25. Снарк

В третий раз с Веховым судьба свела Гену, кажется, в начале нулевых. Кошмарик бросил Скорятина на избирательную кампанию губернатора Налимова, по прозвищу Нал. Виктор Митрофанович поднялся в 90-е на перепродаже колхозных угодий, а потом сменил Рытикова, разворовавшего область дотла и осевшего в Монако. Его пентхаус с окнами на казино «Монте-Карло» входит теперь в число достопримечательностей княжества. Экскурсовод сообщает, делая секретное лицо:

— А там, левее, самая дорогая в Монако квартира!

— Где-где?

— Вон, с пальмами на крыше. Ее сначала хотел купить арабский шейх, но не потянул. Досталась русскому миллионеру.

— Как фамилия?

— Рытикофф.

— Не слышали.

— М-да… Какая же богатая страна — Россия! Можете попытать счастья в рулетку. Новичкам, говорят, везет…

И пока азартные мужья спорят с бережливыми женами, сколько ставить на красное, пять или десять евро, гид вспоминает свою кооперативную «двушку» с окнами на Финский залив, «шестерку» с надсаженным движком, несметную весеннюю корюшку и университетскую кафедру философии, где под чай с сушками так хорошо спорилось о физике Божьего Промысла.

Налимов — под стать своей фамилии — оказался мужиком откормленным и гладким. Он был покрыт несмываемым средиземноморским загаром и тронут той сонной усталостью, которая часто поражает очень богатых людей. Губернатор даже говорил неохотно, точно с каждым сказанным словом с его счета списывался миллион. Однако выборы есть выборы, с народом надо встречаться, общаться, обещать, очаровывать, заверять, врать: мол, первый срок — цветочки, ягодки — впереди! Для этого добыли «метеор», загрузились выпивкой со жратвой и поплыли по Волге.

В каждом городке их ждал президиумный стол, увитый цветами, как траурный поезд. Команда кандидата, человек десять, рассаживалась на сцене. Сначала крутили предвыборный ролик, снятый за безумные деньги модным режиссером Ромовым, который прославился экранизацией «Героя нашего времени». В новой версии Печорин, борясь со скукой, долго и мучительно склонял к коллективной оргии сразу трех своих подруг — Белу, княжну Мери и Веру. После разнузданного свального греха, снятого с гинекологической дотошностью, Бела бросилась в пропасть, княжна Мери вышла замуж, Вера вернулась к супругу, а Печорин застрелил Грушницкого, пятого участника групповухи, — за неуважительный отзыв о прекрасных дамах. Впрочем, предвыборный ролик, в отличие от фестивальной ленты, был слеплен без затей: Налимов шел по грудь в колосящихся хлебах, горстями пил волжскую воду, вручал компьютер сельским школьникам и скромно на веранде чьей-то плохонькой дачки чаевничал с женой Валентиной, хотя давно ее бросил и сослал с ребенком на Кипр. Посмотрев кино, электорат, задетый за живое, задавал вопросы — в микрофон или письменно. Поступавшие из зала бумажки носила Карина, мисс Средняя Волга, обладательница ног, бесконечных, как великая русская река.

Пресс-секретарь губернатора, юноша с улыбкой мнительного зайца, исказив лицо мыслью, вникал в вопрос и шептал что-то в петлистое ухо кандидата. Нал вздыхал, тяжело осматривал свиту и кивал одному из присных. Тот, вскочив, как черт на пружине, запевал о лучезарном будущем областной жилищно-коммунальной системы. Другой вещал из-за баррикады икебан о бесповоротной ликвидации ветхого жилья в отдельно взятом населенном пункте. Третий, лучась, сулил Интернет в каждый дом, а малоимущим детям — компьютерную «мышку» в дар. Под занавес старуха, одетая в застиранную гимнастерку, врывалась, дребезжа наградами, на сцену, обнимала, целовала и осеняла кандидата крестным знамением от имени всех фронтовиков. То была актриса облдрамтеатра Ира Почепец, лет сорок назад она сыграла юную партизанку и с тех пор не выходила из образа. Зал аплодировал стоя.

Но, конечно, не всегда шло гладко. Порой какой-нибудь правдоискатель протыривался к микрофону и вопрошал, рыдая:

— Виктор Митрофанович, сейчас вы на пятьдесят шестом месте в русском списке Форбса. Где будете к концу второго срока?

По рядам сподвижников пробегала судорога возмущения, а Нала, напротив, охватывала зевотная тоска. Отважная партизанка Почепец заслоняла обиженного своей медальной грудью и кричала: «Да я тебя, коммундила проклятый, на передовой за такие слова шлепнула бы!» (Во время войны Ира едва родилась.) Наглеца сгоняли, а из разных концов зала вопили заступники.

— Как не стыдно! Человек хочет людям помочь! Залил глаза-то с утра! — голосили женщины.

