Глава 19
Хэйзел выронила саблю, та упала с глухим лязгом. Костяшки пальцев дико болели. Все дико болело, но, по крайней мере, кости оказались целы. Гостиная Гордонов превратилась в свалку: сломанные рамы, вспоротые пуфики, листья и земля, разбросанные по исцарапанному паркету.
В углу стенала женщина; еще одна тоже плакала, но теперь рыдания, вырывающиеся из ее груди, не казались вынужденными: она плакала по своей воле.
– Нам нужна кровь чудовища, – сказал Джек, который сидел на полу, бережно обнимая бесчувственного Картера.
Хэйзел испуганно повернулась к нему – обычно парень не был таким жестоким.
Заметив выражение ее лица, он покачал головой:
– Ты же сама говорила: это единственное средство, чтобы разбудить людей. Чтобы разбудить Картера. Нам нужна ее кровь.
Хэйзел кивнула. Конечно. Ей рассказал об этом Ольховый король. Задачка вроде тех, что проходят в школе на математике. Чтобы получить кровь чудовища, нужен волшебный меч; чтобы достать волшебный меч, нужно вспомнить, с кем ее секретная ночная сущность состоит в сговоре; чтобы узнать, с кем секретная ночная сущность состоит в сговоре, нужно понять, кто хотел освободить Северина; чтобы догадаться, кто хотел освободить Северина…
– Пойдем, – позвал Бен. Его голос звучал низко и грубо, будто после пения у него болело горло. Он протянул руку к Джеку и сжал его плечо. – Давай отсюда выбираться. Нам всем нужна одна и та же вещь, а времени, чтобы ее найти, не так уж много.
– Верное сердце, – подтвердил Северин и кивнул Хэйзел, низко опустив голову в знак признательности. – Ты знатный боец.
Девушкой двигал инстинкт: она даже не представляла, что на такое способна – пока не начинала думать. В тот же момент, когда Хэйзел бралась прикидывать, почему держит клинок под определенным углом или что собирается делать в следующий момент, она запиналась, теряя импульс. Страх сослужил ей хорошую службу, удерживая внимание на происходящем, но теперь, когда она больше не боялась, то не смогла бы заставить свое тело проделать что-либо подобное.
Джек скрепя сердце поднялся. Вокруг них оправлялись от происшедшего горожане: спускались со второго этажа, выбирались из своих укрытий, а потом мчались через газон – к машинам, домам, прочь, прочь…
– Бен прав. Нужно выбираться.
Подойдя к двери, Хэйзел обернулась на дальний конец комнаты. Мама стояла, держась за настенную лампу, чтобы не потерять равновесие. Она смотрела на своих детей так, будто видела их впервые. Хэйзел повернулась к Джеку. Он, не отрываясь, глядел на родителей, склонившихся над Картером; мама пыталась приподнять его бесчувственное тело. На лице Джека проступило страдание. Его отец, конечно, сказал, что ему все равно – пусть хоть весь город сгорит, – но девушка была уверена: он не имел в виду другого своего сына.
– Ты не виноват, – сказала Хэйзел Джеку.
Тот кивнул, и они пошли дальше, мимо глубоких грязных следов, оставленных Скорбью на траве и так не похожих на следы от ботинок. Оглядываясь на разгромленный дом и проломленное деревянное крыльцо, Хэйзел задумалась – как люди собираются это объяснить? Посмеют ли фэйрфолдцы по-новому взглянуть на «договор» с Народцем, к которому уже привыкли? Поймут ли, что не всем феям достаточно отхлебнуть молока из отбитой миски, – некоторые жаждут крови?
– Ты не против поехать на машине? – спросил Бен рогатого мальчика, когда они подошли к «Фольксвагену».
– На твоей машине? – уточнил тот, проследив за его взглядом. Настороженность на лице Северина почти заставила Хэйзел рассмеяться – несмотря на остальную ситуацию. Наконец принц склонил голову. – Если такова моя судьба, я готов ей покориться.
Рогатый мальчик занял место рядом с водителем, Хэйзел с Джеком сели позади. Девушка взяла Джека за руку и сжала ее.
Он коротко пожал ее ладонь в ответ и тут же отпустил.
Домой ехали в полной тишине.
Чем больше времени проходило, тем сильнее пульсировали виски Хэйзел и ныли отбитые о диван руки. Лодыжка распухла и немного подергивалась. Боль разливалась по всему телу; а если она заснет с наступлением сумерек, то превратится в кого-то другого. В кого-то с другими воспоминаниями и, может быть, с другими привязанностями.
