаться, то предпочел спокойно и тихо удалиться восвояси.

За недостатком лучшего он отправился домой. Поискал утешения в, пожалуй, слишком большой дозе спиртного, прежде чем в конце концов заснул на диване.

Когда он проснулся в восемь вечера, ситуация приближалась к критической, ждать совета было неоткуда, и, как зачастую ранее, ему в голову пришла блестящая идея. Он позвонил бухгалтерше, с которой встречался в предыдущие выходные.

И даже не смог пообщаться с ее автоответчиком. Номер оказался отключенным, и сейчас оставалось только одно решение: поискать в Сети, в клубе своих обожателей.

«В худшем случае мне придется разориться на такси и притащить сюда первую приличную кандидатуру», – подумал Бекстрём, копаясь среди последних посланий на своем собственном сайте.

Одно из них выделялось из остальных. Под ним стояла подпись «Бухгалтерша», то есть его написала дамочка, уже попробовавшая бекстрёмовскую суперсалями, и сейчас она пожелала поделиться своими впечатлениями с другими возможными претендентками. Что касается размера – у нее не нашлось никаких особых замечаний. Если не обращать внимания на обычные свойственные мужикам преувеличения, обладатель суперсалями был скроен точно как любой другой осел. В любом случае не из самых крупных особей, что касается нижних частей тела.

Проблема состояла в его сходстве с тупым животным еще и по другим показателям. Выбор между данным Мужчиной с суперсалями и соответствующим колбасным изделием, по ее мнению, был очевиден. Из своего опыта, и если бы ей пришлось выбирать, она предпочла бы последнее, поскольку тогда избежала бы общения с обладателем изделия. В его мнение о женщинах она также не собиралась вдаваться. А принимая в расчет его мнение о людях вообще, о нем даже не стоило говорить.

Час спустя Бекстрём оказался в баре одного из плавучих ресторанов на набережной Норр-Меларстранд, заказал несколько бокалов холодного пива, водку и горячие бутерброды, чтобы просто не рухнуть замертво от голода и жажды. На всякий случай он также надел темные очки, чтобы не привлекать к себе ненужное внимание.

Еще через пару часов, покидая заведение, он чуть не свалился со сходней, а когда наконец почувствовал твердую почву под ногами, она все равно почему-то подозрительно качалась. Он не смог поймать такси, и, когда с определенными трудностями и на шатких ногах прошел немного вверх по улице, тучи над ним сгустились всерьез. Его догнал огромный негр, который принялся орать на него. Черный как сажа, большой как дом и быстрый как газель, он явно замыслил ограбление. Наклонившись, чтобы получить помощь от малыша Зигге, Бекстрём просто сел на задницу.

Так он просидел несколько секунд, прежде чем черный грабитель подошел, поднял его и отряхнул, а потом передал зажим с купюрами, который тот случайно забыл в баре, спросил, не надо ли вызвать скорую или лучше обойтись обычным такси.

Бекстрём провел большую часть выходных в постели. Пытался привести в порядок мысли, молниями вспыхивавшие в его больной голове, но без особого успеха. Он также провел эксперимент, когда отнес портрет святого Феодора в ванную, надел свои темные очки и выключил свет, чтобы таким способом исследовать, поменяется ли цвет кожи очень бледного и жирного монаха, если тот внезапно окажется в кромешной тьме. С целью убедиться, что он просто стал жертвой оптического обмана.

Феодор как свеча светился в темноте.

– Это совершенно непостижимо! – воскликнул Бекстрём, покачал головой и вернулся в кровать.

В воскресенье его знакомый репортер позвонил и попросил о помощи. Пресс-отдел двора встал на тропу войны. Отрицал любые связи с организованной преступностью, по их заявлениям они не имели отношения ни к каким произведениям русского искусства и полностью порвали со своим бывшим консультантом и искусствоведом.

Кроме того, они получили поддержку от пресловутого конкурента его газеты, который поменял сторону, поймал парусами ветер и наполнил целый номер старыми добрыми репортажами о королевской семье.

– И что нам делать сейчас? – спросил репортер.

– Нашел кого спрашивать, – огрызнулся Бекстрём. – Я ведь не журналист. Я – полицейский.

Когда в понедельник он пришел на работу, оказалось, что на него заявили в полицию. Письмо лежало в его почтовой ячейке. Отдел по защите животных уведомлял, что он подозревается в жестоком обращении с нашими братьями меньшими. Согласно данным анонимного заявителя, Бекстрём уже в течение пары месяцев якобы «мучил» попугая, владельцем которого являлся, и «плохо ухаживал за ним». По этой причине его просили как можно быстрее связаться с их ответственным сотрудником, и.о. комиссара Роситой Андерссон-Трюгг и договориться о времени, во-первых, для инспекции места преступления, его квартиры на Инедалсгатан в Стокгольме, а во-вторых, для допроса его самого.

