ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Человек из Убанги

После резкого толчка поезд тронулся, и Моде, вынужденный прервать свой бег, оказался па секунду прижат к перегородке в проходе возле тамбурной гармошки. Ее липкая поверхность, словно источавшая что-то жирное и холодное в эту дождливую октябрьскую ночь, проникла в его пальцы, кожу, память. Отныне она всегда будет ассоциироваться у него с понятием «ночной поезд».

Он вполне отдавал себе в этом отчет, что и делало мгновения такими волнующими. Заглядывая вперед, Мишель Моде уже видел тот день, когда он станет важной персоной и ему случится, проходя через третий класс в ресторан из своего спального вагона, украдкой дотронуться ладонями ухоженных рук до этой перегородки в надежде испытать те же чувства.

Узлы, чемоданы, обвязанные веревками, заменявшими сломанные замки, загромождали проход. Ледяной ветер врывался в оставленное открытым окно, за которым мелькали редкие огни то будки стрелочника, то ослепительной лампы, освещавшей участок ремонтируемого пути, то синего пламени паяльника. На верху впадины, по которой двигался поезд, окна домов были слабо совещены. Зеленовато-белый автобус медленно взбирался вверх по склону. Поезд вошел в туннель, и Моде с жадностью вдохнул паровозный дым и запах подземелья. Ему оставалось пройти еще один или Два вагона. Раскачиваясь, как пьяница, он шел мимо дверей куне, за которыми угадывались бледные, болезненные лица людей с мрачными, пристальными и покорными глазами, — им эта поездка в ночи напоминала бегство.

Он шел быстро. Протянув руку, чтобы в очередной раз ухватиться за медную ручку, он поискал глазами Лину, которая смотрела прямо вперед, но, даже еще ничего не видя, почувствовала его присутствие, вздрогнула, быстро повернула голову и улыбнулась.

— Пошли…

Ей не было нужды задавать вопросы. Она читала радость и гордость в его глазах. Видела, как вздрагивают от нетерпения его руки, схватившие с полки их фибровый чемодан.

Он смотрел на тех, кто мог бы стать их спутниками, с иронией, жалостью, легкой долей презрения. На трех измученных двухсуточными отпуском в Париж моряков из Шербура, один из которых был так бледен, что казалось, его вот-вот стошнит; на крестьянку лет за пятьдесят, в черном, которая словно застыла на всю ночь, положив руки на зажатую в ногах корзину из ивовых прутьев; наконец, на кудрявую мать-одиночку, собиравшуюся вынуть из лифчика грудь, чтобы покормить своего малыша.

В их присутствии Лина не посмела о чем-либо спрашивать. Мишель не сказал ей, куда идет. По прибытии на вокзал Сен-Лазар им пришлось бежать вдоль всего состава. Поезд был длинный, вагоны третьего класса находились в голове состава. Не замедляя шага, Мишель машинально поглядывал на стрелки повисших где-то в пространстве огромных часов.

— Лезь!

Он подсадил ее на скользкую ступеньку. Медные ручки перил были мокрые и покрыты угольной пылью.

Их попутчики уже устроились на ночь. Лина села тоже. Мишель остался стоять, рассматривая соседей расширенными зрачками, отчего лицо его стало более тонким, а черты более оживленными. Она понимала его состояние по неуловимо вздрагивавшим крыльям носа.

Куда он ходил и откуда вернулся с таким торжествующим видом?

— Пошли.

Поезд миновал пригороды. Освещенное кафе на углу улицы, ряд приземистых особняков, затем внезапно высокий дом, держащийся словно каким-то чудом, а в пустырном переулке — заблудившееся такси.

— Ты думаешь, Мишель, что…

Он потянул ее вперед. Они шли друг за другом, задевая перегородки купе, натыкаясь на бродящих в поисках туалета призраков. И наконец, миновав последний тамбур, увидели необычайно изысканный, спокойный, теплый свет, ковровую дорожку на полу прохода, перегородки из отполированного красного дерева.

Лина мельком заметила профиль Мишеля. Как похож он был в это мгновение на молодого зверя, который своими коварством и усилиями достиг цели!

— Входи…

Купе, отделанное серым полированным деревом, с подголовниками на спинках сидений и с фотографиями на стенках, было пусто.

