Глава II

Жительство иepoмонaxa Леонида в Валаамском скиту. Его переход в Александро-Свирский монастырь, затем в Площанскую пустынь и, наконец, в Оптину пустынь Калужской епархии

«­Слава милосердому нашему Богу, ― писал вскоре по прибытии на Валаам отец Феодор подвижнику Площанской пустыни отцу Афанасию, ― слава милосердому нашему Богу, что сподобил и меня недостойного и скверного сожительствовати со отцы моими в скиту Валаамском. Уже теперь перед милосердым нашим Создателем и искупителем не можем никакого извинения и оправдания принести. Он исполнил все наше желание… Вправду можно похвалиться милосердием Божиим, на нас недостойных явленным. Привел нас в место безмолвное, спокойное, от человек удаленное, молвы свобожденное. Отец Леонид определен у нас в скиту смотрителем. Только помолитесь милосердому Богу, да даст поне отныне начало положити Его возлюбити, и по Его святой воле жити, и Божественные Его заповеди сохраняти».

Около шести лет пробыли три доблестных сподвижника, отцы Феодор, Клеопа и Леонид, в Валаамском скиту как в надежном пристанище спасения и, как выражался иносказательно живший в то время в тех пределах юродивый Антон Иванович, «торговали здесь хорошо», чем намекал он, с одной стороны, на их происхождение из купеческого звания, а с другой ― на духовную их куплю ― приобретение Христу душ чрез честнейшие злата и сребра их мудрые советы и наставления. Ибо и здесь великие старцы своею духовною мудростию и смирением привлекли к себе многих братий, которые начали к ним ходить, желая пользоваться их духовным руководством. Ученик же их, прежде переместившийся из Белобережской пустыни в Валаамский монастырь, иеромонах Гавриил, хотя имел с ними духовное общение, но вместе с ними в скиту не жил.

В числе пользовавшихся духовными наставлениями о. Феодора и о. Леонида был келлиарх Валаамского монастыря о. Евдоким, духовник Валаамский. Прежде он проходил жизнь монашескую без духовного руководителя, уповая достигнуть духовного преуспеяния одними внешними подвигами и совершенною покорностью своему о. настоятелю, игумену Иннокентию, которого он считался присным учеником. Но ни послушание, изъявляемое готовностию умереть во исполнение заповеди настоятеля, ни внешние подвиги его не приносили существенных плодов монашеской жизни. Отец Евдоким не замечал в себе ни кротости, ни смирения, ни слез, ни любви. Напротив, сухость, жестокость души, зазрение всех и другие, хотя и скрываемые, страсти томили подвижника. Он не находил себе покоя, хотя исполнял все, по его мнению должное и по книгам, и по опыту. Отец Евдоким доходил до отчаяния, и лукавые помыслы склоняли его к самоубийству, советуя броситься со скалы в залив. Но вот Господь внушил ему, оставив надежду на свою праведность, прибегнуть к о. Феодору и к о. Леониду.

Опытные старцы очень скоро помогли ему, открывши на основании свв. отцов, что одно внешнее делание и телесные подвиги не ведут инока к преуспеянию, особенно если они, являемые человекам, влекут его к тщеславию, и гордости, и ко всем последствиям этих страстей, ― к ожесточению, осуждению и отчаянию, и что без внутреннего, смиренного, неявляемого делания молитвы и без совершенной невменяемости нельзя смягчиться, смириться и повеселеть детскою евангельскою радостию. Старцы показали ему истинный ключ к отверзению сердца, и о. Евдоким, монах внешний, но искренний и готовый ради спасения на смерть, понял смиренную науку отцов, начал возрождаться, смиряться и постепенно успокоился. Впоследствии он всеми почитаем был на Валааме. Известный Валаамский настоятель, о. игумен Дамаскин, как слышно было в свое время, пользовался его советами и говорил некоторым, что имена о. Феодора и о. Леонида постоянно были на устах о. Евдокима и что он всегда вспоминал о них с благодарностию и глубочайшим уважением.