Наверняка, малыш Эдвин, подумал Бекстрём, который за прошедшие выходные осознал, насколько много зла окружает его.

«Забудь об этом», – сказал он себе, позвонил Аннике Карлссон и попросил ее сразу же заглянуть к нему в кабинет.

– Что ты хочешь от меня? – спросила Утка.

– Позвони им, передай привет от меня, объясни, что я не владею никаким попугаем, попроси засунуть заявление себе в задницу.

– Естественно, – сказала Утка. – Это все? Не хочешь, чтобы я сломала несколько ног в их компании?

– Ради бога, – усмехнулся Бекстрём.

Утка едва успела закрыть дверь за собой, когда к нему постучался следующий посетитель. Это была Йенни Рогерссон, которая выглядела как обычно и хотела обсудить их последнее дело.

– Какое дело? – подумал Бекстрём, указав на стул для посетителей.

«Самое время постараться сделать что-нибудь для малышки Йенни, пока она не исчезла в отпуск со всеми возможными опасностями, вытекающими из этого для молодой женщины», – подумал он.

– Ну как, разве я была не права? – спросила Йенни.

– О чем ты?

– О нашем случае. Если тебя интересует мое мнение, я ведь попала в точку уже с самого начала. Я говорю о связи между старой дамой Линдерот-Хамильтон, и фон Комером, и Эрикссоном. За всем стоял Крестный отец. Я поговорила со своим папочкой. Он поздравил меня и передавал тебе привет, кстати. Как смотришь, если мы прогуляемся и отпразднуем это дело? По секрету от остальных.

– Позволь мне подумать, – сказал Бекстрём.

Интересно, можно ли иметь больше десяти очков по десятибалльной шкале, и как избежать новых проблем, оказавшись в койке с дочерью коллеги Рогерссона? – подумал он.

– Тогда можешь передать ему и мой привет тоже, – сказал Бекстрём. – Кстати, о другом, постарайся не обижаться, но ты уверена, что он твой отец? Вы не очень похожи, насколько я могу судить.

Йенни не раз слышала о таких подозрениях. Впервые, когда ей было только десять лет. Ее отец внезапно отказался платить алименты, использовав тот же самый аргумент. Тогда ее мать Гунсан привлекла его к суду, заставила сдать анализ крови, и отцовство проверили через тест ДНК.

– И с каким результатом? – спросил Бекстрём, который все равно продолжал надеяться на лучшее, пусть уже знал ответ.

Ни малейших сомнений. Вероятность того, что речь могла идти о ком-то другом помимо него, практически равнялась нулю.

– Хотя я понимаю, о чем ты, – сказала Йенни. – Может, перекусим как-нибудь? Пока я не ушла в отпуск в выходные?

– Было бы приятно, – ответил Бекстрём. – Но, к сожалению, мне придется отказаться. Немного перегружен сейчас.

«В худшем случае, можно сделать новый тест ДНК. Наука ведь постоянно развивается», – подумал он.

После обеда ему позвонили из второй по величине вечерней газеты страны и спросили, не могут ли они взять у него интервью. Насколько они слышали окольными путями, Бекстрём сейчас докопался до дна всех ложных обвинений, направленных против короля.

– Тогда ты обратился по адресу, – сказал Бекстрём.

«Самое время поменять сторону», – подумал он.

Вечером Гегурра позвонил домой Бекстрёму, судя по голосу находясь под кайфом, и прошептал какую-то чушь о том, что «круг замкнулся». Сам он находился в Санкт-Петербурге, где как раз завершил самую быструю сделку в истории искусства. О деталях собирался рассказать между четырех глаз.

– О чем ты? – спросил Бекстрём.

«Круг замкнулся, – подумал он. – Какой круг?»

– От последнего царя Николая II к новому папочке всех русских, – объяснил Гегурра. – Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Естественно, – ответил Бекстрём, абсолютно не представляя, о чем идет речь.

– Может, пообедаем завтра? Перекусим немного, отпразднуем победу, обсудим детали.

– Звучит хорошо, – сказал Бекстрём.

«Только бы его не ограбили раньше», – подумал он, положив трубку.

Во вторник Бекстрём правил бал во второй по величине вечерней газете Швеции. В четырехстраничном эксклюзивном интервью «самый известный специалист по расследованию убийств страны» разложил по полочкам все обстоятельства, связанные с мошенничествами с произведениями искусства, где оказался замешанным «некий ныне покойный известный адвокат». Но это не имело ни малейшего отношения к королю и его семье. Все предметы антиквариата, о которых шла речь, в качестве наследства принадлежали одной шведской пенсионерке, а поскольку она хотела бы сохранить анонимность, Бекстрём, естественно, не мог назвать ее имя.

