Человек наблюдал за Верой издали.

Что она могла знать? И вообще, догадывалась ли о том, что знала?

У Веры были с Генкой дела… У него со всеми дела были. И Ленька опять же… Он говорил про Веру… Значит, она в курсе того, где прячут картину. И если пока молчит, то лишь из-за убийств… Если бы человек сам не отправил Генку в мир иной, он бы решил, что это Веркиных рук дело.

Ради картины.

И полиция так же подумает. Поэтому о находке своей… Не своей, но находке, Вера никому и словом не обмолвилась. Это хорошо.

Заяви она, было бы сложно объяснить, почему картина сменила хозяина.

А она сменит.

Немного попозже…

Сейчас Верка шла по бордюру, будто бы ей было пятнадцать лет, а не под сорок… и выглядела она до отвращения довольной жизнью. Вот покачнулась, но не упала – Ильюшка своевременно подхватил под руку.

Говорит.

О чем? Жаль, не выйдет подслушать… вдруг о картине?

Почему нет? У Ильи есть возможности и деньги, которых не хватает Вере… А подготовка картины к аукциону – это недешевое удовольствие. Экспертизы. Оценка… Выход на нужных людей… Никто не станет связываться с заштатной библиотекаршей. А вот успешный бизнесмен – другое дело.

У него и за границей связи есть.

Мысль заставила замереть.

Конечно.

Он собирается вывезти картину из России…

Нужно действовать. Но с умом. Спешить, но не торопиться… именно… Он успеет. И не позволит совершиться преступлению.

Человек хмыкнул и отступил в темноту.

Кому рассказать… Нет, убийство – это, конечно, плохо. Но если подумать, то все, кого он вынужден был убить, заслужили свою смерть.

А эта парочка – тем более.

– Что? – От вопроса Вера покачнулась и едва не слетела с бордюра.

– Зачем, – ласково повторил Илья, – ты меня убить пыталась. На проспекте. Толкнула под колеса…

– Чушь какая…

– Сегодня днем… У меня есть твое фото…

– Ну да. – Вера соступила с бордюра на плитку. – Я была днем на проспекте. Я там работаю. В городской библиотеке… Женька туда заявился. Начал ныть, что я семью разрушила, что никто другой ему не нужен… достал неимоверно. Я даже наорала на него…

Она поправила волосы.

Волнуется.

Врет?

Или действительно случайно оказалась на том снимке? Фото – еще не доказательство.

– Послушай… во сколько это было?

– Около четырех…

– Около четырех… Я с обеда спешила… задержалась… а наша заведующая терпеть не может опозданий… и я действительно пробегала, но… Зачем мне тебя убивать?

– Не знаю, – искренне ответил Илья.

– Незачем… Господи, да все как с ума посходили! – Верино возмущение было искренним. Или казалось таковым. – Я никого… Я, может, когда назад летела, то толкнула кого-нибудь… Однако если бы хотела убивать, я бы запомнила!

Надо полагать, что запомнила бы.

– Что ты знаешь о картине?

– То же, что и все… Генка как-то позвонил, предложил поучаствовать… Сказал, что, кто прошлое помянет, тому и… типа он молодой был, глупый и беспринципный. А теперь повзрослел вот и настоящее дело предлагает. Разбогатеем оба…

– И ты…

– Не поверила, конечно. Попросила больше меня не беспокоить… Так он эту картину в библиотеку приволок.

Вера фыркнула и плечом дернула.

– Чтобы я смогла убедиться, что она существует на самом деле… Только я ведь не эксперт. У меня вон в квартире висят репродукции, которые с виду как настоящие.

– Значит, картину ты видела?

– Какую-то видела, – не стала отрицать Вера. – Он ее попросил придержать… в библиотеке. Сказал, что я слишком честная, чтобы утащить, а ему надежное место нужно.

– И ты…

– Послала его.

– Куда?