Она не могла отделаться от мысли о сне, в котором оказалась одной из отряда Ольхового короля – такой же жестокой, как остальные. Хэйзел не испытывала никакой уверенности, что ей нравился человек, которым она становилась ночью.
Едва они оказались дома, девушка как следует напилась прямо из-под крана. Потом с трудом уселась на стол.
Бен поставил чайник на плиту, вытащил из буфета мед и отправился в ванную – за перекисью и бинтами.
– То, что ты там сделал, – тихо сказала брату Хэйзел. – Это было потрясающе.
Он пожал плечами:
– Странно, что сработало.
– Что делает случившееся даже еще более потрясающим, – ответила она, вытирая руки о джинсы.
Северин подошел к столу и сел на стул задом наперед, будто оседлал эльфийского коня. На его челюсти расцветал синяк. Выглядящий потерянным Джек стоял посреди комнаты.
– Стало быть, Верное сердце, – наконец сказал Северин. – Но нет ли чего-нибудь еще, что ты позабыла поведать нам, Хэйзел? Я подметил, что ты знатный боец, и это чистая правда; доверил тебе второй меч, ибо по стойке твоей уразумел, что ты способна воевать. Лучше, когда оружие держит тот, кто знает в нем хоть какой-то толк. Но по тому, как ты билась, я осознал другое. Ты сражаешься не как смертный воин.
Хэйзел подошла к одному из шкафов и достала оттуда миску. Налила в нее перекиси и смочила полотенце, чтобы протереть свои раны. Это был момент, которого она страшилась, момент, который мог перевернуть все с ног на голову.
Она избегала смотреть на любого из них, когда заговорила:
– На пиру я узнала, что последние пять лет служу Ольховому королю. Стоит мне заснуть ночью, как я просыпаюсь кем-то другим. И этот человек… Я не знаю, что она делает, но она обучена сражаться, и, кажется, мое тело это помнит, даже если остальная часть сознания – нет.
По крайней мере, Джек уже все знал и не смотрел на нее так, как Бен – словно она вдруг стала чужой.
– Постарайся понять, – попросила Хэйзел, заставляя себя продолжить. – Много лет назад я заключила сделку, но…
– Ты заключила сделку с Ольховым королем?! – заорал Бен, заставив ее подпрыгнуть от неожиданности. – Ты же выросла в этом городе! Тебе ли не знать!
Хэйзел смотрела, как полотенце розовеет от крови с ее рук.
– Я была ребенком. Я была глупой. Чего ты от меня хочешь?
– Почему ты это сделала? – спросил Бен. – Ради чего?
На плите завыл чайник.
Через нескольких бесконечных мгновений Хэйзел спрыгнула со стола и сняла его с огня.
– Тогда мы еще охотились на фей, у нас были приключения, – сказала она, поворачиваясь к брату. – Я не хотела останавливаться. Ты же знаешь – я не хотела останавливаться.
Она ожидала, что Бен рассердится, когда поймет, насколько глупой она была. Но не думала, что он испугается.
– Хэйзел, что ты натворила?..
– Я заключила сделку, чтобы нам не пришлось останавливаться. Ты сказал, что если бы научился играть лучше, мы могли бы продолжить…
В ее голосе послышались детские умоляющие нотки. Она ненавидела себя за это.
– Ты сделала это для меня? – на лице Бена отразился ужас.
Хэйзел яростно замотала головой. Он все неправильно понял.
– Я сделала это для себя. Я не хотела останавливаться. Я была эгоисткой.
– Ты попросила для меня стипендию. Это была ты, – его голос упал, как будто он говорил сам с собой.
– Бен…
– Какова точная природа этой сделки? – бесстрастно спросил Северин.
– Я обещала отдать семь лет своей жизни – думала, что просто умру раньше. Как будто время – что-то, что можно отрезать с конца и вроде как закупорить в бутылку.
Северин мрачно кивнул.
Бен явно не считал вариант со смертью на семь лет раньше отпущенного срока лучшим выбором. Он выглядел так, будто хотел как следует встряхнуть сестру. А Хэйзел хотелось просто замолчать, пойти и исправить все свои ошибки.
– Вот почему ты не хотела ничего мне рассказывать, – заключил Бен.
– Вот почему я не хотела ничего тебе рассказывать. Неважно, зачем я это сделала. В любом случае, я сама испортила все, что должно было произойти в Филадельфии. Так какая разница, чего я добивалась, если ничего не получилось?
– О чем ты? – он уставился на нее так, словно действительно не понимал.
