Ева. После

Мы сидим в приемной: Джеймс, Мия и я. Мия зажата между нами, как кремовая прослойка в печенье «Орео». Мы молчим. Я смотрю на сложенные на коленях руки и скрещенные, вытянутые перед собой ноги, затем перевожу взгляд на одну из множества работ Нормана Роквелла – пожилой врач сжимает в руках стетоскоп и склоняется к маленькой девочке. Джеймс тоже вытянул ноги и листает журнал для родителей. Он нервно и громко дышит; прошу его прекратить и успокоиться. Мы ждем врача уже более тридцати минут. Интересно, Мии не кажется странным, что на обложке каждого журнала нарисован младенец?

Люди косятся на нее и шепчутся. Странно слышать ее имя из уст незнакомых людей. Глажу дочь по руке и прошу не волноваться; советую не обращать внимания, хотя мне и самой это дается с трудом. Джеймс спрашивает у девушки за стойкой, нельзя ли как-то все ускорить, и молодая женщина с яркими рыжими волосами и короткой стрижкой удаляется, чтобы это выяснить.

Мы скрыли от Мии истинную причину сегодняшнего визита к врачу. Мы стараемся вести себя естественно, объясняем ей, что слишком обеспокоены ее плохим самочувствием, поэтому папа предложил обратиться к русскому врачу с той непроизносимой фамилией, которые часто встречаются у русских.

Мия возражает, говорит, что у нее есть личный доктор, который много лет следит за ее здоровьем, но Джеймс качает головой и говорит, что Вахрукова лучше. Дочери и в голову не приходит, что она сидит в приемной врача-гинеколога.

Наконец медсестра произносит ее имя. Разумеется, Мия не реагирует, и Джеймсу приходится толкнуть ее локтем. Дочь откладывает журнал, а я смущенно спрашиваю, не хочет ли она, чтобы я пошла с ней.

– Если так надо, – пожимает плечом дочь.

Я жду, что Джеймс станет возражать, но он, к моему удивлению, молчит.

Медсестра смотрит на Мию так, словно пытается на глаз определить ее рост и вес. Она видит в ней прежде всего своего рода знаменитость, а не жертву преступника.

– Я видела вас по телевизору, – произносит она застенчиво, словно и сама не понимает, как эта фраза могла слететь с ее губ. – И в газетах о вас читала.

Ни я, ни Мия не представляем, как реагировать. Дочь видела вырезки из газет, которые я собирала все месяцы, пока ее не было. Я спрятала их, чтобы они не попались ей на глаза, но так получилось, что Мия обнаружила коробку, когда искала нитки и иголки, чтобы пришить оторвавшуюся от блузки пуговицу. Мия прочитала почти все, пока я не застала ее и не отобрала статьи. Мне было страшно, что она неправильно отреагирует. Мия прочитала о своем похищении, о том, что у полиции появился подозреваемый и что, когда прошло немало времени, ее многие считали мертвой.

Медсестра отправляет ее в ванную комнату и выдает емкость для анализа мочи. Через несколько минут я захожу в приемную и застаю там дочь, уже переодетую в медицинскую рубашку. Медсестра измеряет ей давление и пульс и сообщает, что доктор подойдет через минуту.

Доктор Вахрукова – мрачная женщина лет шестидесяти – появляется в кабинете как-то внезапно и сразу обращается к Мии:

– Когда была последняя менструация?

Мии вопрос кажется чрезвычайно странным.

– Я… я понятия не имею, – отвечает Мия, и врач кивает, видимо вспомнив об амнезии.

Она говорит о необходимости сделать трансвагинальное УЗИ, надевает на датчик презерватив и наносит гель. Без дальнейших объяснений она просит Мию положить ноги на опоры и вводит датчик. Мия морщится и спрашивает, какое это может иметь отношение к ее слабости и подавленному состоянию.

Ответа она не получает. Я мечтаю оказаться сейчас в приемной рядом с Джеймсом, но напоминаю себе, что должна быть около дочери. Отвернувшись, чтобы не следить за действиями врача и не видеть явное недовольство Мии, блуждаю взглядом по кабинету и думаю, что обязана была рассказать Мии о своих подозрениях. Я должна была объяснить, что вялость и тошнота по утрам может возникать не только по причине стресса. Мне казалось, она мне не поверит.

Смотровая комната кажется мне стерильной, как и сама врач. От царящего здесь холода способны вымереть все микробы. Возможно, это сделано намеренно. Руки Мии покрываются гусиной кожей. Неудивительно, ведь она почти голая, если не считать тонкой бумажной рубашки.