— А если контролер…

Он лишь пожал плечами, прикрыл дверь и задвинул электрический колпак синими полотняными створками, напоминавшими веки.

— Вот так!

И, развалившись, удобно устроился на мягком сиденье. Наконец-то можно было расслабиться. Они были дома. Они нашли угол и могли теперь прижаться друг к другу. Выбившиеся из-под бархатного берета короткие волосы Лины были еще в бусинках холодного дождя.

Она не переставала думать о контролере:

— Что ты ему скажешь?

Он опять пожал плечами. К чему что-то предполагать? Им было хорошо. Они были в дороге. Разве одно это уже не прекрасно? Набравший скорость поезд, уносивший их в удобном вагоне первого класса, длинным гудком приветствовал первые поля.

— Видишь, все можно уладить!

Что уладить? Все и ничего Они не знали, не могли предвидеть, что ждет их в будущем. Но был сделан шаг вперед. Они двигались вперед, и Мишелю этого было достаточно.

— Какая первая остановка?

— Мант-Гасикур. Через полчаса.

«А если там кто-нибудь сядет?» — едва не вырвалось у нее.

Но она сдержалась и снова посмотрела на него. Привстав, он как раз снимал свой желтый плащ, придававший ему немного женственности. Мишель был худощав, а слишком тесный костюм делал его еще более тощим.

Его длинные пепельные волосы, вызывающие зависть девушек, были, как всегда, в беспорядке. Глаза горели лихорадочным блеском. Синеватые от малокровия тени подчеркивали скулы.

Он наклонился, чтобы рассмотреть фотографии: Мон-Сен-Мишель, Жюмьежское аббатство, трансатлантический корабль, выходящий из порта Гавра… Ноздри его вздрагивали, а губы хищно раздвинулись, как у молодого волка.

— Боишься? — насмешливо спросил он.

— Чего?

Разве она не знает, что он должен всегда видеть ее спокойной, доверчивой и безмятежной, с легкой улыбкой, которая так естественно делает еще более пухлыми ее губы?

Разве он сам не объят смутным страхом, напоминающим недомогание, толкающим его из чувства противоречия вперед и заставляющим совершать безрассудства?

— Ты подождешь меня в гостинице около вокзала.

Едва они отъехали, как ему уже не терпелось приехать.

Накануне в полночь они еще и понятия не имели об этом путешествии. Сидели, прижавшись друг к другу, в уголке мастерской их друга Лурти на вершине Монмартра, у подножия церкви Сакре-Кер, служившей им убежищем в те вечера, когда у них не было денег. Мастерская располагалась в глубине двора, над сараем. Здесь всегда можно было найти трех-четырех приятелей, с которыми вскладчину они покупали колбасу и вино.

Электричества в доме не было, так что время от времени приходилось подвертывать фитиль керосиновой лампы. Лина дремала на «диване», сооруженном из старых ящиков и матраса. Мужчины спорили, пили, а когда вино кончалось, отыскивали в карманах несколько монет и отправлялись купить еще.

Было два часа ночи, когда они спустились в город.

Лина устало опиралась на руку мужа. О чем он говорил?

Она слышала его голос, восклицания, но была слишком усталой, чтобы уловить их суть.

Ему не нравились люди, с которыми они только что расстались. Он их презирал.

— Неудачники! Сама увидишь. Они не понимают, что…

Что — что? Ноги у Лины подкашивались. У Мишеля была мания ложиться спать как можно позднее, так что в конце концов она следовала за ним как сомнамбула.

Огни площади Бланш. Она чувствовала, как он вздрагивает. Он вздрагивал от всего, что ему казалось неуловимым в жизни, внося в нее какое-то почти болезненное нетерпение, — при виде портье под красно-синей вывеской кабаре, ресторана с холлом и вращающейся дверью, бесшумного лимузина с запахнувшейся в меха женской фигурой внутри.

— Вот увидишь, придет день!..

— Конечно.

Сейчас она мечтала только о постели. Не имело значения, что это всего лишь тесный номер в меблирашках на улице Дам. Лина пошла быстрее. Ей не терпелось поскорее выйти из опасной зоны: она видела, что Мишеля со всех сторон удерживают здесь невидимые нити.