Слава о старцах более и более распространялась. Вместе с о. Евдокимом и по его примеру еще более братии стало приходить к ним. Посетители монастыря всех сословий также стекались к келлии старцев, чтобы воспользоваться их благоразумными советами. Но вот горе, ― это руководствование старцев-подвижников в самом Валаамском монастыре было еще новостию и не все могли понимать, как бы следовало, учение их, в особенности же их сокровенную высокую жизнь. Потому, в то самое время, как одни, получавшие от их советов и наставлений великую духовную пользу, относились к ним с уважением и благоговением, ― другие, даже из благомыслящих подвижников Валаамских, смотрели на жительство старцев с недоумением.

Одновременно со старцами-наставниками жил в том же Валаамском скиту иеромонах Варлаам (бывший впоследствии Валаамским игуменом). Великий любитель безмолвия, он недоумевал, как эти старцы проводили целые дни в многолюдстве, беседуя с приходившими к ним ради советов духовных, и пребывали несмущенными. Однажды он обратился к старцу Феодору с такими словами: «Батюшка! Я блазнюсь на вас, ― как это вы по целым дням пребываете в молве и беседах со внешними (с мирскими посетителями), ― каково есть дело cиe?» ― «Экой ты, братец, чудак! ― ответил старец, ― да я из любви к ближнему два дня пробеседую с ним на пользу душевную и пребуду несмущенным». Из этого ответа известного уже своими подвигами и благодатными дарованиями старца, о. Варлаам вразумился навсегда познавать различие путей «смотрительных от общих», т. е. путей особенных, которыми ведет Промысл Божий избранников Своих, ― от путей общих, по которым шествуют все православные христиане, жаждущие душевного спасения. Находились, наконец, еще и такие люди, в сердцах которых возбуждалось против старцев-наставников и неудовольствие, которое отчасти происходило от немощи человеческого сердца, отчасти же от наветов злокозненного врага диавола. Ибо, по учению преп. аввы Дорофея, «не только самое наставление ненавидит лукавый, но даже и самого голоса, произносящего оное, не может слышать; даже ненавидит и самый голос наставления, т. е. то самое, когда говорят что-либо, служащее к наставлению».

Упомянуто об о. Евдокиме, что он считался присным учеником тогдашнего Валаамского настоятеля о. Иннокентия. Когда же о. Евдоким, а за ним и другие братия обратились к старцам за наставлениями, о. игумен увидел себя как бы оставленным от преданнейшего ему человека и счел себя как бы презираемым от братий, полагая, вероятно, что настоятель должен быть единственным духовным руководителем в обители.

В древнее простое время большею частию так и было. Но в наше связанное формальностию время самому настоятелю, без помощи опытных духовников и старцев, неудобно принимать на себя духовное окормление братий. Это сознавал еще и в давнее время один из величайших наставников монашества, преподобный и духоносный отец Феодор Студийский. Но не с такими мыслями и чувствами смотрел о. Иннокентий на о. Феодора и о. Леонида. Их отеческая ко всем любовь, общительность и свобода обращения представлялись ему непокорностию настоятелю и вмешательством в его управление. Их учение казалось каким-то странным нововведением. Неудовольствие его против старцев еще более усилилось, когда министр духовных дел, князь А. Н. Голицын, приехавши на Валаам, все время своего пребывания там провел в келлии старцев; даже велел приготовить себе у них чай и пригласить туда из монастыря настоятеля.

Наконец, о. игумен решился жаловаться митрополиту Новгородскому и Петербургскому Амвросию на старцев-пришельцев, возмутивших, по его мнению, мир обители. Митрополит знал Валаамского настоятеля с хорошей стороны, как человека честного и трудолюбивого подвижника, а против старцев был предубежден и готов был уже осудить их. Стали поговаривать, что о. Феодора, как не русского, а молдавского постриженика и в России просто карачевского мещанина, хотят выслать из обители и обратить в первобытное состояние; что и о. Леониду не миновать беды. Однако митрополит поручил исследовать это дело благочинному над монастырями, Коневскому строителю о. Илариону (бывшему впоследствии тихвинским архимандритом).