– Ты знаешь, – ей совсем не хотелось объяснять. Джек и так смотрел на нее с явным беспокойством. А что будет, когда он поймет, что она натворила? Он говорил, что тот, кто преподносит свое сердце на серебряном блюде, сам виноват в том, что получает, – но это было не так.
– Хэйзел, что ты сделала? Ты имеешь в виду тот случай, когда Керем тебя поцеловал?
– Именно это я и имею в виду, – буркнула Хэйзел.
Бен раздраженно развел руками:
– Это сделала не ты – это сделал он, потому что был придурком, ему было тринадцать, и он дико из-за всего переживал. Он запаниковал. Слушай, я переписывался с ним в Фейсбуке, с ним сейчас все хорошо. Он завел парня, вышел из шкафа, и его родители смирились. Но тогда Керем испугался, и его родители испугались тоже. Он хотел доказать, что я ему не нравлюсь, а ты просто попалась под руку. Вот и все.
– Я знаю, что произошло из-за этого поцелуя, – сказала Хэйзел, сосредоточившись на чайнике и чашках.
Бен заговорил еще тише:
– Это случилось не из-за того, что… Ты не должна винить себя, что я потерял контроль. Я терял его и раньше. Я хотел попасть в музыкальную школу, потому что начал бояться того, как терял контроль. Первое, о чем я подумал, когда увидел с тобой Керема, – что, может быть, я просто его зачаровал, чтобы ему понравиться. Потому что он мне очень нравился. После того, что произошло с моей учительницей, я сломал руку. И это было правильно. То, что случилось в Филадельфии – моя вина, и больше ничья.
Хэйзел так и подмывало возразить, что это было ее виной, но потом она представила, как глупо это прозвучит. Они так долго молчали, и все зря. Бен никогда ее не винил.
Решение скрывать все от Бена влияло и на многие другие решения. Теперь же бремя свалилось, и девушка почувствовала невероятную легкость.
– В том, что ты переломал себе пальцы, нет ничего хорошего. То, что ты можешь делать – невероятно.
– Ты обменяла семь лет своей жизни на мою чертову стипендию и ничего мне не сказала, – Бен все еще злился, но уже не на нее. – Ты должна была мне рассказать. Может, мы смогли бы что-нибудь выяснить.
– Ну, мы кое-что выяснили, – перебил их Джек. – Расскажи им остальное.
И Хэйзел рассказала: о записках, о том, как проснулась с землей на ногах и испугалась, что пришло время отдавать долг; о пире и словах Ольхового короля. А Северин, под кивки Бена, рассказал свою историю.
– Почему сейчас? – спросил Бен. – Вопрос ведь в этом, правда? Что изменилось? Чего добивается Ольховый король?
– Он придумал, как сдерживать Скорбь, – сказала Хэйзел. – Разве нет?
Джек покачал головой:
– Нам следует думать не о том, что поменялось недавно, а оглянуться в прошлое. Что-то выбило его из колеи, и он потерял влияние на диких фей, как заметили горожане на собрании. Восемь лет назад Восточный престол был захвачен. Это могло его обозлить?
– Не так уж давно это было, – заметил Бен.
– Кто там владычествует теперь? – спросил Северин, но Джек беспомощно развел руками.
– Я никогда не запоминал имен, – ответил он. – Ни одно из них ничего мне не скажет.
Северин задумчиво кивнул:
– У меня по-прежнему есть знакомства при дворе отца. Ни с кем, кто обладал бы настоящей властью – но кое-кто из диких фей, что знали мою мать, говорили со мною. Они рассказали, будто сесквидекаду назад у Ольхового короля была еще одна возлюбленная из диких фей. Хотя она связала свою жизнь со смертным и подарила ему ребенка. Как раз тогда люди начали гибнуть. Вот когда он всерьез взялся искать способ управлять моей сестрицей, обратив кости ее мертвого мужа в зачарованное кольцо.
– Сескви… чего? – переспросила Хэйзел, вздрогнув от ужаса. Она видела перстень на пальце Ольхового короля, но и предположить не могла, из чьей кости он был высечен.
– Сесквидекаду. Пятнадцать лет, – пояснил Джек, скривив рот, будто попробовал что-то невкусное. – Это «умное» слово. И женщина, о которой вы говорите – моя мама.
Брови Бена поползли вверх. Даже Северин удивился.
– Твоя мама? – переспросила Хэйзел. Она вспомнила эльфийку с пира, которая вцепилась Джеку в рукав. На ее лице тогда читался настоящий страх.
