Глава 19

«Боинг-747» авиакомпании «Эр Франс», совершавший рейс с Мартиники, кружил над аэропортом Орли в легкой вечерней дымке, окутавшей Париж: из-за неблагоприятных погодных условий над Карибским морем самолет опаздывал на четыре с половиной часа. Когда первый пилот выровнял самолет над посадочной полосой, бортинженер передал авиадиспетчеру сообщение о том, что им разрешена посадка, а затем переключился на другую частоту и передал еще одно сообщение в центр связи, расположенный за пределами аэропорта.

– Deuxieme, специальный груз прибыл. Сообщите заинтересованной стороне, что груз можно получить в обусловленном месте. Благодарю вас. Прием.

– Вас понял, – последовал короткий ответ. – Сообщение передам. Грузом, о котором шла речь, был Джейсон Борн, сидевший в салоне первого класса; место рядом с ним было свободно. Издерганный и измученный бессонницей из-за жесткой повязки вокруг шеи, Борн был близок к полному изнеможению. Он вспоминал произошедшие за последние девятнадцать часов события. Откровенно говоря, все прошло отнюдь не так гладко, как рассчитывал Конклин. Второе бюро не давало «добро» больше шести часов: в это время между Вашингтоном и Парижем шли бурные телефонные переговоры, к которым в конце концов подключилась и Вена, штат Вирджиния. Причиной было то, что ЦРУ не могло говорить открыто о секретной операции, в которой был задействован некий Джейсон Борн. Его имя мог назвать только Александр Конклин, но он отказывался, зная, что об этом станет известно Шакалу, потому что его сеть охватывала практически весь Париж, за исключением, может, кухонь Тур д'Аржан. Чувствуя отчаяние и зная, что сейчас в Париже обеденное время, Конклин сделал ряд обычных международных телефонных звонков в несколько кафе на левом берегу Сены. В конце концов в одном из них, на улице Вожирар, он обнаружил своего старого приятеля из Второго бюро.

– Вы помните тинаму и одного американца, который тогда был несколько моложе, чем сейчас, и помог вам кое в чем?

– А, тинаму... Птица со спрятанным хвостом и ужасными ногами! Да, какие были деньки, и мы были значительно моложе! И если речь идет о том американце, которого прозвали Святым, я его никогда не забуду.

– Хорошо, что вы помните. Мне нужна ваша помощь.

– Это вы, Александр?

– Да, и у меня возникли кое-какие сложности с В. бюро.

– Считайте, что их уже нет.

Препятствия были устранены, но вот с погодой ничего нельзя было поделать. Буря, которая за два дня до этого изрядно потрепала центральную часть Подветренных островов, была всего лишь прелюдией к проливному дождю и ветру, налетевшим с Гренадин; вслед за ними надвигался очередной шторм. В такой погоде не было ничего Удивительного (на островах начинался сезон ураганов), но это было еще одним препятствием. Наконец, когда уже ждали разрешение на взлет, во втором правом двигателе обнаружили какую-то неисправность; естественно, ее нужно найти и устранить, однако еще трех часов как не бывало.

Сам полет ничем не запомнился Борну – только угрызения совести перебивали мысли о том, что ему предстояло: Париж, Аржантей, кафе с примечательным названием «Сердце солдата». Чувство вины усилилось, когда они пролетели над Гваделупой и островом Бас-Тер. Он знал, что всего в нескольких тысячах футах под ним находятся Мари и дети, собирающиеся вернуться на остров Спокойствия к мужу и отцу, которого там нет. Крошка Элисон, разумеется, ничего не поймет, но у Джеми-то на глаза навернутся слезы, когда его попытаются утешить байками о купании и рыбалке... а Мари – Боже, он не мог о ней думать! Эти мысли терзали его душу!

Мари решит, что он предал ее – убежал, чтобы вступить в жестокую схватку со старым врагом из давным-давно ушедшей жизни, которая больше не была их жизнью. Она будет думать точно так, как старый Фонтен, пытавшийся убедить его спрятать семью за тысячи миль от тех мест, где охотился Шакал. Но ни Мари, ни Фонтен не понимают: Карлос может умереть, но даже на смертном одре он завещает кому-то покончить с Джейсоном Борном – Дэвидом Уэббом – и его семьей. Я прав, Мари! Постарайся понять меня. Я обязан найти его и убить! Мы не можем провести всю оставшуюся жизнь в добровольном заключении!

– Мсье Симон? – поинтересовался полноватый француз в превосходно сшитом костюме; это был пожилой человек с подстриженной бородкой, он произнес его фамилию как «Си-имо-он».

– Совершенно верно, – ответил Борн, пожимая протянутую ему руку. Они находились в узком пустом коридоре где-то в здании аэропорта Орли.

– Я – Бернардин, Франсуа Бернардин, старый коллега нашего общего друга Святого Александра.

