Глава тринадцатая
Тайна нацистского гаулейтера
…Мой друг настоятельно утверждает, что вся эта территория была местом охоты Коха и что там он спрятал… награбленные ценности… Мне кажется, что мой друг знает об этом совершенно точно. Как офицеру инженерно-саперных войск, ему, по всей видимости, было известно об этом…
Из письма в Калининград профессора Герхарда Штрауса,
бывшего директора Управления охраны памятников искусства Восточной Пруссии. 1981 год
…Герру Эриху Коху есть чем блеснуть: он «собрал» и транспортировал в свой прусский замок ценную в валюте коллекцию картин, скульптур и памятников…
Из книги «Палачи Европы. Портреты и памфлеты».
Москва, 1945 год
Гросс Фридрихсберг. Что это? Такого названия нет ни на одной карте современной Европы. Ни в Германии, ни в Австрии, ни в какой-нибудь другой немецкоязычной стране. Вроде бы очень просто — «гросс» — значит «большой», а «берг» — «гора». Значит, все вместе — «большая гора Фридриха». Не странно ли, что среди многочисленных городов и городишек, хуторов и деревень Мекленбурга и Баварии, Саксонии и Гессена не нашлось ни одного населенного пункта с таким названием?
А между тем местечко, носившее такое название более шестидесяти лет назад, находится на восточной оконечности Калининграда. Раньше туда можно было доехать на трамвае «единичке», затем от конечной остановки в районе Тенистой аллеи пройти мимо больницы, пересечь старую окружную дорогу и прямиком выйти к группе одноэтажных домиков и хозяйственных построек, именуемых сегодня поселком «Совхозное». Это и есть бывшее местечко Гросс Фридрихсберг, являвшееся некогда имением одного из могущественных нацистских главарей — гаулейтера Восточной Пруссии Эриха Коха.
Для того чтобы достаточно полно представить себе, как выглядел этот интереснейший поисковый объект, расположенный в непосредственной близости от города, объект, с которым было связано целое звено таинственных и до сих пор невыясненных обстоятельств, я позволю себе некую аналитическую реконструкцию событий завершающего периода минувшей войны, происходящих в этих местах. Итак, вернемся к событиям более чем шестидесятилетней давности.
* * *
Машины сделали резкий поворот у перекрестка и понеслись дальше по извилистой, уложенной мелкой брусчаткой улице пригорода. Слева недалеко от дороги промелькнули очертания кирхи с высоким острым шпилем. Улица круто поднималась между соснами. Несмотря на то что нигде не было видно ни огонька из-за жестких правил светомаскировки, окружающие дома были хорошо различимы. Мартовский снег, еще покрывавший землю и крыши домов, делал пейзаж пустынным и холодным. Еще несколько десятков метров, и тяжелый «адлер» с плотной зашторенными окнами и неотрывно следующий за ним «опель» охраны пересекли окружную дорогу. Стоявшие у тротуара рядом с мощным мотоциклом солдаты в стальных шлемах и серых шинелях с большими блестящими бляхами на груди отдали честь.
Оба автомобиля выехали на прямую, обсаженную липами дорогу. Деревья стояли так плотно, что казалось, будто машины едут по тоннелю. Через несколько секунд справа замелькал высокий каменный забор, машины сбавили ход и остановились перед массивными железными воротами. Вышедшие из караульного помещения солдаты охраны, посветив маленькими ручными фонариками, вытянулись по стойке «смирно» по обе стороны ворот, которые с вибрирующим гулом стали медленно раздвигаться. Блестящий черный лимузин с номерным знаком IC-33 061 плавно въехал в раскрытые ворота.
Нацистский гаулейтер и обер-президент Восточной Пруссии Эрих Кох, возвратившийся после встречи в Мюнхене руководящего состава НСДАП, прибыл в свое имение Гросс Фридрихсберг под Кёнигсбергом.
Из книги Эриха Штокхорста
«5000 голов. Кто был кто в Третьем рейхе».
Киль, 1998 год
«Кох Эрих, род. 19.6.1896 в Эльберфельде, профессия: железнодорожный служащий. Участник 1-й мировой войны… 1922–1928 — сотрудник Гауляйтунга НСДАП в Руре, с 1928 — гаулейтер НСДАП, гау Восточная Пруссия, местопребывание в Кёнигсберге. С 1930 — депутат рейхстага… 1933 — обер-президент провинции Восточная Пруссия, сент. 1941 — имперский комиссар обороны 1-го военного округа, 1941–1944 — имперский комиссар Украины, 9.3.1959 приговорен в Польше к смерти и впоследствии казнен».
