Я лежу на земле в саду за изгородью. Солнце уже спряталось за дома, и меня накрыло тенью. Ветерок нежно шелестит листвой дерева. Небо надо мной голубое, в перышках узких белых облачков. Оно еще яркое и светлое.

Я уже миновал стадию «придет-он-или-непридет?» и теперь просто лежу и жду, глядя на листву и на небо. Листья почти не движутся. Точнее, совсем не движутся… Я вглядываюсь в одну ветку и понимаю: точно, ни один листок не движется, даже не дрожит. И облака тоже: раньше они плыли слева направо, а теперь вон то облачко, сразу за веткой, застряло и висит на том же месте, что и минуту, нет, несколько минут назад.

Я сажусь, открывается калитка.

Маркус видит меня и замирает. В первую секунду мне кажется, что он сейчас развернется и уйдет, но нет, он входит и запирает за собой калитку.

Я стою, хотя, как я оказался на ногах, не помню.

Он смотрит на меня, но ближе не подходит.

— Полагаю, тебя привел сюда Гас? — спрашивает он. Обычное теплое приветствие в его духе.

— Да. Мне надо с тобой поговорить.

— У нас мало времени. Я прибегаю к магии, чтобы остановить время и разведать местность, нет ли ловушек.

— Я не ловушка.

— Я так и не думаю. — Он подходит ближе, встает напротив меня, и я понимаю, до чего мы с ним похожи — один рост, одно лицо, одни волосы, и совсем одинаковые глаза. — Но все равно, давай короче.

— Не волнуйся, я знаю, что ты не хочешь терять со мной время. Но мне надо рассказать тебе о том, что происходит в Совете Белых Ведьм, и о кучке повстанцев.

— А о себе?

— Если тебе интересно.

— Мне всегда интересно все, что происходит с тобой, Натан. Но в наших с тобой обстоятельствах чем меньше слов, тем лучше. — Он смотрит мне прямо в глаза. — Я не могу здесь больше оставаться, это рискованно. — И он подходит к калитке и отпирает ее.

Я не могу поверить, неужели это все? Здравствуй и прощай. Один взгляд на меня, и он уже спешит обратно.

— Ты не идешь? — спрашивает он.

— Что?

— Со мной не идешь?

— А, ну да. Конечно, иду.

И он выходит в калитку, а я, спотыкаясь от волнения, бегу за ним. Когда мы оба оказываемся на улице, он вынимает ключ — такой же, как у Гаса, — и тщательно запирает им калитку, а потом бросает мне через плечо:

— Постарайся, пожалуйста, не отстать.

Я бегу за Маркусом и удивляюсь, как он так быстро движется — я еще никогда не видел такого скоростного человека. На соседней улице мы подходим к машине, и та начинает ехать, а еще через несколько шагов время приходит в норму. Мы бежим. Дома кончаются, мы уже в рощице молодых деревьев и папоротников, бежим по холму вверх, переваливаем через вершину. За ней земля под нашими ногами начинает уходить так круто вниз, что мне приходится делать широченные шаги, чтобы сохранить равновесие, и я чувствую, что не могу, а главное, не хочу останавливаться: впереди показывается река, Маркус бежит прямо к ней, прыгает с крутого берега в воду и ныряет, сделав в воздухе пируэт.

Я изо всех сил стараюсь не отстать, и мне удается нырнуть. Вода ледяная, так что поначалу у меня захватывает дух, но уже через пару секунд я привыкаю. Отец не плывет, а просто лежит на воде, я тоже. Нас уносит течением, оно здесь быстрое. Берега заросли лесом, город остался далеко позади, а мы плывем, покачиваясь, прямо посередине темной реки; впереди у нас бело-синее небо, по левую руку солнце садится за холмы.

Потом Маркус начинает легко и быстро грести к левому берегу, я за ним. Я решаю, что он хочет выбраться на сушу, но он вдруг останавливается, берет мою руку, кладет ее на свой ремень и говорит:

— Держись за это. Набери побольше воздуха. Не отстань от меня в проходе.

Я ныряю и плыву за ним к берегу. Течение здесь не сильное, а вода такая чистая, что можно пересчитать все камни на дне, но которым, кажется, и ориентируется Маркус, хватаясь то за один, то за другой. Мы добираемся до большого плоского валуна, Маркус опускает за него руку и проскальзывает в невозможно маленькую щелочку, и меня тоже затягивает за ним следом — из светло-серой прозрачности воды я перехожу в гулкую черноту прохода, где, кажется, еще холоднее, чем в реке, и где меня закручивает, точно в безумном урагане, но я не забываю дышать, как советовал Несбит. Меня крутит и крутит, воздух в моих легких заканчивается, и я с нетерпением высматриваю впереди просвет, но его все нет, и тогда я мысленно сосредотачиваюсь на кожаном ремне моего отца, за который мне во что бы то ни стало нужно держаться.

