Глава 106
Любовник из косметички

Поздним утром, оставив в прихожей удочку, Степан Митрофанович заглянул в комнату, где спали, разметавшись, влюбленные…

…На разведчике был пятнистый комбинезон, тропическая панама, болотные сапоги и рюкзак, из которого торчал черенок саперной лопатки. Любуясь юными, беззастенчивыми телами, он вздохнул с ностальгией и, крикнув: «Подъем!» — деликатно отвернулся, чтобы молодежь могла одеться.

Сели завтракать. У Кирилла и Юли были устало-счастливые лица. Они не выспались вместе. За кофе, отвечая на расспросы об улове, генерал выставил литровую стеклянную банку с двумя окуньками и посетовал, что рядом с ДВНФ буржуи построили коттеджный поселок, сливающий нечистоты в местную речку, отчего рыба в ней почти перевелась. А когда Юля с тревогой снова спросила, куда все-таки они спрячут Кирилла от убийц, старый нелегал улыбнулся в усы, вынул из рюкзака контейнер вроде термоса, с трудом отвинтил крышку и достал оттуда две запаянные ампулы: в одной содержались мелкие белые таблетки, во второй — светлый порошок с фиолетовым отливом.

— Зачем это? — переглянулась молодежь, подумав, что даже ветераны разведки подвержены старческим чудачествам.

— Сейчас увидите! — пообещал Степан Митрофанович.

Он разложил на столе довольно странный набор предметов: баночку из-под хрена, чайное ситечко, мощную лупу и швейную иглу. Все это лишний раз убедило влюбленных, что холестериновые бляшки способны с годами затмить самый светлый аналитический ум. Затем разведчик с хрустом надломил первую ампулу, вытряхнул на морщинистую ладонь таблетку и бросил ее в банку с уловом. Обе рыбешки, повинуясь глотательному инстинкту, метнулись к петлисто оседавшей на дно пилюльке. Окунек, который покрупней, опередил своего собаночника и ам — проглотил. Второй разочарованно пометался по светлице, а затем, вращая плавниками как пропеллерами, укоризненно уставился на людей грустными рыбьими глазами, искаженно увеличенными кривым стеклом.

— Ну и что? — нервно спросил Кирилл, ничего не понимая.

— Дедушка, нам не до шуток! — обиделась за любимого Юля.

— Подождем…

— Долго?

— Не знаю… — Старик глянул на свои наградные часы и покачал головой. — Неужели срок годности истек? Если так — плохо, зер шлехт…

— Дедушка, какой еще срок годности? Что ты задумал?!

— Понимаешь, Юленька…

Но тут вода в банке странно булькнула, осела, а спохватившиеся наблюдатели обнаружили там всего одну рыбку, которая мгновение недоумевала, а потом изготовилась, чтобы сожрать какую-то мелочь размером с дафнию.

— Врешь, не возьмешь! — старик проворно схватил чайное ситечко и ловко выловил обреченную кроху. — Смотрите! — Он наставил лупу.

Изумленные молодые люди увидали на ячейках вовсе не дафнию, а исчезнувшего полосатого окунька: он бил хвостом, нервно ощетинивал острый спинной плавник и вздымал задыхающиеся на воздухе жабры. Генерал осторожно вытряхнул его в баночку из-под хрена и налил туда немного воды. Затем старый нелегал вскрыл вторую ампулу, взял иголку, смочил острие и коснулся фиолетового порошка — несколько пылинок прилипли к кончику. Он погрузил иголку в баночку из-под хрена. Ждать пришлось минут пять. Брызнула во все стороны вода, обдав естествоиспытателей, а в баночке непонятно как возник стиснутый в три погибели окунек — подрагивающий красноперый хвост не уместился и торчал из нарезного горлышка.

— Ну, ясно? — спросил старик.

— О да! — прошептали потрясенные влюбленные и поцеловались.

— Теперь-то вы хоть поняли, какую великую науку погубили демократы?

— Сволочи! — кивнул Кирилл, голосовавший в 1996-м по своему политическому невежеству, обычному среди художников, за Ельцина, а в 2000-м — за Явлинского.

— Делаем поправку на то, что рыбы — существа хладнокровные и обмен веществ у них медленнее, чем у млекопитающих, — сказал генерал. — Следовательно, человек уменьшится и увеличится быстрее.

— Это не опасно? — волнуясь за любимого, спросила Юля.