– Алекс говорил о вас, – сказал Джейсон, попытавшись улыбнуться. – Не называя по имени, разумеется, он сказал, что, возможно, именно вы возвели его в сан святого. Вот так я и узнал, что вы... коллеги.

– Как он там? Мы, конечно, слышали здесь кое-какие истории... – Бернардин пожал плечами. – В основном, конечно, банальные слухи: ранен в бессмысленной войне во Вьетнаме, алкоголь, уволен, опозорен, вновь возвращен как настоящий герой Управления, – все так противоречиво.

– Большая их часть – чистая правда, и он сам не боится признавать это. Теперь он инвалид, не пьет и действительно был героем. Я-то знаю.

– Ясно. Опять-таки всякие истории, слухи – кто может в них поверить? Полеты на свой страх и риск в Пекин, Гонконг и обратно – к некоторым из них имел отношение человек по имени Джейсон Борн.

– Я слышал о них.

– Да, конечно... Но теперь Париж. Наш Святой сказал, что вам потребуется квартира, приобретенная en scere одежда, то бишь полностью французская.

– Да, нужен небольшой, но разнообразный гардероб, – подтвердил Борн. – Я знаю, куда надо отправиться и что купить, денег у меня достаточно.

– Значит, нам надо определиться с местом жительства. Какой отель вы бы предпочли? «Ла Тремуй»? «Георг Пятый»? «Плаза-Атене»?

– Попроще, гораздо проще и значительно дешевле.

– Значит, деньги все-таки приходится считать?

– Отнюдь, но все должно быть выдержано в одном стиле. Вот что: я сам найду подходящее место на Монмартре. И еще: мне понадобится машина, зарегистрированная на другое имя и лучше на такое, с которым потом сам черт не разобрался бы.

– То есть она должна быть зарегистрирована на имя мертвеца. Уже сделано. Машина ждет вас в подземном гараже на бульваре Капуцинов, рядом с Вандомской площадью. – Бернардин вытащил из кармана связку ключей и протянул ее Джейсону. – Старый «пежо» в секции Е. В Париже бегают тысячи таких, номерной знак зарегистрирован.

– Алекс предупредил вас, что я должен быть надежно законспирирован?

– Найти вам псевдоним не составило для него труда. Думаю, наш Святой, когда работал здесь, облазил все кладбища в поисках подходящих имен.

– И для меня его уроки не прошли даром.

– Да, Алекс – это выдающийся ум. Один из лучших в нашем деле. Мы все многому научились у него. Он всегда держится в тени, а его девиз «почему бы не попробовать», так?

– Да, почему бы не попробовать...

– Но однажды, – улыбнувшись, сказал Бернардин, – он выбрал такое имя (по-видимому с надгробной плиты), которое едва не сделало наших ищеек fou – сумасшедшими! Это был псевдоним убийцы, за которым власти охотились многие месяцы!

– Забавно, – усмехнулся Борн.

– Да, очень. Позже он рассказал мне, что нашел эту фамилию на кладбище на окраине Рамбуйе.

Рамбуйе! Кладбище, на котором тринадцать лет назад Алекс пытался убить его. С лица Джейсона исчезло даже подобие улыбки, он внимательно посмотрел на друга Алекса из Второго бюро и тихо спросил:

– Вы, без сомнения, знаете, кто я?

– Да, – ответил Бернардин. – Было не так уж трудно все сопоставить – не говоря уже о стольких слухах и разговорах, долетавших сюда из Юго-Восточной Азии. Кроме того, именно здесь, в Париже, вы замахнулись на Европу, мистер Борн.

– Кто-нибудь еще в курсе?

– Mon Dieu, non! И не узнают. Дело в том, что Александру Конклину, нашему скромному Святому «les operations noires» – темных операций на вашем языке, – я обязан жизнью.

– Вам не обязательно так стараться, я свободно говорю по-французски... Разве Алекс не говорил вам об этом?

– О Боже, вы мне не доверяете, – обиженно сказал человек из Второго бюро. – Учтите, молодой человек – более молодой, чем я, – что мне пошел семидесятый год, и если у меня и случаются оговорки, которые я стараюсь исправить, то оттого, что я стремлюсь быть вежливым, но никак не subreptice.

– D'accord. Je regrette. Я правда сожалею.

– Bien. Хоть Алекс и моложе меня на несколько лет, все равно я удивляюсь, как он с этим справляется. С возрастом, я имею в виду.

– Так же, как и вы. Плохо.

– Один английский, точнее валлийский, поэт сказал: «Не следует идти тихо в столь прекрасную ночь». Вы помните?

– Да. Это слова Дилана Томаса, который умер в тридцать с чем-то лет. Он говорил, что человек должен драться как сукин сын. И ни в коем случае не сдаваться.

– Именно это я и имел в виду. – Бернардин достал из кармана визитную карточку. – Здесь адрес и рабочий телефон – я просто консультант, вы же понимаете, – на обратной стороне мой домашний телефон, – совершенно особый номер, которого, по-моему, больше нет ни у кого. Позвоните мне, и, что бы вам ни потребовалось, я помогу. Помните: в Париже у вас есть друг. О том, что вы здесь, кроме меня, никто не знает.