В феврале 1817 г. о. Иларион прибыл в Валаамский монастырь и допрашивал о. Феодора с его сподвижниками, предложив им до тридцати письменных вопросов. С удивлением прочитал о. Иларион их ответы и после всегда говаривал, что ему нигде не приходилось вычитать то, что высказали ему в своих ответах простые старцы. Святое их буйство оказалось выше мудрости человеческой. Отец Иларион всячески старался примирить о. игумена со старцами. Он действовал так отчасти по сознанию истины и чувству справедливости, отчасти же, может быть, и потому, что вместе с ним прислан был на Валаам со стороны министра духовных дел, князя А. Н. Голицына, доверенный человек, некто А. Н. Никольский, для дознания о возникшем деле и для защиты старцев. Между тем преданными им лицами доведено было о затруднительном их положении до сведения двух Петербургских архимандритов, впоследствии великих святителей, Филарета, митрополита Московского, и Иннокентия, епископа Пензенского.

Эти христианские философы, знавшие несколько о. Леонида, приняли участие в старцах, заступились за них, и слова их подействовали на митрополита Амвросия. К этому времени пришло еще и донесение от о. Илариона о невинности старцев. Митрополит с огорчением увидел, что он едва не сделал большую несправедливость. Игумен Иннокентий вызван был к владыке и встречен грозным и бесцеремонным вопросом: «Что ты, старый.., со мною было сделал? По твоей милости я чуть было не осудил людей, лучших нас с тобой». Игумену велено было всячески покоить старцев в своей обители с угрозою, что, в случае их жалобы, он будет сменен. Старцам же передано было, чтобы они были уверены в защите высшего начальства. Но это несогласно было с понятием смиренномудрых подвижников о монашестве. Они никак не могли и не хотели согласиться как бы то ни было преимуществовать пред настоятелем, волю которого каждый истинный монах считает за выражение воли Божией и потому скорее согласен терпеть от него скорби, нежели возвышаться над ним. А кроме того, зная хорошо сердце человеческое, старцы не надеялись, чтобы настоятель совершенно умиротворился по отношению к ним. Вследствие чего они признали за лучшее оставить Валаам. Впрочем, не следует по одному этому случаю считать о. игумена Иннокентия человеком недоброжелательным, ибо он оставил по себе добрую память. Если же и случилось с ним описанное искушение, то, как всякий может видеть, оно было следствием его недоразумения.

Незадолго перед выходом из Валаамского скита о. Леонид был в С.-Петербурге и явился к митрополиту Амвросию, вероятно, для личного объяснения о постигшем его с о. Феодором искушении, а вместе и с просьбою о дозволении им переменить место жительства.

В это время он имел случай познакомиться с некоей полковницей, Акилиною Ивановной Черкасовой, которая, будучи вдовою, жила вдвоем со своею больною дочерью, Любовью Николаевною. Этой Акилине Ивановне о. Леонид оказал великую помощь. К сведению примем, что в Александро-Невской Лавре жил один из учеников о. Леонида, монах Иоанникий, который проходил послушание свечника. Вдова полковница, похоронивши мужа своего в Лавре, обратилась к сему о. Иоанникию с просьбой, где бы он посоветовал ей нанять квартиру поближе к монастырю, чтобы удобнее было ходить в храм Божий и на могилу мужа своего. По его указанию квартира скоро нашлась. В саду у одного приходского диакона стоял особый флигелек, куда она, после обычных предварительных условий с хозяином, и перебралась. Между тем она сильно тосковала по своем сожителе, так что желала бы хоть тень его видеть. К удивлению скорбевшей супруги, желание ее не осталось тщетным. Она не только могла видеть своего покойного мужа, но даже и разговаривать с ним. Как раз к этому времени прибыл в Петербург о. Леонид. Узнавши от о. Иоанникия о прелестном состоянии Черкасовой, он сумел, при помощи Божией, раскрыть заблуждение ее и восстановить в ней правую веру относительно душ отшедших от мира сего людей; и мечтание тотчас исчезло.

