Книга: Самая темная чаща
Назад: Глава 14
Дальше: Глава 16

Глава 15

Бен стоял в дверях комнаты Хэйзел, недоверчиво глядя на записку, которая лежала на кровати сестры. Просто вырванный из блокнота листочек с накарябанным шариковой ручкой сообщением:
Не злись на Джека. Это я его заставила. Хочу, чтобы ты знал: со мной все хорошо, и я не одна.
Бен ударил по стене искалеченной рукой и тут же сморщился от боли, хмуро глядя на приставшие к пальцам кусочки краски. Он был зол – на сестру, на себя, на весь мир.
Он не мог понять, почему Хэйзел не похвасталась, что это она освободила их принца; почему позволила брату топать по мокрому лесу, выставляя себя дураком, вместо того, чтобы просто признаться, что она сделала.
Может, она старалась защитить его чувства? Но тогда это делало его невыносимо жалким.
Хэйзел вечно пыталась прыгнуть выше головы. Всегда хотела всех защитить: город и его жителей – от лесных чудищ; родителей – от необходимости столкнуться со всеми теми вещами, которые они спускали на тормозах; его самого – от осознания собственной трусости, когда он бросил охоту. Когда чудовище напало на школу и все в панике разбежались, она осталась, чтобы спасти Молли. Бен вспомнил, как сестра заходила в эту дверь своей обычной уверенной походкой, говорящей, что ей не нужна никакая магия, никакое фейское благословение.
Бен рассказывал истории. Хэйзел их воплощала.
Она была храброй. И глупой, раз так сбежала.
– Бен? – позвала мама снизу. – Все хорошо? Ты не ушибся?
– Я в порядке, – откликнулся он. – Все в полном порядке.
– Тогда иди сюда. И сестру прихвати.
Мама – в одной из папиных растянутых, заляпанных краской рубашек – была на кухне: инспектировала холодильник, выбрасывая протухшее. Когда Бен вошел, она изучала пластиковый контейнер с заплесневевшим йогуртом.
– Папа звонил. Он хочет, чтобы мы на несколько дней переехали к нему в Куинс.
– Что? Когда?
Она запустила йогурт в мусорное ведро:
– Как только вы с сестрой соберетесь. Иногда я серьезно терпеть не могу этот город. От того, что здесь происходит, у меня мурашки. А где Хэйзел?
Бен вздохнул:
– Пойду найду ее.
– Берите вещей по минимуму. Оба.
Бен чуть было не спросил, значат ли мурашки, что ей страшно. Ему хотелось понять, как у нее получается притворяться, что плохие вещи на самом деле не так уж и плохи. Самому Бену иногда казалось, будто он с ума сойдет от воспоминаний.
Он вышел на улицу. Не зная, что делать, уселся на ступеньки и просидел так битый час, глядя на луну во все еще светлом небе, срывая колоски лисохвоста и завязывая на стебельках узелки, пока они не рвались. Как брат он, разумеется, обязан был прикрыть Хэйзел, но надежды на то, что мама не попытается выяснить, куда она ушла, не было. Наконец он вернулся в дом.
– Хэйзел здесь нет, – признался он.
Мама повернулась к нему:
– Что это значит?
– А что это может значить? Она ушла. Несколько часов назад. Наверное, пытается выяснить, что на самом деле происходит в городе.
Мама посмотрела на сына так, будто в его словах не было никакого смысла:
– Но это же опасно.
– А то, – фыркнул Бен, взбегая по ступенькам в свою комнату.
Он попытался дозвониться до Джека, но все время попадал на голосовую почту.
Телефон Хэйзел лежал в соседней комнате. Чувствуя себя выжатым, как лимон, Бен плюхнулся на кровать. Он не спал ни в эту, ни в предыдущую ночь. И не имел ни малейшего представления, что делать. Но стоило ему лечь, размышляя над происходящим, как глаза закрылись, и он заснул – прямо в одежде, на не разобранной постели.
Бен проснулся от прохладного ветра, задувающего в распахнутое окно, и в недоумении уставился в темноту. Он не знал, сколько проспал, но прекрасно помнил, что означает, когда у него сосет под ложечкой. Кто-то был рядом. По его венам тут же разлились адреналин, страх и возбуждение, от которых мороз бежал по коже.
Когда он ложился, окно было закрыто.
Бен почувствовал то же, что и в старые времена, когда они с Хэйзел ходили в лес: волосы у него на загривке встали дыбом, предупреждая, что даже если он не видит чудовища, чудовище, скорее всего, видит его.
И тут он услышал голос у самого своего уха:
– Бенджамин Эванс.
