Цзюлун, одна из густонаселенных пограничных областей Китая, скорее по духу, чем территориально, относится к Северному Китаю, несмотря на грубую и необоснованную практику искусственных политических барьеров. Земля и вода здесь всегда едины. Это духовное завещание предков на протяжении многих веков определяло людям порядок их жизни, складывающийся из порядка использования земли и воды, который не смогли изменить такие бесполезные для местных жителей понятия, как свобода или тюрьма. Единственный закон, которому здесь подчиняются все, – это выживание. И ничего другого. Все остальное – навоз, который должен быть выброшен на бесплодную землю…

Солнце уже клонилось к закату и над полуостровом Цзюлун, и над заливом Виктория, до самого острова Гонконг. Вечерняя мгла медленно сгущалась, прикрывая дневной хаос. Крики суетливых уличных торговцев становились тише, будто приглушенные надвигающимися сумерками, а спокойные и солидные бизнесмены в верхних этажах холодных сказочных дворцов из стекла и стали, которые обрамляли горизонт колонии, уже завершали серии традиционных жестов и коротких улыбок, обычно сопровождающих молчаливое сотрудничество в течение дня.

Все свидетельствовало о приближении ночи, и подслеповатое оранжевое солнце, лениво пронзавшее огромную рваную стену облаков на западе, уже оставляло на время эту часть света.

Скоро темнота покроет почти все небо, и только внизу, у самой земли, зажженные человеческой изобретательностью, яркие огни будут ослепительно сиять, освещая сушу и воду, которые с наступлением ночи не перестают быть местом кипения беспокойной жизни.

И в бесконечном шумном ночном карнавале начнутся другие игры, которые человечеству следовало отвергнуть с первых минут сотворения мира. Но кто мог тогда предвидеть это? Кто это знал? Кто заботился об этом? В те далекие времена смерть еще не превратилась в товар.

Небольшая моторная лодка, оснащенная мощным двигателем, явно не соответствующим ее обшарпанному виду, миновав канал, быстро обогнула небольшой мыс и направилась прямо к заливу. Для невнимательного наблюдателя это был просто еще один рыбак, отправившийся в сей вечерний час попытать счастья. Эта ночь, как и многие другие, могла принести ему счастье, возможно, при перевозке марихуаны и гашиша из Золотого Треугольника или ворованных алмазов из Макао. Кто знает? С таким мощным мотором он мог заработать гораздо больше, чем под парусом. Даже китайские пограничники и морские патрули никогда не стреляли по таким лодкам, имевшим весьма непритязательный вид, потому что не могли точно знать, по какую именно сторону границы живет семья, поджидающая ее возвращения. Пусть они плывут, плывут туда и обратно.

Тем временем маленькое судно с прикрытой брезентом кабиной резко сбавило скорость и начало пробираться сквозь многочисленную, беспорядочно разбросанную флотилию джонок и сампанов, возвращающихся к своей переполненной стоянке в Абердин. Владельцы лодок громкими и злобными криками выражали возмущение таким грубым поведением неожиданного пришельца, посылая проклятия и его мощному двигателю, и его курсу. Затем каждая лодка внезапно затихала, как только нарушитель спокойствия проплывал мимо. Видимо, было там под брезентом такое, что заставляло людей погасить вспышки неожиданного гнева.

Теперь лодка вошла в неосвещенное пространство залива, которое походило на широкий канал, ограниченный с правой стороны огнями острова Гонконг, а с левой – огнями Цзюлуна. Когда через три минуты мотор перешел на самый низкий регистр, лодка достигла Цзюлуна и пришвартовалась к свободному месту в районе набережной Тсим Ша Тсуи, одному из самых шумных и дорогих мест в колонии, где все было подчинено закону прибыли, где уважали только доллар.

На лодку никто не обратил внимания, все были заняты одним: расставляли «ловушки» на туристов с целью получить от них как можно больше денег. Кого могла заинтересовать эта старая посудина?