— Смотри-ка, да это Бюше!

Они были почти спасены, достигнув наименее освещенной части бульвара Клиши. Так надо же, Мишель заметил скользившую вдоль деревьев рыжебородую фигуру в широкополой шляпе художника.

— Привет, старина… Идешь домой?

— А ты?

Бюше, сочиняющий сонеты, которому едва не досталась Римская премия, вынужден был каждый вечер барабанить на рояле в одном из заведений на бульваре Рошешуар под вывеской, имитирующей название знаменитого кабаре начала века, теперь привлекающей лишь редких буржуа из провинции.

Бюше шел домой неизвестно куда. Никто не знал, чем он занимается дома. В иные вечера он появлялся в мастерской на улице Мон-Сени, тщательно причесанный, умытый, со свернутыми нотами в кармане. В другой раз его можно было встретить изможденного, в грязной одежде, похожего на клошара, и он старался проскользнуть незамеченным.

— Хочешь выпить?

— Пожалуй.

Лина пыталась робким пожатием руки высказать Мишелю свою просьбу. Но она знала, что уже ничто не может удержать его. Пока вокруг еще кипела жизнь и можно было что-то увидеть, услышать, унюхать, он не мог запереться в четырех стенах и погрузиться в опустошающий сон.

Они вошли в маленькое бистро на площади Клиши, в котором находились лишь торговка цветами и шофер такси, и устроились за оцинкованной стойкой возле вареных яиц и засохших сандвичей.

— Хозяин, два кальвадоса! Ты что-нибудь выпьешь, Лина?

— Не хочется, спасибо.

Бюше нравился Мишелю не больше остальных. Разве что подсознательно он сильнее уважал его, видя как тот опускается все ниже и ниже. Ведь рассказывали же некоторые, что видели Бюше роющимся в помойках.

Им нечего было сказать друг другу. Но это не имело значения. Вокруг был свет, отражавший в бутылках вымытые дождем щеки цветочницы и землистого цвета лицо шофера, евшего яйцо.

Но именно тут по чистой случайности и началось их приключение. Открылась дверь. Моде увидел в зеркале молодого человека в бекеше, мягкой шляпе и белых перчатках, направляющегося к стойке с самоуверенностью лунатика.

— Дайте мне кофе. — Но тотчас, оборвав себя, воскликнул:

— Ты, Бюше?.. И Моде… Что вы тут делаете?

Несмотря на свои шубу и шляпу, он тоже был из компании с улицы Мон-Сени. Мишель не мог припомнить его имя. Он не часто заходил туда. Занимался делами, точнее — был постоянно в поисках выгодного дела. Встречался с разными людьми. Вся жизнь его заключалась в погоне за влиятельными особами.

— Выпьешь с нами кальвадоса?

Во взгляде его проскользнуло беспокойство. У него явно не было денег, чтобы оплатить всем выпивку. Моде успокоил его, вытащив из кармана свой последний пятидесятифранковый билет.

— Кстати, не знаешь ли кого-нибудь, кто искал бы место секретаря? — спросил молодой человек в бекеше.

— Секретаря у кого?

— Обожди…

Он достал бумажник, набитый визитками и обрывками бумаги.

— Со мной только что говорил об этом один тип.

Похоже, место приличное, придется много разъезжать, быть может, даже в Африку…

Пребывая в полудремотном состоянии, время от времени поглядывая в зеркало, Лина вздрогнула, увидев, как напряглось лицо Мишеля.

— Выкладывай!

— Обожди… Нет, не эта… Я ведь записал на конверте… Некий господин Дьедонне, улица Канонисс в Кане.

— Чем он занимается?

— Ничего не знаю. Судя по тому, что мне о нем рассказывали, — оригинал. Прогнал уже двух или трех секретарей. Однако платит хорошо.

— Сколько?

— Не знаю. У него много замков, судов, чего-то еще…

— Ты уверен, что место не занято?

— Мне об этом сказали сегодня в два часа пополудни. Нужно обратиться к его парижскому нотариусу, мэтру Кюрсиюсу. Адреса у меня нет, но его можно найти в телефонном справочнике.

— У вас есть телефонный справочник, хозяин?

— В телефонной кабине.

Он нашел. Мэтр Кюрсиюс, нотариус, улица Эперон.