– Можно вас кое о чем спросить?

– Mais certainement.

– Как вам удается помогать мне, когда по всему видно, что вы отошли от дел?

– Ах! – воскликнул консультант Второго бюро. – Молодой человек начинает взрослеть! Как и Алекс, я все нужное храню в голове. Просто я знаю секреты. Вот и все!

– Но вас могли изолировать или убить, организовав несчастный случай...

– Это было бы неумно, молодой человек! Все то, что хранит наша память, написано на бумаге и спрятано в надежном месте, чтобы всплыть, если с нами что-то случится... Но это еще не все. Невозможно опровергнуть и объявить старческим маразмом то, что нам известно. Страх, мсье, – самое мощное оружие в нашей профессии. Второе по значимости – замешательство, но оно, как правило, зарезервировано для советского КГБ и вашего ФБР – они боятся этого больше, чем врагов своих народов.

– Вы с Конклином, вероятно, похожи друг на друга, верно?

– Ну разумеется. Насколько мне известно, у него также нет ни жены, ни семьи – случайные любовницы да назойливые племянники и племянницы, появляющиеся в его доме только по праздникам; он ни с кем не водит дружбу, изредка встречаясь с достойным противником, который, несмотря на перемирие, вполне может его застрелить или подсыпать яду в бокал. Мы должны жить в одиночку – это закон для профессионалов, наша жизнь не похожа на обычную; мы используем ее как couverture, шмыгая по темным подворотням и вымогая у людей тайны, которые мало чего стоят в такие времена, когда вовсю идут конференции на высшем уровне.

– Так почему же вы этим занимаетесь? Почему не отойти в сторону, если все столь бессмысленно?

– Это у нас в крови. Нас так выдрессировали: победи противника в смертельной схватке, или он победит тебя. Но все-таки лучше, если ты его.

– Бред какой-то.

– Согласен, бред. Но почему Джейсон Борн охотится за Шакалом в Париже? Почему же он не отойдет в сторону и не скажет: «Довольно»? Безопасность вам гарантирована – стоит лишь попросить.

– Так это тюрьма. Хватит. Вы можете подбросить меня до города? Я найду гостиницу, а потом свяжусь с вами.

– Сначала свяжитесь с Алексом.

– Что?

– Алекс просил, чтобы вы позвонили ему. Кажется, что-то случилось.

– Где телефон?

– Постойте. Вы должны позвонить ему в два часа по вашингтонскому времени – примерно через час. Раньше его не будет на месте.

– Он не сказал, что случилось?

– Думаю, он сам пытается это выяснить. Мне показалось, что он чертовски расстроен.

Комната в отеле «Пон-Рояль» на улице Монталамбер была маленькой и находилась на последнем этаже здания; добираться до нее надо было сначала на медленном, хрипящем лифте с медной решеткой, а потом двумя узкими коридорами, – все это напоминало уединенную и надежную пещеру в горах, что в высшей степени подходило Борну.

Звонить Алексу было еще рано, и Борн решил пройтись по бульвару Сен-Жермен и сделать кое-какие покупки. К туалетным принадлежностям добавились простые хлопчатобумажные брюки, несколько летних рубашек и легкая куртка; к темным носкам нужны были кеды. Все, о чем он позаботится сейчас, обернется выигрышем времени позже, рассуждал Борн. С оружием все оказалось просто: старого Бернардина не пришлось озадачивать на этот счет. Еще по дороге из Орли он достал из «бардачка» коричневую коробку, заклеенную скотчем, и протянул ее Джейсону. В ней был автоматический пистолет и две обоймы патронов. Там же были тридцать тысяч франков в купюрах разного достоинства, что-то около пяти тысяч долларов.

– Завтра я подумаю, как передавать вам деньги. В определенных пределах, разумеется.

– Никаких пределов, – отрезал Борн. – Конклин переправит вам сто тысяч, а потом еще сто тысяч, если это будет нужно. Вы должны будете сообщить номер счета.

– Из чрезвычайных фондов?

– Нет. Из моих средств. Благодарю за оружие.

С объемистыми сумками в обеих руках он возвратился в отель. Оставалось несколько минут до двух часов по вашингтонскому времени, – или восьми вечера в Париже. Пока шагал по улице, он старался не гадать о том, что услышит от Алекса, но это было практически невозможно. Если что-то случилось с Мари и детьми, он сойдет с ума! Но что же могло с ними случиться? Они должны были вернуться на остров Спокойствия, и более безопасного места для них теперь не существовало. Не было такого места!! В этом он был уверен. Войдя в лифт и поставив сумку, он нажал на кнопку своего этажа, вытащил из кармана ключи от номера и вдруг почувствовал боль в шее. Он судорожно глотнул воздух – он шел слишком быстро, и шов мог разойтись. Но ощущения тепла от сочащейся крови не было – пока только предупреждение. Проскочив оба узких коридора, он открыл дверь, швырнул обе сумки на кровать и бросился к телефону. Конклин был на месте – в вирджинской Вене он поднял трубку после первого звонка.