Но именно в тот момент, когда прибывшие на лодке стали сходить на берег, шум и суета в этом месте пристани стали понемногу затихать. Громкие крики смолкали под взглядом тех, кто был ближе всех к причалу и уже мог разглядеть фигуру, поднимающуюся на пирс по черной от нефти и масла лестнице. Судя по одежде, этот человек был монахом. Белый халат хорошо подчеркивал стройность его фигуры. Рост его был около шести футов, что многовато для коренного жителя Гуандуна. Почти полностью закрытое лицо разглядеть было трудно, но в те моменты, когда ночной бриз слегка сдвигал белый капюшон, покрывавший его голову, все наблюдавшие за ним вдруг сталкивались с взглядом его глаз. Это были глаза фанатика. В эти мгновения каждый, кто видел его, понимал, что это не просто монах. Это был хешанг, один из немногих, избранных для великих дел теми, кто посвящен и кто разглядел внутреннюю силу молодого монаха. И не имело значения, что он был высоким и стройным, а в его глазах, горящих огнем, мало смирения. Как правило, такой человек обращал на себя внимание, за которым следовало почитание, переходящее в поклонение, окрашенное страхом и трепетом.

Возможно, этот хешанг относился к одной из тех мистических сект, которые странствовали по холмам и лесам Гуандуна, или же принадлежал к религиозной общине, скрывавшейся в далеких горах Куин Гайяна, потомков тех, кто некогда жил на неприступных Гималаях, навсегда посвятив себя изучению мрачных и непонятных учений.

Тем временем таинственный человек в белых одеждах монаха-фанатика медленно прошел через расступившуюся толпу, миновал причал парома «Стар Ферри» и растворился в адской сутолоке набережной Тсим Ша Тсуи, как бы разрешая продолжить истерию ночной жизни, которая возобновилась с новой силой.

Монах-священник, а именно такое ощущение вызвал этот человек у окружающих, последовал в восточном направлении по Солсбери-роуд, пока не поравнялся с отелем «Полуостров», чья былая элегантность проигрывала в соревновании с современным окружением. Там монах свернул по направлению к Натан-роуд, где начиналась знаменитая, всегда многолюдная Золотая миля. И туристы, и местные жители в равной мере обращали внимание на величественную фигуру служителя культа, когда он проходил по заполненным народом набережным и переулкам, где были расположены многочисленные магазинчики, кафе и рестораны. Так он шел около десяти минут сквозь окружающий его шумный карнавал, посматривая по сторонам и при каждом взгляде делая легкие поклоны головой, иногда – раз, иногда – два раза, как бы отдавая молчаливые приказы одному и тому же невысокому мускулистому чжуану, который неотступно сопровождал монаха. Он то следовал сзади него, то вдруг бойко проходил вперед, обгоняя его быстрым, похожим на танец шагом, все время оборачиваясь, чтобы успеть перехватить указания, поступающие от напряженных глаз своего хозяина.

Вот последовал еще один приказ: два коротких кивка. Это произошло в тот момент, когда монах свернул к ярко и кричаще оформленному входу в кабаре. Сопровождающий его чжуан остался на улице, скромно сложив руки под широким халатом. Его глаза осторожно и внимательно изучали шумную ночную улицу, оживления которой он не мог понять. Это было безумие! Оскорбление! Но он был тади, в его обязанности входила защита священника-монаха, даже ценой собственной жизни, и поэтому его чувства не имели никакого значения. Внутри кабаре висели плотные облака сигаретного дыма, подсвечиваемые бликами от цветных светильников, и через весь зал бежали разноцветные световые дорожки, сходящиеся у возвышения эстрады, где через мощные динамики изрыгались грубые звуки панк-музыки, разбавленные мелодиями Дальнего Востока.

Монах спокойно постоял некоторое время, будто изучая этот большой переполненный зал. Несколько посетителей, в разной степени опьянения, разглядывали его из-за столиков. Некоторые из них бросали в его сторону мелкие монеты, прежде чем отвернуться от дверей, а другие вставали из-за столов, оставляли деньги рядом с выпивкой и направлялись к двери. Хешанг заметно действовал на окружающих, и этот эффект явно не устраивал тучного, одетого в смокинг человека, направлявшегося к нему.

– Могу я чем-то вам услужить, святейший? – спросил управляющий этим злачным местом.

Монах наклонился вперед и что-то очень тихо проговорил на ухо своему неожиданному собеседнику. Среди произнесенных шепотом слов можно было уловить чье-то имя. Глаза управляющего мгновенно округлились, изменился весь его облик. Он вежливо поклонился и попросил монаха пройти к маленькому столу недалеко от стены. Тот кивнул в знак согласия и проследовал за тучным китайцем к указанному месту, в то время как ближайшие к нему посетители выражали свое откровенное неудовольствие.