Из книги Славомира Орловского
«Эрих Кох перед польским судом».
Москва, 1961 год
«…Активная деятельность и пропаганда национал-социалистской идеологии в Рурском бассейне способствовали назначению его Гитлером в 1928 году гаулейтером Восточной Пруссии»
Из «Краткого очерка политической карьеры»,
написанного Кохом в Мокотовской тюрьме.
Польша, 1951 год
«…Летом 1933 года Гитлер вызвал автора этих строк в Мюнхен и заявил ему в присутствии Гесса и Фрика буквально следующее:
…Вы никогда не были моим другом, но зато всегда были другом моего самого большого врага Грегора Штрассера. Вы никогда не пользовались ни моей помощью, ни моей протекцией. Все, что создано в Восточной Пруссии, создано целиком Вами, без моей помощи. Вы будете обер-президентом Восточной Пруссии, только дайте мне время… Я знаю, что если Вы принесете мне присягу, то Вы будете ей верны…»
Загородная резиденция Эриха Коха была предметом его особой гордости. После прихода нацистов к власти в 1933 году Эрих Кох, будучи руководителем НСДАП в Восточной Пруссии, занял пост обер-президента провинции и сразу же стал подумывать о приобретении для себя загородной резиденции. Власть открыла перед ним широкие возможности удовлетворения честолюбия и реализации самых безудержных фантазий. Никогда до того не живший в роскоши, бывший служащий из Эльберфельда, «старый борец», помогавший Гитлеру устанавливать диктатуру, мог рассчитывать на создание для себя особых условий в восточнопрусской вотчине. Благо нашлись добровольные помощники в этом деле, которые в обмен на благосклонность шефа готовы были пойти на любые аферы, дабы угодить Коху.
Руководитель так называемого «Имперского продовольственного сословия» в Восточной Пруссии — организации, объединяющей все сельскохозяйственное население провинции, штурмбаннфюрер СС Шпикшен выделил солидные средства для покупки имения. Очень скоро было найдено место, удовлетворяющее потребностям Коха, — почти заброшенные постройки, принадлежащие маргарино-жировому заводу в Велау и расположенные в живописной местности к западу от Кёнигсберга. Таким образом, уже в 1934 году Кох стал владельцем участка земли в две тысячи моргенов.
В кратчайшие сроки на территории имения развернулось интенсивное строительство. Различные восточнопрусские строительные фирмы — «Вольф Дёринг», «Курт Брёдель», «Густав Браузеветтер», «Гратен & Ко» — принимали участие в реконструкции старых и сооружении новых построек, установке оборудования, отделочных работах. Через некоторое время на берегу одного из живописных прудов, связанного с другими водоемами сетью миниатюрных шлюзов, появилось красивое двухэтажное здание с балконами и мансардой, а поодаль — целая группа хозяйственных построек под черепичной крышей: конюшни, хлев, коровники, крольчатники, различные сараи и амбары. По другую сторону прудов был заложен парк, между деревьев виднелись какие-то сооружения. Среди жителей окрестностей ходили слухи, что стоимость имения превышала несколько миллионов рейхсмарок.
Из «Служебной телефонной книги по округам имперской почтовой дирекции.
Кёнигсберг и Гумбиннен». 1941 год
«…Кох, Эрих, деп. рейхстага, гаулейтер Нац.-соц. немецкой рабочей партии, Гросс Фридрихсберг — 2 52 55…»
Из «Адресной книги Кёнигсберга». 1942 год
«…Кох, Эрих, деп. Рейхстага, государственный советник, обер-президент и гаулейтер НСДАП, гау Восточная Пруссия, Гросс Фридрихсберг. Тел. 2 52 55»
Из показаний доктора Шимона Датнера
на судебном процессе Эриха Коха. Варшава, 1958 год
«…Начал он с небольшого. Однако уже в первые годы после прихода Гитлера к власти стали распространяться слухи, что Кох устраивает свои частные дела. Чтобы скрыть свои махинации, он основал так называемый „Эрих-Кох-штифтунг“. В итоге Кох стал собственником двух газет, которые был обязан выписывать каждый чиновник, одним из крупных собственников земельных владений, насчитывавших десятки тысяч моргенов. Он занимался разведением арабских скакунов, был акционером компании, ведавшей текстильными фабриками в Белостоке, — на первых порах официально, а позднее, когда это обнаружилось, — через подставных лиц…»
Эрнст Корнблюм, водитель гаулейтера, привычным движением открыл заднюю дверь лимузина. Эрих Кох, устало кивнув замершему перед входной дверью часовому, поднялся по ступенькам и шагнул в арку, над которой простер крылья хищный стилизованный орел со свастикой, зажатой и когтях.