В четыре утра, лежа рядом с Мишелем, Лина еще некоторое время сознавала, что тот продолжает разговаривать с ней, но вскоре погрузилась в глубокий сон В одиннадцать она проснулась первой и еще приводила себя в порядок, когда он вскочил с постели:

— Дай мне одеться; я сейчас же иду звонить нотариусу. Скоро полдень, и он может уйти.

Погода была скверная. Потоки воды низвергались на крыши и тротуары. Он позвонил от соседнего виноторговца.

— Мэтр Кюрсиюс?.. Да, по личному… Мэтр Кюрсиюс, это вы? Я звоню относительно господина Дьедонне…

Да… Что вы сказали?

Он нахмурился. Невозмутимо спокойным голосом нотариус, рядом с которым стучала пишущая машинка, объяснил, что ему трудно дать определенный ответ, что г-н Дьедонне действительно поручил ему подыскать секретаря, но с тех пор он мог уже найти его сам.

Пусть Моде сообщит свой адрес и кто его рекомендует.

Лучше все написать и, если возможно, приложить рекомендации. Нотариус обещал заняться этим делом, так что через неделю, не более, он сможет получить ответ.

Перед выходом из бистро Мишель выпил одну за другой две рюмки перно, лоб его разгладился. Он вошел в рыбную лавку напротив, купил ракушек, лангуста и с победоносным видом предстал перед Линой, которая успела одеться и грела на спиртовке воду для кофе.

Несмотря на холод, окно было открыто: хозяйка отеля запрещала готовить еду в номере.

— Ну, что ты узнал?

— Похоже, все в порядке. Мы едем в Кан.

— Что сказал нотариус?

— Ему кажется, что место не занято.

— Кажется?

— В общем, он почти уверен.

Она знала, что Мишель лжет. И также знала, что нет никакого смысла ему перечить.

— На какие деньги ты намерен туда ехать?

От вчерашних пятидесяти у них осталось лишь двадцать, и она догадывалась, почему Мишель оглядывается вокруг: он искал, что можно было бы продать или заложить в ломбарде.

Они поженились всего пять месяцев назад, но у них уже ничего не оставалось из ценных вещей. Золотые часики Лины были проданы через две недели после приезда в Париж. Затем за смехотворную цену ушел смокинг, сшитый Мишелем к свадьбе.

Пальто Лины, приличное драповое пальто, заказанное ее родителями у лучшего портного у Валансьенне, последовало за ними.

«В нем слишком жарко в Париже. Да и к тому же оно отдает провинцией. Оно делает тебя слишком серьезной…» — говорил он ей.

— Послушай, Лина, нам непременно нужно уехать.

Надо воспользоваться этим случаем. Обожди меня. Сначала я сбегаю к Рене.

Это был друг по Валансьенну, живший у тетки на улице Коленкура и служивший в страховой компании на улице Пийе-Вилль.

В самом начале, когда Моде приехал один в Париж, чтобы занять какое-то положение, прежде чем жениться на Лине, он уже прибегал к его помощи. Он даже жил у него в те времена, когда был без сантима в кармане, вопреки неудовольствию тетки, и прятался под кроватью, когда та неожиданно вторгалась в комнату.

— Съешь хоть ракушку.

Он вернулся в два часа. Нервы его были натянуты до предела, лихорадочней, чем обычно, блестели глаза. Ему удалось наскрести всего сорок франков: Рене под унизительным предлогом выпросил их в виде аванса у кассира компании.

— Понимаешь, Лина, нужно любой ценой…

Она ожидала сцены и предвидела слова, которые будут сказаны. Яростно сжатые зубы, выставленные вперед кулаки и слезы ярости в глазах:

— Мне кажется, там я добьюсь успеха. Не веришь?

А я знаю! Уверен! Разве можно допустить, чтобы из-за глупейшей нехватки денег…

Он их всех таким образом провел, даже Рауля Бокажа, отца Лины, который всегда клялся, что выдаст дочь только за серьезного парня с прочным положением в обществе.

И все-таки отдал ее Моде! Двадцатилетнему мальчишке, незадолго до этого уехавшему в Париж и утверждавшему, что хорошо зарабатывает на жизнь!