Тем временем управляющий вновь поклонился и заговорил с почтением, которого, однако, явно не ощущал внутри себя:

– Будут ли какие-нибудь просьбы, святейший?

– Козьего молока, если это возможно, а если нет, то простой воды будет вполне достаточно. Благодарю вас.

– Это наш долг – услужить вам, – произнес человек в смокинге, медленно удаляясь, не переставая кланяться и следя за тем, чтобы его речь была как можно мягче и выразительней.

Но большого значения, как он сам мог заметить, это не имело. Оказалось, что этот высокий, одетый во все белое монах был знаком с самим лоабанем, и одно это уже объясняло все. Ведь он при своем появлении назвал имя этого могущественного человека, которое с уважением произносили не только в районе Золотой мили. А кроме того, это был особенный вечер, так как этот самый тайпин находился здесь, в одной из задних комнат кабаре, о которой мало кто знал. Однако управляющий не мог по собственному желанию сообщить своему тайному гостю о прибытии монаха, для этого имелись другие люди. Этой ночью все должно было проходить очень строго, именно на этом настаивал его высокий гость, и поэтому, когда он сам захочет увидеть монаха, кто-то из его людей придет и скажет об этом. Так должно быть. Такова тайная жизнь одного из могущественных финансистов Гонконга, тайпина, или лаобаня, как привыкли уважительно называть его те, кто почитал его больше, чем бога.

– Не мешкая, пошли человека с кухни в соседнюю лавку за козьим молоком, – распорядился управляющий, обращаясь к старшему официанту, – и скажи ему, чтобы он сделал это быстро-быстро, от этого будет зависеть существование всего его потомства.

А монах в это время тихо и скромно сидел за столом. Глаза фанатика теперь стали более кроткими, и он со смирением разглядывал окружавшую его суету чужой пустой жизни.

Неожиданно монотонное мерцание цветных бликов было нарушено яркой вспышкой. Это на некотором расстоянии от монаха за одним из столов кто-то вдруг зажег угольную спичку. За ней последовала вторая, затем – третья. Эта последняя была поднесена к длинной черной сигарете. Эти короткие яркие вспышки привлекли внимание монаха. Он медленно повернул голову, по-прежнему покрытую капюшоном, в том направлении, где в клубах дыма за небольшим отдельным столом сидел небритый, неряшливо одетый китаец. Когда их глаза встретились, монах едва заметно, скорее даже равнодушно, кивнул.

Через несколько секунд стол, за которым сидел безалаберный курильщик, был весь в огне. Горело все, что могло гореть: салфетки, меню, корзиночки для цветов… Китаец закричал, видимо, от испуга, и резким ударом перевернул стол в тот момент, когда обезумевшие официанты уже бежали со всех сторон к начинавшемуся пожару. Посетители стали покидать соседние столы, по мере того как огонь приближался к ним по полу. Управляющий вместе со старшими официантами кричали и суетились, стараясь сохранить хотя бы видимость порядка. Внезапно возникший пожар получил новое неожиданное продолжение. Два старших официанта налетели на поджигателя с целью утихомирить его. Но он, нанося им резкие удары руками и ногами по шее и почкам, отбросил работников ресторана в сторону сбившихся плотной группой посетителей.

Начались паника и хаос, во время которых зачинщик схватил стул и запустил его в подбегавших на помощь официантов. И мужчины, и женщины, все, кто только мог, бросились к дверям. Рок-группа тоже покинула сцену. Разгул страстей нарастал, и в этот момент китаец-курильщик вновь взглянул в сторону маленького стола у стены. Монах исчез. Небритый чжуан схватил стул и швырнул его через зал. Куски дерева и осколки стекла брызнули во все стороны, а китаец запустил в публику оставшуюся у него в руках ножку от стула. Едва ли все это длилось даже несколько минут, но этого было достаточно.

Монах прошел через дверь, расположенную в дальнем конце зала и ведущую к внутренним помещениям. Миновав порог, он быстро закрыл ее за собой, приспосабливая зрение к тусклому свету длинного узкого холла, открывшегося перед ним. Его правая рука была напряжена и скрыта в складках свободно свисающей одежды, у пояса, а левая прижата к груди и тоже закрыта белой тканью. В дальнем конце коридора, не более чем в двадцати пяти футах от монаха, от стены отделилась фигура человека. Его правая рука уже была опущена под пиджак, готовая выхватить из плечевой кобуры тяжелый автоматический пистолет. Монах очень медленно и спокойно кивнул ему и продолжал двигаться вперед изящным шагом, обычно принятым в религиозных процессиях. Кивки, напоминавшие поклоны, не прекращались.