Джек кивнул:
– Вот почему она меня спрятала. Мама была возлюбленной Ольхового короля, но он оказался не слишком учтив, и она сблизилась с человеком и родила меня. Вот почему она хотела оставить меня с людьми – чтобы я не попадался ему на пути. По крайней мере, до тех пор, пока память не уляжется.
Хэйзел задумалась: рассказывал ли Джек эту историю кому-нибудь раньше? По тому, как он смотрел в свою чашку, не встречаясь ни с кем глазами, девушка догадалась, что нет.
На лице Северина отразилось сожаление.
– Если твоя мать отвергла его ради благосклонности смертного, его гнев наверняка был страшен. Не только на город и того смертного, но и на твою маму. Он, должно быть, причинил ей боль.
Джек помрачнел:
– Нет. Ничего такого она мне не говорила.
– Подходящая причина, чтобы его прикончить, – заметил Бен. – Может, меч взяла она?
– Она сказала кое-что, что показалось мне странным, – помедлив, призналась Хэйзел. – Когда я объяснила, что пришла на пир в поисках существа по имени Васма, она показала, что о чем-то знает, но дала мне понять, чтобы я замолчала.
Джек провел разбитой рукой по губам:
– А еще она сказала, будто я был там, чтобы спасти тебя. Значит, люди на городском собрании были правы? Это все моя вина?
– Нет, – возразила Хэйзел. – Ни в коем случае.
– Но мама Джека… Как ее имя? – спросил Северин.
– Иоланта, – ответил Джек.
– Я ее немного знаю, – Северин наградил Джека странным взглядом, который заставил Хэйзел подумать, что он знает ее лучше, чем «немного». – Очень красива и очень умна, но она не мечница. Если твоей матери удалось забрать Верное сердце у Хэйзел – неважно, обманом ли, силой или благодаря великодушию ночного сердца Хэйзел, – ей нужно было бы найти кого-то, кто смог бы им воспользоваться.
– Так, ладно, поехали дальше, – сказал Бен. – Джек без задней мысли рассказал своей эльфийской маме о знакомой девушке, может быть, упомянул, что та нашла меч. И что Иоланта решает сделать? Заставить Хэйзел разрушить проклятие Северина? Освободить спящего принца Волшебного царства, но не дать ему то единственное, благодаря чему он сможет предстать перед своим отцом и повергнуть Сердце охотника?
Джек кивнул. Он начал мерить комнату шагами, ни на кого не глядя и совершенно уйдя в свои мысли.
– Возможно, я рассказывал что-то о Хэйзел и ее мече, когда был ребенком. И, вероятно, Хэйзел не пришлось долго уговаривать освободить Северина.
Девушка рассмеялась:
– Бена пришлось бы уговаривать и того меньше.
Брат скорчил ей рожу.
– Не похоже, чтобы твоя мама стала с кем-либо объединяться. Особенно со мной. Я ей не очень-то понравилась.
– А что, если она просто взяла меч? – предположил Бен. – Может, она его украла, а потом оставила кучу всякой загадочной чуши, чтобы нас запутать.
– А что насчет проклятия Северина? – спросила Хэйзел. – Зачем тогда было нужно его будить?
– Возможно, чтобы отвлечь Ольхового короля, – предположил Джек, неодобрительно глядя на Бена, как будто они выбрали окольный путь вместо того, чтобы пойти напрямую. – К тому же это доказывает, что у Хэйзел было Верное сердце. Только оно могло расколоть гроб и снять проклятие. Так что нет никакого смысла красть меч, пока не будешь уверен.
Северин поднял тонкие брови:
– Тогда мы воротились к тому, что ей нужен фехтовальщик.
Бен пожал плечами:
– Ты сказал, она красива и умна. Может, она нашла кого-то, кто умеет обращаться с оружием и хочет остановить Ольхового короля. При дворе должно быть несколько головорезов, правильно?
– По крайней мере, один, – ответила Хэйзел с фырканьем, не имеющим никакого отношения к смеху. – И я хочу его остановить.
– Я знаю, как отправить сообщение моей матери, – сказал Джек, подойдя к ящику со столовыми приборами и вытащив тонкий нож для стейков. – Кровь к крови. – Он вышел из кухни на задний двор. – Если у нее есть меч, я пообещаю ей все, что угодно, за его возвращение. Если она захочет меня, я покорюсь. Чем бы ни пришлось поклясться, я поклянусь.
– Ты не должен этого делать, – возразила Хэйзел.
– Может, это и не она, – заметил Бен. – Это мог быть кто-то, кого мы вообще никогда не встречали. Кого мы даже не узнаем при встрече.