— Нет, внучка, совсем не опасно. Лилипутин два года испытывали на битцевском маньяке. Он изнасиловал и задушил двенадцать женщин. Уменьшали и увеличивали раз сто. Перед расстрелом его осмотрел врач и признал не только практически здоровым, но даже помолодевшим.

— И ты, дед, предлагаешь…

— Другого выхода у нас нет.

— И какого же размера я стану? — дрожащим голосом уточнил пастельных дел мастер.

— Примерно вот такого… — чекист показал полмизинца.

— А что он будет есть?

— Не переживай! Этим вопросом специально занимались. Можно употреблять обычные продукты, но тщательно измельченные. А лучше всего детское питание. Ну, ты готов?

— Готов, — обреченно кивнул Кирилл.

— Вставай на стол!

— Зачем на стол?

— На полу мы можем тебя случайно раздавить. Но сначала разденься!

— Однако ж…

— Не стесняйся! Без этого нельзя. Упавшая одежда раздавит тебя, как горная лавина.

— Дедушка, неужели ты испытывал это на себе?

— Конечно, умница моя. А как же?

— Это не больно?

— Нет. Легкое головокружение, как от шампанского.

Кирилл тем временем взгромоздился на стол и переминался, по-штрафному прикрывая пах руками. Дед вытряхнул на розовую внучкину ладошку таблетку, и она бережно поднесла ее своему окончательному мужчине. Через минуту на полированном столе обнаружилась фигурка не больше оловянного солдатика, весело размахивавшая руками. Юля склонилась, чтобы получше рассмотреть уменьшенного любовника.

— Дыши в сторону, а то собьешь его с ног! — предостерег дед.

— Ой, какой крошечный! — вскричала она и прыснула.

Заслуженный нелегал тем временем достал из тумбочки прозрачный пластмассовый цилиндрик, вытряхнул из него но-шпу, влажной салфеткой тщательно вытер внутренность, а потом, накалив над пламенем зажигалки иглу, проделал в крышке несколько отверстий — для воздуха.

— Ну вот, домик готов. У тебя есть что-нибудь мягкое?

— Косметические тампоны…

— Отлично, давай! Так. Проверим.

Кирилл, сообразив, что от него требуется, забрался в прозрачный цилиндр и улегся там, как на мягкой перине, изобразив курортную расслабленность. Юлия засмеялась и погрозила ему пальцем. Художник вылез наружу и задрал голову, вопрошая, мол, что же дальше? Его голоса слышно не было — так, еле уловимый писк. Генерал кончиком иглы подцепил несколько фиолетовых мучинок из второй ампулы, осторожно, чтобы не поранить, приблизил острие к лицу уменьшенного человечка. Через минуту Юлию и старика шатнуло так, будто они стояли в метро на краю платформы перед выстрелившим из тоннеля электропоездом. Раздался звон стекла и крик боли. Люстра под потолком раскачивалась, а Кирилл, снова принявший свои обычные размеры, держался за голову.

— Перед увеличением необходимо убедиться, что над головой чистое небо! — наставительно произнес старый генерал, словно повторяя инструкцию по применению.

— Ну и как это, быть маленьким? — спросила Юля, повиснув на шее у любимого.

— Знаешь, очень интересно! Сильнейшие запахи, а муравей размером с кошку. Вас вообще не различить, огромные размытые цветные пятна, как на полотнах Ротко…

— Да, муравьи иногда заползают с лоджии на сладкое… — озабоченно подтвердил старый разведчик.

— А порошок горький? — спросила Юля.

— Напоминает стрептоцид…

— Это ваше спасение, дети мои! — генерал протянул вскрытые ампулы влюбленным и крепко завинтил крышку контейнера. — Остальное надо отнести назад, в тайник. Лилипутин еще понадобится, когда Россия поднимется с колен и начнет восстанавливать агентурные сети. А теперь слушайте меня внимательно…

Хочешь, я возьму отпуск и поеду с тобой в Сазополь? Н. В.

Ты врешь! Конец связи! В.