Следующий случай с тою же Черкасовой показывает, как светел был взгляд о. Леонида и глубоко понимание им жизненных обстоятельств. Живши с мужем, Черкасова не занималась хозяйством, так что и понятия о нем не имела. Вследствие сего, оставшись вдовой, она вскоре все нажитое мужем состояние прожила. Тогда она начала закладывать в банк свои драгоценности. Билетов закладных набралась порядочная пачка, о чем она сама неоднократно рассказывала, что и о. Иоанникий подтверждал как очевидец. «Когда батюшка о. Леонид с о. Иоанникием, ― так говаривала Черкасова, ― посетил нас, я бессознательно вынула из комода эти билеты и положила перед ним, не сказав ни слова, а он молча пододвинул их к себе ближе и начал разбирать. Потом и опустил свою голову. Мы перепугались, думая, уж не сделалось ли что с батюшкой. Но через несколько минут он простонал: „Ах, бедная! Ты должна заживо пропасть“. ― „Что все это значит?“ ― возразила я. ― „А то, ― отвечал батюшка, ― что по этим билетам ты должна вносить проценты, а не будешь вносить, тогда будут нарастать проценты на проценты; затем все твои вещи должны будут поступить в продажу, а чего не достанет, ты обязана будешь доплатить. Банк своего не уступит. И за малость посидишь в долговом отделении или попросту в тюрьме“. ― „Ах, батюшка, что же мне делать?“ ― „А вот что“. Тут он отобрал один билет и сказал: “Надобно эту вещь выкупить и продать, а на вырученные деньги выкупить другую и также продать и т. д.“». Для этого дела пригодился расположившийся всем сердцем к о. Леониду один вольноотпущенный К. Салтыковой, Диомид Кондратьев. Он все это аккуратно выполнил, так что Черкасова вскоре освободилась от процентов, а затем ей скоро пришлось получить и пенсии за себя и за больную дочь, как воспитанницу Смольного института. И таким образом находившаяся в крайности полковница была избавлена от великой ожидавшей ее беды.

А еще случай с тою же госпожою уже указывает на благодатный дар прозорливости в о. Леониде. У упомянутого диакона освободилась на дворе квартира. Он и стал предлагать Черкасовой, чтобы она из находившегося в саду флигеля перебралась к нему на двор. Но она отказалась, сказав, что ей и здесь хорошо. Не прошло после того и четверти часа, как является к ней о. Леонид в сопровождении о. Иоанникия. Хозяйка квартиры передала им предложение о. диакона. На это о. Леонид и говорит: «А я за тем и пришел к тебе. Сейчас перебирайся на новую квартиру. Позвать о. диакона!» Черкасова просила было отложить это дело хоть до завтра, но о. Леонид настойчиво сказал: «Нет, сейчас же перебирайся или никогда». С приглашенным о. диаконом немедленно согласились. Взяли рабочих, которые и перенесли вещи из садовой квартиры в новую, на дворе; а хозяин запер во флигеле ставни и двери.

Но вот утром приходит о. диакон к Черкасовым и говорит: «Откуда это Бог послал вам Ангела-хранителя?» ― «А что такое?» ― возражают ему. ― «Да если бы вы остались на ночь в старой квартире, ― продолжал диакон, ― не быть бы вам живыми. Там, оказалось, дверь и ставни в окне спальни сломаны, и потому вас непременно бы убили». Вскорости сделалось известным, что во главе злоумышленников был прежний добрый слуга Черкасовых; ибо все они пойманы были в другом месте в подобном деле и при допросе сами признались в своем злом умысле. А предводитель их при поимке и жизни лишился от нанесенного ему тяжелого удара.

Но это еще не было известно. При свидании же и разговоре Черкасовой с о. Леонидом коснулась речь хорошего и верного когда-то их слуги. О. Леонид промолвил: «Э! поминай, как звали». ― «Но ведь он еще жив? » ― спросила Акилина Ивановна. ― «Нет, уже кровь прияла суд; остается молиться за него». ― Через несколько дней жена покойника при личном свидании с Черкасовыми подробно все описанное рассказала.