Люминесцентные лампы на потолке освещают каждый седой волосок на голове стареющей женщины. На лице нет и тени улыбки. Она очень похожа на русскую: высокие скулы, тонкий нос. Впрочем, говорит без акцента.

– Беременность, – произносит она таким тоном, словно это нечто естественное.

Колени мои трясутся, и я опускаюсь на стул, поставленный здесь, видимо специально для мужчин, которые вскоре станут отцами. Ну ведь точно не для меня.

– Сердце плода начинает биться через двадцать два дня после зачатия. Эмбрион еще крошечный, но вы сами можете его увидеть. Вот он. – Она поворачивает ко мне монитор и указывает пальцем на темную точку.

– Что? – спрашивает Мия.

– Сейчас попробую найти лучший ракурс, – говорит врач и вводит датчик еще глубже.

Мия вскрикивает, но врач просит ее лежать смирно.

Мия спрашивает, может ли это быть что-то другое, возможно, эту точку можно объяснить как-то по-другому. Я вижу, как она непроизвольно кладет руку на живот.

– Нет, никак иначе.

Доктор распечатывает несколько изображений. Черно-белый рисунок, похожий на работу абстракционистов.

– Вот, – указывает она пальцем в черную точку.

Этот снимок очень похож на первую фотографию самой Мии. Дрожащими руками открываю сумочку и достаю платок.

– Что это? – спрашивает Мия.

– Ребенок. Я распечатала снимок УЗИ.

Доктор велит Мии сесть ровно и стягивает резиновые перчатки, которые сразу же бросает в корзину. Дальнейшая ее речь кажется механической, будто она произносила ее тысячи раз: Мии следует приходить на осмотр каждые четыре недели до срока в тридцать две недели; затем каждые две недели, а потом еженедельно. Необходимо сделать анализ крови и амниоцентоз по желанию, также пробу на переносимость глюкозы и анализ на стрептококк. На двадцатой неделе можно будет узнать пол ребенка.

– Вас это интересует? – спрашивает доктор Вахрукова.

– Не знаю, – полушепотом отвечает Мия.

Затем врач предлагает задавать вопросы.

У Мии есть лишь один, но она не может его произнести. Голос пропал, и она несколько раз откашливается, чтобы обрести возможность говорить.

– Я беременна? – спрашивает Мия осипшим голосом.

Это мечта каждой девочки. Они начинают об этом думать, когда еще слишком малы, чтобы знать, как появляются дети. Они нянчат кукол, играют в дочки-матери и придумывают им имена. Когда Мия была маленькой, она давала куклам имена, которые струились, слетая с языка: Изабелла, Саманта, Саванна. Потом у нее наступил период, когда, по ее мнению, все имена должны были заканчиваться на «и»: Дженни, Дани, Лори. Ей даже в голову не приходило подумать об имени для мальчика.

– Да. Около пяти недель.

Но ведь все должно было произойти совсем не так.

Она кладет руку на живот, в надежде почувствовать сердцебиение или какое-то шевеление. Разумеется, еще слишком рано и она ничего не ощущает. Я вижу ее глаза, когда она поворачивается, она слушает мои всхлипывания и смотрит, как я вытираю слезы. Душа ее опустошена.

– Этого не может быть, – говорит она мне. – Я не могу быть беременна.

Доктор Вахрукова берет стул, садится рядом с Мией и поправляет ее рубашку.

– Вы ведь не помните, что с вами произошло? – говорит она мягко и осторожно.

Мия качает головой.

– Прошло уже много месяцев с тех пор, как я была с Джейсоном. – Она считает по пальцам. Сентябрь. Октябрь. Ноябрь. Декабрь. Январь. – Пять месяцев, – сообщает она.

Разумеется, мне понятно, что отец ребенка вовсе не Джейсон.

– У вас есть время подумать, как поступить. Возможны варианты. Передача приемным родителям или аборт, – произносит врач так быстро, словно не может удержать слова в себе.

Дав Мии несколько минут одеться, доктор отправляет за Джеймсом. Пока мы ждем, прошу дочь показать мне снимок УЗИ. Она протягивает мне его, повторяя снова и снова: «Этого не может быть…»

Держу в руках первую фотографию своего внука или внучки, плоть от плоти, кровь от крови, и начинаю плакать. Когда в кабинет входит Джеймс, мой плач превращается в стон. Я изо всех сил стараюсь сдержать слезы, но у меня попросту не получается. Выхватываю бумажное полотенце и вытираю глаза. Когда возвращается доктор, я уже не могу терпеть, слова сами рвутся из меня:

– Он изнасиловал тебя. Этот ублюдок тебя изнасиловал.

Мой крик не вызывает у Мии никаких эмоций.