– Или это может быть человек, который спрятал сына от Ольхового короля и имеет причины его ненавидеть. Что вероятнее? – лицо Джека стало испуганным.
– Джек! – окликнула его Хэйзел, но тот не оглянулся, даже не вздрогнул.
В следующую секунду он вонзил острие ножа в указательный палец, поднял лист бумаги и начал писать по нему кровью так же небрежно, как кто-нибудь другой – обычными чернилами. Потом пошептал что-то над ним и отпустил лететь по воздуху.
Но Хэйзел успела прочитать:
Мама, если Верное сердце у тебя, принеси его к дому в конце Речной улицы, и чего бы ты ни захотела, это будет твоим.
* * *
Сообщение было отправлено. Теперь им оставалось только ждать.
Бену показалось, что он откуда-то знает имя Васма, и парень, взяв чашку медового чая, пошел полистать книги, надеясь найти слово в алфавитных указателях. Северин отправился в сарай – взглянуть на топор Бена и поискать, что еще можно заточить и использовать как оружие.
Раскрыв свои секреты, Хэйзел чувствовала страх и тревожащую уязвимость. Тени ждали, чтобы наброситься на нее. Чтобы занять себя, девушка взялась собирать все железо и ножницы в доме, всю соль и могильную землю, толокно, ягоды и амулеты.
К тому моменту, как Северин вернулся в дом с оружием, она прикрепила по оберегу на каждое окно и на каждую дверь.
Когда с оберегами было покончено, Хэйзел присела на стул и задремала. Какое бы волшебство ни позволяло ей служить Ольховому королю и не спать ночами, оно явно было не всемогущим. Усталость ее свалила.
Проснувшись, она обнаружила, что солнце уже заходит, блестя расплавленным золотом. Затем она услышала со второго этажа голос Северина, что-то низко и тепло бормочущий, а за ним – заливистый смех брата.
– Эй, – тихо сказал Джек, подходя к ней. Низкие джинсы обнажали полоску теплой коричневой кожи, не прикрытой футболкой.
Хэйзел представила, как проводит по ней рукой, и сцепила пальцы, чтобы не потянуться к парню.
– Я пришел разбудить тебя прежде, чем ты… изменишься.
Хэйзел вздрогнула. Она уже почти забыла.
– Ты ни в чем не виновата – просто знай об этом.
– Я потеряла меч. Освободила Северина. Заключила глупую сделку. По крайней мере, отчасти это моя вина, – она принялась расчесывать волосы пальцами, а потом завесила ими лицо. – Но я не дам ей забрать тебя, если ты не захочешь уходить.
Джек невесело улыбнулся.
– Это не будет так уж плохо. Мне не придется учиться, не придется искать подработку на лето и выбирать специализацию. Я смогу день напролет пить бузинное вино, танцевать всю ночь и спать в беседке из роз.
Хэйзел скорчила гримасу:
– Уверена, найдутся колледжи, в которых ты сможешь делать то же самое. Бьюсь об заклад, есть и такие, где ты сможешь даже специализироваться на этом.
– Может быть, – ответил он, а потом покачал головой. – Знаешь, это всегда было непростой игрой – притворяться человеком, живя здесь, в Фэйрфолде. Притворяться, что никто ничего не заподозрил, когда мама обзванивала родственников и объясняла, что на самом деле родила близнецов, но один был так болен, что о нем сперва решили не рассказывать. Притворяться, что все ей поверили. Что я не кажусь странным отцу. Что никто в городе на меня не пялится. Что все эти годы я не убегал тайком в лес. Что я никогда не думал о том, чтобы уйти насовсем. Что не владею магией. Моя жизнь всегда походила на пороховую бочку – чтобы взорваться, не хватало одной спички.
– Ну здравствуй, спичка, – сказала Хэйзел, показывая на саму себя пальцем и искусственно улыбаясь, словно улыбка могла скрыть боль, стоящую за этими словами.
– Здравствуй, спичка. – Каким-то образом его обволакивающий шелковистый голос придал им совершенно другой смысл. Девушка вспомнила о пробуждении в лесу, о прикосновении его губ, шероховатой земле под спиной – и смущенно поежилась.
Сейчас они были далеко от пьянящего, напоенного сосновым ароматом леса.
А она до сих пор кое-чего ему не сказала.
– Ты мне нравишься, – резко выпалила Хэйзел. Слова прозвучали странно – как обвинение.
Джек приподнял брови:
– Серьезно?
– Зачем иначе мне это говорить?
