Колин. До
Антибиотик помогает, и утром она чувствует себя лучше. Даже становится похожа на человека, а не на полуживого зомби. Кашель еще остается, но температура спадает.
По мере ее выздоровления что-то определенно меняется. Я убеждаю себя, что дело в антибиотиках. Но все равно понимаю, что это не так. Она становится тихой. Спрашиваю, как она себя чувствует. Еще не очень хорошо. У нее пропадает аппетит. Прошу ее съесть хоть пару ложек, но она не обращает внимания, все время сидит и смотрит в окно. В доме опять воцаряется тишина, та самая неприятная тишина, с которой мы начали.
Стараюсь разговорить ее, но она лишь односложно отвечает на вопросы. Да, нет, не знаю. Несколько раз она говорит, что мы замерзнем до смерти в этом доме, шепчет, что ненавидит снег, что ее скоро вырвет от вкуса куриного супа с вермишелью.
Наконец мне надоедает ее нытье, и я велю ей заткнуться. Напоминаю, что спас ей жизнь. Она будет есть этот чертов суп, или я затолкаю его ей в глотку.
Она перестает рисовать. Спрашиваю, не хочет ли прогуляться – день выдался неожиданно ясный, – но она отказывается. Я ухожу один, а когда возвращаюсь, понимаю, что она не сдвинулась и на дюйм.
Она не может принять решение. Куриный суп ей надоел, я знаю. Перед ужином я предлагаю ей выбрать и выкрикиваю названия всех продуктов, что есть в холодильнике. Она говорит, что ничего не хочет. Не голодна.
И добавляет, что ей надоело все время трястись от холода, она устала от той бурды, что упакована в банки под видом еды, которой нам приходится питаться. Ей дурно от одного ее запаха.
Ей надоело ничего не делать. Она не может сидеть часами без дела, и так изо дня в день, снова и снова. На улицу выходить в такой холод у нее нет желания. Для рисования нет вдохновения.
Ее ногти поломаны, волосы превратились в спутанный клубок. Нам не удается избавиться от тошнотворного запаха грязного тела, хотя мы моемся почти каждый день.
Напоминаю ей, что меня посадят в тюрьму, как только поймают. Неизвестно – насколько. Может, лет на тридцать, может, пожизненно. Но дело даже не в этом. Срок не имеет значения. Все равно мне столько не прожить. Они постараются, чтобы я умер намного раньше.
Я не пытаюсь ее запугать. Не хочу вызвать чувство вины. Я просто говорю все, как есть.
Мне тоже здесь осточертело. Я постоянно думаю о Дэне, о том, что он скоро сделает паспорта и ни один коп меня не поймает.
Еды остается все меньше. Ночи такие холодные, что я боюсь: однажды утром мы не проснемся. Я понимаю: нам пора уходить. Пора, пока не закончились деньги и еда. Пока мы еще живы.
Она говорит, что так, по-настоящему, о ней не беспокоился никто в жизни.
Я продумываю все худшие варианты. Мы можем умереть от голода или холода. Нас может найти Далмар. Или полиция. Домой возвращаться опасно. Она и сама это понимает. Но больше всего меня тревожит необходимость расстаться с ней.