— И хорошо, что богатый! Воровать не будет! Все народу достанется! — неуверенно вторили мужики.

Теток вдохновляли продуктовые дары, выданные накануне, а их злоупотребляющих супругов — наборы «Три богатыря»: водка, перцовка и старка. Продукт, кстати, местный, со спиртзавода, записанного на Геру, губернаторского сынишку от первого брака, редкого обалдуя, разбивавшего по «ягуару» в квартал. Чтобы сгладить неловкость, к микрофону выдвигался глава района и баял, дескать, много лет знаком с Виктором Митрофановичем по совместной работе и заявляет ответственно: более кристального человека не было, нет и не будет. Избиратели с пониманием кивали, они-то знали главу как лютого взяточника, давно перешагнувшего черту, отделяющую здоровое русское мздоимство от клептомании.

Когда вопросы иссякали, кандидат тяжело вставал и, вяло распахнув руки, говорил истомленным басом:

— Я вас люблю! Вперед, к процветанию, — через веру, труд и честность!

И осенял себя крестным знамением.

За этот избирательный слоган столичная пиар-фирма «Котурн» слупила с него сорок тысяч баксов. Совсем, кстати, не дорого. Следом на сцену выбегала народная певица Евстигнея. Сгибаясь под гнетом неимоверного кокошника, усеянного жемчугами размером с картофель, она плясала и пела с коренной заполошностью:

Тем временем, выпив и закусив, предвыборный десант загружался на «метеор» и плыл дальше. Судно на подводных крыльях отыскали, кстати, в затоне, срочно отремонтировали за безумные деньги, выгородив «люкс» для кандидата с Кариной. «Метеор» летел по-над матушкой Волгой, рассекая волны, со скоростью семьдесят километров в час. Это тоже был тонкий ход пиарщиков, знавших народную тоску по советским временам, когда «ракеты» сновали по рекам и озерам СССР, что твои водомерки.

После очередной встречи с избирателями бригада должна была отплыть в Тихославль и заночевать там, в охотничьем хозяйстве, записанном на дочь губернатора от второго брака Эвелину. По слухам, она давно просветлялась в каком-то тибетском вип-монастыре. Перед сном свита из деликатности увольнялась на берег. Оно и понятно: устав на общественном поприще, Нал отдыхал. До утра «метеор» мерно бился бортом о причал, а над водами носился хорошо поставленный Каринин стон.

Гена по указу Кошмарика, замутившего с губернатором общий бизнес, сопровождал кандидата в предвыборном заплыве, чтобы написать для «Мымры» очерк «Волга течет в будущее». Он высматривал в окошко купола Тихославля, смаковал двадцатилетний коньячок и предвкушал, как сойдет на берег, прогуляется по музейному городу, заглянет в библиотеку и с ленивой симпатией поинтересуется: «А вот была тут у вас этакая Зоя Дмитриевна Мятлева… Что вы говорите? Ну, надо же… Жаль. Очень жаль!» А если ответят: «Как же, как же! Она у нас и теперь работает. Позвать?»

И тут на Гену накатывало смятение: он страшился увидеть Зою через столько лет. Вдруг та, из-за которой он едва не сошел с ума, превратилась в усталую одутловатую тетку, отупевшую от библиотечных формуляров и ежедневного домоводства? Как тогда примирить жестокую очевидность с лучезарной девушкой, жившей в его памяти все эти годы? Расставшись, Скорятин, конечно, не думал о ней денно и нощно, но быстротечная тихославльская любовь пожизненно осталась в нем, как немецкий осколок в груди деда Гриши. Приводя внука в баню, тот всегда показывал на рытвину в боку, поясняя, будто в первый раз:

— Фашистский подарок. Как попал в 1943-м, так и сидит под сердцем.

— А почему не вынули?

— Военврач сказал: нельзя — умру.

Умер он, когда осколок вдруг «пошел», — так объяснил хирург в Склифе.

До Тихославля оставалось четверть часа плавного речного ходу, когда позвонили из избирательного штаба и доложили: в городе митинг, пристань блокирована пикетами, люди возбуждены, понаехали телевизионщики, даже уроды из ЮНЕСКО прискакали. Скорятин как раз приканчивал бутылку коньяка «Супер-Ной» с пресс-секретарем Аликом, налимовским племянником. Во всяком случае, босса тот называл «дядей Витей» и говорил о нем без костяной преданности, какую напускает на себя служивая челядь, зная о жестоком аппаратном наушничестве.

— А что там случилось? — спросил Гена, как бы почти не интересуясь.

— Народ бузит.

— Из-за чего?

— Из-за фигни. Дядя Витя гольф-клуб хочет… Европейского уровня! С гостиничным комплексом, с яхт-клубом. Чтобы симпозиумы проводить, как в Давосе. Тихославль-то — пряник, а не город!