Папаша Бокаж, слывший ловкачом, хотя всегда был немного подшофе, уступил, увидев клочок бумаги с фирменной маркой крупной газеты, где говорилось, что Мишель Моде служит репортером с окладом две тысячи франков в месяц плюс гонорар.

В тот день на улице Дам Мишель знал, чего добивался. А Лина об этом еще не подозревала. Пытаясь понять, она ждала.

— Через полгода-год я заработаю достаточно, чтобы выкупить все то, что мы продали, и даже в десять раз больше!

У Лины, пояснил он, есть еще белье, ее приданое от матери.

— Пойми, это белье не для тебя. Оно годится только для жалкой провинциалки. Когда я добьюсь успеха…

Она не стала сопротивляться, иначе сцена затянулась бы, и он стал бы колотить кулаками в стену, как поступал всякий раз, когда ярость захлестывала его, В четыре часа они отправились на улицу Блан-Манто.

Их ожидало разочарование. Муниципальный ломбард был закрыт. Но Мишеля нелегко было сбить с пути. Они обошли какие-то жалкие лавчонки, где старые евреи грязными пальцами ощупывали белье Лины, предмет за предметом, доставая из чемодана.

В шесть часов, разбогатев на триста двадцать франков и перекусив в пивной на Больших бульварах, Мишель попросил:

— Официант! Принесите расписание поездов.

Он хотел уехать тотчас. Ночным поездом можно было добраться до Кана в два часа восемь минут.

— Что ты собираешься делать в два часа ночи в незнакомом городе? Лучше поедем первым утренним поездом.

Как она не понимала, что ночной поезд был нужен для приключения, для приезда на незнакомый вокзал с его зловещим залом ожидания, с лежащими на лавках людьми, со следами мокрой тряпки на полу?!

— Я хочу явиться к господину Дьедонне как можно раньше.

— Раз ты говоришь, что место не занято, что нет других претендентов, зачем спешить?

— Разве можно быть уверенным?

Ему было страшно! Он буквально дрожал от страха!

Лучше было, ни о чем не думая, броситься вперед очертя голову.

Они прибежали на улицу Дам. Собрали вещи, от которых всего и осталось, что но рубашке, пара чулок, спиртовка, две тарелки и приборы.

— Знаешь, я чувствую, что решается наша судьба.

А когда он что-либо чувствовал, то уж не терпел никаких препятствий на своем пути.

— Нужно оплатить номер, — заметила Лина.

— Тогда у нас не останется денег на поездку.

Он заставил ее спуститься первой, чтобы убедиться, что там никого нет, и с чемоданом в руке обождал сигнала на лестнице. После чего ринулся вперед, выскочил на улицу и, не оглядываясь, добежал до бульвара Батиньоль, в то время как Лина медленно побрела мимо домов.

— Не волнуйся. Потом мы все возместим!

Такова была малоприятная сторона их приключения.

Ее следовало поскорее выбросить из памяти. Он больше никогда не станет о ней вспоминать. Однако, закрывая глаза, ему случалось…

Да нет же! Поезд мчался вперед. Они сидели, прижавшись друг к другу, как две кошки возле огня. Рука Мишеля поглаживала кожу жены в вырезе корсажа.

— Осторожнее, Мишель. Сюда могут войти…

— Все спят…

— Я боюсь.

Неужели она испортит ему удовольствие, отказавшись заняться любовью этой ночью в приятном одиночестве купе первого класса?

Потом она уснула, вздрагивая всякий раз, когда ей казалось, что в проходе раздаются шаги контролера. Он же встал, прижался к запотевшему оконному стеклу, прорезаемому длинными дождевыми потоками, пристально вглядываясь в то, что проносилось мимо, и впитывая все — огни деревень, маленькие станции, белые шлагбаумы на переездах. Все ему нравилось, он испытывал чувство наслаждения, поэтому, когда поезд остановился в Эвре на десять минут, не сумел победить искушения и, несмотря на опасность привлечь внимание контролера, бросился в буфет, чтобы выпить вина и купить яблоко для Лины.

— Где мы?

— В Эвре.

— Который час?

— Полночь.

