Колин. До

В два часа ночи я просыпаюсь от ее крика. Она сидит на диване в кромешной тьме, уставившись в пустоту.

– Мия, – зову я, поднимаясь с кресла, но это не заставляет ее повернуться. – Мия.

Мне приходится повторить ее имя пять раз, но ей плевать. В глазах ее стоят слезы. Она смотрит так, словно видит что-то, чего не вижу я. Включаю свет лишь для того, чтобы убедиться, что мы одни.

Опускаюсь на колени рядом с диваном, беру ее голову и поворачиваю, заставляя посмотреть мне в лицо.

– Мия…

Она внезапно рассказывает, что видела в дверях человека с мачете и с красной банданой на голове. У нее начинается истерика. Глаза становятся совершенно безумными. Она может описать его внешность до мельчайших деталей, вплоть до дырки на джинсах на правом бедре. Чернокожий мужчина с зажатой в зубах сигаретой. Щеки ее горят от жара, глаза лихорадочно блестят, она наконец замечает меня, кладет голову на плечо и начинает рыдать.

Наполняю ванну водой и умоляю послушаться меня. У меня нет никаких лекарств, ничего, чтобы сбить температуру. Пожалуй, я впервые в жизни рад тому, что из крана льется едва теплая вода. Этого достаточно, чтобы Мия успокоилась и пришла в себя. И все же вода не слишком холодная, чтобы она замерзла. Она сидит на унитазе, а я стягиваю с нее носки. Опираясь на меня, она встает.

– Не надо, пожалуйста, – умоляет она.

– Все будет хорошо.

Мне-то откуда это знать?

Выключаю воду и собираюсь уходить, чтобы дать ей возможность побыть одной. Внезапно она сжимает мою руку:

– Нет, не уходи.

Смотрю, как она дрожащей рукой пытается расстегнуть пуговицу на брюках. От слабости ее шатает, и приходится опереться на раковину. Сажаю ее на унитаз и помогаю снять брюки. Затем стягиваю толстовку.

Не прекращая плакать, Мия садится в ванну, подтягивает колени к груди и опускает на них голову. Кончики волос касаются поверхности воды. Встаю на колени, набираю в пригоршни воды и выливаю на те части тела, что остались на поверхности. Беру мочалку и кладу ей на плечи. Мия не прекращает дрожать.

Я стараюсь на нее не смотреть. Она умоляет меня не молчать, говорить что угодно, лишь бы забыть о холоде. Я стараюсь не думать о том, каково ей сейчас. Не думать о том, какая бледная у нее кожа и как искривлен позвоночник, не обращать внимания на погружающиеся в воду пряди волос. Я рассказываю ей о пожилой даме, живущей на одном со мной этаже. Каждый раз, когда эта семидесятилетняя женщина выходит вынести мусор, дверь квартиры захлопывается.

Вспоминаю о том, как мама изрезала все фотографии моего детства, чтобы уничтожить память об отце, а свадебные фото затолкала в шредер. Она позволила мне сохранить лишь один его снимок. Но я использовал его исключительно в качестве мишени для дартса.

Признаюсь ей, что в детстве мечтал играть в НФЛ. Быть крайним игроком, как Томми Уэддл. Что умею танцевать фокстрот, потому что меня научила мама. Всего этого я никому еще о себе не рассказывал. По воскресеньям, когда у нее было хорошее настроение, а по радио пел Фрэнк Синатра, мы кружились по комнате. Мама научилась танцевать у своих родителей, ей просто нечем было больше заняться. Времена тогда для них были непростые. Очень непростые. Мама часто говорила мне, что я понятия не имею о нищете, она повторяла это даже после того, как нам пришлось несколько ночей спать в машине.

Я говорю ей, что с удовольствием жил бы в какой-нибудь глуши, вроде этой. Город с толпой людей не для меня.