Пройдя по просторному холлу, стены которого были украшены в стиле старинных замков — медвежьими и оленьими шкурами, массивными медными подсвечниками, деревянными мозаичными гербами, инкрустированными металлом, — гаулейтер, не раздеваясь, поднялся по деревянной винтовой лестнице на второй этаж особняка. Здесь, в своем рабочем кабинете, Эрих Кох наконец мог немного расслабиться. Сильное напряжение последних дней давало себя знать. Он сбросил шинель на тумбочку у двери, молча оглядел кабинет. Было достаточно чисто, аккуратно убрано. Видимо, Марта, ожидая приезда хозяина, недавно навела порядок.
Окна были плотно зашторены, на столе лежала стопка книг и альбомов, которые привезли ему накануне из городской библиотеки, но которые он так и не успел посмотреть. Взгляд Коха остановился на миниатюрной картине в золоченой рамке, изображавшей одно из самых старых кёнигсбергских зданий — Сиротский приют у Закхаймских ворот. На высокой подставке в углу комнаты стояла бронзовая фигурка штурмовика, сжимающего знамя, — подарок, преподнесенный ему по случаю сорокапятилетия местными группами НСДАП. Со стены смотрели портреты Гинденбурга и фюрера.
Кох, слегка поморщившись, сел в глубокое кресло у письменного стола. Мысли его были далеко не веселыми. Совещание имперских руководителей и гаулейтеров в Мюнхене проходило на нервозной, истерической ноте. Геббельс в своем докладе говорил о вступлении Германии в «решающую стадию войны», о «мобилизации всех сил нации».
Из «Аналитической справки» В. Г. Ефимова
«…Гаулейтер и обер-президент, комиссар имперской обороны Восточной Пруссии, Э. Кох обладал огромной властью. Исходя из принципа фюрерства, существовавшего в нацистской Германии, гаулейтер на территории своего гау являлся, в сущности, самодержавным властителем, поскольку по закону 1934 года гаулейтер одновременно являлся и рейхсштатгальтером (наместником имперского правительства) провинции, то есть осуществлял функции как партийного, так и государственного руководителя области. Как гаулейтер и комиссар имперской обороны Э. Кох осуществлял руководство работой всех партийных организаций… возглавлял и координировал все области военной экономики, находившиеся на территории гау…»
Воспоминания Коха о прошедшем совещании перемежались с далеко не веселыми мыслями о необходимости неотложных мероприятий по обеспечению безопасности своих многочисленных коллекций, состоящих из того, что во всём цивилизованном мире принято было бы называть «награбленным». Бесценным сокровищам, с такой тщательностью собранным для Коха угодливыми помощниками и соратниками по партии, угрожала реальная опасность. Ни штандартенфюрер СС Фидлер, руководитель пожарного управления провинции и начальник пожарной школы в Метгетене, ни заместитель Коха на посту имперского комиссара Украины оберфюрер СС Даргель, являвшийся одновременно правительственным президентом одного из оккупированных польских округов, получившего немецкое название Цихенау, ни руководитель тамошнего школьного отдела правительственный директор Хабих, изрядно поднаторевшие в сборе коллекции гаулейтера, вряд ли могли предложить готовый рецепт. А ведь ценности в руках у первого человека восточнопрусской провинции сосредоточились немалые.
Последние годы принесли Коху мощную волну обогащения. Он, как и фюрер, мечтал создать собственный художественный музей, для чего внимательнейшим образом следил за деятельностью «Айнзатцштаба рейхслейтера Розенберга», занимавшегося сбором культурных ценностей на оккупированных территориях. Он постоянно был в курсе акций батальона специального назначения под командованием майора фон Кюнсберга — особенно когда стал рейхскомиссаром Украины.