Тут меня выбрасывает из прохода наружу, и я хватаю ртом воздух, раз, другой, третий.

Я стараюсь не показать, как тяжело далось мне это испытание, но сердце у меня бьется как бешеное. Я не могу выпрямиться, перегибаюсь пополам, хватаю ртом воздух. И смеюсь. Это было что-то.

Я стою в мелкой воде на коленях. Это уже совсем другая река, неглубокая, хотя тоже стремительная и мощная.

Маркус уже сидит на берегу Я встаю, меня слегка шатает, надеюсь, не слишком заметно. Я подхожу к отцу и сажусь с ним рядом.

— Ты все же пользуешься проходами, хотя их могут найти Охотники?

— А ты как думаешь? Найдут они этот?

— Не знаю. Но ты сам говорил мне, что Охотники нашли способ распознавать проходы и что Охотники умеют охотиться.

— Да, есть, по крайней мере, одна Охотница, которая умеет распознавать проходы. Это ее Дар. Хотя сейчас ее и нас наверняка разделяет некоторое расстояние. Только вот какое, а, как, по-твоему? Миля? Сотни метров? Или всего десяток? Я бы сказал, что не так много, но я не знаю. Поэтому я всегда готов к худшему и каждый месяц меняю проход. — Он поворачивается ко мне и говорит: — Всегда в движении, всегда в безопасности. — И опять поворачивается к реке. — В настоящий момент мой дом здесь: и вид приличный, и чистая вода под боком. Случалось мне жить в местах и похуже. Но застрянь я где-нибудь, и меня найдут, рано или поздно. Вот я и живу на одном месте месяца по три, иногда меньше. Но никогда больше.

Я смотрю на реку, на деревья. Здесь тоже закат.

— Но отсюда я еще несколько недель никуда не собираюсь, так что поговорить времени хватит.

— Это хорошо.

— Посмотрим.

И я думаю, сказать ему про альянс или нет, но мне почему-то кажется, что сейчас неподходящее время, да и вообще нет желания говорить о нем. Я так мало времени провел с отцом, так плохо его знаю, что мне хочется поговорить о нас, особенно о нем — но у меня такое чувство, что он этого совсем не хочет.

Я оглядываюсь. Позади стеной стоят деревья — похоже, что это опушка леса, покрывающего склон холма. Но до ближайшего дерева несколько метров, а берег зарос ежевикой и папоротниками. Ощущение чистоты, простора и безопасности. Я встаю на колени лицом к лесу. Даже его тени и запахи кажутся мне соблазнительными, а река за мной на удивление тихо несет свои стремительные воды.

Это очень похоже на мою мечту о своем доме, только ни луга, ни коттеджа здесь нет. Прямо передо мной переплетение ежевичных стеблей, густое, как в сказке про спящую красавицу; через них и пробраться-то можно, только рубя направо и налево мечом. Надежная граница; с той стороны на нас точно никто не нападет. Толстые стебли с шипами напоминают мне прутья моей клетки, но они не отталкивают, а соблазняют, и, приглядевшись, я вижу между ними проход, вернее, лаз, такой узкий, что в него едва может протиснуться взрослый человек. Я подползаю к нему и обнаруживаю, что не могу двинуться назад: одежда цепляется за колючки. Приходится лезть вперед. Лаз постепенно наклоняется, и я опускаюсь по нему все дальше и глубже.

Наконец колючки впереди расступаются, открывая вход в просторное логово с низким потолком. В нем темно, но тепло, через многочисленные крошечные отверстия в кровле снаружи проникают тонкие лучики света. Очень похоже на звериную нору, хотя все же видно, что здесь живет человек. Комната низкая, в основном пустая. Следы огня, почти посередине. Рядом небольшой запас топлива, дрова сухие. Вокруг — утоптанная голая земля, на которой, должно быть, и сидит мой отец, подбрасывая поленья в огонь, готовит и ест. Трудно представить, чтобы прославленный Черный Колдун, которого все боятся, варил себе суп или рагу, ел металлической ложкой из обычной чашки, однако именно так он, судя по всему, и поступает. Но я знаю, что он редко бывает здесь в человеческом облике. Чаще в зверином. Такова его жизнь. Пустая. Одинокая. Лишь изредка человеческая. Тут мне приходится сесть.

Он не хочет говорить о своей жизни. Он просто показывает мне ее, чтобы я понял, какой он. Ведь, если я пойму его, то пойму и себя. Но это не та жизнь, которую я представлял для него, да и для будущего себя тоже. Не знаю, чего я ожидал от жилища Маркуса. Может, надеялся увидеть что-то вроде бункера Меркури, такого своеобразного замка, величественного, впечатляющего, полного сокровищ, истории и власти, но теперь я понимаю, что моему отцу это не подходит, да и мне тоже.