Закончив в Петербурге все нужные дела, о. Леонид, вскоре по возвращении из столицы вместе с о. Феодором переместились в Александро-Свирский монастырь, считая себя отребием мира и недостойными мирного и постоянного пребывания на земле. Это было в июне 1817 г. Сожитель же их и сподвижник о. Клеопа скончался немного раньше, именно 19 мая 1816 г.

Как подвизались старцы на новом месте своего жительства, сведений не имеется. Известно только, что в последний год жизни старца о. Феодора, скончавшегося через пять лет по переходе в эту обитель, о. Леонид, по свидетельству самого старца, преуспел в иноческом житии более, чем во все предшествовавшие годы своего монашества. И замечательно, что о. Феодор, бывши старцем-наставником о. Леонида, в то же время имел его своим духовником и другом духовным. Опасаясь, как бы о. Леонид как ученик не стал действовать в отношении к своему старцу по пристрастию снисходительно, о. Феодор, приступая к исповеди, скажет, бывало, иногда: «Ну, Леонид, смотри, чтобы не щадить». И если о. Леонид делал своему старцу какое-либо замечание, оно всегда принималось им с любовию и благодарностию.

Ко времени пребывания старцев в Александро-Свирском монастыре относится весьма любопытный рассказ о посещении этой обители императором Александром I. Рассказ, из которого видно, что слава об их подвижнической богоугодной жизни следовала за ними повсюду, хотя бы они не желали сего.

В 1820 г. Государь объезжал северные свои владения. Путь его пролегал вблизи Александро-Свирского монастыря. Жившие там старцы, о. Феодор и о. Леонид, почтительно предложили своему настоятелю, о. архимандриту, приготовиться к встрече Государя, хотя в маршруте монастырь этот не был означен. Отец настоятель принял это предложение, и в часы, назначенные для проезда императора, ожидал его у ворот. Между тем Государь на пути, по своему обыкновению, расспрашивал о местности и ее жителях у ямщиков, иногда сам, а иногда через кучера Илью, неизменного своего возницу. Приближаясь к дороге, где поставлен был крест в знак близости монастыря и для указания к нему пути, Государь спросил: «Что это за крест?» Узнав же, что недалеко Свирский монастырь, он велел туда ехать. При этом он начал расспрашивать, каково в монастыре и каковы братия. Ямщик, нередко туда ходивший, отвечал, что ныне стало лучше прежнего. «От чего?» ― спросил Государь. ― «Недавно поселились там старцы, о. Феодор и о. Леонид; теперь и на клиросе поют получше, и во всем как будто более порядка». Государь, слыхавший от кн. Голицына эти имена, пожелал со старцами познакомиться. Между тем ожидавшие Царя-посетителя испытанные скорбями старцы сотворили между собою краткое совещание ― как поступить, если Государю угодно будет обратить на них внимание. «Если из-за князя Голицына было нам искушение, ― сказал о. Феодор, ― то что будет из-за Государя? Потому, о. Леонид, не будь велеречив, а всячески помалчивай и не выставляйся».

Подъезжая к монастырским воротам, высокий посетитель удивился нечаянной встрече настоятеля и тотчас спросил: «Разве ждали меня?» Отец архимандрит не приписал себе одному такую готовность, а сказал, что по совету старцев вышел в сретение возлюбленного монарха. Вошедши в церковь и приложившись к мощам преп. Александра, при которых гробовым был один из старцев, Государь, по своему смирению, пожелал принять благословение у иеромонахов с приказанием, чтобы не отнимали рук, когда он будет целовать их. При этом он спросил: «А где здесь о. Феодор и о. Леонид?» Старцы несколько выдались, но на все вопросы императора отвечали елико можно сдержанно и отрывисто. Государь, как видно, сам это заметил и прекратил вопросы, считая, может быть, и неуместным предлагать их в храме Божием. Наконец, подошедши к о. Феодору, он просил у него благословения. «Я монах непосвященный, ― сказал смиренный старец, ― я просто мужик». Государь вежливо откланялся и поехал в дальнейший путь.

