Глава V

Келейная жизнь старца о. Леонида и общий взгляд на его старчествование, или учительство, с благими последствиями

Изложив по возможности отличительные свойства и высокие дарования духовные старца иеромонаха Леонида, вернее же сказать ― некую часть их, коснемся далее его келейной жизни и затем бросим общий взгляд на его старчествование в Оптиной пустыни, или учительство, с его благими последствиями.

Жизнь старца о. Леонида текла правильно и безукоризненно, и если отличалась от обычной монастырской жизни, то разве чрезмерными трудами в служении ближним. Вот его келейная жизнь. В два часа пополуночи начиналось у старца с учениками утреннее правило. Читались утренние молитвы, затем и вся полунощница, двенадцать избранных псалмов, канон дневному святому, с поучением из Пролога, и первый час. ― Дневной канон неизменно читал келейник старца о. Макарий (Грузинов). Третий и шестой часы с изобразительными читались отдельно во время ранней обедни. Вечернее правило, состоявшее из девятого часа и двенадцати избранных псалмов с тремя канонами ― Спасителю, Божией Матери и св. Ангелу-хранителю, и одним по дню акафистом, ― отправлялось в те же часы, что и в монастыре вечерня. Старец выслушивал это правило у себя в келлии. Наконец после вечерней скитской трапезы прочитывались ― повечерие, вечерние молитвы, две главы из Апостола и одна глава из Евангелия. ― На отпустах своих келейных молитвословий старец всегда поминал и имя преп. Александра Свирского, в обители которого прожил около 12-ти лет и к которому имел великое благоговение. В келлии старца имелась и большая икона сего угодника Божия, написанная на холсте в рост, пред которою и совершались келейные правила. Подобная сей была в келлии старца и другая икона св. Ангела-хранителя; а между этими иконами стояла Владимирская икона Божией Матери ― благословение схимонаха Феодора.

На последнее вечернее правило, пред отхождением ко сну, а кстати и для откровения помыслов, собирались скитские братия в келлию к старцу. Пришедшие с летних работ, подкрепивши себя незатейливою вечернею трапезою, сидели на полу и отдыхали в чаянии пищи духовной. По наступлении урочного часа с благословения старца начиналось чтение. Чтец должен был читать не протяжно и не борзясь, без ложной чувствительности, не тщеславясь своим чтением. Причем старец временем останавливал его своими замечаниями. Вследствие сего образовывались прекрасные чтецы. Среди молящихся было примерное благочиние. Охотники до чтения должны были признаваться при всех, что желают читать, поднимая руку кверху, чрез что научались сознанию своей немощи. Евангелие читывал сам старец высоким голосом, по молдавскому способу, который заимствован из Великой Лавры старца Паисия. В числе чтецов, преимущественно утренних, был некоторое время Алексей Поликарпович Бочков. Вот как передавал он о том, какого внимания к себе и усердия требовал старец от своих учеников: «Вставать ночью надобно было ранее 2-х часов за четверть часа. Однажды старец, вставши на утреннее правило, не застал меня в передней, а когда я пришел, хотя до начала правила, но только за одну минуту, он сделал мне выговор: „Ты хвастаешься усердием ко мне; почему же Господу Богу не посвятишь четверти часа до полунощницы? В это время ты бы мог молитвою умною приготовиться и к словесной, сиречь к чтению“».

Чрез каждые две недели старец приобщался Св. Христовых Таин в скитской церкви, куда он, будучи впоследствии переведен в монастырь, сначала ходил, а в последние годы, по немощи и бессилию, ездил для сей цели. ― «Однажды, как рассказывал близкий к старцу о. Леониду ученик его, очевидец, упомянутый Алексей Поликарпович, когда старец шел из монастыря скитскою дорожкою на приобщение, заметил я на глазах его блеснувшие слезы духовного умиления. Но не желая быть замеченным, он удержал себя, и мгновенно спрятались эти капли сердечного чувства в его очах».