– Алекс, это я. Что случилось? Мари?..

– Нет, – отрезал Конклин. – Я говорил с ней около полудня. Она и дети вернулись в гостиницу, и она была готова растерзать меня. Мари не поверила ни одному моему слову, и мне придется стереть с пленки все, что она наговорила: такого текста я не слыхивал с тех пор, как побывал в дельте Меконга.

– Конечно, она сходит с ума...

– И я тоже, – не дал ему договорить Алекс, – потому что исчез Мо.

– Что?

– Что слышал. Панов пропал, испарился.

– Боже мой, как?! Его же охраняли, глаз с него не спускали...

– Мы стараемся по крупицам восстановить картину происшедшего. Поэтому-то я и был в госпитале.

– Госпитале?

– "Уолтер Рид". Мо проводил там психиатрический сеанс сегодня утром с одним военным, а в назначенное время он не вышел к своей охране. Они подождали минут двадцать, потом вошли внутрь, чтобы найти его и телохранителя, и тут им сказали, что он уехал.

– Безумие какое-то.

– Дальше будет еще страшнее. Дежурная по этажу сказала, что к ее столику подошел военный врач, хирург, который показал служебное удостоверение и приказал передать доктору Панову, что сегодня его маршрут изменен: из-за ожидаемого марша протеста у главного входа ему надо будет воспользоваться выходом в восточном крыле госпиталя. В восточном крыле есть свой коридор, который ведет в отделение психиатрии, но военный хирург воспользовался тем, который идет от главного входа.

– Приходил снова?

– Он прошел прямо мимо нашей охраны в холле.

– А потом, само собой разумеется, вышел через восточное крыло. И ничего с виду необычного: доктор, имеющий разрешение на проход в закрытую зону, ходит туда-сюда, а пока находится внутри, успевает передать ложный приказ... Но, Бога ради, Алекс, кто это мог быть?! Ведь Карлос был на пути в Париж! Все, что ему было нужно в Вашингтоне, он получил. Он обнаружил меня, он обнаружил нас – это все, что ему было нужно.

– Десоул, – тихо произнес Конклин. – Десоул знал обо мне и Мо Панове. Я говорил за нас обоих в Управлении, а Десоул присутствовал при этом.

– Не понимаю. Что ты хочешь этим сказать?

– Десоул, Брюссель... «Медуза».

– Не понимаю. Считай меня тугодумом.

– Это не он, Дэвид, это они. Десоула ликвидировали, наша связь провалилась. Это «Медуза».

– Да и черт с ними! Плевать мне на них!

– А им на тебя – не плевать! Ты слишком много знаешь... И они хотят добраться до тебя.

– Повторяю тебе, плевать я хотел. Я говорил тебе вчера, что у меня есть только одна цель – здесь, в Париже, точнее в Аржантей.

– Ты меня до конца не понимаешь, – убитым голосом сказал Алекс. – Прошлым вечером я ужинал у Мо. Мы говорили обо всем: об острове Спокойствия, о твоем отъезде в Париж, о Бернардине... обо всем...

Бывший федеральный судья из Бостона, штат Массачусетс, США, стоял в группе людей, присутствовавших на похоронах. Кладбище находилось на самом высоком холме на острове Спокойствия и было последним прибежищем in voce verbatim via amicus curiae – как он объяснил на юридическом языке властям Монсеррата. Брендон Патрик Пьер Префонтен смотрел, как два пышно декорированных гроба, предоставленные щедрым владельцем «Транквилити Инн», опускаются в землю под благословляющее бормотание местного священника, который гнусавил молитвы, словно шаман свои заклинания; это напоминало обгладывание шеи дохлого цыпленка. «Жан-Пьер Фонтен» и его супруга упокоились с миром.

В этот момент, забыв о жестокости происшедшего, Брендон, этот спившийся уличный юрисконсульт с Гарвард-сквер, обрел цель жизни, и она стала для него важнее всего на свете. Это было потрясающе. Рэндолф Гейтс, лорд Рэндолф Гейтс, Дэнди-Рэнди, выступающий на процессах элиты, оказался отъявленным мерзавцем, причастным к смерти, которая произошла здесь, на побережье Карибского моря. Теперь в прояснившемся мозгу Префонтена (прояснившемся оттого, что, помимо других неприятных ограничений, он отказался от четырех обязательных стопок водки поутру) приобретал явственные очертания один план. Именно Гейтс навел потенциальных убийц на след семьи Уэбба. Почему он это сделал – неважно, даже с юридической точки зрения; важно лишь то, что он оповестил убийц, зная заранее, что они убийцы. Конечно, он стал соучастником убийства, убийства нескольких человек. Да, яйца Дэнди-Рэнди зажаты в тисках, и, когда тиски начнут сжиматься, он расколется и выболтает все, что знает, и тем самым поможет Уэббам, особенно необыкновенной женщине с золотисто-каштановыми волосами. Да, будь на то Божья воля, встреть он ее лет пятьдесят назад...