Теперь, когда он знал, они могли вернуться к разговору о колледжах, убийствах, планах или о чем-нибудь – чем угодно! – другом. Теперь они могли вернуться к тревоге о том, что его заберут феи. Теперь, когда он знает. Теперь, когда она сказала.
– Если я тебе нравлюсь, почему ты говоришь так, будто в ярости?
– Я не сержусь, – возразила она. Хотя голос опять прозвучал сердито. Скорее даже и вправду яростно.
Он вздохнул:
– Ты не обязана говорить, что я тебе нравлюсь, просто потому, что у меня плохой день. Или из-за того, что я признался тебе в этом. Не обязана.
– Я знаю.
Она правда это знала. Она любила Джека все эти годы, любила так долго, что любовь обратилась в боль, которая никогда ее не оставляла. Джека, который поцеловал ее так, будто все остальное не имеет значения. Джека, который знал ее слишком хорошо. Она любила его и была уверена, что никогда ему не понравится; верила так твердо, что ей по-прежнему казалось, будто парень вот-вот заберет свои слова обратно, заявив, что ошибся.
Ему, вероятно, и следовало забрать их обратно. Она была недостойна. Она даже не смогла как следует признаться в любви.
– Ты ничего мне не должна, – повторил он. – И если ты хочешь просто утешить меня напоследок, потому что скоро меня здесь не будет, и я все равно не смогу поймать тебя на лжи…
Хэйзел внезапно осознала: Джек ей не поверил. Ее признание оказалось еще хуже, чем она думала.
– Нет. Нет. Я не лгу!
– Хэйзел… – начал он ровным голосом.
– Послушай, – перебила она, надеясь, что уж на этот раз скажет все правильно. – Заключив ту сделку, я думала, Народец заберет меня. И это могло бы произойти! Я не хотела ни с кем сближаться, понимаешь? У меня не очень хорошо получается ладить с людьми. У меня не было парней. Не было свиданий. Я целовалась на вечеринках, но никому не говорила о чувствах. Я не слишком в этом хороша, понимаешь? Но это не означает, что я лгу.
– Допустим, – кивнул Джек. – Но я знаю тебя всю жизнь, Хэйзел. Твой брат – мой лучший друг. Я слышу, что вы говорите друг другу, слышу и то, чего не говорите. Знаю, вы не хотите ни с кем сближаться, но не только из-за фей.
– Что ты хочешь сказать?
Он покачал головой:
– Нам не стоит об этом говорить.
– Нет, – возразила она, хотя и чувствовала, как сердце сковывает холод. – Скажи, что ты думаешь.
Он вздохнул:
– Я хочу сказать… Ты показала мне, как добывать пищу в лесу. Нам было – сколько? – девять или десять, когда ты объяснила, как найти что-нибудь съедобное. Помнишь, почему ты все это выучила – для чего стала таким спецом? А как насчет тех дней, когда ты оставалась у нас на ужин и прятала еду в платок, чтобы потом перекусить – потому что не была уверена, что родители вспомнят вас накормить, но мы дружно притворялись, будто все хорошо? О вечеринках, которые устраивали ваши родители, ходили легенды, но я слышал истории и о том, как вы с братом ели из собачьей миски. Вы сами рассказывали об этом, словно это было шуткой. Вы говорите о своем детстве, как о диком богемном веселье, но я помню, что для тебя оно было не таким уж веселым.
Хэйзел недоуменно моргнула. Она мастерски блокировала воспоминания, которые ей не нравились, попросту отфутболивая их. Ничто из того, что он сказал, не должно было удивить девушку; в конце концов, это были факты ее жизни. Но она все равно удивилась. Все это происходило настолько давно, что Хэйзел не думала, будто это имеет хоть какое-то значение.
– Но сейчас с родителями все в порядке. Они повзрослели. Стали лучше.
Джек кивнул.
– Знаю. А еще знаю, что ты думаешь, будто одна обязана исправить все на свете, но так не должно быть. Некоторые люди заслуживают того, чтобы принять их помощь.
– Я хотела спасти Фэйрфолд.
– Нельзя спасти место. Иногда даже человека не удается спасти.
– А ты мог бы спасти себя? – спросила Хэйзел. Это казалось важным – как будто его ответ мог быть Ответом с большой буквы; как будто он мог знать наверняка.
Джек пожал плечами:
– Разве мы уже не пробовали?
– Значит, ты не веришь? Что нравишься мне? – прошептала она.
Но парень не успел ответить. Бен с видом триумфатора вошел в комнату, держа книгу высоко над головой.
– Я нашел. Нашел! Я гений! Моя память не знает границ. Я мог бы считать карты в Вегасе!