— Вот и хорошо. Инвестиции пойдут, рабочие места…

— Конечно! Телки со всей Волги слетятся… — ухмыльнулся племянник, явно завидуя дядиной неукротимости. — Только народ у нас дикий. Азиопа! Уперлись. У них там, на берегу, какие-то каменюки…

— Языческая Троица?

— Точно. Ты-то откуда знаешь?

— Читал.

— Когда только успеваешь? Не дают они возле этой Троицы котлован рыть, а лучше места нет. Такой вид на Волгу! И рельеф как раз для гольфа. Дядя Витя даже благословение у владыки Афанасия получил, обещал камни не трогать, только огородить. Пойдет прибыль, сказал, спортивную школу построю. Нет, бузят. Вот скажи, с таким народом развитой капитализм можно построить? Уроды какие-то, а не население! Правильно Троцкий хотел их строем на работу водить…

— Ты про трудармию, что ли?

— Про нее. Дядя Витя считает, это единственный выход.

«Метеор», сбросив скорость, плыл мимо Тихославля. В закатном солнце пылали купола, затмевая осеннюю желтизну леса. На стрелке, разделяющей Волгу и Тихую, все так же стоял храм, но не блеклый, как прежде, а ослепительно белый. Детинец на горе стал выше, новее, затейливее. Видно, за минувшие годы надстроили оглоданные веками стены. Появились кровли из красного теса с коньками. Да еще воткнули сбоку ретрансляционную вышку, вроде гигантского шампура.

На ярусах бело-голубого дебаркадера, напоминавшего старый колесный пароход с обрубленными носом и кормой, толпился народ. Вдоль борта растянулись транспаранты:

Скорятин оценил остроту тихославцев: дядя Витя при советской власти, недолго посидел в Мордовии за липовые наряды и продажу фондированных стройматериалов дачникам, но тема была табуирована, как добрачные связи принцессы Дианы. Считалось, Нал пострадал за любовь к свободе.

«Метеор» качался на волнах, и его медленно разворачивало течением.

— А чего встали? — спросил Гена.

— Человечка нашего забираем. «Наглядку» рассовывал, но не пошло. Как бы не прибили паренька, — пресс-племянник показал пальцем на берег.

С дебаркадера в большой катер спускался, увертываясь от тумаков, щуплый человечек, а народ швырял вниз какие-то белые брикеты. Наконец катер отвалил от негостеприимной пристани, задрал нос и, раздваивая пену, помчался на базу. Вскоре «метеор» мягко шатнуло, послышался скрежет спускаемого трапа. В окно было видно, как команда спешно перегружает с борта на борт «брикеты» — пачки книг. Кое-где оберточная бумага порвалась, и стала видна обложка с глянцевым Налимовым, бредущим по грудь во ржи. Пострадавший «паренек», придерживая оторванный ворот куртки, ни с кем не здороваясь, быстро прошел по салону на доклад в «люкс», откуда выставили взъерошенную мисс Среднюю Волгу. Его удаляющаяся сутулость показалась знакомой. И когда изгнанник почти сразу же вышел, точнее, вылетел от босса, Скорятин узнал книгоношу Вехова, постаревшего, жалкого, надменного, обиженного. Бодрясь своей перевернутой улыбкой, он, ни на кого не глядя, тяжело плюхнулся в кресло за спиной редактора «Мымры». Сперва Гена не хотел обнаруживать себя, но «Супер-Ной» сообщил сердцу теплое хмельное озорство, и журналист, просунувшись между зачехленными спинками, позвал:

— Господин Вехов, ау! Где же ваш лиловый смокинг?

Переплетчик, кажется, задремал и не сразу открыл страдающие глаза. Некоторое время он с удивлением смотрел на сдавленное креслами лицо и наконец узнал.

— А-а… Вы-то здесь что делаете?

— То же, что и вы!

— Неужели?

Он посмотрел на знаменитого журналиста, как бомж, обнаруживший в соседнем мусорном баке банкира Авена.

— Что-то вас в посольствах давно не видно, — поквитался Скорятин.

— Некогда.

— Ловите своего Снарка? Поймали?

— К сожалению, поймал.

— И кто же он?

— А вы не поняли?

— Какие еще книжки издаете?

— Всякие.

— Как там Катя?

— Какая Катя? — искренне не понял переплетчик.

— Зелепухин как там поживает? — поинтересовался Гена, на самом деле собираясь спросить про Зою. — Миллионщик небось?

— Зарезали Кешу. Давно. Дедово золото искали…

— А-а-а… Я думал, вы теперь где-нибудь на Майами.

— Уезжал. Вернулся.

— Что ж так?

— Ностальгия.

— А как насчет нейтронной бомбы?

— Теперь предпочитаю водородную! — ответил Вехов и закрыл глаза, показывая, что разговор закончен.