Утром Префонтен должен был вылететь в Бостон. Складывая манатки, он спросил Сен-Жака, сможет ли он когда-нибудь вернуться сюда. Может, даже без предварительно оплаченной брони.

– Конечно, судья. Мой дом – ваш дом, – последовал ответ.

– Я постараюсь быть достойным такой чести.

Альберт Армбрустер, председатель Федеральной торговой комиссии, вылез из лимузина на тротуар перед крытыми ступеньками своего дома в Джорджтауне.

– О завтрашних планах справьтесь на службе у секретаря, – велел он шоферу, придерживающему заднюю дверцу. – Похоже, со мной не все в порядке...

– Слушаюсь, сэр. – Водитель захлопнул дверцу. – Может быть, вам помочь?

– К чертям! Уматывайте.

– Слушаюсь, сэр. – Шофер с места врубил скорость, и яростный рев двигателя вовсе не соответствовал вежливому прощанию.

Армбрустер тяжело поднимался по ступенькам; он выругался сквозь зубы, заметив за стеклянными дверями викторианского особняка силуэт жены. Сраная тявкалка, подумал он, одолевая последнюю ступеньку; он опирался на перила, готовясь к поединку с женщиной, которая была его постоянным противником последние тридцать лет.

Из темноты, откуда-то с территории соседнего владения, хлопнул винтовочный выстрел. Армбрустер взмахнул руками, словно стараясь найти точку опоры в том хаосе, который внезапно воцарился в его теле. Но было уже поздно. Председатель Федеральной торговой комиссии покатился вниз по каменным ступенькам. На тротуар шлепнулось уже мертвое тело.

Борн переоделся в недавно купленные брюки, темную рубашку с короткими рукавами и летнюю спортивную куртку цвета хаки. Рассовав по карманам деньги, пистолет и все документы – как настоящие, так и фальшивые, – он вышел из отеля «Пон-Рояль». Перед этим он положил подушки под одеяло и повесил на видном месте одежду, в которой прибыл в отель. Неторопливо пройдя мимо регистрационной стойки, он вышел на улицу Монталамбер, сразу бросился к телефону-автомату и набрал номер домашнего телефона Бернардина.

– Говорит Симон, – сказал он.

– Я ждал, – ответил француз, – точнее, надеялся. Я только что говорил с Алексом и договорился, что он не будет спрашивать, где вы находитесь: нельзя выболтать то, чего не знаешь. И все же на вашем месте я бы сменил гостиницу, по крайней мере на эту ночь. Вас могли засечь в аэропорту.

– А как же вы?

– Я собираюсь лечь на дно, превратиться в canard.

– В утку?

– Да, в утку, сидящую на гнезде. Второе бюро наблюдает за моей квартирой. Возможно, меня навестят, это было бы неплохо, n'est-ce pas?

– Вы не сообщали начальству...

– О вас? – перебил Бернардин. – Конечно нет, мсье, ведь я вас не знаю. Второе бюро считает, что я получил угрожающий телефонный звонок от старого противника – известного психопата. Честно говоря, еще много лет назад я постарался загнать его в наши заморские департаменты, но досье его никогда не закрывал...

– Вы уверены, что наш разговор не прослушивается?

– Я уже говорил вам, что это уникальный номер.

– Да, припоминаю.

– Разговор по нему невозможно подслушать, и даже при помехах он продолжает работать... Вам нужна пауза, перерыв, мсье. Без этого вы никому не поможете, даже себе. Найдите берлогу, где можно залечь. В этом я бессилен.

– "Пауза в борьбе – это оружие", – повторил Борн формулу, которая, как ему казалось, была полна глубинного смысла и помогала выжить в мире, где царили ненависть и несправедливость.

– Простите, вы о чем?

– Ни о чем. Я найду себе убежище, а утром вам позвоню.

– Тогда до завтра. Bonne chance, mon ami. Нам обоим.

Борн нашел прибежище в «Авенире» – недорогом отеле на улице Гей-Люссака. Зарегистрировавшись под вымышленным именем, которое тут же вылетело у него из головы, он поднялся по лестнице в свою комнату, разделся и бросился на кровать. «Пауза в борьбе – это оружие», – сказал он сам себе. По потолку скользили отблески огней ночного Парижа. Периоды пассивного ожидания бывали и раньше: в горной пещере или на рисовых плантациях дельты Меконга – неважно где. Это было оружие, имевшее более важное значение, чем огневая мощь. Этот урок вдолбил в его голову д'Анжу – человек, отдавший в лесах под Пекином свою жизнь за Джейсона Борна.

Такие паузы – это настоящее оружие, подумал он, дотрагиваясь до повязки на шее, но уже почти не чувствуя боли, и погрузился в сон.