– В банк. – Вера ответила резко, не скрывая своего раздражения. – Я с ним никаких дел иметь не хотела! И не собиралась! Боже, да он всегда был гнилым, и в то, что исправился… Я верю, что человек способен исправиться, если, конечно, у него есть желание и стимул. Но вот про Генку… У него не было ни желания, ни стимула… Другого стимула, кроме как бабла срубить… Мне же Люда звонила… жаловалась… Она почему-то решила, что и я тоже в Генкином борделе участвовала.

Вера сунула руки под мышки. Теперь она шла быстро и под ноги не смотрела. Илья, в свою очередь, тоже под ноги не глядел, а глядел исключительно на Веру, длинную, нескладную и взволнованную, но при всем этом – невероятно привлекательную. Во всяком случае, ему она казалась невероятно привлекательной.

Даже смешно стало.

Нашел красавицу.

– И она пить начала… из-за него… Он не просто деньги с нее требовал, он нервы ее тянул. День за днем. Иногда звякнет, просто чтобы напомнить о своем существовании. И на домашний… А там муж и дети, и вопросы начинаются, кто это да почему звонил, чего хотел… Он ее доводил… а я… Я ей посоветовала мужу все рассказать, потому что невозможно же так жить дальше!

Вера воскликнула это громко. И была искренна в своем гневе. Она и вправду не смогла бы так жить, не после того, что с ней произошло.

Она до сих пор ценит свою свободу.

И в квартиру старается никого не пускать… Тогда почему пустила Илью? Тогда, ночью, после вечера встречи? И сегодня бывшего мужа?.. Неужели она не знала, чем закончится этот визит?

– А Людка все боялась… Она сама уже не знала, кого боится и почему… и пила. А напившись, звонила мне и жаловалась… и что Генка про тебя статью написать велел…

– Когда?

– Что?

– Когда, спрашиваю, велел?

Вера остановилась резко, будто на стену налетев. Задумалась.

– В… в декабре… Да, перед самым Новым годом… У нее истерика случилась. Кричала, что она себя убьет. Пришлось успокаивать… и еще начальница недовольна была. Она думает, что я не на своем месте. У нее племянница без работы, а тут… и разговоры эти… но я ж не могла Людку просто послать. Я мужу ее позвонила, сказала, что у нее нервный срыв, ей надо бы в больницу… а он… Там тоже все сложно. Чужая семья. Он не понимает, с чего Людке пить… Все ведь хорошо, замечательно. Считает блажью. И ссоры постоянные, которые нервы добивают. Он бы ее в клинику засунул, от алкоголизма лечиться, если бы мог. Но приехал. А она на следующий день позвонила с новой истерикой, что я ее подставить собралась и мужу рассказать о ее прошлом… Честно говоря, нервы были на пределе. У меня свои проблемы… Вон Женька опять заявился с цветами и нытьем… потом еще с начальницей, но я тебе говорила, что мы не ладим?

– Говорила, – подтвердил Илья. – У нее племянница.

– Точно. Очень умная девочка с двумя высшими образованиями… и работу никак найти не может. В общем, я и Людку послала… достала уже. Нехорошо так с людьми, но сил моих больше не было… а она вечером опять звонит. Пьяноватая уже… ноет, что жизнь не сложилась. А у кого она сложилась? Я вот тоже мечтала о другом, но что получила, то и мое… вот… а она начала рассказывать, что Генка с ума сошел. Решил тебя шантажировать… Точнее, я не сразу поняла, что речь о тебе идет. Дело-то старое, с той поры много всякого прошло. А Людка мне все про статью, которую ей Генка поручил написать… про то, что ей противно писать такое, что она – честный человек… Я ей ответила, что если так, то пусть не пишет. А она… ну ты представляешь.

Илья примерно представлял.

– Вот… потом она обиделась и не звонила почти месяц, зато Генка с картиной объявился.

– И ты его послала в банк…

– Ну да, придумал тоже, хранить свое барахло в библиотеке…

Что-то мучило Илью.