7-го апреля 1822 г., в вечер Светлого пятка, о. Феодор окончил многотрудное поприще земной своей жизни, испустив дух на руках любимого своего ученика, а вместе и духовного отца своего, о. Леонида. Вот в каких умилительных подробностях описывает блаженную кончину старца его жизнеописатель: «Еще за полгода до кончины постигла о. Феодора тяжкая болезнь. ― „Слава Богу, слава Богу! ― повторял он в минуты жестоких мучений своих, ― и я вижу, наконец, берег житейского моря, по которому доселе, как утлая ладья, носилась душа моя напастей бурею“. ― Настал вечер Светлого пятка. Лицо старца просияло; радостная улыбка оживила уста его. Печальные ученики, безмолвно окружавшие смертный одр его, забыли слезы и сетования; с благоговейным трепетом и изумлением смотрели они на блаженную кончину раба Господня. Архимандрит Макарий напутствовал его Елеосвящением и Приобщением Св. Таин; и чистая, светлая душа его отлетела в горние обители блаженной вечности».

После кончины старца о. Феодора о. Леонид не желал оставаться в Александро-Свирском монастыре как ради учеников своих, которые не могут еще понести молвы от большого стечения народа в обители, так и по некоторым другим причинам, а имел намерение с учениками своими и единомысленными братиями перейти в более уединенное место. Вот как писал он об этом иеромонаху П.: «Вы изволите писать, что в нынешние пребедные времена, кажется, нужно собраться нам всем воедино и выпросить у какого­-либо монахолюбивого архимандрита куточек. Это ваше мнение и мы одобряем… Да и батюшка наш, о. Феодор, насчет соединения, дабы нам не разлучаться, но сожительствовать вкупе, неоднократно подтверждал. Особливо, когда дар прозорливства перед смертию получил, уговаривал отечески тако: отцы мои! Господа ради друг от друга не разлучайтесь, поелику в нынешнее пребедственное время мало найти можно, дабы с кем по совести и слово-то сказать. ― Да вы теперь сие и на опыте, яко в зерцале, видите. Но, к сожалению, за премногие грехи мои, в нашем союзе не находится ныне такого мужественного и достойного строителя, который бы мог содержать обитель и нас окормлять по преданию свв. отцов и назидать благорассмотрительно… Но собраться воедино, кажется, полезно для подкрепления друг друга».

Когда сделалось известным желание о. Леонида оставить Свирский монастырь, тогда его с учениками стали приглашать в разные места. Знаменитый в то время Казанский архиепископ Амвросий Подобедов, слышавший о старце Леониде от духовника своего, иеромонаха Иова (впоследствии жившего в Оптинском скиту), изъявлял готовность принять его в свою епархию. Кроме того, ему предлагали перейти в Площанскую пустынь Орловской епархии, и во вновь устроенный скит при Оптиной пустыни. От перехода в Казанскую епархию старец отказался, а более имел наклонность перейти в Оптину пустынь, куда его приглашали Калужский архипастырь, преосвященный Филарет, Оптинский игумен Даниил и основатель скита о. Моисей со скитскими старцами. «Наши сердца, ― писал он, ― наклонность туда имеют, поелику я там начало полагал и здоровье потерял. И наш прежний любитель и благодетель, преосвященный Филарет, яко монахолюбивая душа, того желает».

С желанием старца о. Леонида согласны были и приближенные его ученики. Один из них, вышеупомянутый Гавриил, остававшийся в Валаамском монастыре, в 1823 г. первый переселился в Оптинский скит.

В том же году 17-го августа посетил Оптину пустынь Калужский владыка, епископ Филарет, и утвердительно сказал оптинским старцам, что он чувствует, что о. Леонид непременно будет в Оптиной пустыни или вообще в его епархии. И предсказание владыки действительно исполнилось, только не скоро.