Будучи уже в Киеве, Кох утвердил инструктивный документ, позволяющий от его имени конфисковывать любые произведения искусства на оккупированной немцами территории Советского Союза.
Из «Служебной директивы № 3
Айнзатцштаба штаба рейхслейтера Розенберга.
Главная рабочая группа Украины».
27 ноября 1941 года
«…Ревизия всех культурных ценностей обеспечивается путем прекращения доступа к ним населения, опечатывания основных входов и вывешивания объявления: „Конфисковано и взято под охрану по заданию рейхскомиссара Украины“…
Перечень материалов направляется главной рабочей группе, которая направляет перечни конфискованных культурных ценностей для окончательного решения их дальнейшей судьбы рейхскомиссару.
После решения рейхскомиссара рабочая группа должна позаботиться об отправке изъятых культурных ценностей в рейх…»
Особую озабоченность у Коха вызывала судьба ни с чем не сравненного Янтарного кабинета, находящегося в ведении директора всемирно известной Кенигсбергской коллекции янтаря доктора Альфреда Роде, человека своенравного и имеющего, по мнению гаулейтера, маниакальную привязанность к янтарю и изделиям из него. При встречах с Роде Кох не раз указывал ему на необходимость беречь «возвращенное достояние рейха», но читал в глазах ученого глубоко скрываемую насмешку. «Все они, эти интеллигенты, хотя и стараются доказать свою преданность фюреру, в глубине души ненавидят „старых борцов“ партии, считая нас выскочками и невеждами», — подумал Кох и вспомнил расхожую фразу Ганса Йоста о том, что при слове «интеллект» его рука «тянется к спусковому крючку пистолета». Взгляд Коха упал на голубые шторки на стене слева от письменного стола. Он потянул за шнурок — шторки раздвинулись: за ними висела красочная топографическая карта провинции с бирюзовыми лентами рек и пятнами озер, ажурной сетью железных и шоссейных дорог, зелеными квадратами лесов и искусственных лесных насаждений.
Где? Где оно, то укромное место, куда в случае угрозы можно было бы упрятать на время ценную коллекцию, — вот что занимало мысли гаулейтера. О том, чтобы везти ценности в рейх, нечего было и думать. Тогда очень многое из того, что оказалось в личной собственности Коха, могло попасть в руки чиновников рейхслейтера Розенберга или того хуже — в руки сотрудников РСХА, которые особенно последнее время прибирали к рукам все мало-мальски ценное — картины, скульптуры, изделия из драгоценных камней, золота и серебра. И все под лозунгом чистоты рядов партии! Могло даже дойти до партийного суда чести, где уже не раз рассматривались дела о злоупотреблениях высших чинов аппарата НСДАП.
Кох пристально вглядывался в карту, будто в ней самой пытался найти ответ на мучающий его вопрос. Нельзя сказать, что у него не было на примете каких-либо довольно надежных объектов на территории провинции, благо Восточная Пруссия изобиловала наличием различных фортификационных сооружений, начиная с рыцарских замков и кончая построенными в последние годы многочисленными бункерами. Существовало немало удаленных от основных магистралей имений и фольварков, принадлежащих преданным партийным функционерам, которые, возможно, сочли бы за честь помочь гаулейтеру в столь пикантном деле. И все же это было совсем не то, чего хотел Кох. О месте захоронения сокровищ должны были знать только он и двое-трое самых надежных людей. Хранилище необходимо располагать в точке, не вызывающей никаких подозрений. И главное — это место должно было находиться неподалеку от самого имения. Тогда отпали бы все вопросы, связанные с обеспечением конспирации при транспортировке груза. Да и решить вопрос о захоронении можно было бы достаточно оперативно: в случае возникновения реальной угрозы прорыва противника или нанесения тяжелых бомбовых ударов по Кёнигсбергу и его окрестностям.
Кох еще раз взглянул на карту, сосредоточившись на конкретном ее квадрате, образованном градусной сеткой. Он как бы по-иному оценил район расположения Гросс Фридрихсберга. К востоку от него, менее чем в километре, проходила граница города, чуть дальше — окружное шоссе и сеть кёнигсбергских улиц. С севера территорию имения ограничивал канал Ландграбен и озеро Филиппстайх.