Какое-то несоответствие…

– Постой. – Он вдруг представил Генку, который волочет огромное полотно. – Он ее вот так приволок? С рамой вместе?

Вера кивнула.

– И как дотащил?

– Так… обыкновенно. В бумагу завернул и принес. Она небольшая, Илья…

Небольшая?

А ему представлялось… идиот. Конечно, Генка не производил впечатления силача. Он не управился бы с картиной, будь она большой. А Илья придумал себе… Решил, что если на снимке картина выглядит большой, то и на деле огромна.

Надо было уточнить у Аськи размеры.

Если вообще речь идет об одной и той же картине.

Но две картины для одной истории – многовато… или все-таки? Одна настоящая, другая подделка?

– Она примерно вот такая. – Вера развела руки. – Это если с рамой… Та довольно массивная и старая с виду, хотя я совершенно ничего не понимаю ни в рамах, ни в картинах.

Рама – это признак?

Или вряд ли?

– Я сказала, что знать его не желаю… и картина его мне тоже не нужна… и денег таких у меня нет. Я квартиру недавно разменяла. Ремонт… а если бы и были, то Генка – последний человек, которому я бы их доверила…

В этом была своя правда.

– С чего он вообще взял, что…

Неприлично спрашивать человека о том, откуда у него деньги. Но нынешняя ситуация к приличиям в принципе не располагала.

– Я книги пишу. – Вера на вопрос отреагировала спокойно. – Любовные романы… под псевдонимом.

Почему-то Илье показалось, что Вера покраснела. Темнота не позволяла убедиться, прав ли он, да и пялиться на Веру долго было неприлично, но вот…

– Не скажу, что зарабатываю миллионы. Кое-что получается, и на том спасибо… На зарплату библиотекаря сложно прожить, хотя запросы у меня невелики.

Вера и любовные романы, даже написанные под псевдонимом, как-то не увязывались.

– Он знал откуда-то… и потом еще звонил… Сказал, что может кое-кому слить подробности о моей жизни, и тогда мне придется худо.

Шантаж – вполне в Генкином духе.

– А ты?

– Снова его послала. Писатель средней руки – вовсе не та персона, которой надо бояться публичности. – Вера тряхнула головой. – Ну прошлись бы на паре-тройке форумов по моей личной жизни, и вся проблема… Я так Генке и объяснила. От меня он вроде как отстал… То есть я думала, что отстал, но на вечере вновь прицепился со своими миллионами. Я опять его послала куда подальше. Сказала, что чужие миллионы мне ни к чему.

Это как раз-то увязывалось с ней.

Во всяком случае, Илье отчаянно хотелось, чтобы все услышанное было правдой.

– А вот с Женькой все иначе вышло… – Вера отряхнулась, как-то по-собачьи и всем телом, – он почему-то вбил себе в голову, что, если разбогатеет, то я к нему вернусь. Как будто дело было именно в деньгах. Я ему пыталась объяснить, что даже если он станет миллиардером, это ничего не изменит. Да и разбогатеть быстро… В это я не верила. А Женька все пытался. Изобретал что-то. А тут Генка со своим гениальным планом. Женька мне позвонил, кричал, что скоро все изменится. А как Генку упомянул, мне все стало понятно.

Она потерла переносицу.

– Я попросила его не влезать в это дело… Когда от Генки можно было ждать чего-то хорошего? Только он ослеп и оглох… и в тот вечер с Генкой ссорился.

А вот это было уже интересно.

Человек сидел на автобусной остановке.

Нет, он не надеялся уехать на автобусе, все автобусы давно уже в автопарке остались, но место было на редкость… удобным, что ли?

Тихим.

Мелкий дождь тарабанил по пластиковой крыше, просачивался сквозь швы, капал на куртку. Это не раздражало. Во всяком случае, не больше, чем иные мелкие неудобства вроде промокших ботинок.

Человек слушал дождь.

И думал.

Думалось на удивление легко.