Время молитвенных правил было единственным свободным среди дня временем старца о. Леонида. Остальное же, ― за исключением краткого послеобеденного отдыха, и то не в положенные часы дня, а когда случалось, ― всегда посвящалось им на служение своим ближним. Ночной легкий сон старца, вместе и с дневным отдохновением, в продолжение суток длился не более трех часов; но часто и самый ночной отдых прерываем был приходившими к нему по крайней нужде братиями.

Пищу вкушал старец дважды в сутки, ― что Бог посылал. Выпивал иногда рюмку вина или стакан пива. Во время трапезования шла у него с учениками оживленная беседа. Допускались им скромные и незлобивые шутки и рассказы, которые имели у него духовную цель. Старец иногда рассказывал анекдоты из римской истории, которую знал хорошо из старинных переводов Тацита и других писателей. Одного из своих учеников, вышеупомянутого о. Антония Бочкова, шутя называл последним римлянином; может быть потому, что этот ученик выражал такое мнение, что мы переживаем последние времена монашества, падающего, по его словам, от тех же причин, которыми доведена была до падения и Римская империя: от роскоши, изнеженности и человекоугодия. Но сам старец был точно неприступный для мирского духа остров, мимо которого текли реки мира сего, не колебля его нисколько. Напротив, разбитые мирским волнением спасались от душевного потопления в его келлии, как в надежной пристани.

Одежду носил старец самую простую, ― мухояровый подрясник, рясу и мантию. А у себя в келлии принимал посетителей в простом белом холщевом, иногда очень заношенном, балахоне.

При постоянном и многотрудном своем занятии с посетителями старец о. Леонид имел и посильное рукоделие: во время самого приема плел простые пояски, которые и раздавал некоторым из них на благословение. Когда же посетителей не было, он во время плетения поясков имел обыкновение напевать «Милость мира жертву хваления», ― известную в Оптинском скиту под названием «Молдавской», или же тихо нашептывал Иисусову молитву. Когда жил в скиту, после обеда для моциона рубил дрова и в то же время принимал братию и мирян, которые подходили к нему поодиночке и объясняли ему свои нужды.

Но как и чему обучал старец-подвижник духовно относившихся к нему и, в особенности, ближайших своих учеников? ― Следуя заповеди апостола: Настой благовременне и безвременне, обличи, запрети, умоли со всяким долготерпением и учением (2 Тим. 4, 2), о. Леонид учил их словом, как понимать Евангельское учение, как приводить его в исполнение и как врачевать им душевные немощи; учил и делом, что более действует на сердце человека и убеждает его; учил и собственным примером или своею жизнию; и, таким образом, для всех, относившихся к нему за духовными советами и наставлениями, был, так сказать, живою книгою.

О том, каких вообще правил держался старец в обращении с духовными своими детьми, можно видеть из следующего его наставления своему ученику, настоятелю Калужской Тихоновой пустыни, о. игумену Геронтию. «Вы, прелюбезнейший наш отец, ― так писал ему старец, ― просите мою худость, дабы я, непотребнейший из непотребных, преподал вашей любви благопотребный совет, как вам управлять и назидать врученные вам от Бога словесные овцы и распоряжаться по обители делами. Хотя благопотребный вопрос ваш, с верою и благоговением предлагаемый, всячески превосходит смысл мой и силы, но по мере только веры вашей предложу вам возложить себя и вас окружающих всемогущему Господу и всемилосердой Его воле; поелику Самим Спасителем сказано в Св. Евангелии: без Мене не можете творити ничесоже (Ин. 15, 5). А потому мы должны внимать сим Христовым словам при всяком начинании. Если призовем Его всещедрую помощь, то все благопоспешно устроится и невидимо благодатию Божию умиротворится. Также прошу вас и молю, как и прежде вам советовал, не быть тонким истязателем, но всячески держаться умеренности. Что потребует исправления, ― действия употреблять с рассмотрением и долготерпением». ― Таков был общий характер духовного окормления старцем Леонидом своих духовных чад, ― усердная о них молитва, рассмотрительность и долготерпение.