Рывком сев, Бен увидел освещенного полной луной мальчика, который стоял у кровати. На нем была его, Бена, одежда. Несколько секунд парень мог только моргать. Капюшон толстовки бросал тень на лицо гостя, но он узнал вещи. Он сам оставил их в лесу для эльфийского принца.
– Привет! – прохрипел Бен, с трудом выдавливая из себя слова. Он прекрасно знал, что нужно сделать. Он должен был сказать что-то такое, что показало бы принцу: он не испугался. Даже если это было и не так. – Все-таки решил меня прикончить?
Северин скинул капюшон.
Темные волосы обрамляли щеки, и Бен увидел самые кончики его рогов, торчащие под ушами. Выражение лица принца было невозможно прочитать.
Он был сокрушительно, до замирания сердца, прекрасен. И он принадлежал Хэйзел. Ведь это Хэйзел его освободила, так что ему было предопределено полюбить ее. Хэйзел, которую он поцеловал. Вероятно, первую за целую вечность. Хэйзел, может, и не полюбила его с первого взгляда, но, в конце концов, она к этому придет. В сказках так постоянно происходит.
Бен был разбит. Он бы полюбил принца в ту же секунду.
– Я пожаловал поведать тебе историю, – тихо сказал Северин. – Ты сказывал мне множество. Ныне же мой черед.
– Почему? – спросил Бен, по-прежнему не в силах осмыслить тот факт, что Северин пришел к нему в спальню. – Чего ты хочешь?
Даже с выключенным светом он сознавал, что на стенах висят дурацкие плакаты, а на полу валяются джинсы, которые он так и не удосужился подобрать. Корзина для грязного белья набита до краев, а рядом с комодом висит пробковая доска, к которой приколота истрепанная фотография спящего рогатого мальчика. Все в его комнате было смущающим.
– Чего я хочу? Многого. Но ныне – просто побеседовать, – ответил Северин. – Я нахожу твой голос… умиротворяющим. Мы могли бы потолковать о сестрах.
– О сестрах, – тупо повторил Бен. – Хочешь, чтобы я рассказал о Хэйзел?
– Ты превратно истолковал мои слова, – возразил Северин. – Я предлагаю, чтобы ты просто меня послушал.
Парень вспомнил, что сказал Северин, прежде чем поцеловал Хэйзел. Казалось, слова были выжжены у Бена на коже. Мне ведом каждый твой секрет. Все твои мечты.
Если принц знал секреты Хэйзел, то секреты Бена он, конечно, знал еще лучше. Ведь Бен приходил к гробу почти каждый день и беседовал с лежащим там мальчиком, как будто говорил вслух с самим собой.
Он признался Северину, что вылакал слишком много дешевого шампанского в канун прошлого Нового года, и его вырвало прямо в кустах у дома Намии; он в красках описал принцу, как неимоверно хорошо ему было, когда его впервые трогал мальчик; он объяснил, кто кого ненавидит в школе, а кто только притворяется, что ненавидит. Может, Хэйзел была и права, что не доверяла Бену ничего важного.
Северин вздохнул и заговорил:
– Дремучие леса, вроде тех, что окружают Фэйрфолд, населяет множество фей-одиночек, которым не по нраву состоять при волшебном дворе. Они слишком дики, слишком уродливы и слишком жестоки.
– Феи-одиночки? – переспросил Бен, пытаясь ничего не упустить.
– Шаловливые пуки. Зеленые леди, сдирающие человеческую плоть с костей, стоит лишь ступить не на ту кочку в болоте, – ответил Северин. – Девы, вдохновляющие творцов на шедевры и низвергающие их в пучину отчаянья. Мужи с длинными волосатыми хвостами и неутолимым чувством голода. Проказливые гоблины, домовики, пикси с радужными витражными крыльями и все остальные. Те из нас, кто устраивается в глуши или селится близ очага смертных. Кто не состоит при дворе и не играет в королей, королев и пажей. Кто не принадлежит к аристократии, как мой отец.
– О. – Слово «смертный» произвело на Бена сильное впечатление. Оно было таким странным и старомодным. Смертным было то, что умирало.
Северин поднес пальцы к щеке Бена – холодные по сравнению с теплой кожей. Парень почувствовал едва уловимый запах земли и травы, когда принц завел прядь волос ему за ухо.
Все тело Бена сосредоточилось на этом прикосновении.