Картина проклята. Он слышал об этом, но в проклятье не верил, поскольку считал себя человеком в высшей степени здравомыслящим. Но иных объяснений происходящему он не находил.

Сначала Генка… он нашел картину. И добыл доказательства ее подлинности, пусть косвенные, но их бы хватило… Письмо, написанное сестрой Матрены Саввишны… и другое, уже от доктора, которому досталась эта картина. Чудо, что тот краевой архив не сгорел. А Генка до него добрался. Он умел работать, когда считал работу необходимой для достижения цели. К сожалению, это происходило не так уж часто.

Но главное, Генка нашел и того врача, и сына его… и всю треклятую цепочку умудрился как-то восстановить, связав с Ленькой… и ведь задуматься бы, что и тем людям картина не принесла удачи. Чего стоит цепочка дат, нить, сплетенная из чужих жизней, где каждая вторая оборвана трагически, а каждая первая – рано… Редко кто доживал до сорока.

Подумать бы об этом. Картина ведь предупреждала.

Но нет, была только обида – как же, такое открытие и досталось не ему.

Это как… и сравнения не подобрать.

Главное, что у Генки имелся пакет, который и без экспертизы мог стоить приличных денег. А уж после экспертизы, если бы подтвердилось авторство… бомба…

Только взорвалась она слишком рано.

Не стоило его убивать.

Тогда Генкина смерть казалась единственно возможным выходом. Кто бы мог подумать, что он спрячет картину.

Где?

Людка… несчастный случай, не иначе. И зачем она появилась в Генкиной квартире? Судьба… а смерть ее? Можно было бы не убивать? Солгать… Генка ее шантажировал… но потом бы возникли вопросы. Несомненно возникли. Если не у Людки, то у кого-нибудь другого. Она была пьянчужкой, а алкоголики не способны хранить тайны.

Нет, эта смерть – еще одна.

Ленька… он смерть свою заслужил сполна… и картина покинула его дом, но вместе с тем Ленька не уцелел. Судьба? Рок? Или не в нем дело, а в том, что крови вокруг картины становится все больше.

И теперь ему снова пришлось убить.

Разве он виноват?

Наверное, где-то виноват… немного… но остальное – это судьба.

Человек вздохнул и наклонился.

Тело найдут к утру. Первый автобус, если верить расписанию, в четверть шестого придет. Человек даже подумал, что, если отволочь тело за остановку, то пролежит оно дольше, но после от идеи отказался. Прикасаться к мертвецу не хотелось, да и… пара часов погоды не сделают.

И вообще…

Надо будет намекнуть, когда придут из полиции – а в том, что придут, человек не сомневался, – что во всем Вера виновата. С бывшим она не ладила… Достал он ее, вот и не выдержала душа.

Избавилась.

Версия выглядела вполне удобоваримой, да и полицейским она будет понятнее, там небось тоже не верят ни в проклятия, ни в рок. И в то, что Женьку он убивать совершенно не хотел, тоже не поверят.

– Все вышло случайно, – сказал он, хотя мертвый Женька вряд ли услышал. А если и услышал, то понял. – Вот зачем ты ко мне полез? Не мог сделать вид, что не заметил? Не узнал…

…Человек уходил, оставив Верку наедине с ее подельником. Все равно не получится послушать, о чем говорят. А жаль, наверняка о картине, обсуждали, как вывезут…

Он уходил, прикидывая, как и когда вернется. Или не вернется, но сам позвонит Верке, попросит приехать. И она явится как миленькая…

– А ты что здесь делаешь? – Женька вывалился из темноты, он был уродлив и страшен, и в первое мгновение человек испугался. – Тоже следишь? Зачем ты…

– Тише, – попросил человек.

– Боишься, что заметят? Не бойся… Хочешь? – Женька протянул чекушку. – Выпей со мной…

– Не хочу.

Эта встреча могла бы не случиться, пойди человек другой дорогой. В новостройках всегда хватало темных углов и подворотен, среди которых затеряться было легко.