Примерно в километре к западу от имения располагался большой поселок и имение Метгетен, кирпичный завод и старый парк. С юга примерно на таком же расстоянии проходили железная дорога и шоссе на Пиллау.
Гаулейтер долго и сосредоточенно рассматривал ограниченный указанными ориентирами участок местности вокруг Гросс Фридрихсберга. Может быть, именно в этот момент и созрело у него решение, определившее дальнейшую судьбу коллекций и не только их…
* * *
В августе 1973 года в Калининградскую экспедицию из редакции газеты «Калининградская правда» было передано письмо Андрея Александровича Захарчука, проживающего в Горловке на Украине. В нем он рассказал о событиях конца минувшей войны, очевидцем которых оказался.
Из письма Захарчука в редакцию газеты
«Калининградская правда». Август 1973 года
«Я много читал про Янтарную комнату и мне вот уже 30 лет не дает покоя один вопрос. Я в 1944 г. работал в районе Калининграда в имении Эриха Коха в Гросс Фридрихсберге… В сентябре м-це в его… имении строился железобетонный тайник, то место я очень хорошо помню… Он был построен и очень хорошо замаскирован — причем глубоко в земле. Когда его строили, то в бетон была вставлена очень толстая железная арматура, причем очень густо. Не могу знать, что в этом тайнике есть, но надеюсь, что он не пуст…»
Информация, сообщенная Захарчуком, возвращает нас в осенние дни 1944 года, когда к Кёнигсбергу неумолимой громадой приближалась Советская Армия, круша на своем пути откатывающиеся на Запад войска вермахта.
Именно в это время в районе Гросс Фридрихсберга происходили таинственные события, смысл которых до сих пор не ясен. Расскажу о них по возможности поподробнее. Во всяком случае, настолько подробно, насколько позволяют это сделать имеющиеся в моем распоряжении источники.
* * *
Лай овчарок становился невыносимым. Цепь охранников, удерживающих на поводках беснующихся собак, казалось, сжимала и без того ограниченное пространство вокруг глубокого котлована. На площадку, огороженную забором из свежевыструганных досок, то и дело заезжали неуклюжие тяжеловесные машины, обдавая людей, работающих там, удушливым сизым газом. Одновременно действовали сразу две больших бетономешалки, жадно пожирающие широкими раструбами цемент и песок. Рядом, оглушительно грохоча, работала камнедробилка. Вокруг нее буквально на глазах увеличивались кучи щебня — основного балластного компонента, обеспечивающего прочность любого сооружения.
По деревянным мосткам, спускающимся в котлован, сновали люди в грязном, потерявшем первоначальный цвет обмундировании. Загружая тачки свежеприготовленным бетонным раствором, они спускались в котлован и где-то там в его чреве заливали смесь в деревянную опалубку сложной конфигурации. Их работало здесь около двадцати человек — советских военнопленных из лагеря, расположенного в Метгетене, пригороде Кёнигсберга. С конца августа, после серии тяжелых авианалетов англичан на город, условия в лагере стали невыносимыми. Голод косил людей, тяжелая каторжная работа превращала их жизнь в сплошную цепь мучений, избавление от которых сулила только смерть. Когда они вечером возвращались в свои бараки после четырнадцати часов изнурительного труда, их ждало по сто восемьдесят граммов хлеба, наполовину из опилок и соломы, и один литр супа без соли, сваренного из неочищенного гнилого картофеля. На таком рационе долго протянуть было невозможно.
И вдруг в начале сентября на одной из утренних перекличек из военнопленных, построенных на лагерном аппельплаце, было отобрано два десятка человек, которые казались наиболее способными к тяжелой физической работе. Их перевели в отдельный барак и первое, что сделали — сытно накормили. Теперь эта группа военнопленных стала работать отдельно от остальных. Каждое утро за ними приезжал в лагерь грузовик с брезентовым верхом и надписью большими белыми буквами «Бетонштайнфабрик АГ», у борта садились два эсэсовца с автоматами, и они выезжали за ворота. И хотя езды до места работы было самое большее двадцать минут, всякий раз их доставляли туда на автомобиле с плотно задернутым брезентовым пологом.