– Амита-фо, Амита-фо, – вновь и вновь повторял он тихим, спокойным голосом, по мере того как приближался к стоявшему в тени человеку, – кругом мир и покой, все находится в мире друг с другом, такова воля духов.

Человек, охраняющий коридор, теперь передвинулся ближе к двери. Он направил оружие вперед, в сторону неожиданного гостя, и заговорил на кантонском диалекте:

– Вы заблудились, святой отец? Уходите, сюда никому нельзя!

– Амита-фо, Амита-фо …

– Идите отсюда немедленно! – только и смог произнести человек у дверей.

Монах едва уловимым, быстрым движением выхватил из складок одежды на своем поясе нож с узким и длинным лезвием и мгновенно отрубил кисть руки, в которой был пистолет. Почти без остановки лезвие проделало молниеносный путь по обратной дуге, перерезав человеку горло. Фонтан крови вместе со струей воздуха вырвался наружу в тот момент, когда голова свалилась набок. Монах осторожно опустил труп на пол. Без малейшего замешательства убийца спрятал нож за пояс, а из-за широких складок халата достал компактный автомат «узи», магазин которого вмещал достаточно патронов для того, что он собирался сделать. В следующий момент он поднял ногу, ударил в дверь с силой дикой горной кошки и ворвался в комнату одновременно с широко распахнувшейся дверью. Он увидел там именно то, что и ожидал.

Пятеро мужчин сидели по кругу у полированного стола. Около каждого стояла чашка с чаем и невысокий стакан с виски. Бумаги и записные книжки отсутствовали, и единственным средством общения были только глаза и уши, что само по себе говорило о серьезности этой странной встречи. По мере того как каждый из присутствующих поднимал удивленные глаза в направлении открывшейся двери, их лица искажались от леденящего ужаса. Двое хорошо одетых людей, скорее всего торговцев, попытались было опустить правую руку под пиджак, в тот же момент привставая со стульев, третий задумал укрыться под столом, а оставшиеся двое, вскочив с мест, с криком бросились вдоль обшитых шелком стен в безнадежной попытке отыскать хоть какое-то убежище. Автоматная очередь настигла всех пятерых. Кровь стекала из многочисленных ран на пол, на полированную поверхность стола, брызгала на стены, отмечая пришествие смерти, подводящей трагический итог встречи. Все было кончено в считаные секунды.

Монах-убийца внимательно осмотрел результат проделанной работы. Удовлетворенный, он опустился около большой, еще не впитавшейся в деревянный пол лужи крови и некоторое время водил указательным пальцем по поверхности. Достав из кармана темный лоскут шелковой материи, он прикрыл им свою каллиграфию, а затем встал и выбежал из комнаты, на ходу расстегивая белый халат.

Пока он бежал до дверей, ведущих в общий зал кабаре, белые одежды были расстегнуты. Он надежно спрятал нож, закрепив его в чехле за поясом, затем запахнул расстегнутые полы халата и вошел в зал. Хаос и паника там все еще не прекратились. Да и почему они должны были прекратиться, если он отсутствовал всего около тридцати секунд, а его человек, работающий в зале, тоже был специалистом в своем деле.

– Фаай-ди!– кричал небритый китаец, переворачивая очередной стол и бросая зажженную спичку на пол. Теперь он был в десяти футах от только что вернувшегося в зал монаха.

– Полиция будет здесь с минуты на минуту! Бармен только что звонил по телефону, я сам видел это! – сообщил он.

Монах-убийца сбросил уже расстегнутый халат и сорвал капюшон, прикрывавший голову. В диком мерцающем свете его лицо теперь напоминало ужасающую маску, похожую на размалеванные лица музыкантов рок-группы. Резкий грим оттенял его глаза, подчеркивая их искаженную форму белыми линиями на фоне лица, имевшего неестественно коричневый цвет.

– Следуй впереди меня! – скомандовал он поджигателю, бросив халат вместе с автоматом на пол около двери, одновременно снимая с рук тонкие хирургические перчатки. Их он убрал в карман брюк.