Затем Северин убрал руку, оставив Бена недоумевать: что это прикосновение значило, и значило ли оно хоть что-нибудь? Когда принц продолжил рассказ, его сияющие глаза казались ярче обычного:
– Скоррель, моя сестрица, родилась у придворной леди еще до изгнания моего отца. Бежав, отец выкрал ее и семь магических мечей – включая тот, что я ищу, – и кузнеца, их выковавшего, существо по имени Гримсен, в чьей власти сотворить из металла все, чего душа пожелает. Отец явился в Фэйрфолд со своей свитой и назвался Ольховым королем, ведь ольховое дерево почитается королем леса. Но имя Ольховый король имеет и более зловещее значение. Возможно, ты слыхал эти строки раньше: Mein Vater, mein Vater, jetzt faßt er mich an! Erlkönig hat mir ein Leids getan!
Бен покачал головой. Что-то на немецком.
Северин отошел от кровати и прислонился к подоконнику. Его плечи коснулись стекла.
Внезапно Бен почувствовал, что снова может дышать. Губы пересохли; он поспешно облизал их.
– Отец мой, отец, меня он схватил! Ольховый король мне навредил! – Руки Северина сжались в кулаки. Кольца по-прежнему поблескивали на его пальцах, контрастируя с убогостью позаимствованных джинсов и толстовки с капюшоном. – Один ваш стихотворец написал о муже, чье дитя умирает у него на руках по вине Ольхового короля. Болью Ольховый король утоляет голод, страданиями – жажду. Он властвует над феями-одиночками здесь, в Фэйрфолде. Одна из них даже подарила ему сына. Сына, который выглядит почти как его отец: от матери ему достались лишь венчающие чело рога. Моя мать была одной из диких фей – пукой. Сие означает, что хоть кровь отца и течет по моим венам, мне не суждено быть его истинным наследником. Во мне слишком много листьев, деревьев и шального ветра. Может статься, если бы я был люб своему отцу, он бы пощадил мою мать.
«Рогатый мальчик – и правда принц», – подумал Бен. Он вспомнил, что Северин сказал о своей матери – ее зарезали у него на глазах. По приказу отца?
Северин продолжал говорить. Он был искусным рассказчиком: голос его поднимался и опускался, делая речь похожей на напев.
– И хотя я искал одобрения отца, а Скоррель пальцем о палец не ударила ради этого, он всегда благоволил ей. Я слышал, как он говорил о своих намерениях низвергнуть королеву Силариаль, изгнавшую его: ни жажда власти, ни гнев моего отца не остыли со временем. Но моя сестрица возразила ему: это судьба направила его в сей край, и он должен этому возрадоваться. Скоррель любила лес, и город она тоже полюбила. И все было хорошо, пока она не воспылала любовью к смертному юноше.
Северин сказал последние слова таким тоном, будто сообщал, что сестра заболела смертельной болезнью.
– А это плохо? – спросил Бен. Он то надеялся, что Северин вернется к кровати, то не хотел этого. И чувствовал себя идиотом.
Эльф приподнял брови:
– По разумению моего отца? То было худшее, что она могла затеять.
– И ты согласился с ним? – уточнил Бен, чтобы понять, насколько он сам отвратителен Северину.
– Еще как. Юношу звали Йоханнес Эрман, и он был светловолос и широкоплеч. Он любил подолгу бродить по лесу, предаваясь мечтам и сочиняя оды илистым прудам и полевым цветам, которые читал любому, кто был готов слушать. Не очень-то сильно он пришелся мне по нраву, – признался Северин. – Честно сказать, я его и убил.
Бен не смог ничего с собой поделать – он рассмеялся. Все было прямо как в сказке: безумно и страшно.
Северин ухмыльнулся, будто бы тоже немного воспрял духом. Возможно, из-за реакции Бена. А может быть, вспомнил, как весело убивать.
Улыбка сделала принца еще прекраснее, так что теперь невозможно было забыть, что он не из людей, – и Бен понял, как глупо воображать, что тот будет вести себя, словно человек.
– Я убил его не сразу – тогда, возможно, все сложилось бы иначе. Сестрица стала его женой, отринув платья, сотканные из лунного света, и отрекшись от диких лесных наслаждений. Она позволила обрядить себя в тяжелое поношенное шелковое платье из Германии, которое даже не было ей впору – его дала ей мать жениха, – отправилась в одну из их церквей и совершила их обряд.
Бен попытался себе это представить. Нашептывание через стекло гроба чем-то напоминало вопли музыкального фаната, стоящего у сцены, или обморок при встрече с кинозвездой. Но что делать, если тебя выбрали из толпы? Если тебя зовут на закрытую вечеринку после концерта? Он силился представить, испытывал ли Йоханнес нечто подобное, приведя домой жену-фею.
– Отец сказал, что позволит Скорелли выйти замуж, только если жених исполнит гейс. Знаешь, что это?