Очень скоро всем стало ясно, что в огромном котловане под бдительным наблюдением СС строится какое-то подземное сооружение — не то бункер в несколько этажей, не то хранилище с многочисленными помещениями. В траншеи укладывались бетонные кольца метрового диаметра, образующие своеобразные трубы, расходящиеся в нескольких направлениях. Швы между блоками и места стыковки их с бетонными кольцами замазывались толстым слоем темной вязкой массы, служащей, по-видимому, гидроизоляцией.
Строительство продолжалось до конца сентября. К котловану несколько раз подходил в сопровождении двух рослых эсэсовцев важный человек в генеральском мундире, невысокий, с острым взглядом и рыжеватыми гитлеровскими усиками. Пленные с опаской смотрели на немца, интуитивно чувствуя, что от него может зависеть не только их положение, но и сама жизнь в фашистской неволе.
Из материалов личного штаба рейхсфюрера Гиммлера.
Александрийская пленка, Т-175, ролик 18
«…До 1943 года строительные бригады СС занимались строительством различных объектов по линии Главного административно-хозяйственного управления СС. В 1943 году в связи с усилившимися воздушными налетами на города Германии все бригады были брошены на расчистку разрушенных городов, спасение имущества и ценностей, укрытие этих ценностей и строительство оборонительных укреплений и других объектов по линии СС и полиции безопасности».
В последних числах сентября, когда котлован с расположенными на его дне сооружениями был закопан двумя мощными бульдозерами, пленным досталась уже совсем легкая работа — на опушке леса выкапывать ровные квадраты дёрна, покрытого пожухлой травой, грузить их в кузов грузовика, а затем укладывать ровными рядами на утрамбованной площадке, появившейся на месте котлована. Работа была фактически завершена: осталось убрать мусор, увезти будку с инвентарем и разобрать забор, все еще окружавший пространство совсем недавно оживленной стройки.
Пленные, окруженные охраной с собаками, привычно построились у выездных ворот, ожидая приезда автомашины. Ее долго не было, и высокий офицер в серой войсковой шинели заметно нервничал, постоянно поглядывая на часы и бросая хмурые взгляды на пленных. Грузовик приехал уже далеко затемно, и охрана, лениво покрикивая на пленных и подталкивая крайних из них прикладами автоматов, загнала людей в кузов. Как обычно, был наглухо застёгнут брезентовый полог, два эсэсовца, держа автоматы перед собой, разместились на откидных сиденьях у бортов. Раздались гортанные крики «Абфарен!» — и машина, тяжело взвывая мотором, выехала за ворота. Впереди и сзади слышалось тарахтение сопровождавших грузовик мотоциклов. Еще немного и колонна выехала за пределы имения. Прогрохотали с вибрирующим гулом механические ворота, заглушая голоса охранников, которые о чем-то оживленно говорили с сопровождавшим транспорт офицером. Водитель резко включил скорость, машина вздрогнула, тронулась с места и вдруг неожиданно для сидящих в кузове пленных сделала поворот налево — на дорогу в сторону кёнигсбергского окружного шоссе. И разом всем стало понятно — их везут не в лагерь. Навалившаяся на тело усталость как-то сразу отодвинулась в сторону, уступая место чувству тревоги и смертельной тоски…
Из записки А. В. Максимова
«Краткая история розыска Янтарной комнаты»
«Хочу… привести один характерный факт по материалам разведки и допросов русских пленных тех лет. Этими документами мы часто пользовались в связи с изучением обстановки, окружающей противника в последние дни Кёнигсберга.
Смысл его такой: где-то в Кёнигсберге находился лагерь советских военнопленных, которые делали для противника подземные казематы из бетона с усиленной гидроизоляцией. Верх сооружения был на глубине десяти метров от уровня земли. Это стало известно от одного из пленных, инвалида, который не мог ходить на работы, а всегда был дневальным. Он, почувствовав недоброе от немцев и слыша канонаду переднего края, сбежал, скрываясь несколько дней в подвалах центра города, и этим остался жить».