Теперь скажем о приемах сего окормления или старчествования. О старце о. Леониде и его сотруднике и преемнике по старчеству иеросхимонахе Макарии епископ Игнатий Брянчанинов в своих «Аскетических опытах» говорит так: «Оба старца были напитаны чтением отеческих писаний о монашеской жизни; сами руководствовались этими писаниями, руководствовали сими и других, обращавшихся к ним за назидательным советом. Память их была богато украшена мыслями святыми. Никогда они не давали советов от себя, но всегда представляли в совете изречение Св. Писания или свв. отцов. Это давало советам их силу: те, которые хотели бы возразить на слово человеческое, с благоговением выслушивали слово Божие и находили справедливым покорить ему свое умствование». Но еще более придавало силы советам обоих старцев то, что они, как упомянуто выше о старце Леониде, не только в книгах изучили, но и деятельно правильно проходили духовную жизнь.

Таким образом, обладая опытною духовною мудростию, старец о. Леонид изобильно преподавал свое учение другим и, не стесняясь никакими человеческими соображениями и опасениями, во всяком случае, где только требовалось, просто, прямо, открыто и искренно возвещал слово истины, не заботясь наперед об изысканной учтивости, смягчении выражений и о том ― кому что сказать; а говорил и действовал без приготовления, по духовному чувству или внушению Божиему, и почти со всеми обращался на ты. В разговоре старца замечалась какая-то резкая особенность, только ему одному свойственная. Совокупляя духовную силу слов Писания с краткословным, но выразительным русским народным наречием, он попеременно растворял одно другим, где находил это полезным. Понижая и возвышая тон речи, иногда же по мере надобности изменяя и самый голос, он сообщал слову своему особенную силу, так что оно падало прямо на сердце, производя в каждом приличное действие: одного утешало в скорби, другого возбуждало от греховного оцепенения, одушевляло безнадежного, разрешало от уз самого отчаяния, заставляло повиноваться и веровать неверующего; кратко, ― могло человека плотского обратить на путь духовной жизни, конечно, искренно ищущего сего.

По временам старец растворял простую речь свою шутливостью, доходившею иногда даже как будто до полуюродства, которое вполне описать и изобразить почти невозможно и во всяком случае неудобно. Так что и близкие к старцу люди, смотря на его по видимому неуместные поступки и слушая его как будто неприличные речи, увлекались иногда помыслами лукавого врага и начинали иметь о нем невыгодное мнение. Одна из таковых, преданная старцу о. Леониду дочь священника, каялась пред ним, говоря: «Простите меня, батюшка, я иногда смотрю на вас как на человека святого; а иногда помысл мне говорит, что вы колдун». Нисколько этим не смутившись, старец, улыбаясь, ответил ей в шутливом тоне: «Да, должно быть, того и другого есть понемножку».

Некоторые полагали, что обстоятельства того времени ― молва человеческая, тайная зависть и, наконец, как увидим ниже, открытое преследование и стеснение ― понуждали его несколько придерживаться юродства. Но вернее можно сказать, что Сам Господь умудрил его под видом буйства Христа ради приносить душевную пользу ближним. Поступая так, он укрывался от славы человеческой, опасной и для великих подвижников, отклонял праздное любопытство и невозбранно подавал духовную помощь всем нуждавшимся и искавшим ее.

Прикрывая мудрость свою простотою обращения и соединенною с шутливостью крайнею простотою слова, по видимому неуместною, но всегда оправдывавшеюся самым делом, старец часто и среди собрания мог прилагать духовные врачевства к тайным душевным ранам различно недуговавших посетителей и посетительниц; а сверх того всем доставлял свободный к себе доступ. Некоторые ученики и ученицы старца о. Леонида сознавались, что пред другими старцами, строгими на вид и серьезными в обращении, души их невольно сжимались, и они не могли свободно им исповедать сокровенные душевные свои немощи. Напротив, простое, открытое, свободное обращение старца о. Леонида развязывало их души, и они перед ним легко и свободно высказывали даже то, в чем иногда и перед собою им трудно было сознаться. Иногда же старец, смотря, конечно, по проступкам и душевному устроению, вразумлял виновного в присутствии прочих, по заповеди апостольской: согрешающих же пред всеми обличай, да и прочии страх имут (1 Тим. 5, 20), не боясь этим огорчить его или соблазнить других.