Пробуждение от сна было плавным. До его слуха доносился уличный шум. Металлический звук клаксонов напоминал рассерженное карканье среди беспорядочного – то совершенно невыносимого, то резко стихавшего – завывания двигателей. Так начиналось обычное утро на узких парижских улочках. Держа голову прямо, Борн сел на кровати, оказавшейся для него коротковатой, и взглянул на часы. Он удивился, даже усомнился, перевел ли он часы на парижское время. Разумеется, перевел. Было 10.07. Он спал почти одиннадцать часов, что подтверждалось урчанием в животе. Сумасшедшая усталость сменилась теперь страшным голодом.

Но с завтраком придется подождать – есть дела поважнее: во-первых, надо связаться с Бернардином, во-вторых, выяснить обстановку в отеле «Пон-Рояль». Он встал и тут же почувствовал, как немеют ноги и руки. Хорошо бы принять горячий душ (которого, разумеется, нет в «Авенире»), и сделать легкую зарядку, чтобы привести себя в порядок (в подобных процедурах не было необходимости еще несколько лет назад). Он вытащил из бумажника визитную карточку, подошел к телефону и набрал номер Бернардина.

– Боюсь, что le canard никто не навещал, – сообщил ветеран Второго бюро. – Даже намека нет на охотника, что в данных обстоятельствах, по-моему, весьма неплохо.

– Не будем обольщаться, пока не найдем Панова, если суждено его найти. Будь они прокляты!

– Ничего не поделаешь... Это – самый жестокий аспект нашей работы.

– Черт побери, я не могу проститься с Мо этим выражением: «Ничего не поделаешь!»

– Это от вас и не требуется. Я просто констатировал положение дел. Никто не сомневается, что вы искренни в своих чувствах, но, к сожалению, они не могут изменить реальность. Простите, я не хотел вас задеть.

– А я не собираюсь раскисать. Дело в том, что Панов – совершенно необыкновенный человек...

– Понимаю... Какие у вас планы? Нужна ли вам моя помощь?

– Пока не знаю, – ответил Борн. – Сначала заберу машину на бульваре Капуцинов, а через час-два, возможно, что-то прояснится. Вы будете дома или на службе?

– Я буду дома ждать вашего звонка. В данных обстоятельствах я бы предпочел, чтобы вы не звонили мне на службу.

– Весьма неожиданное заявление.

– Я знаю далеко не всех во Втором бюро, и осторожность в моем возрасте не только лучшая часть доблести, но часто даже заменяет ее. Кроме того, если внезапно отозвать охрану... поползут слухи, что я впал в маразм. Поговорим об этом позже, друг мой.

Джейсон положил трубку, борясь с искушением позвонить в «Пон-Рояль», но сдерживал себя, потому что знал: Париж – город неболтливых людей, и гостиничные служащие терпеть не могут давать информацию по телефону, тем более лицам, которых они не знают. Он оделся, спустился вниз, оплатил по счету, вышел на улицу Гей-Люссака и подозвал такси. Через восемь минут Борн уже был в холле отеля «Пон-Рояль» и сразу же обратился к консьержу.

– Je m'appelle Monsieur Simon, – сказал он, беря ключ от номера. – Прошлой ночью я встретил старую знакомую, – продолжил он на безукоризненном французском, – и остался у нее. Скажите, меня никто не спрашивал? – Борн вытащил несколько купюр, всем своим видом показывая, что щедро заплатит за конфиденциальность. – А может, кто-то разыскивал похожего на меня человека? – спросил он.

– Merci bien, monsieur... Я все понимаю. Я справлюсь у ночного консьержа, но я уверен, что он наверняка оставил бы мне записку, если бы кто-нибудь спрашивал о вас.

– Почему вы уверены в этом?

– Потому что он оставил мне записку с просьбой поговорить с вами. Я начал названивать вам в номер с семи утра, как только заступил на дежурство.

– И что же в этой записке? – спросил Джейсон, у которого перехватило дыхание.

– Я прочту вам: «Свяжитесь с вашим другом через Атлантику...» Вам названивали всю ночь. Могу засвидетельствовать, что в записке все точно, мсье. На коммутаторе мне сказали, что последний звонок был всего полчаса назад.

– Полчаса назад? – переспросил Джейсон, пристально глядя на консьержа и сразу же переводя глаза на часы. – Там сейчас пять утра... Значит, звонили всю ночь?!

Консьерж кивнул. Борн бросился к лифту.

– Алекс, скажи, Христа ради, в чем дело? Мне сказали, что ты звонил всю...

– Ты в отеле? – резко перебил его Конклин.

– Конечно.

– Перезвони мне из телефона-автомата с улицы. Быстрее! Опять этот медленный лифт; холл, наполовину заполненный обитателями отеля – кое-кто из них направлялся в бар выпить свой полуденный аперитив. Вот и яркое солнце на улице, сводящее с ума своей медлительностью движение транспорта... Где же автомат? Борн торопливо зашагал в сторону Сены – где же этот чертов автомат?! Вот он! На углу улицы Бак – оклеенная рекламными плакатами кабина с красной крышей.