Запах яблока, которое она ела, захлопнувшиеся с шумом двери купе…

Этот привкус поезда остался у него в горле, проникнув глубоко внутрь. Он не мог от него отделаться и потом, когда они брели через пустынную площадь, звонили в дверь гостиницы для приезжих, шли за ночным сторожем в стоптанных башмаках в номер без водопровода и с постелью под покрывалом.

— Не забудьте разбудить меня в восемь часов.

Он сам проснулся в семь. Еще не совсем рассвело.

Побрившись с холодной водой, Мишель оделся и пошел бродить по улицам, лоснящимся от дождя, дважды миновав один и тот же канал и наконец обратился к мусорщику, чтобы узнать, где центр города.

В восемь он уже был на узкой, с неровной мостовой и почти отсутствующими тротуарами улице Канонисс, по обе стороны которой высились старые особняки с каменными тумбами по бокам.

Дом номер 7, который ему показали, выходил на улицу огромными зелеными воротами с двумя глухими стенами по обе стороны. Чтобы увидеть то, что находилось за ними, следовало отойти подальше, и только тогда можно было заметить покрытую шифером крышу дома.

Удобно ли было являться в такую рань? Засунув руки в карманы плаща, в промокшей от дождя шляпе он стал прогуливаться по улице. Его немного мучил голод, и он зашел в кафе выпить кофе с рогаликом.

«Позвоню в девять», — решил он.

Но сделал это в половине девятого. Потянув на себя медную ручку, он услышал в тишине двора усиленный тонким шелестом дождя звон монастырского колокола, торжественные звуки которого не нашли никакого отклика.

Обождав немного, он отступил в надежде разглядеть за стеной окна и позвонил еще раз.

В доме напротив на первом этаже открылось окно с геранью, и женщина в бигуди спросила его:

— Что вам угодно?

— Это дом господина Дьедонне?

— Там никого нет.

— Вы не знаете, где я могу его найти? Срочное дело.

— Вчера он был здесь, но вечером они уехали. На машине. У вас есть шанс найти его в деревне.

Следовало ли ему признаться, что он не знает ничего о г-не Дьедонне и не ведает, где находится эта деревня.

Женщина стала закрывать окно, за которым в полумраке можно было различить девочку, ожидавшую, чтобы мать одела ее.

— Простите, мадам, вы не знаете его точного адреса?

— Нет. Где-то около Арроманша.

Может быть, Мишель не напрасно верил в чудеса?

Одно из таких чудес как раз произошло. Со стороны улицы Сен-Жан раздались чьи-то шаги. Даже не посмотрев туда, женщина сказал:

— Это почтальон. Узнайте у него.

Действительно, почтальон сообщил ему, что г-н Дьедонне проживает на вилле «Воробьиная стая» между Курселем и Арроманшем.

— Если вы поторопитесь, то еще успеете на местный поезд, отходящий с Рыночной площади.

Мишель оставил Лину в гостинице спящей. Теперь у него не было времени забежать за ней.

Он поспешил, чтобы не опоздать.

«Позвоню ей потом. К тому же она наверняка не готова и не сможет поехать со мной».

Запах мокрой капусты, и особенно цветной, означал, что он достиг овощного рынка. Два местных узкоколейных поезда чернильного цвета стояли посреди площади почти вплотную к корзинам.

— Как проехать до Арроманша?

— Первым… Поторопитесь…

Он успел тем не менее проглотить рюмку белого вина в одном из рыночных кабачков. Жалко, что нельзя подольше насладиться атмосферой этого маленького заведения. Он совсем взмок от быстрой ходьбы и вскочив на заднюю площадку, остался на платформе, куда со всех сторон, как хрустальные стрелы, падали тяжелые струи дождя.

Они миновали первую деревню, когда из теплого вагона появился контролер, и только тогда Мишель вспомнил, что не оставил Лине денег, что у нее в сумочке не было ни сантима.

Но ведь она находилась в гостинице и могла что-нибудь заказать в долг! По приезде на место он позвонит ей. Только как это сделать? Ночью он не обратил внимания на вывеску меблирашек. А рядом с вокзалом их было несколько.

Впрочем, лучше пока об этом не думать. Он закурил сигарету, на ее середину упала капля дождя, оставив на бумаге серое пятно. Табачный дым на некоторое время повис в воздухе, но затем его прогнал ветер, и он растворился в дожде.