Хэйзел вскочила:
– Васма?
Он кивнул:
– И кстати, Хэйзел. Книга лежала в твоей комнате.
Она с тревогой ее признала. На корешке значилось: «Английский фольклор». Это была книга, которую она нашла в сундуке под кроватью. Получается, девушка не поняла ее значения?
Брат распахнул томик.
– Это нортумберлендская сказка о малыше, который не хотел спать. Мама сказала ему, что если он не пойдет в кровать, явятся феи и заберут его. Он не поверил и продолжил играть, пока в очаге не потух огонь. В этот момент феи действительно объявляются: точнее, одна милая маленькая феечка, желающая с ним поиграть. Мальчик спрашивает феечку, как ее зовут, и она говорит: «Васма». Потом она спрашивает имя мальчика, а он с шаловливой усмешкой отвечает: «Ясма».
Они еще немного играют, и мальчик пытается разжечь огонь. Он раздувает его, но одна искра вылетает из очага и обжигает палец на ноге феечки. Она скулит, как безумная, и из трубы вываливается огромная страшная мама-фея.
Мальчик запрыгивает в кровать, но слышит, как мама-фея допытывается у дочери, кто ее обжег.
– Ясма! Ясма! – завывает маленькая фея.
Очевидно, «я сама» звучит, как «ясма» с нортумберлендским акцентом, поэтому, услышав это, мама-фея страшно хмурится.
– Ну тогда, – говорит она, хватая своего фейского детеныша за ухо и утаскивая в дымоход, – ты не можешь винить никого, кроме себя самой.
Вот и вся история. Васма. Ясма. Я сама.
Бен театрально поклонился.
– И что это значит? – поинтересовался Джек.
Я сама.
– Дай мне ручку, – попросила Хэйзел немного дрожащим голосом, открывая книгу на странице для заметок.
Бен вытащил маркер из ящика с кухонными мелочами и протянул сестре:
– Что не так?
Взяв маркер в правую руку, она написала: Семь годков – отдай должок. Потом, переложив в левую, написала те же слова. Это был тот же почерк, каким были написаны записки из орехов, тот же почерк, каким было намалевано «васма» на стене ее комнаты. Долгое время Хэйзел просто таращилась на исписанную страничку.
Слово, нацарапанное грязью на стене, не было именем союзника или врага. Это была ее собственная подпись.
Не было никого другого. Никакой таинственной фигуры, дергающей за ниточки, оставляющей подсказки и направляющей ее руку. Только она сама, открывшая сундук и догадавшаяся о ценности меча, которым обладала. Только она сама, понявшая, что Ольховый король собирается уничтожить Фэйрфолд, и пытающаяся остановить его.
Ясма. Я сама.
Сообщения были зашифрованы, потому что Ольховый король запретил ей ночной раскрывать подробности сделки себе дневной, так что все, что она могла сделать – это оставить несколько туманных подсказок.
Она вспомнила, что рассказал Северин о своем пробуждении. Он услышал ее голос, но к тому моменту, как проснулся – проснулся по-настоящему, – солнце светило высоко в небе, а она уже ушла. Конечно, ушла; ведь ей надо было вернуться в кровать и стать дневной Хэйзел. Она, должно быть, едва успела – даже не смыла грязь с ног. В панике написала имя на стене и бросила книгу в недавно опустошенный сундук. Она разбила гроб, держа в голове какой-то план, идею заключить сделку с Северином или намереваясь отдать ему меч. Что бы девушка ни замышляла, когда он еще не проснулся, она, должно быть, поняла: то, что она владеет Верным сердцем, будет обнаружено.
Поэтому спрятала его где-то, где никто не догадается искать. Где Ольховый король не сможет его найти, даже если найдет ее саму.
А потом Хэйзел не спала всю следующую ночь, преследуя Бена по лесу и выслушивая угрозы Северина. Она вздремнула лишь несколько минут на рассвете. Этого ей ночной хватило лишь на то, чтобы оставить записку, которую Хэйзел нашла в своей школьной сумке: В небе полная луна – быть в кровати ты должна.
Но Хэйзел не послушалась. Она не ложилась и следующей ночью, и у ночной Хэйзел не было времени достать меч и придумать новый план; не было времени ни для чего.
Первая записка, которую она обнаружила в грецком орехе в «Лаки», наверняка была проверкой ее ночной: она хотела удостовериться, что сможет отправить себе дневной сообщение и не быть пойманной Ольховым королем. Следующую записку она написала в панике, когда не была уверена, что ее не раскроют, и не хотела оставлять никаких улик. Она не собиралась давать себе дневной слишком много зацепок, которые могли бы завести ее в беду, – а та даже не будет знать причины.