Наконец изложим, по возможности, и сущность учения старца о. Леонида. Всем и каждому он внушал, что нелегко достается душевное спасение ищущим его. Нередко старец в подтверждение сей истины повторял простую, сложенную им поговорку: «Душу спасти ― не лапоть сплести». ― В самом деле, приходит из мира человек гордый, тщеславный, самолюбивый, сластолюбивый, сребролюбивый, веществолюбивый. Сердце его ― это море великое и пространное; тамо гады, им же несть числа. Или ― это нива, вся заросшая тернием. Нужно это терние очистить, насадить семена благие и озаботиться, чтобы они выросли и принесли добрые плоды, конечно, при помощи вседействующей благодати Божией. Сколько тут требуется трудов, и знания, и умения в этом превышающем обыкновенные силы человеческие деле! ― Потому, когда один из учеников старца о. Леонида задался такою мыслию, почему ему не случалось видеть от своего батюшки чудес, тогда как от других братий он часто о сем слышал, и когда он пришел к старцу с намерением открыть ему этот свой помысл, ― старец, преподав ему благословение, сказал: «А это разве не чудо, чтобы обтесать такой базарный пень (разумея пришедшего брата), из которого со временем выйдет что-нибудь хорошее и годное!» Имя брата сего было Александр, впоследствии иеросхимонах Антоний, известный своею благочестивою жизнию духовник Киево-Печерской Лавры, скончавшийся 10-го октября 1880 г. Родом был из малоархангельских мещан, по фамилии Медведев.

Главное свое внимание и заботу старец о. Леонид обращал на своих ближайших учеников. Не увлекаясь стремлением к мнимому высокому жительству и не ища прежде времени великих Божиих дарований, он как сперва сам шел, так потом и духовных своих детей вел безопасным путем, указанным в писаниях богомудрых наставников монашества, которые учат, что новоначальному Христову подвижнику прежде всего должно заботиться о познании себя и об укрощении своих страстей. Посему старец особенно обращал зоркое внимание на душевные страсти тех, кто к нему относился, и научал всех следить за оными, не действовать по внушению и влечении их, а, призывая Божию помощь, противоборствовать им; прежде же всего не оправдывать их и познавать свою душевную немощь; к благим начинаниям не примешивать тщеславия, человекоугодия или другого какого-либо нечистого побуждения, а искренно и с чистым произволением, нелукавою простотою и незлобием служить Единому Господу, как сам он писал в одном письме.

Не слишком старец остерегался, где нужно было, затронуть самолюбие своих духовных детей. Напротив, все его обращение с ними направлено было к искоренению этого скрытого, но губительного порока. Прикрывая свою духовную мудрость и смиряя себя, он в то же время умел смирять и других. Он хорошо знал, как и чем кого пристыдить и вразумить, чтобы наставление подействовало на кого следовало и было для него чувствительно; но вместе до тонкости понимал, кто что может понести, и как и чем кого утешить и успокоить. При видимой простоте, а иногда и как бы грубости, обращение его никого не оскорбляло и в этом отношении представляло совершенную противоположность тому, что видим мы у людей, на которых нередко исполняется псаломское слово: умякнуша словеса их паче елея, и та суть стрелы. У старца о. Леонида, напротив, в формах, по видимому иногда резких, высказывалась всегда святая истина и видна была незлобивая и любящая душа и отеческая заботливость о спасении духовных его детей.

«Бывало, ― так рассказывал один ученик старца, ― батюшка сделает мне такой строгий и грозный выговор, что едва на ногах устою; но тут же и сам смирится, как дитя, и так умиротворит и утешит, что на душе сделается легко и отрадно; и уйдешь от него мирный и веселый, как будто батюшка меня хвалил, а не укорял».

