Габриэль — новый Габриэль — сначала принимает душ. Мы уже вернулись в его комнату. Я заживил ладонь, но на обеих сторонах остались маленькие круглые шрамы — еще одно добавление к моей коллекции. На заживление ушло несколько секунд. Ладонь Габриэля тоже заживилась. Я смотрел. Ему, правда, понадобилось минут двадцать, но на теле фейна такая рана заживала бы несколько недель. Он все время улыбался. Наверное, от целительной щекотки и от радости, что снова стал наконец самим собой.

Он еще не совсем твердо держится на ногах, но говорит, что главное сначала помыться, поесть можно и потом. От голода и бессонницы я тоже сам не свой, но для меня сейчас важнее душа и важнее еды быть рядом с Габриэлем. Так он доволен, так уверен в себе. Такой настоящий Габриэлевый Габриэль.

В спальню входит Ван.

— Молодец, Натан. Ты будешь рад услышать, что мы покидаем эти места как можно скорее. На завтра в Барселоне назначена встреча альянса, я должна там быть. Так что после завтрака отправляемся.

Дверь в соседнюю комнату приотворяется, за ней стоит Габриэль, его частично видно в щель — голая грудь, полотенце вокруг бедер, влажные волосы, широкая улыбка и глаза цвета обжаренных кофейных зерен с золотыми искорками, которые лениво плавают в зрачках.

— У меня такое чувство, что вы двое обсуждаете тут не меню предстоящего завтрака, — говорит он.

— Натан тебе расскажет, — отвечает Ван. — Мы скоро уезжаем, но сначала поедим и немного отпразднуем — такое снадобье срабатывает не каждый день. — И она выходит из комнаты.

— Ну и шутки у нее, — говорю я, поворачиваясь к Габриэлю.

— Ага, — соглашается он и распахивает дверь. — Ну, и каково твое мнение?

— О новом тебе?

Он кивает.

— Оригинальная версия. — Он раскидывает руки в стороны и медленно делает полный оборот вокруг своей оси, давая мне разглядеть его хорошенько.

— Знаешь, ты удивительно похож… на себя-фейна. Только ухмыляешься так широко, что того гляди морда треснет.

Но он улыбается еще шире.

— А вот глаза у тебя изменились, и сильно. И еще… Повернись-ка. — Я пристально смотрю на него, пытаясь понять, в чем дело, но не могу. — Наверное, просто теперь ты двигаешься как Черный Колдун, больше я ничего сказать не могу. — Сейчас он вообще не движется, но изменилось что-то в его манере держать себя. — В своей коже тебе удобнее, вот ты и чувствуешь себя свободно. — Я пожимаю плечами. — Хотя, может быть, и нет. На тебя поглядеть, так тебе везде удобно.

Сдерживая улыбку, он поворачивается ко мне.

— Спасибо. Услышать от тебя такое — настоящий комплимент.

— Я тебе не комплименты говорю. Просто пытаюсь описать, какой ты.

— А я пытаюсь тебе сказать… — замешкавшись, он внезапно краснеет, — что тебе очень удобно в своем теле.

— Мне? — Тут Габриэль явно попал пальцем в небо, хотя обычно он всегда прав.

— Я и раньше считал, что хорошо тебя понимаю, но только теперь я увидел, какой ты на самом деле сильный колдун, — говорит он. — Твой истинный Дар состоит в тесной связи с физическим миром, и когда мы были в Уэльсе…

— Не были мы ни в каком Уэльсе. Это был просто транс.

— Мы были в Уэльсе. Ты со своим зверем и я, мы были там втроем. Не знаю, как тебе это описать, но ты тогда стал частью земли, а земля стала частью тебя.

Я быстро трясу головой и уже хочу сказать: «Не были мы ни в каком Уэльсе», но передумываю. Я не знаю, что с нами случилось тогда. Не знаю, где мы были, а где нет. Но знаю наверняка — это было важно, и мой зверь пришел мне на помощь.

— Ну как? — говорит Несбит, укладывая ломтик бекона меж двух поджаренных тостов и с аппетитом вгрызаясь в сандвич. — Обаму показать можешь?

Габриэль театрально вздыхает.

— Вечная проблема с моим Даром. Все считают меня чем-то вроде дрессированной обезьяны. «Покажи Обаму». «Покажи Мерилин Монро». «Как бы мне хотелось увидеть принцессу Диану», «Гитлера», «Кейни Уэст», — если бы я еще знал, кто это. — Жалуясь, он не перестает широко улыбаться.

Мы сидим за обеденным столом. Он до того длинный, что даже смешно. Несбит наготовил еды человек на двадцать. Яичница, бекон, сосиски, грибы, помидоры, какая-то рыба, овсянка, вареные яйца, рогалики, мед, а ветчины и сыра столько, что их можно считать метражом. Ван ест тост и запивает его кофе.

Тут меня осеняет.

— Но ведь они все фейны. Ты показывал их, но ни в кого из них не превратился, так?

— Ага.

— И ни в ком не застрял?

— Нет. Я застрял только в себе, когда сам превратился в фейна.

Ван объясняет:

— Становясь Обамой, Габриэль принимал лишь его внешний облик. Внутри он был по-прежнему Габриэлем. Он только примерял на себя личину фейна. Но стоило ему принять более радикальное решение — стать фейном изнутри — и он застрял. Слишком хорошо у него это получилось.

— Мой талант меня погубит.

— Да, Габриэль, твои способности достойны удивления; однако, прошу тебя, в данный момент воздержись от любых трансформаций. Мы еще не насладились твоим истинным обществом.

Несбит начинает убирать посуду. Нас разделяет стол, когда он вдруг говорит:

— А я все жду не дождусь, когда же превратится Натан. Хочу все-таки посмотреть, кем он станет: волком или дикой собакой.

— Может, хочешь провести со мной ночь, тогда и увидишь?

— Нет уж, спасибо, паренек, — отвечает он. — Предпочитаю готовить завтрак, а не быть им.

— Знаешь, Несбит, по-моему, я не стал бы тебя есть. Вряд ли ты вкусный. Жирноват.

— За меня не беспокойся, парень. Как только ты начнешь превращаться, я возьму пистолет и пристрелю тебя.

Я смотрю на него, но не успеваю придумать, что сказать в ответ, когда он продолжает:

— Да не волнуйся, не до смерти. Так, попугать чуток да дух из тебя вышибить ненадолго. Ты же быстро заживляешься, так какой тебе вред?

Судя по его голосу, он не шутит. Я шепчу Габриэлю:

— Видишь? Когда люди интересуются твоим Даром, они просят тебя показать Обаму; а в меня просто стреляют, а потом говорят: «Какой тебе вред?»

Ради Габриэля я пытаюсь обратить все в шутку. Надо не обращать внимания на Несбита, вот и все. Я знаю, что он просто заводит меня, но, протянув руку за хлебом, я вдруг вижу все шрамы и татуировку на ней, и мне хочется крикнуть Несбиту, что это больно, что каждыц шрам — а на моем теле их много — хотя и заживился быстро, но прежде причинил мне боль, и ни об одном из них я не могу сказать, что он прошел для меня без вреда.

Я встаю, отталкиваю стул и выхожу из комнаты со словами:

— Мы, кажется, собирались уезжать.