Как же она все запутала.
Северин сбежал по лестнице с гарпуноподобной штукой, сделанной из пилы и древка от граблей.
– Снаружи кто-то есть, – сказал он.
Хэйзел подошла к окну и увидела их, кружащих возле дома. Рыцарей на фейских скакунах. Мама Джека в зелено-золотом наряде, развевающемся по воздуху, сидела за спиной одного из рыцарей. Затем Иоланта соскользнула с лошади и двинулась к дому.
– Мама, – констатировал Джек и пошел открывать дверь.
– Подожди! – крикнула Хэйзел. – У нее нет меча!
Но Бен уже раскидал ногой ягоды и соль, чтобы эльфийка смогла войти. Ее глаза были серебряными, а волосы – зелеными, как молодая трава. Она бросила взгляд на Северина, и ее улыбка стала холодной.
– Я предполагала, что найду тебя здесь, – заметила она.
Он грациозно поклонился:
– Миледи Иоланта. Чем мы обязаны удовольствию вас созерцать? С вами королевская охрана, а я не пользуюсь благосклонностью короля.
– Ты должен понять, – сказала она, поворачиваясь к Джеку, который стоял, все еще держась за дверную ручку. – Когда я сказала Ольховому королю, где его сын, он пообещал пощадить моего. Он гарантирует твою безопасность. Джек, ты не представляешь, что это значит.
Хэйзел уже подозревала, что они совершили ужасную ошибку, предположив, что Верное сердце у Иоланты. Теперь же девушка осознала, что они ошибались и в ее преданности. Ошибались во всем.
– Как ты могла? – почти выплюнул Джек. Он дрожал всем телом, словно сейчас развалится на части. – Как ты можешь называть себя моей матерью, если готова пожертвовать жизнями моих друзей?!
Она сделала шаг назад, обескураженная силой его ярости:
– Ради твоей безопасности! У меня есть всего несколько мгновений, чтобы забрать тебя отсюда. Пойдем. Что бы ты обо мне ни думал, ты сможешь сделать для своих друзей больше, если не окажешься в кандалах вместе с ними.
– Нет, – отрезал Джек. – Я не пойду. Нет.
– Внемли ей, – посоветовал Северин. – Нет ничего постыдного в том, чтобы уйти. Без Верного сердца нам не осилить Ольхового короля.
Но Джек только покачал головой.
Хэйзел должна была что-нибудь сделать, но она могла думать только об одном возможном шаге. Девушка вспомнила историю, которую рассказала ей Леони: как Джек приказал Мэтту ударить себя кулаком в лицо, и тот подчинился. А еще Джек завязал узелок на ее волосах и велел не плакать.
– Джек, – сказала Хэйзел, настойчиво беря парня за руку. – Ты можешь заставить меня спать?
В его глазах отразилась печаль. Похоже, он не понял, что она имеет в виду.
Его мама нахмурилась:
– Джек, ты должен пойти со мной.
– Ты можешь заставить меня спать? – повторила она, повысив голос почти до крика. – Заколдовать – как тогда, когда заставил меня не плакать. Сейчас уже ночь, и если я засну, а потом проснусь, то буду не собой. Это будет она. Другая Хэйзел. Она вам все расскажет.
Все с недоумением на нее уставились – но она не могла сказать большего при Иоланте, стоящей прямо напротив них и готовой доложить обо всем Ольховому королю.
– А коли Хэйзел ночи выступит против нас? – спросил Северин, изгибая одну бровь. – Во всяком случае, наша Хэйзел сражается на нашей стороне.
Девушка улыбнулась – их принц назвал ее нашей Хэйзел. Как в одной из их историй.
– Хэйзел всегда на нашей стороне, – возразил Джек и осторожно коснулся ее лба.
Она подумала, что он собирается отдать ей приказ, но вместо этого парень наклонился и поцеловал ее. Хэйзел почувствовала мягкое тепло его губ и успела увидеть улыбку. Затем Джек немного отстранился и сказал:
– Спи. Спи.
Она ощутила, как ее бескрайней волной окутывает волшебство, и в последнюю секунду – несмотря на то, что сама его об этом попросила, – попыталась сопротивляться магии, удерживая глаза открытыми.
А затем качнулась вперед и упала. Последним, что запомнила Хэйзел, был крик Бена – и Джек, подхватывающий ее за мгновение до того, как голова коснулась бы пола.