Старцу о. Леониду не нравились, как он в одном письме выразился, ученого штиля политика и душевного человечества художественное сообращение. «Ребята! За что купил, за то и продавай», ― говаривал он своим ученикам, научая их держаться простого, открытого, непринужденного обращения, в котором бы не было ничего поддельного и затаенного. «Если бы ты был, яко апостол, простосердечен, ― сказал он однажды приближенному своему ученику, ― если бы ты не скрывал своих человеческих недостатков, не притворял бы себе особенного благоговения, ходил бы не лицемерствуя, ― то этот путь ближайший ко спасению и привлекающий благодать Божию. Непритворство, нековарство, откровенность души, ― вот что приятно смиренному сердцем Господу: Аще не будете яко дети, не внидете в Царство Божие».

Потому учениками старца о. Леонида не могли быть люди лукавые или политики (лицемеры). Они не выдерживали его взгляда и хотя прилеплялись к нему, но ненадолго. Скрепя сердце, они скоро отбегали от этого ученика Христова, увидев на деле, что притворная мирская вежливость и лживая почтительность непригодны для келлии старца, где воцарилась духовная простота и младенчество христианское. Все веровали, что обмануть о. Леонида невозможно ни изворотами ловкой лжи, ни притворным смиреннословием. Старец знал цену всяких наружных изъявлений. Он не любил, если кто, придавая важность тому, в чем нет особенной важности, хотя бы без лукавства и лицемерия, усиленно выражал в словах и внешних поступках свое смирение, усердие, благоговение. Отец Леонид называл это химерою. Однажды кто-то спросил его, что он разумеет под этим словом. Старец отвечал: «Видал ли ты, как цветут огурцы? Есть цвет настоящий и есть цвет без завязи, на котором не бывает огурца, т. е. пустоцвет. Это-то и есть химера». Старец желал, чтобы и духовное свое расположение к нему ученики его доказывали не наружными изъявлениями, а более исполнением его наставлений. ― «Ты на лету хочешь схватить мои слова, ― сказал он одному духовному своему сыну, ― хочешь мимоходом спастись, наскоро научиться. Потому у тебя и восторги, целование батюшкина плеча или руки. А я при о. Феодоре был к нему без фанатизма (о. Леонид часто употреблял это слово); мысленно же готов был кланяться ему в ноги с сыновним почтением».

Особенно же старец увещевал учеников своих хранить между собою взаимную любовь, мир и единомыслие. Часто он повторял трогательные слова Христовы: О сем разумеют ecu, яко Мои ученицы есте, аще любовь имате между собою (Ин. 13, 35); и это были его любимые слова к близким своим ученикам.

Хотя сам старец о. Леонид был из простого звания и не получил внешнего образования, но умел ценить и отличать людей всякого звания, отдавая должную справедливость и внешним дарованиям при правильном и смиренном стремлении к духовной жизни.

Жалобы и доносы духовных своих детей на кого бы то ни было старец всегда принимал с большою рассмотрительностью и осторожностью, многократно приводя в пример настоятеля Глинской пустыни о. Филарета, который был муж мудрый и духовный, но от излишней доверчивости к своим духовным чадам немало пострадал. Этот о. Филарет по поручению своего Курского преосвященного Евгения в 1821 г. составил устав для Борисовской женской пустыни и установил там хороший монастырский порядок, много способствовавший благоустройству обители, и потому имел в ней много духовных дочерей. Были в той же пустыни духовные дочери и старца о. Леонида. И хотя Леонидовых учениц числом было несравненно меньше, но они почему-то имели в обители большее значение и преимущество пред ученицами Филаретовыми, занимая высшие монастырские должности. Ученицы же о. Филарета за это возревновали и начали приносить ему жалобы на учениц о. Леонида, будто бы они по наставлению своего старца держатся какого-то странного и неправильного учения. По доверию к своим чадам духовным, о. Филарет не проверял их жалоб, а без рассмотрения передавал оные своему владыке, который, наконец, поручил опытному протоиерею с настоятелем соседнего Хотмыжского монастыря произвести строгое дознание. Исследование дела кончилось в пользу учениц старца Леонида. Оказалось, что жалобы учениц о. Филарета были неосновательны и несправедливы. Тогда о. Филарету, установившему благоустроенный порядок в Борисовской пустыни, Курский преосвященный с негодованием сказал: «После этого чтобы и нога твоя не была в этой обители!» Припоминая этот случай, старец о. Леонид нередко повторял: «Поверь ревнивым деткам, ― они тебе наскажут».