Бен не знал:
– Какое-то испытание?
Северин покачал головой.
– Это табу, запрет. Что-то, что ты должен или не должен делать. Отец предостерег, что если сестра трижды прольет слезы из-за Йоханнеса, тот никогда ее больше не увидит. Йоханнес, ослепленный, согласился.
Скоррель стала покорной женой: готовила яства и чинила одежду, ухаживала за садом и ходила в церковь по воскресеньям. Она старалась сотворить уют своему супругу, но ее инаковость была очевидна, как бы она ни старалась подстроиться. Она вышивала причудливые листья и розы на манжетах простых верхних платьев. Приручила голубую сойку. Добавляла травы в свои варенья и желе, распевая озорные песни. И обожала Фэйрфолд – этого я никогда не понимал. Неважно, что горожане на нее косо смотрели, – она все равно их любила. Любила играть с детьми и смеяться над сплетнями. И, как бы я ни презирал Йоханнеса, любила мужа.
Ты должен понять. Мы любим не так, как вы: единожды завоеванная, наша любовь может длиться бесконечно. Но когда они поженились, Йоханнес изменился к Скоррели. Он начал бояться ее странностей, хотя она всегда оставалась ему верной женой.
– Значит, он оказался придурком? – спросил Бен, садясь повыше в изголовье. Было что-то волнующе интимное в том, чтобы разговаривать о подобных вещах, сидя в кровати – пусть даже история и закончится трагедией. – Она пожалела, что вышла замуж?
– Мы любим, пока не отрежет. Наша любовь не уходит по капле. Она ломается, словно слишком сильно согнутая ветка.
Для Бена любовь была пламенем, в котором он хотел бы возродиться, изменившись под ее влиянием. Парень понял, почему Скоррель сбежала, чтобы начать все с нуля. И впервые осознал, каким неудачным был этот план.
– Так и случилось?
– Боюсь, нет, – Северин залился румянцем и отвернулся; его пальцы прикоснулись к стеклу. Профиль казался размытым в лунном свете. Бен подозревал, что Северин не хочет, чтобы он увидел, как изменилось выражение его лица. – Может быть, Йоханнес позабыл гейс или не думал о последствиях, но сестра плакала из-за него. Первый раз, когда Йоханнес прилюдно выговорил ей за дикость. Второй, когда отругал ее за то, что она не соблюдала субботу. Третий, потому что ударил ее. Четвертого раза не было.
Из семи волшебных мечей, что мой отец принес с Восточного двора, два особенные. Зовутся они Сердце охотника и Верное сердце. Сердце охотника никогда не промахивается мимо цели, а Верное сердце может прорубить все, что угодно: от камня до металла и кости. Отец вручил мне Верное сердце и наказал убить Йоханнеса. Я был изрядно зол и презирал людей; сильнее же всего я жаждал угодить отцу. Пока Скоррель собирала травы, я пошел к ним в дом и низверг Йоханнеса.
– Ты убил его? Хладнокровно?
Это была кошмарная история вроде тех, после которых дети лежат в кроватях без сна, прислушиваясь к ночным шорохам.
– Его кровь была весьма горяча, – возразил Северин, задумчиво глядя в сторону леса. – И моя тоже. Я так гневался, что не взял в расчет, что почувствует Скоррель.
– Она все еще его любила? Ее чувства не сломались, как ветка, или что-то там еще?
Эльф покачал головой:
– Полагаю, то, что я сказал, недопустимо. Может, наша любовь ничем не отличается от вашей. Может, все любят, пока не отрежет, или же все любят по-разному: и люди, и феи. Прости меня. Я взращен на хвастовстве отца о превосходстве моего Народа, и несмотря на то, что слушал подобных тебе десятилетие за десятилетием, это не сбило с меня ужасной спеси.
Бен, который был совершенно серьезен, спрашивая, изменились ли чувства Скоррели, огорчился, что Северин посчитал, будто тот обиделся:
– Нет, я…
– Не понимаю, – перебил его Северин. – Я мнил, раз Йоханнес – человек, то его жизнь ничего не значит. Так как могла что-то значить его смерть? Казалось смехотворным, что моя сестрица умудрялась души не чаять в таком существе, а уж страдать из-за него – и подавно. Коли он оказался недостоин ее, отчего бы не взять другого? И я не мог вообразить, каким долгим может оказаться один-единственный день. Я не ведал, что промежуток одной смертной жизни столь бесконечен, пока не лег недвижно в свой гроб.
Не успев сообразить, что он делает, Бен соскользнул с кровати. И хотя это явно была худшая идея в мире, и ему казалось, что он может потерять сознание или даже умереть, парень положил руку на спину Северина, почувствовав под пальцами жилистые мышцы и легкое прикосновение шелковистых волос.