– Выпей. – Женька обнял. – Или брезгуешь?

– Не хочу… Я за рулем.

– И я за рулем. – На Женьку аргумент не подействовал. Он шел, покачиваясь, с трудом удерживаясь на ногах, и все же держал крепко. И человеку приходилось идти вместе с Женькой. – Но это же ерунда… Все в жизни ерунда и дерьмо собачье… Она вот – то самое дерьмо собачье…

От него воняло дешевой выпивкой и еще чем-то. Такой до боли знакомый аромат, вычленить который не получалось.

– Я для нее все сделал! Все! А она меня бросила… С папашей моим рога наставила, представляешь? Развелась… сбежала… думала, оставит с носом, а фиг…

Он жаловался, счастливый от того, что есть кому эти жалобы выслушивать. И он же приволок на треклятую остановку.

– Вернулась вся такая… Я к ней с душой, а она носом крутит… Кому она нужна?

– Никому.

– Вот! Я ей так и говорил… Мол, забудем, что было… Я тебя прощаю, я ее, стерву этакую, может, люблю… а она… она все равно… и теперь любовника завела!

– Сочувствую.

В этот момент человек еще не собирался никого убивать. Напротив, он думал лишь о том, что стоит избавиться от Женьки и тихонько уйти, пусть тот допивает свою чекушку и возвращается к бывшей ли жене, к нынешней ли любовнице.

– Это все из-за картины. – Женька сам все испортил. Он прилип к бутылке, пил жадно, и водку – словно воду. – Думает, что я не понимаю… и ты вот думаешь, что не понимаю. А я все прекрасно понимаю… Всем вам картина нужна… и тебе… охотитесь, да?

Даже теперь Женька мог бы остаться жив.

Если бы подумал.

Промолчал.

Но он не хотел молчать, ему настоятельно нужен был кто-то, кого можно было бы обвинить во всех своих бедах. Или победить. И он, скрутив фигу, сунул ее под нос.

– Вот тебе, ясно? Она моя! Мне ее Генка п-продал. – От волнения он вновь начал заикаться и губы облизывал, что было отвратительно. – Официально, между прочим… п-по всем бумагам… моя она…

– И где же она?

Человек надеялся, что вопрос его прозвучал спокойно.

Равнодушно даже.

Сердце же колотилось. Генка в жизни не продал бы картину. Не этому бессильному уродцу, который топит жалость к себе в бутылке. Генка… Генка затеял какую-то аферу, в которой отвел Женьке особую роль.

– Н-не знаю. – Женька выпятил губу, губы у него были по-девичьи пухлыми, и это вновь же вносило в облик его толику несуразности. – Он ее забрал. Г-готовить к аукциону…

– А ты позволил?

Женька набычился.

– Он не здесь собирался аукцион устраивать… Здесь бы много за нее не дали… – Он подвинулся ближе, приобнял. – Н-нашлись бы желающие к рукам прибрать. Вот как ты… или Ильюха… он Г-генку убил. Или не он, а ты?

Это предположение не заставило Женьку ужаснуться.

Похоже, он был слишком пьян, чтобы бояться.

Или молчать.

Ему так настоятельно требовался собеседник, что он потерял всякую осторожность.

– Мы бы перевезли ее… У меня есть знакомые… Генка бы бумагу написал, что картина ценности не представляет…

…Теперь Женькина роль понятна. Генка не мог везти картину сам, тогда бумаге его была бы грош цена. А вот используя старого приятеля, даже не приятеля – одноклассника, с которым не виделся два десятка лет, – вполне. А Женька, идиот этакий, вправду верил, что за мифической границей Генка поделился бы с ним барышами?

От Женьки избавились бы, как только он перестал быть нужен.

– П-подправил ее немного…

– Как подправил? – Сердце обмерло. Нет, Генка не такой идиот, чтобы портить полотно.