Только об одном я не осмеливаюсь сказать – о том, какой красивой она была в тот вечер. Как я любовался ею, сидя в баре, спрятавшись за полумрак и сигаретный дым. Я следил за ней дольше, чем должен был, не в силах лишить себя этого удовольствия. Она не узнает, как красиво подсвечивало ее лицо пламя свечи. Фотография не передавала и малой доли ее красоты. Я не скажу ей об этом, как и о том, какие чувства в моей душе вызывает ее взгляд, о том, что во сне я слышу ее обворожительный голос, она говорит, что прощает меня. Я не признаюсь ей в том, что мне стыдно. Не могу признаться, что считаю ее очень красивой даже тогда, когда она морщится, глядя в зеркало. Она устала дрожать. Глаза слипаются, она проваливается в сон. Прикладываю руку к ее лбу, и мне кажется, что жар спадает. Бужу ее и помогаю встать. Я одеваю ее в самую теплую одежду, которую нахожу в доме, и вытираю полотенцем волосы.

Она ложится на диване у затухающего огня. Подбрасываю несколько поленьев, чтобы он ожил. Она засыпает, прежде чем я успеваю накрыть ее пледом. Сажусь рядом, изо всех сил пытаясь прогнать сон. Не отрывая глаз от нее, я слежу, как поднимается и опускается грудь при дыхании. Это помогает мне понять, что она еще жива.

В Гранд-Марей есть врач. Говорю ей, что надо к нему ехать. Она пытается возражать, говорит, что не стоит. Я настаиваю, что это необходимо. Напоминаю ей, что ее зовут Хлоя. Обещаю сделать все, чтобы нас не поймали. Велю ей зачесать волосы назад, как она никогда не делала раньше, а по дороге захожу в магазин и покупаю очки. Они ей не идут, но сойдет и так. Сам я нахлобучиваю бейсболку.

Предупреждаю, что мы будем платить врачу наличными, никакой страховки. Напоминаю, чтобы побольше молчала, говорить буду я. Нам нужен только рецепт.

Мы колесим по городу около получаса, прежде чем я выбираю врача. Я выбираю по имени. Кеннет Левин звучит слишком строго. Должно быть, он все вечера проводит перед телевизором. Мне попадается клиника, но я проезжаю мимо – слишком много людей. Дантист, гинеколог. Выбираю Кайлу Ли, семейного доктора, стоянка перед офисом пуста. Ее маленькая спортивная машина припаркована во дворе. Не совсем разумно, учитывая слой снега на земле. Объясняю Мии, что нам не нужен лучший врач в городе, а рецепт выписать сможет любой.

Помогаю ей выбраться из машины и дойти до двери.

– Осторожно, – предупреждаю я. Асфальт покрыт ледяной скользкой коркой.

Она постоянно кашляет, хотя и уверяет, что ей стало лучше.

Офис врача на втором этаже, над копировальной конторой. Мы входим и сразу оказываемся перед узкой лестницей. Она говорит, что попала в рай, потому что здесь тепло. Настоящий рай. Неужели она действительно верит во всю эту ерунду.

За столом у входа сидит женщина и напевает себе под нос рождественскую песенку. Помогаю Мии опуститься в кресло. Она прикрывает рот руками и кашляет. Медсестра поднимает глаза.

– Бедняжка, – сочувственно произносит она.

Беру у нее бумаги для заполнения и сажусь рядом с Мией. Она помнит, что ее зовут Хлоя, но замирает перед строкой, где надо указать фамилию.

– Давай помогу, – предлагаю я и беру ручку.

Я пишу фамилию Ромэн, затем адрес, строчку с номером страховки пропускаю. Отдаю анкету женщине и говорю, что мы заплатим наличными. Вернувшись к Мии, я спрашиваю, как она. Не дождавшись ответа, беру ее за руку, переплетя ее пальцы со своими, и пожимаю, стараясь поддержать: «Все будет хорошо».

Она думает, что я делаю это только для сидящей за столом медсестры, она не знает, как приятно мне к ней прикасаться.

Женщина провожает Мию в кабинет, с расписанными изображениями животных стенами, и проводит первичный осмотр.

– Давление пониженное, пульс учащенный, температура тридцать девять градусов, – сообщает медсестра и добавляет: – Бедняжка. Подождите немного. Врач скоро придет.

Нам приходится ждать. Она сидит на краю кушетки и разглядывает львов и тигров, а я хожу из угла в угол. «Черт, когда же все кончится», – бормочу я. Наконец открывается дверь и входит доктор Кайла Ли. Она оказывается брюнеткой, а не блондинкой, как я ожидал. Брюнеткой с живым лицом. Нам бы очень подошла тупая блондинка.