В конце интервью он позволил себе порассуждать об условиях, в которых свобода печати существовала и действовала в такой демократической стране, как Швеция.

Для него самого она была святым понятием, и он считал защиту источника информации ее наиважнейшим фундаментом. Одновременно посетовал по поводу плохо обоснованных статей, способных повредить отдельным личностям, и, как старый приверженец шведской монархии, он не мог без боли в сердце наблюдать, как это также коснулось короля Швеции Карла XVI Густава.

В то время как потребители газетной продукции страны знакомились с мудрыми изречениями Бекстрёма, он сам обедал с Гегуррой, слушая его рассказ о сделке, которую тот накануне завершил в Санкт-Петербурге с представителем высокопоставленного русского покупателя, пока пожелавшего остаться анонимным.

Если сейчас начинать с финансовой стороны дела, после довольно трудных переговоров они в конце концов сошлись на двухстах пятидесяти миллионах крон. Как только Гегурра разберется со всеми практическими вопросами, он, естественно, обещал позаботиться, чтобы Бекстрём получил те двадцать пять миллионов, относительно которых они ударили по рукам. А чтобы он, пока суд да дело, не испытывал никакой нужды, Гегурра уже организовал ему небольшую выплату наличными в размере одного миллиона крон. Если Бекстрёма сейчас интересовало, почему лежавший перед ним на столе коричневый конверт был значительно толще, чем обычно.

– Круг замкнулся, – констатировал Гегурра, подмигнул и поднял свой бокал.

С новым обладателем реликвии, новым папочкой всех русских, все обстояло столь удачно, что он не собирался прятать музыкальную шкатулку в своем собственном тайном хранилище. Наоборот, ближе к осени намеревался предстать вместе с Пиноккио перед ценителями искусства всего мира на специальной выставке в Эрмитаже в Санкт-Петербурге. Бекстрём также мог рассчитывать на приглашение туда в качестве почетного гостя.

– У тебя есть какие-то вопросы? – спросил Гегурра, поскольку Бекстрём сидел молча, по большому счету, все время.

– Нет, – ответил Бекстрём и покачал головой. – С какой стати?

Одновременно с тем, как Бекстрём обедал со своим старым знакомым Гегуррой, Лиза Маттей прочитала последний номер второй по величине вечерней газеты страны и почувствовала, как внезапно чуть не потеряла контроль над собой.

«Этот человек не поддается никакому описанию», – подумала Лиза Маттей, поднялась рывком и направилась прямой дорогой в кабинет своего наиглавнейшего босса.

– Садись, пожалуйста, Лиза, – сказал генеральный директор и улыбнулся дружелюбно. – Если тебя интересует, читал ли я сегодняшнюю газету, то ответ утвердительный.

– И что мы будем делать?

– Ничего, – сказал генеральный директор и покачал головой. – Нам не стоит недооценивать комиссара Бекстрёма. Если ты спросишь меня, по-моему, в этом парне есть что-то притягательное. Как на той фотографии в сегодняшнем номере, где он стоит на мосту на остров Ловен с дворцом Дроттнингхольм на заднем плане и делает останавливающий жест рукой зрителям. Как стародавний регулировщик, не собирающийся пропускать никого дальше.

– Да, я видела, – сказала Лиза Маттей. – Ее нельзя не заметить, если можно так сказать.

– Или, пожалуй, он похож на былинного защитника трона Свена Дуфву, – констатировал генеральный директор и хохотнул довольно. – Кроме того, ты должна знать еще кое что. Пока только ты сама.

– Я слушаю, – сказала Лиза Маттей.

Несколько часов назад их человек в Москве связался с ними и рассказал, что, согласно слухам, русский президент позднее летом собирался наградить комиссара Эверта Бекстрёма медалью Пушкина.

– Медалью Пушкина?

– Медаль Пушкина – это самая высокая награда, которую Россия может дать иностранному гражданину.

– Бекстрёму? Почему тогда?

– Медалью Пушкина награждают за исключительные заслуги в области культуры и искусства, просвещения, гуманитарных наук и литературы. Настолько исключительные, что речь может идти о решающем значении для России и ее народа. И ее пока вручали в крайне редких случаях, и сейчас впервые иностранец получит ее. Причем впервые из рук самого президента.

– От русского президента Эверту Бекстрёму?

– Да.

«Или наоборот», – подумала Лиза Маттей и довольствовалась лишь кивком.

Открыв в среду утром дверь своей квартиры, чтобы поехать на работу, Бекстрём обнаружил, что кто-то повесил пластиковый пакет на ее ручку. Белый, без надписей, а внутри его лежала белая коробка из-под обуви, на которой также отсутствовал какой-либо текст. Если бы он сейчас содержал бомбу, срабатывавшую от любого тривиального взрывателя, Бекстрём уже отправился бы на тот свет.