Полиция могла появиться очень быстро. Убийца уже бежал за небритым китайцем, который расчищал ему путь к отступлению, расталкивая толпу у входных дверей кабаре.

Когда они вырвались на улицу, то им пришлось прорываться еще через одну толпу, чтобы присоединиться к поджидавшему их коренастому и мускулистому китайцу. Он подхватил под руку своего подопечного, уже «лишенного» духовного сана, и все трое побежали в ближайший темный переулок. Там они остановились, и «слуга» из-под своего широкого халата достал два полотенца: одно мягкое и сухое, а второе, в пластиковом пакете, было влажным и имело ярко выраженный парфюмерный запах. Убийца вынул мокрое полотенце и вытер им грим с шеи и лица. Он повторил эту процедуру несколько раз, пока его кожа не приняла естественный белый оттенок. После этого он вытерся сухим полотенцем. Поправив галстук и рубашку, он привел в порядок волосы.

– Джа-у! – приказал он двум своим помощникам, и они быстро исчезли в темноте переулков.

А вскоре хорошо одетый европеец появился среди гуляющих на набережной Тсим Ша Тсуи, чтобы раствориться в этом разгуле восточной экзотики.

Внутри кабаре возбужденный управляющий бранил бармена, который, не посоветовавшись с ним, позвонил в полицию. Общий хаос и разгром в зале заведения на какое-то время заставили его забыть о самом важном событии сегодняшнего вечера.

Внезапно все мысли о пожаре и свалке улетучились, когда взгляд управляющего упал на ком белой материи, брошенный на пол около двери, ведущей во внутренние комнаты кабаре. Белая одежда, очень белая одежда. Монах?! Дверь?! Лаобань! Совещание! Эта цепочка слов мгновенно сложилась у него в голове, вырывая из оцепенения, вызванного беспорядками, и возвращая к реальному восприятию действительности. Его дыхание стало тяжелым и прерывистым, на лице выступили капли пота, и, пересиливая страх, он бросился между столами по направлению к валяющейся на полу одежде. Когда он добрался до нее и опустился на колени, его глаза округлились, дыхание остановилось: он увидел вороненый ствол автомата между складками белого халата. И, что окончательно добило его, мелкие брызги еще не высохшей крови, покрывающие белую одежду.

– О, будь ты проклят, христианский Бог! – произнес только что подошедший брат управляющего, глядя, как тот пытается высвободить оружие из ткани.

– Идем! – наконец решительно произнес управляющий, поднимаясь с колен и направляясь к двери.

– Но полиция! Один из нас должен остаться, чтобы говорить с ними, все объяснить и, если понадобится, хоть как-то умиротворить, сделать все, что в наших силах, чтобы замять скандал!

– Вполне может оказаться, что мы уже ничего не сможем сделать, кроме как отдать им свои головы! Идем! Быстро!

Внутри слабо освещенного коридора он увидел первое доказательство правильности своих опасений. Убитый охранник лежал в луже собственной крови, а его оружие валялось рядом, все еще сжимаемое отрезанной рукой. Увиденное в комнате, где происходила таинственная встреча, не оставляло сомнений.

Пять окровавленных трупов лежали в различных позах в разных местах комнаты, создавая кровавый интерьер. Один из них вызвал особенно пристальное внимание дрожащего от страха управляющего. Он приблизился к нему и своим платком вытер залитое кровью лицо. Вглядевшись в проступившие черты, управляющий отрешенно прошептал:

– Мы погибли, погиб Цзюлун, погиб Гонконг. Все, все погибло.

– Что?

– Этот убитый человек был вице-премьером Народной Республики, преемником самого Председателя.

– Посмотри сюда! – неожиданно торопливо произнес его брат, бросаясь к телу мертвого лаобаня. Рядом с изрешеченным пулями трупом лежал черный шелковый платок. Он был расправлен и закрывал часть поверхности пола, белый рисунок на черном фоне материи местами покрылся проступившей кровью, создавая жуткий орнамент. Брат управляющего поднял платок и почти задохнулся, когда увидел надпись, сделанную в окровавленном круге: Джейсон Борн.

Управляющий подбежал к нему.

– Великий христианский Бог! – едва смог он проговорить. Все его тело дрожало. – Он вернулся. Убийца вновь вернулся в Азию! Джейсон Борн! Его вернули назад!