И я начинаю плакать, сам не знаю почему: от грусти или от радости, о нем или о себе, или из-за того, что мы вместе, а может, из-за всего сразу. Я понимаю, что и сам могу кончить свои дни в таком же месте, как это, если я такой же, как он. Но мне этого совсем не хочется.

Его все еще нет, и я понимаю, что он дает мне время оглядеться, привыкнуть. А может быть, просто любуется закатом.

В одном углу куча шерстяных одеял, старых, ветхих, и бараньи шкуры, семь штук. Они скатаны в рулоны, чтобы не отсырели. Я вытаскиваю их на середину и расстилаю возле остывшего очага.

Он входит в логово, когда от дневного света снаружи не остается уже ничего. В считаные секунды разжигает костер, пламя весело бежит по тонким веточкам, принесенным им на растопку. Он подкладывает в огонь все новые и новые ветки, мы оба смотрим. Я сижу, потом ложусь и вдруг понимаю, что я опять плачу, и не могу остановиться, но, глядя на него, вижу, что на его щеках нет слез. Тогда я закрываю глаза и чувствую, что и альянс, и все другие люди, включая Габриэля и Анну-Лизу, остались где-то в другом мире. А здесь мир моего отца, и он совсем другой. Он дикий.

Я просыпаюсь. В логове светло, но я понимаю, что еще совсем рано. Я лежу там, где заснул; огонь давно погас, и я один.

Я выползаю из логова наружу. Маркус сидит у самого входа, на берегу реки. Я сажусь рядом. Из-за холма напротив встает солнце.

— Голодный? — спрашивает он.

— Да.

— Хочешь поохотиться со мной?

Я киваю.

— Был когда-нибудь орлом?

Мы сидим рядом, я и мой отец. Мы вместе охотились. Он превратился, я все повторял за ним. Я не знал наверняка, как выбрать того, кем хочешь стать, да я и не уверен, что выбирал. Но зверь внутри меня знал, что нужно делать, и у нас получилось. Мы скопировали моего отца-орла, и делали все, как он. Это был наш первый полет, и сначала мы были неуклюжими, но потом научились парить, поворачивать, падать камнем вниз и закладывать петли. Но охотиться все равно оказалось слишком трудно. Отец поймал ласку и лису. А нам не хватило точности и скорости. Не важно. Еды оказалось достаточно на всех.

Теперь Маркус говорит:

— Кто может судить, какое мое «я» лучше, человеческое или вот это?

Я знаю, что отец говорит о своей другой стороне, животной.

— Я все еще привыкаю к нему, к моему зверю. Думаю о нем как о чем-то отдельном от себя, но мы стараемся работать вместе.

— У меня ушло на это время. Я боролся с ним. — Он качает головой. — Я думал, он хочет присвоить себе мое тело. Это не так. Просто ты открываешь другую часть себя. Более естественную. Более древнюю. Ту, которая больше, чем что-либо другое, связывает тебя с землей. Он — то, что тебе нужно для выживания, а без него не стоит и выживать. Доверяй ему, и он будет доверять тебе. Будь к нему как можно ближе.

Мы сидим и смотрим на реку, пока не наступает жаркий полдень, и тогда мы снова идем на охоту. Мы взлетаем все выше, выше и парим в ожидании. Далеко внизу появляется кролик. Отец оставляет его нам. Не сводя с кролика глаз, мы спускаемся ниже. Мы оба хотим его поймать.

В ту ночь, снова став людьми, мы смотрим закат солнца. Я спрашиваю его о других Дарах, которые он получил, съев сердца убитых им ведьм.

— Ты можешь ими пользоваться?

— Да. Так же, как своим Даром. Они теперь тоже мои. Но все равно они слабее, чем Дар превращения. Некоторые совсем слабые. Многими я вообще не пользуюсь.

Мне до жути хочется спросить его, какими он пользуется, но я не смею. Иногда мне становится с ним неловко.

Он говорит:

— Очень полезная штука с растениями.

— Умение заставлять растения расти или умирать: Сара Адамс, член Совета.

— Что?

— Селия заставляла меня учить наизусть все Дары, которые ты отнял, и имена всех, кому они принадлежали.

Он некоторое время молчит, обдумывая мои слова. Потом говорит:

— Да, это полезный Дар. Особенно если живешь так, как живу я.

— Ты сам вырастил колючки для своего логова?

Он кивает.

— Еще удобно быть невидимкой, особенно когда идешь за кем-то по следу или скрываешься. И заклинание для остановки времени тоже кстати. А еще умение создавать проходы в пространстве. Мало кто знает, как это делается.

— А ты умеешь летать?

Он хмурится.

— Нет. А это еще от кого?