Пять лет удерживали о. Леонида в Александро-Свирском монастыре, несмотря на его усиленные просьбы отпустить; даже не отпускали в Киев на богомолье. Но в этом несогласии начальства с желанием просителя последний усматривал, что еще не было воли Божией на переход его в другое место. А многие из посетителей Свирской обители были весьма рады, что старец там оставался, потому что жаждали слышать от него слово назидания. Впрочем, эта привязанность к нему народа не могла бы там удержать его. ― «Ей, ничего так не жаль здесь нам оставить, ― писал он, ― как только останки прелюбезнейшего нашего благодетеля, достоблаженного батюшки о. Феодора. Однако и о сем да будет воля нашего Создателя и Искупителя! Мы мыслим и судим, яко человецы, да и человецы еще плотстии. А премилосердый Господь вся весть, еще и несодеянное наше»… «Где воспоследует воля Божия, ― писал он в другом месте, ― там никакие пресильные препятствия не преодолеют». Эта вера старца Леонида оправдалась самым делом. Пять лет, как сказано, его насильно удерживали в Александро-Свирском монастыре, а в начале шестого года Господь так устроил, что его уволили оттуда без всякого затруднения.

По выходе из Александро-Свирского монастыря о. Леонид предварительно направил путь свой в Киев для поклонения святым мощам угодников Божиих. Там, во время его пребывания, случилось неприятное происшествие. В дальних пещерах, где несколько раз старец слушал раннюю Божественную литургию, один раскольник, воспользовавшись удобным случаем, похитил руку от мощей преподобного Вениамина. Начались розыски. И так как пещерники заметили в числе богомольцев о. Леонида, то прямо к нему и отнеслись с вопросом, не имеет ли он на кого подозрения. Старец описал приметы одного, по его мнению, подозрительного человека и то, когда он ходил в пещеры. Похититель и святыня были, таким образом, отысканы, а о. Леониду от всех было большое спасибо.

Возвращаясь из Киева, старец о. Леонид, несмотря на то, что высказывал в свое время желание поместиться в Козельской Введенской Оптиной пустыни, не прямо, однако, туда направился, а сначала прибыл в Богородицкую Площанскую пустынь Орловской епархии. Это было 6-го октября 1828 года. Приезд этот старца Леонида в Площанскую пустынь, как можно видеть из жизнеописания оптинского старца о. Макария, был не простою случайностью, а устроился по особенному Промышлению Божию. В обители этой давно подвизался добрым подвигом сейчас упомянутый иеромонах Макарий (Иванов), который незадолго пред тем лишился своего старца и духовного наставника, схимонаха Афанасия. Скорбя о своем духовном сиротстве, о. Макарий усиленно начал молиться, чтобы Господь послал ему наставника с даром духовного рассуждения. Прибытие о. Леонида в Площанскую пустынь и было ответом на эту молитву. И о. Макарий несказанно рад был старцу. Впрочем, не менее рад был и старец Леонид встретить в о. Макарии столь даровитого инока, так хорошо подготовленного к высоким подвигам иноческой жизни. Без сомнения, это духовное сближение, а вместе и крайняя нужда о. Макария, который еще требовал для себя вождя духовного, и были причиною того, что о. Леонид решился, хотя, может быть, временно, остаться на жительство в Площанской пустыни. Пламенно любивший свою святую обитель, о. Макарий по обычаю восхвалял ее и многим желавшим поступить в монастырь советовал тут оставаться. Но о. Леонид, которому по благодати Божией открыто было будущее Площанской пустыни, всегда говаривал о. Макарию: «Погоди-ка, погоди! Вот будет тебе Площанск; ой, будет, аль-ни голову почешешь». Слова эти старца Леонида вскоре стали исполняться на деле. По неведомым судьбам Промысла Божия попущены были в обители некоторые нестроения и разлад в иноческой жизни, так что старец Леонид мог прожить в Площанской пустыни только полгода и, по прошествии зимы, в апреле 1829 г., перешел наконец в Оптину пустынь.