Увертываясь от лавины легковушек и грузовиков – во всех сидели страшно разъяренные водители, – он перебежал на другую сторону улицы и влетел в кабину. Несколько мучительных мгновений он объяснял оператору, что вызывает вовсе не Австрию, и называл номер своей кредитной карточки компании «Эй-Ти энд Ти» и наконец услышал гудки.

– Почему, черт подери, я не могу звонить из отеля? – рявкнул Борн. – Прошлой ночью я звонил тебе из своего номера!

– Вот именно прошлой ночью, а не сегодня.

– Что-нибудь новое о Мо?

– Пока ничего определенного, но, возможно, они допустили ошибку. Надеюсь, нам удастся нащупать ниточку, ведущую к военному врачу.

– Надо расколоть его!

– Было бы неплохо. Я отстегну свою железную ногу и буду молотить его по морде, пока он не начнет говорить... Разумеется, если мы на правильном пути.

– Но не из-за этого же ты мне названивал всю ночь?

– Конечно нет. Вчера в течение пяти часов я разговаривал с Питером Холландом. После того как мы с тобой поговорили, я встретился с ним. Его реакция не была для меня неожиданной, хотя были некоторые весьма важные нюансы.

– На тему «Медузы»?

– Да! Он требует, чтобы ты немедленно вернулся: ты – единственный, кто знает что-то доподлинно. Таков был его приказ.

– Черта с два! Он не может мне приказывать и вообще что-либо требовать от меня.

– Но он может перекрыть тебе кислород, и тогда я тебе ничем не смогу помочь. Тебе может срочно что-то понадобиться, а он не отреагирует.

– Но есть Бернардин... «Все, что вам понадобится» – вот его слова.

– Бернардин далеко не всемогущ. Так же, как и я, он может тряхнуть старых должников, но без доступа ко всем рычагам он может дать сбой.

– А Холланд в курсе, что я фиксирую все, что мне известно: заявления, которые мне пришлось выслушать, ответы на мои вопросы?

– Уже пишешь?

– Напишу.

– Этим его не возьмешь: он хочет поговорить с тобой лично, потому что не может задавать вопросы листкам бумаги.

– Я слишком близко подобрался к Шакалу! Я не полечу в Америку. А Холланд – безмозглый сукин сын!

– Думаю, он все понимает, – сказал Конклин. – Ему известно, что тебе приходится преодолевать, но после семи часов прошлого вечера он захлопнул дверь перед разумными доводами.

– Но почему?

– Да потому... Возле своего дома был застрелен Армбрустер. Говорят о попытке ограбления в Джорджтауне, что не соответствует истинному положению дел.

– О Боже!

– И еще кое-что ты должен узнать. Во-первых, мы решили предать огласке «самоубийство» Суэйна.

– Скажи, ради Бога, зачем?

– Чтобы тот, кто его убил, понял, что он сорвался с крючка. Но для нас более важно посмотреть, кто всплывет через неделю-другую.

– Во время похорон, что ли?

– Нет, похороны пройдут по-семейному: ни гостей, ни речей.

– Тогда кто же всплывет и где?

– В поместье... Так или иначе... Мы консультировались с адвокатом Суэйна (совершенно официально, разумеется), и он подтвердил все то, о чем тебе говорила женушка Суэйна: владение завещано какому-то фонду.

– И какому же? – спросил Борн.

– Ты о нем вряд ли что-нибудь слышал. Фонд был образован втихую несколько лет назад близкими друзьями нашего достопочтенного генерала; у него такое трогательное название: «Приют для солдат, матросов и морских пехотинцев», и совет директоров имеется.

– "Медузовцы"?

– Конечно, или подставные лица. Поживем – увидим.

– Алекс, а что с именами, которые я сообщил тебе, – теми, которые я узнал от Фланнагана? И что с номерными знаками?

– С этим не так просто... – загадочно ответил Конклин.

– А в чем суть?

– Возьмем хотя бы имена. Все они какие-то отбросы общества, ничем не связанные с элитой из Джорджтауна. Об этих типах можно прочитать в «Нэшнл инкуайерер», но отнюдь не в «Вашингтон пост».

– Но номерные знаки, встречи! Из этого можно хоть что-то выжать?

– Еще более мудрено, – сказал Конклин. – Как же, разживешься на этом... Каждый из этих номерных знаков зарегистрирован в какой-нибудь компании по прокату шикарных автомобилей. Ты сам понимаешь, что все это липа, даже если нам известна фамилия того, кто брал автомобиль в определенный день.

– Но там еще и кладбище!

– Ну и где оно и какой площади? Ведь там целых двадцать восемь акров...

– Надо искать!

– И этим показать, что мы что-то знаем?

– Ты прав. Вы неплохо ведете игру... Алекс, скажи Холланду, что ты не можешь меня найти.

– Надеюсь, ты шутишь.