Северин напрягся, а потом судорожно выдохнул:
– Возможно, моей рукой двигала зависть, ведь Скоррель была моей наперсницей при дворе. Она брала мою сторону, когда я прекословил с отцом. Сочиняла потешные песенки, когда печалился. Мне было одиноко без нее, и я хотел, чтобы она воротилась. Все мы способны на великий самообман, двигаясь к заветной цели.
Бен по-прежнему касался Северина, не уверенный, что делать с рукой дальше: казалось странным оставить ее там, где есть, но непомерно смелым передвинуть на плечо принца и уж тем более – ему на грудь. Поэтому Бен продолжал вдыхать травянистый запах Северина, вбирая тепло его кожи.
Как-то раз он привел одного мальчика к гробу принца и целовался с ним, сидя на крышке, представляя, что целует Северина, – о чем тоже не преминул рассказать рогатому мальчику. И это еще не самая унизительная вещь, которую он выболтал.
Бен так и не пошевелил рукой. Через мгновение Северин снова заговорил:
– Скоррель скорбела, бесконечно оплакивая своего мертвого мужа. Она покинула дом и ушла в лес, где пала на поросшую мхом землю, заливаясь слезами. Так страшно было ее горе, что жуки и птицы, мыши и олени – все плакали вместе с нею, пока не прогнивали до самых костей от своего неутешного горя. Камни и деревья тоже горевали, растрескиваясь и сбрасывая листья. Я приходил к сестрице, моля позабыть горе, но она возненавидела меня и ничего не хотела слышать. Я бросил к ее ногам Верное сердце, заклиная отомстить за мужа, но она и этого не пожелала. Скорбь преобразила ее. Она стала чудовищем, кошмарным существом, сеющим горе и печаль – и все из-за меня.
– Твоя сестра… чудовище? – Бен запнулся.
– Да, – проговорил Северин. – Существо, обрушившееся на твой город – моя сестра. Вот какую историю я пришел тебе поведать. И ты должен понять, что если ее возможно спасти, я все для этого сделаю. Но также ты должен понимать, какой опасности подвергаешься.
Бен разобрался с сестрами и историями. Но по-прежнему не мог взять в толк, чем заслужил, чтобы принц ему обо всем этом рассказал.
– Так ты пришел предостеречь меня?
– Когда я услыхал твой голос той ночью, то мгновенно его признал. Этот голос я знаю лучше собственного. На долгие годы я лишился речи. Но теперь вновь могу говорить. И ты – тот, с кем я хотел побеседовать. Тот, пред кем я нахожусь в большом долгу.
– В долгу? – повторяя за Северином его последние слова, Бен чувствовал себя безмозглым попугаем.
– Знаешь, это почти свело меня с ума – пытаться поймать ускользающее время, слышать так много голосов, мешанину звуков и слов, которых я не мог разобрать. А потом ты заговорил со мной – со мной. И я начал понимать, что в промежутке между твоими визитами умещается день.
Щеки Бена начали розоветь. Это было уже слишком. Он осознал, что Северин может причинить ему такую боль, какой он до этого никогда не испытывал, потому что Бен уже приставил лезвие к своей груди и вложил рукоять в ладонь этого незнакомца.
Он любил Северина, но едва его знал.
Северин рассказал Бену остальное: как отец опечалился, что Скоррель превратилась в чудовище, но возжелал использовать ее мощь. Как приказал Гримсену сделать гроб, который будет удерживать ее, пока не найдется способ ею управлять. Северин описал, как делали гроб: ковали металлический каркас из закаленного кровью железа и ткали стекло из слез. Он рассказал, как выступил против отца, отговаривая Ольхового короля запирать Скоррель в гробу. Король рассердился на него, заявив, что мечтает, чтобы Северин со Скоррелью никогда не появлялись на свет; еще он поклялся, что если породит третьего ребенка, то лучше перережет ему горло, чем будет растить и ждать, пока тот предаст его, как предали они. Но Северин не отступал, как бы ни кричал отец. Он не позволил бы ему положить сестру в гроб.
Тогда Ольховый король обратил против сына свой волшебный меч, Сердце охотника, который никогда не бьет мимо цели. И поскольку Северин расстался с Верным сердцем, то был побежден. Он оказался в стеклянном гробу вместо Скоррели и лежал в нем до тех пор, пока сестра Бена его не освободила.
Бен пытался сосредоточиться на словах и их смысле, но все, о чем он мог думать – так это о том, что пропал.
Назад: Глава 14
Дальше: Глава 16