…По плану, разработанному старым разведчиком, влюбленные, зная, что за ними следят, разыграли ссору в «Аптекарском огороде» и расстались со словами: «Все кончено!» Юля на глазах у «наружки» дала милому звонкую пощечину и гордо ушла домой. А Кирилл, как ни в чем не бывало, сел на скамейку, открыл альбом и начал рисовать симпатичную юную женщину, качавшую коляску и явно скучавшую в обществе младенца. Со стороны это выглядело так, будто художник умело втирается в половое доверие с помощью изобразительного искусства. Тоскующая мамаша была выбрана совсем не случайно: она жила в одном подъезде с Юлией. Кирилл вызвался проводить, помог втащить по ступенькам коляску и довел новую знакомую до самой квартиры, но от призывов продолжить рисование на дому уклонился. Он спустился в холл, уменьшился, приняв лилипутин, и спрятался в пустом спичечном коробке, заранее положенном под батарею. «Наружка» тщетно дожидалась, когда художник выйдет из подъезда, и строго осуждала похотливую неразборчивость кормящей матери. А Юля, выждав, спустилась вниз, присела, пошарила рукой под радиатором и похолодела: в заветном месте было пусто. Зато в холле орудовала шваброй уборщица в синем халате и оранжевых резиновых перчатках, рядом с ней стоял черный полиэтиленовый мешок с мусором, а вокруг терлась, выгибая полосатую спину, кошка с взволнованными желтыми глазами.

— Потеряли что-нибудь? — спросила уборщица.

— Коробок там был…

— Не там, а вон там! — она показала в противоположный угол холла. — Вам-то он зачем?

— Я… я… — растерялась Юлия. — Я собираю этикетки…

— Ага-а, — мусорщица сверкнула золотым зубом. — А мой дурак пробки собирает — скоро дособирается до цирроза! — и стала шарить в мусоре.

…Не помня себя, Юлия метнулась к лифту и на бегу приоткрыла коробок, где скребся, словно спрятанный жук, Кирилл. Он высунул в щель крошечную ручку, давая о себе знать. Войдя в квартиру, влюбленная женщина промелькнула в ванную, включила на полную воду, послюнявила кончик булавки, подцепила из ампулы фиолетового порошка…

Через минуту они уже страстно обнимались, шепотом рассказывая друг другу о пережитом. Оказалось, подъездная кошка, почуяв съестное, выцарапала коробок из-под батареи и гоняла по всему холлу, пока не появилась уборщица…

— Боже, она ведь могла тебя съесть как мышь!

— Ты за меня боялась?

— Конечно! Ты моя жизнь! Обними меня! Крепче!

.......................................................................

— Ты, чего там орала? — спросил, не отрываясь от телевизора, Черевков, когда жена, пошатываясь от сладкого изнеможения и сжимая в кулачке прозрачный цилиндрик, вышла через час из ванной.

— Я пела… — улыбаясь чему-то своему, ответила она.

Утром «наружка», переодевшись сотрудниками милиции, перерыла весь дом. Допросили кормящую ветреницу и уборщицу, заглянули под видом сантехников к Черевковым. Безрезультатно. Художник как сквозь землю провалился. Вероятно, ушел через мусоропровод.

Стрюцкий был в бешенстве. Тибриков рвал и метал, а влюбленные вели тем временем жизнь молодоженов: едва муж отбывал на службу, Юлия прихорашивалась, доставала прозрачный цилиндрик из косметички и увеличивала милого до взаимных размеров. Он откупоривал шампанское, и они ныряли в постель, которая в первые месяцы любви всегда кажется неизведанной планетой, а потом превращается в одиночную камеру на двоих. Проголодавшись, любовники обедали с хорошим вином, а на десерт Кирилл съедал лилипутин, залезал в свое жилище и без сил засыпал на мягком тампоне.

Иногда для экономии таблеток и разнообразия Юлия не увеличивала своего окончательного мужчину, а кормила его детским питанием и угощала шампанским, капнув в пистон для пневматического ружья. Потом выдумщица, раздевшись, ложилась в постель, а Кирилл бегал по ее животу как по футбольному полю, гоняя вместо мяча гомеопатический катышек. Но однажды Черевков забыл дома бумаги и вернулся среди дня. Услышав грохот и увидев надвигающуюся расплывчатую громаду, художник кубарем скатился с любимой груди. Он стремглав помчался по животу, провалился в пупок, выбрался и наконец, достигнув зарослей, затаился в складках местности.

— Ты зачем голая? — спросил Черевков.

— Душно… — ответила она.

И действительно: лето стояло изнуряюще жаркое, сухое, отовсюду тянуло гарью лесных пожаров…

Я тебя ненавижу, но себя еще больше! Не звони мне никогда! Н. В.

Отправить