Рассказывал киево-печерский иеросхимонах Антоний

«Монах наш (Киево-Печерской Лавры) о. Никодим, бывший оптинский послушник, ученик старца о. Леонида, долгое время проходя в Лавре послушание просфорника, не отставал в этом тяжелом послушании от последнего новоначального брата, и весь этот долголетний свой подвиг приписывал силе молитв своего любимого старца. Никогда он не мог говорить про него равнодушно. Батюшка всегда его называл по фамилии ― Титов. Часто заставлял его говорить под свою диктовку обличительные слова тем, которых находил нужным обличить, и обличаемые после сознавались в своих неисправностях. Чрез это о. Никодим ясно видел и веровал, что старец о. Леонид получил от Господа дар прозорливости. Вот дословный о сем рассказ самого о. Никодима: „Когда я с паспортом отправился из своего г. Белгорода Курской губернии для поступления в Оптину пустынь, в миру оставался на мою долю дом. Была у меня и сестра-девица, но она вполне обеспечена была к замужеству. Дядя же мой родной, который (вероятно, как опекун) должен был выдать замуж мою сестру, положил в намерении присвоить мой дом, на который у него и покупатели уже имелись в виду. Проживая временно в Оптиной пустыни, я начал думать, как бы мне взять увольнение от общества. Для расхода на этот предмет у моего дяди было под сохранением моих трудовых денег сто рублей. Вот я пришел однажды к батюшке и говорю: „Батюшка, благословите мне отправиться за увольнением“. ― Старец сказал: „Бог благословит идти“. ― Но, когда я возвратился в свою келлию, мне что-то скучно стало, и у меня отпала охота идти за увольнением, потому я и оставил это дело до будущего времени. На следующий день говорю батюшке, что я раздумал идти за увольнением, а старец на это отрывисто сказал: „Ну, как хочешь“. ― Прошло несколько времени, забота об увольнении у меня удвоилась, ― идти да идти. Говорю об этом батюшке, а он мне возразил: „Отчего же ты тогда не шел?“ ― Я понял свою ошибку, ― так как посамочинничал, ― заплакал, поклонился старцу в ноги, стал пред ним на колени, зарыдал и говорю: „Простите Бога ради, батюшка, ― виноват!“ ― Старец: „Ну-ну, вставай, да собирайся, тебе теперь лучше будет“.

Итак, я прибыл в Белгород и прежде всего зашел повидаться с сестрою. Из разговора с нею я узнал, что дядя при выдаче ее замуж не истратил и того обеспечения, которое оставлено было для этой цели. Затем я повидался с дядею и наконец обратился в магистрат за увольнением. Там потребовали от меня денег и сказали, что увольнение можно бы выдать хоть сейчас. Я поспешил к дядюшке за собственными деньгами. Как он закричит на меня: „Какие тебе деньги? Ты еще расплатись со мною. Я твою сестру выдал замуж. Дай-ка мне вексель, а иначе я не выпущу тебя отсюда“. ― Я сразу потерялся и говорю: „Делай, что хочешь, только не удерживай здесь меня“. ― „Ну, ― говорит, ― пойдем к маклеру“. ― Пришли. Дядя ухитрился так устроить, что написал было вексель в 500 рублей. Оставалось мне только подписать его и в книге расписаться. Но в ту же минуту стали один по одному подходить люди, которых и набралось человек до десятка и которые заняли маклера. Мы ждали-ждали своей очереди и, как увидели, что маклер не скоро будет свободен, то и согласились отложить свое дело до другого времени. Дядя пошел домой, а я к сестре и зятю, и рассказал им, что дядюшка намерен со мною сделать. Тогда всем нам вполне открылась его злоумышленность. Между прочим, дяде в это время нужно было по своим делам отлучиться из города, а меня в тот же день, когда мы с ним ходили к маклеру, отыскивали покупатели на дом. Таким образом, дом вскоре мною был продан за наличные деньги, а дня через два они и купчую получили. С деньгами я поспешил в магистрат и немедленно получил увольнение, но все-таки пошел с дядюшкою проститься. „Куда же ты?“ ― спросил дядя. „Да опять в Оптину“, ― отвечал я. ― „Как в Оптину? А вексель?“ ― Тут я рассказал ему все, т. е. как я продал дом и получил увольнение. Он начал меня бранить, проклинать и волосы на себе с досады рвать, а я тотчас за дверь. Потом распростился со своею сестрою и зятем, да и обратно в Оптину к моему святому и прозорливому старцу, который встретил меня такими словами: „Во! Наш Титов уже слетал, да браво отхватал“. ― С тех пор я не мог иначе смотреть на своего старца, как на великого угодника Божия».