Относительно поста и прочих телесных подвигов старец о. Леонид наставлял своих учеников по совести исполнять все должное. И если кто самовольно нарушал положенные правила, старец строго обличал того, говоря, что небрежение и в малом душевредно и ведет к пагубным последствиям. Но, с другой стороны, не одобрял, если кто все совершенство духовное заключал в соблюдении одних внешних правил монашеского жития и всех, слабых и крепких телесными силами, без разбора подводил под одно правило, или, оставив благоразумную умеренность, вдавался в чрезмерные телесные подвиги (например, ношение вериг), надеясь спастись как будто ими одними.

Благодетельно стали отражаться богомудрые наставления старца о. Леонида на оптинском братстве. Весь внутренний строй монастырской жизни стал изменяться. Ничего важного в монастыре не предпринималось и не делалось без благословения старца. К его келлии ежедневно, особенно в вечерние часы, стекались вместе со скитскими и монастырские братия с душевными своими потребностями. Каждый спешил покаяться пред старцем, в чем согрешил в продолжение дня делом, словом или помышлением, просить его совета и разрешения во встретившихся недоумениях, утешения в постигшей скорби, помощи и подкрепления во внутренней борьбе со страстями и с невидимыми врагами нашего спасения. Старец всех приглашал с отеческою любовию и всем преподавал слово опытного назидания и утешения. ― И таким образом, оптинское братство мало-помалу начало совершенствоваться в нравственном отношении.

Вот как описывает келлию о. Леонида очевидец, ученик его, вышеупомянутый о. Антоний (Бочков): «Келлия старца, от раннего утра до поздней ночи наполненная приходившими к нему за духовною помощию, представляла картину, достойную кисти художника. Старец в простой одежде, в короткой мантии, был виден из-за круга учеников своих, которые стояли пред ним на коленях, и лица их были одушевлены разными выражениями чувств. Иной приносил покаяние в таком грехе, о котором и не помыслил бы не проходивший послушания; другой со слезами и страхом признавался в неумышленном оскорблении брата.На одном лице горел стыд, что не может одолеть помыслов, от которых желал бы бежать на край света; на другом выражалась хладнокровная улыбка недоверия ко всему видимому, ― он пришел наряду с другими явиться только к старцу и уйти неисцеленным; но и он, страшась проницательного его взгляда и обличительного слова, потуплял очи и смягчал голос, как бы желая смягчить своего судию ложным смирением. Здесь видно было истинное послушание, готовое лобызать ноги старца; там немощной, отринутый всем миром, болезненный юноша не отходил от колен о. Леонида, как от доилицы ее питомец. Между прочими видна была седая голова воина, служившего некогда в отечественной брани и теперь ополчившегося под начальством такого искусного вождя против врагов невидимых. Здесь белелись и волосы старца, который, признавая свое неискусство в монашестве, начинал азбуку духовную, когда мир признавал его наставником. ― Таким-то разнообразным обществом был окружен великий старец и вождь духовный. В этой чудной келлии можно было видеть зрелища столь же поучительные, как и все события, напоминавшие лучшее время христианства. „Собрание смиренных ― яко собрание серафимов“, ― сказал св. Исаак Сирин».