Сейчас он дал волю своему любопытству, осторожно взвесил пакет на руке, а потом занес его к себе в квартиру, поставил на столик в прихожей и поднял крышку. В коробке лежал Исаак. На спине, с языком, вывалившимся из крючкообразного клюва, с затянутой на шее петлей из стальной проволоки и с написанной аккуратным почерком запиской на груди.

– Parlava troppo, – прочитал Бекстрём.

Он засунул пакет, картонку и Исаака в тот самый портфель, где у него за год перебывала масса важных вещей. А приехав на работу, попросил Надю зайти к нему в комнату. Он показал ей содержимое коробки и спросил, не могла бы она помочь ему понять смысл послания.

Естественно, у нее не возникло здесь никаких проблем. «Parlava troppo» было известным выражением неаполитанской мафии.

– Это по-итальянски, – сказала Надя. – По-шведски приблизительно означает, что он болтал слишком много.

Бекстрём получил письмо от кого-то, кто, вероятно, знал, чем он занимается. Если посмотреть на это дело с позитивной стороны, ведь вопреки всему не сам Бекстрём лежал там, речь шла о дружеском предупреждении, согласно которому от него ожидали, что он будет держать рот на замке.

– Может, нам оформить заявление? – спросила Надя.

– Нет, – сказал Бекстрём и покачал головой. – Зато я хочу, чтобы ты избавилась от тела.

– Тогда ты обратился по адресу, – сказала Надя.

– О чем ты? – спросил Бекстрём.

– Я – русская, – ответила Надя и улыбнулась. – И собиралась сделать это на русский манер. Через пять минут не будет больше никакого мертвого попугая, никакой коробки и никакого пакета, и этого разговора между нами никогда не было.

– Спасибо, – сказал Бекстрём.

– На одном условии, – констатировала Надя.

– Я слушаю, – сказал Бекстрём.

– Non parlerai troppo.

– Я обещаю, – сказал Бекстрём.

Бекстрём провел остаток дня за своей тщательно запертой дверью.

Он пообедал и поужинал в компании малыша Зигге, пытаясь до конца разобраться с новой финансовой ситуацией, в которой оказался по воле обстоятельств. На всякий случай также воспользовался бумагой и ручкой, чтобы набросать список всех практических проблем, с коими постоянно приходилось сталкиваться любому мультимиллионеру. В него вошла его новая фирма, с которой Гегурра обещал ему помочь, предложение Слободана о скрытом долевом владении крайне прибыльным бутиком, пожалуй, даже новые зубы для Нади.

Бекстрём сидел так со своим списком, становившимся все длиннее и длиннее, и, только когда Утка Карлссон позвонила ему, прервал эту работу.

– Ты дома? – спросила она. – Я хотела бы поболтать с тобой об одном деле.

– Нет, я уже направляюсь в кабак ужинать, – солгал Бек-стрём, поскольку все еще порой просыпался в холодном поту, после кошмара о последнем визите Утки к нему домой.

– Тогда мы увидимся там, – сказала Утка, а так как она сразу закончила разговор, было слишком поздно придумывать другие уловки.

Бекстрём уже успел более или менее набить желудок, и когда Утка появилась час спустя, он надумал угостить себя большим бокалом крепкого пива.

– Как прошло с заявлением из отдела кроликов? – спросил Бекстрём.

– Все решилось, – ответила Утка. – Кляуза на данный момент уже отправилась в архив.

– И как ты разобралась с ними?

– Я объяснила им, что ты избавился от этого идиота. Кроме того, сказала пару слов на прощание, и теперь, думаю, подобное не случится снова.

– Спасибо, – сказал Бекстрём. – Только намекни, если я смогу что-то сделать для тебя.

– Да, – сказала Утка и кивнула. – Фактически поэтому я и пришла сюда.

– Рассказывай, – приказал Бекстрём, откинулся на спинку стула и сделал глоток коньяка, который он только что получил.

Утка Карлссон надумала переезжать. Ее больше не устраивала маленькая тесная двушка в Бергсхамре, и несколько дней назад она получила предложение от одного знакомого, которому как раз прибавили зарплату, и он с подругой мог сейчас купить себе вдвое большие апартаменты в Фильмстадене в Сольне. Дом на возвышенности, собственный балкон, квартира как новая, до работы рукой подать, и всего-то надо три миллиона.

– Не понимаю тебя, – пожал плечами Бекстрём. – Какое я имею к этому отношение?

– Я надеялась занять деньги у тебя, – сказала Утка.

– Вот как, – буркнул Бекстрём. – Один вопрос. И под какой процент?

– Под нулевой, – ответила Утка Карлссон и дружелюбно улыбнулась ему.

– Нулевой, – повторил Бекстрём. – И почему я должен пойти на это?

– Ты слышал подлинную историю носа Пиноккио? – спросила Утка Карлссон.