– Об… обыкновенно… д-дорисовать н-надо б-было поверху… чтобы п-подозрений не возникло… чтобы… на таможне…

– И что именно он собирался нарисовать?

Осторожный.

И перестраховщик… «Неизвестная», как ни парадоксально звучит, слишком известна, а вот если намалевать поверху пейзаж в духе соцреализма, с коровами и козами, с крестьянками пышнозадыми, то внимания этот пейзаж привлечет меньше.

– М-мы в п-понедельник ехать собирались… я б-билеты купил.

– Поздравляю, – буркнул человек.

– А Генка умер. Скотина, да?

– Еще какая…

…Редкостная… В воскресенье еще торговался, требовал денег… Вот же сволочь! Он не собирался делиться картиной ни с кем, но все равно не отказывал себе в удовольствии стрясти мелочь со всех, до кого только сумел дотянуться.

Жадность его сгубила.

Если бы не к Женьке обратился… Если бы осторожней был… Много «если», а все равно непонятно, где картина. И человек приобнял одноклассника, словно утешая.

– Где она? – спросил мягко. – Ты знаешь?

Тот покачал головой.

Не знает.

– А ведь она проклята, – всхлипнул Женька. Он бросил пустую бутылку на землю, и та зазвенела, жалобно так, мерзко. – Генка говорил, что проклята… и сам смеялся… Я не верил. Где теперь Генка? Нету его… и картины нету… и Людки… и нас с тобой тоже не станет…

Он вдруг заплакал, уткнувшись в плечо, и человек рассеянно погладил по волосам. Реденькие. И грязные… и сквозь них череп просвечивает.

Нельзя Женьку оставлять в живых.

Протрезвеет. Вспомнит и о встрече, и о разговоре… в лучшем случае – бывшую предупредит, в худшем – полицию.

– Я ведь только хотел, чтобы мы были счастливы. – Женька плакал как-то совсем по-детски, размазывая крупные слезы кулаками. – А она меня видеть не хочет… Что я ей сделал?

– Ничего.

Человек наклонился.

Поднял бутылку. Стекло было толстым, он надеялся, что в достаточной мере толстым, чтобы выдержать удар.

– Вот… а она говорит, что я ее подавляю, как личность… Ерунда… Она п-просто себе любовника завела! Всегда… мне п-постоянно изменяла… с соседями… со случайными знакомыми… иногда идем п-по городу, а ей мужики улыбаются. П-подмигивают…

…Если забрать ценности, то решат, что это ограбление. Район новый, ночь глухая…

– Чего они ей п-подмигивают, если не знакомы?

От первого удара Женька замолчал.

Покачнулся.

Но на лавке усидел. От второго – человек метил в висок, вспомнилось вдруг из урока биологии, что височная кость – самая тонкая, – стал заваливаться. И человек позволил ему упасть. Наклонился и ударил снова, а потом еще раз и еще, вымещая злость.

И с каждым ударом становилось легче.

Пока вовсе не отпустило.

Женька лежал грудой тряпья, а на душе человека воцарилось удивительное спокойствие. Человек отставил бутылку в сторону, преодолев брезгливость, обшарил карманы Женькиного пальто. Вытащил бумажник и часы снял, а вот кольцо на мизинце застряло намертво.

Пускай.

Бумажника и часов хватит для имитации. И… может быть, человеку все-таки повезет? Если, конечно, проклятие Матрены Саввишны не коснулось и его.

Он вздохнул и поднялся.

Куртку надо будет в химчистку сдать, а то мало ли, вдруг да кровь на манжеты попала… или еще какая грязь, которая позволит связать его с этой смертью.

Вообще с какой-нибудь смертью.

Как ни странно, но убийство вернуло мышлению утерянную было ясность. Генка взял картину на переработку? Это факт. Как и то, что сам он рисовать не умел. Значит, нанимал бы кого-то… А кто из его приятелей, старых и новых знакомых, баловался живописью?

Ответ был очевиден.

Вот стерва!