В частности же то, как благотворно отзывалось духовное руководствование старца о. Леонида на скитских братиях, описывает вышеупомянутый оптинский старожил иеромонах Игнатий, поступивший в скит в 1830 году: «Все скитяне составляли тогда одну духовную семью. Мир и любовь царствовали в ней. Все отличались глубоким смирением. Каждый старался превзойти другого в этом отношении. Даже взглядом боялись друг друга оскорбить, испрашивая прощение при малейшем оскорблении брата. Все сохраняли безмолвие. По келлиям друг к другу не ходили. Некоторые только выходили иногда для уединенных прогулок в скиту в ночное время. Новоначальных наставляли не столько словами, сколько примером своей жизни. Благой пример старших братий благодетельно действовал на них, располагая их к подражанию. На общие послушания выходили все обязательно (исключая некоторых почтенных старцев). Дрова для топлива келлий собирали сами в лесу. Чай пили только по субботам, воскресным и праздничным дням, собираясь для сего у старца о. Леонида на пасеке. Самоваров же по келлиям братия не держали. Приготовление пищи по келлиям и вообще держание съестных припасов в келлиях было воспрещено. О водке и табаке не было и помину. ― Для откровения помыслов все братия ходили ежедневно к старцу на пасеку после вечерней трапезы и у него же в келлии выслушивали молитвы на сон грядущим. ― Больше всего поучал старец смирению».

Мудрость старца, свидетельствуемая любовию и почтением к нему настоятеля и братий, и искусное врачевание немощствующих душ скоро сделали о. Леонида известным и вне обители. Ради духовных советов начали приходить к дверям его келлии из городов и селений люди разного рода: дворяне, купцы, мещане и простой народ обоего пола. Все были принимаемы старцем с отеческою любовию, и никто из них не выходил из его келлии, не быв утешен им духовно.

Понимавшие хорошо духовную жизнь мужи, но подвизавшиеся в затворе или безмолвии, с разных сторон России стали присылать в Оптину пустынь под руководство о. Леонида для обучения в монашеской жизни всякого сословия людей, искавших для сего более надежного пристанища. Отовсюду начали стекаться и монашествующие братия, ревнующие о своем душевном спасении, как пчелы в улей, дабы напоевать сердца свои потоками сладости божественной, истекавшими из медоточивых уст старца.

С каждым годом стечение народа в Оптиной пустыни значительно умножалось, чрез что она и внешне начала понемногу благоустраиваться.

Но что в особенности привлекало к старцу о. Леониду сердца всех, монашествующих и мирян? ― Это дар благодати Божией, почивавшей на нем. Вследствие чего все с верою относившиеся к нему единогласно свидетельствовали, что в его присутствии они ощущали внутренний мир, успокоение сердечное и духовную радость. Часто приходили к нему с великим горем, а вошедши в его келлию, забывали, зачем приходили и что за горе тревожило их, ― оно оставляло их на пороге. Помыслы, казавшиеся страшными и неодолимыми, в присутствии старца исчезали, как будто их никогда не было; но они опять появлялись, когда относившиеся к старцу ленились приходить к нему. ― Благодатною силою наставлений старца о. Леонида многие семейства умиротворены, проводившие порочную жизнь наставлены на путь истины, многие раскольники обращены к Православной Церкви.

«Случилось мне однажды, ― писал Лев Александрович Кавелин, ― проезжать из Козельска в Смоленскую губернию. По дороге в уединенных деревушках поселяне, узнав, что я еду из Козельска, наперерыв спешили узнать что-нибудь об о. Леониде. На вопрос, ― почему вы его знаете, ― они отвечали: „Помилуй, кормилец, как нам не знать о. Леонида? Да он для нас, бедных, неразумных, пуще отца родного. Мы без него были, почитай, сироты круглые“. ― Вот памятник, который вековечнее многих мраморов и гранитов!»

Кроме обычных своих занятий с монашествующими и мирскими посетителями старец получал множество писем от разных лиц, просивших у него разрешения в недоумениях. По любви к ближним он и их не оставлял без внимания, но или сам писал, или диктовал ответы, приличные каждому к укреплению и утешению в скорбях, или же, наконец, чаще всего поручал отвечать сожительствовавшему с ним иеромонаху, впоследствии старцу, о. Макарию.