— От Малкольма, Черного Колдуна из Нью-Йорка. Но это всегда было под вопросом. Может, ты умеешь делать большие скачки?

— Не больше, чем ты. — Он снова умолкает, потом говорит: — Я летаю, когда я орел. Делаю большие скачки, когда я леопард. Это тебя достаточно впечатляет?

Думаю, он знает, что я и так впечатлен.

— А у тебя бывает шум в голове от мобильных телефонов и всяких других штук?

Он поворачивается ко мне.

— Да. А у тебя?

Я киваю.

Он входит в логово, я следую за ним. Он разжигает костер и говорит:

— Сейчас я живу в основном вот так. Бедно с виду, на самом деле нет.

Я ничего не говорю. Я понимаю удовольствие от жизни в природе, но одиночество меня убило бы.

Он говорит:

— Это не то, что ты себе представлял, наверное.

— Мы нашли бункер Меркури. Я думал, у тебя такой же.

— А саму Меркури вы тоже нашли?

И я рассказываю отцу о Меркури и обо всем, что случилось со мной с тех пор, как мы виделись в последний раз, о Ван, Несбите, Анне-Лизе и Меркури. О Селии, о Гасе и об альянсе. На небе уже занимается заря, когда я без обиняков говорю:

— Они хотят, чтобы ты тоже вступил.

— В альянс? — Маркус хохочет. — Ну, значит, у них там полная безнадега.

— Да, в общем, так оно и есть.

— А ты твердо решил быть с ними? Правда хочешь рискнуть своей жизнью ради общего дела?

— Это мое дело. Свести Черных и Белых ведьм вместе.

— Не думаю, чтобы дело было в этом. По-моему, суть в том, чтобы избавиться от сумасшедшего вожака Белых и от кучки ополоумевших от жажды власти Охотников. А вот когда это будет сделано, то, как говорится, выиграть мир будет куда труднее, чем войну.

— Об этом можешь не волноваться.

Маркус улыбается мне.

— Может быть, и так. А чуть-чуть поволноваться из-за войны, в которой меня могут убить, мне разрешается?

— Значит, ты решил участвовать? — Я удивлен. — Не думал, что ты согласишься.

— Меня не интересует единство Белых и Черных ведьм. Зато меня прямо-таки возбуждает возможность избавиться от Сола и его Охотников. Да, в этом определенно что-то есть. Мне еще рановато на пенсию. Но и вступать куда-то я тоже не хочу, не по мне это. Просто я помогу вам драться с Солом и его Охотниками. А еще я хочу встретиться с Селией. Как же не повидать женщину, которая два года подряд запирала моего сына на ночь в клетке. — И он качает головой. — Она предлагает амнистию мне, хотя как бы ей самой не запросить о ней.

Я смотрю на него и не знаю, шутит он или говорит всерьез.

— Мне не нужны ни амнистии, ни сделки, Натан, ни с ней, ни с кем-нибудь другим. Я их презираю. Надеюсь, что и ты тоже. Просто каждый из нас должен делать то, что должен. Может быть, даже Сол, хотя мне на него плевать, лишь бы увидеть его мертвым.

И судя по тому, как спокойно и холодно он это говорит, я понимаю, что моему отцу что кролика придушить, что человека прирезать — все едино, последнее, может, даже легче.

— Через четыре дня в Базеле, в «Красной тыкве», состоится встреча. Селия будет там.

— Мне уже невтерпеж.

— Я должен вернуться и сказать им.

— Нет. Останешься со мной. Мы или пойдем вместе, или я вообще не пойду.

Я смотрю на него, не понимая, почему он так говорит. Спрашиваю:

— Ты мне не доверяешь?

Он смотрит мне в глаза, и я вижу в них те же медленно вращающиеся черные треугольники, что и в своих. Он говорит:

— Просто я хочу, чтобы ты остался со мной. Неделя твоей жизни, отданная мне, — это очень много?

Я коротко трясу головой и чувствую, как слезы снова наполняют мои глаза.

Он отворачивается.

— Ладно.

И тут я, наконец, делаю то, что уже давно хотел сделать. Вытаскиваю из куртки Фэйрборн и отдаю ему.

Он берет у меня нож и медленно вытягивает его из ножен.

— Не слишком жизнерадостный предмет, правда?

— Он твой.

— Да, наверное. Когда-то им владел мой дед.

— Он узнает нас, нашу кровь. Для других он не выходит из ножен.

Он прячет нож в ножны и кладет его на землю рядом с собой.

Слишком быстро после всех усилий достать Фэйрборн и вернуть его владельцу.

— Я не убью тебя, — говорю я.

— Возможно. Увидим. — Он отворачивается и ложится. А я остаюсь сидеть и, подбрасывая дрова в огонь, смотрю на отца и понимаю, что я счастлив здесь, с ним рядом.