– Вовсе нет. Здесь есть консьерж, который мог бы меня прикрыть. Назови Холланду номер телефона, имя, под которым я зарегистрировался, и пусть он позвонит сам или поручит кому-нибудь из посольства найти меня. Консьерж поклянется, что со вчерашнего дня он меня не видел. Это подтвердят и на коммутаторе. Мне нужно еще несколько дней...

– Холланд все равно перекроет тебе кислород...

– Вряд ли. Если будет думать, что я вернусь, как только ты меня найдешь. Я просто хочу, чтобы он продолжал искать Мо и не упоминал мое имя в связи с Парижем. Плохо это или хорошо, не должно быть ни Уэбба, ни Симона, ни Борна!

– Ладно, попытаюсь.

– Что еще ты собирался мне сообщить? У меня много дел.

– Вот еще что. Кэссет летит в Брюссель. Он собирается прищучить Тигартена – потерять его мы не имеем права, а к тебе это не будет иметь отношения.

– О'кей.

В переулке возле кафе в Андерлехте, что в трех милях к югу от Брюсселя, остановился «седан», на капоте которого были прикреплены флажки четырехзвездного генерала. Генерал Джеймс Тигартен, верховный главнокомандующий войск НАТО в Европе, выбрался из машины на тротуар, освещенный ярким послеполуденным солнцем; на его мундире блеснули пять рядов орденских ленточек. Он помог выйти из машины женщине-майору, которая, смущенно улыбнувшись, поблагодарила его. Галантно, но вместе с тем с властностью высокопоставленного военного Тигартен взял ее под руку; они направились к нескольким столикам под зонтиками; цветник огораживал площадку перед кафе. Генерал и его спутница подошли к ажурной арке, украшенной розами и служившей входом в кафе. За исключением одного столика в дальнем конце площадки, все места были заняты; гул обеденной беседы сопровождался позвякиванием бутылок, звоном бокалов и стуком ножей и вилок. Генерал привык к тому, что его появление обычно привлекает внимание, вызывает доброжелательные взгляды, а порой и легкие рукоплескания, он благосклонно улыбнулся всем и никому в частности и проводил свою даму к столику с табличкой: «Reserve».

Хозяин кафе буквально пролетел меж столиков, торопясь поприветствовать столь важного гостя; за ним устремились два официанта, похожие на встревоженных цапель. В то время когда генерал обсуждал меню с хозяином кафе, к столику подошел мальчик лет пяти-шести. Приложив ладошку ко лбу, он засмеялся и отдал честь генералу. Тигартен, встав по стойке смирно, отсалютовал мальчугану.

– Vous etes un soldat distingue, mon camarade, – с пафосом произнес генерал; слова его эхом разнеслись по всему кафе, а широкая улыбка вызвала симпатию собравшихся. Ребенок убежал, и обед возобновился.

Незаметно пролетел час. Неожиданно к столику подошел шофер генерала – пожилой сержант, выражение лица которого свидетельствовало о его крайней взволнованности. Он сообщил, что на имя генерала получена срочная телефонограмма. Шофер набрался смелости принять ее. Он протянул Тигартену листок.

Лицо генерала побледнело, его глаза сузились, и в них промелькнул страх. Вынув из кармана пачку бельгийских франков, он положил на стол несколько крупных купюр и сказал своей спутнице:

– Идемте... – Повернувшись к шоферу, он приказал: – Заводи машину!

– В чем дело? – спросила женщина.

– Сообщение из Лондона: Армбрустер и Десоул убиты.

– Боже мой! Как же так?!

– Как бы это ни объяснили, все равно это будет ложь.

– Как же быть?

– Не знаю. Знаю одно: надо выбираться отсюда. Идемте!

Генерал и его спутница быстро прошли сквозь ажурную арку, пересекли широкий тротуар и сели в автомобиль. С обеих сторон капота водитель успел снять красные с золотом флажки, указывавшие на высокое звание его начальника, верховного главнокомандующего войск НАТО в Европе. Машина рванула вперед, но успела проехать меньше пятидесяти ярдов.

Мощный взрыв взметнул машину в воздух: тихая улочка в Андерлехте была обезображена битым стеклом и кусками искореженного металла, частями изуродованных тел и кровавыми лужами.

– Мсье! – экзальтированно воскликнул официант, когда команды полиции, пожарных и «Скорой помощи», прибыв на место происшествия, занялись своим мрачным делом.

– Что еще? – откликнулся совершенно разбитый хозяин кафе, не пришедший в себя после жестокого допроса, которому его подвергли полицейские и журналисты. – Я разорен. О нас будут говорить как о «Cafe de la Mort» – кафе смерти.

– Мсье, взгляните!! – Официант указал на столик, за которым не так давно сидели генерал и его дама.

– Полиция его уже осмотрела, – пробормотал хозяин.

– Нет, мсье. Сейчас!!

На поверхности столика красной губной помадой было выведено:

«ДЖЕЙСОН БОРН».