Врач принимается задавать вопросы Мии и разговаривает с ней так, будто той три года. Она берет табурет и подсаживается ближе. Мия пытается откашляться, и у нее начинается новый приступ. Ей очень плохо, но плачевное состояние помогает скрыть панический страх.

Врач интересуется, не встречались ли мы раньше. Мия замирает, не в силах произнести ни слова, поэтому приходится вступить мне:

– Нет. Мы здесь впервые.

– Итак… – Она берет анкету. – Хлоя? Что случилось?

Мия не может выдержать ее взгляд. Конечно, от нас так разит потом, что это невозможно не почувствовать. Мы носим каждый день одни и те же вещи, они уже здорово воняют. Врач прослушивает легкие. Мия опять кашляет, да так, будто внутри ее сидит стая терьеров. Голос хриплый, словно вот-вот исчезнет совсем.

– Она так кашляет уже четыре дня, – говорю я. – Высокая температура и озноб. Я еще в пятницу говорил ей, что надо к врачу, а она отказывалась, говорила, это обычная простуда.

– Слабость?

Мия кивает. Добавляю, что однажды она потеряла сознание. Доктор делает записи.

– Рвота?

– Нет.

– Диарея?

– Нет.

– Ясно, – говорит врач и светит фонариком прямо в глаза Мии. Потом велит открыть рот и осматривает горло. Затем она опять берет стетоскоп. – Глубоко вдохните.

За ее спиной я продолжаю ходить по комнате. Врач прикладывает стетоскоп сначала несколько раз к спине, потом к груди, затем велит ей лечь, стучит по грудной клетке и прислушивается.

– Мой диагноз: пневмония. Вы курите?

– Нет.

– Астма?

– Нет.

Прохожу мимо жирафа и останавливаюсь напротив льва. Его грива похожа на пластмассовый воротник, который надевают собакам, чтобы они перестали постоянно себя вылизывать. Голубой слоненок выглядит так, словно минуту назад появился на свет.

– Пневмония – это воспаление легких, вызванное инфекцией. Мокрота мешает вам дышать. Незначительная простуда, затянувшись, может перерасти в такую неприятную вещь, как пневмония. – Она гладит Мию по руке. От врача пахнет духами. Она не замолкает даже тогда, когда Мия опять заходится в кашле и не слышит ее слов. – Воспаление лечится антибиотиками. – Она принимается перечислять возможные.

– Однако сначала я бы хотела сделать рентген…

С лица Мии сходят все краски. Если они еще оставались. О том, чтобы ехать в клинику, и речи быть не может.

– Ценю вашу скрупулезность, – перебиваю я, выходя вперед. Я один больше и выше их обеих, надеюсь, доктор поддастся и передумает. В больнице мы столкнемся с сотней людей, а может, и больше.

Растянув губы в улыбке, объясняю, что страховки у нас нет, а потратить две-три сотни наличных только для того, чтобы убедиться в очевидном, мы не можем себе позволить. Мия начинает кашлять так, что я боюсь, как бы ее не вырвало. Врач наливает в пластиковый стаканчик воды и протягивает ей.

– Хорошо, – кивает доктор Ли, выписывает наконец чертов рецепт и выходит из кабинета.

Мы проходим мимо нее в коридоре. Она стоит у стола медсестры и пишет что-то в анкете Хлои Ромэн. Халат ее задирается, и я вижу ковбойские сапоги и подол уродливой юбки. Стетоскоп она повесила на шею. Я уже открываю дверь, когда она опять обращается к нам:

– Вы уверены, что мы не встречались раньше? Мне так знакомо ваше лицо. – Она смотрит на меня, не на Мию. Мне надоело быть вежливым. В конце концов мы получили что надо.

– Нет, – резко бросаю я.

А Мия добавляет:

– Спасибо вам за помощь.

Мы выходим и закрываем дверь.

По дороге к машине я говорю ей, что, кажется, все прошло хорошо. Теперь у нас есть рецепт. Больше нам ничего не нужно. По дороге домой мы заезжаем в аптеку. Мия остается в машине. Я радуюсь тому, что за прилавком лишь парнишка лет шестнадцати, а фармацевт чем-то занят в кабинете, из которого не высунул даже нос. Я заставляю Мию выпить таблетку прямо в машине и краем глаза замечаю, что вскоре она засыпает. Снимаю куртку и накрываю ее, чтобы ей точно не было холодно.