В этот день грузовик с брезентовым верхом и надписью «Бетоннштайнфабрик АГ» не появился в лагере. Не приехал он и в последующие дни. А судьба двадцати советских военнопленных так и осталась неизвестной. Правда, недалеко от озера Филиппстайх местные жители однажды сентябрьской ночью слышали несколько резких пулеметных очередей. Да ведь чего только не бывает в расположенном неподалеку от фронта городе. Нередко полевая жандармерия ловила дезертиров, скрывающихся в брошенных домах, сараях или подвалах. Случались и перестрелки с русскими парашютистами, которые, по слухам, десятками забрасывались в предместья Кёнигсберга…
* * *
Прошло чуть более четырех месяцев… И снова в Гросс Фридрихсберге развернулись события, представляющие для нас, собирающих по крупицам сведения об укрытии культурных ценностей, несомненный интерес. Теперь они уже связаны с другой важной фигурой, некоторым образом соприкоснувшейся с одной из тайн Третьего рейха, — генералом Отто Ляшем.
Из статьи Михаила Брагина
«Крах Восточной Пруссии»
«…Комендант Кёнигсберга генерал Ляш. Его судьба закономерна и отражает судьбу Восточной Пруссии.
Безусым лейтенантом тридцать с лишним лет назад участвовал Отто Ляш в составе 1-й кавалерийской дивизии в битве у Танненберга. Все три десятилетия готовился Ляш к новой войне. Он достиг поста командующего восточнопрусским военным округом. Он жил здесь же, в прусском городке Морунгене. Свою семью, свою вотчину он собирался защищать как только мог. Ляш воевал под Ленинградом, успел бежать из-под Львова и был назначен как испытанный в боях командир, отлично знающий Восточнопрусский театр военных действий, комендантом Кёнигсберга…»
За всю свою довольно продолжительную военную карьеру генерал Отто Ляш не испытывал столь тягостного, гнетущего чувства безысходности. Казалось, в один миг рухнула продуманная и тщательно подготовленная система обороны. Войска, закрепившиеся в районе Гумбинена и Пилькаллена, 13 января подверглись массированному удару русских и начали стремительно отступать в западном направлении. Очень скоро стали понятны оперативные цели противника — расчленение всей восточнопрусской группировки, окружение Кёнигсберга и плотная изоляция его от других частей вермахта, действующих на Земландском полуострове. К 27 января немецкие войска вынуждены были отступить с боями в ближайшие пригороды Кёнигсберга, а во второй половине дня передовые части Красной Армии перерезали шоссе Кранц — Кёнигсберг. С юга им оставалось продвинуться километров на двадцать, чтобы выйти на берег залива Фришес Хафф. Любому здравомыслящему человеку становилось ясно, что окружение Кёнигсберга — фактически дело одного-двух дней. Еще утром этого январского дня командующий первым военным округом генерал Ляш побывал в Пиллау, где обсудил с морским комендантом порта вопросы эвакуации населения на судах военно-морского и гражданского флота. Ведь лишь 27 января руководство НСДАП пошло на объявление массовой эвакуации.
Возвращаясь утром из Пиллау, Ляш был потрясен зрелищем страшной паники, охватившей жителей Кёнигсберга. Все шоссе было запружено повозками беженцев. Толпы людей везли свой скарб в телегах, детских колясках, на велосипедах. Крытые фуры с железными трубами печек-времянок, простые крестьянские повозки с большими деревянными колесами, аккуратные фургончики с затейливой готической вязью надписей — все это перемешалось в сплошную массу, лавину, которая со стоном и плачем двигалась к морю, спасаясь от надвигавшихся войск Красной Армии. Пропаганда Геббельса сделала свое дело: десятки тысяч людей, бросая свои дома и имущество, в дикой панике рванулись в Пиллау — единственное, как им казалось, спасение от «безжалостных азиатских орд». Женщины, несущие на руках укутанных в одеяло детей; молчаливые старики и старухи, сидящие в повозках среди груд чемоданов, тюков, ящиков; трескучий январский мороз; пронизывающий северный ветер и отдаленный грохот канонады — все это ассоциировалось у Ляша с одним словом: «фергельтунг» — «возмездие». Но это было не то возмездие, о котором истерически кричал фюрер, обрушивая сотни смертоносных ракет на Лондон. Это было возмездие, приходящее с востока, от стен Москвы, Ленинграда и Сталинграда, и найти спасения от него, Ляш это знал точно, было уже невозможно.
По приезду на командный пункт округа, размещавшийся в доме лесника, что в полукилометре к югу от Модиттена, Ляш принял доклад полковника фон Зюскинд-Швенди, который сообщил, что, по данным разведки, части Красной Армии наступают по всему фронту, огибая Кёнигсберг с севера и юга, и достигли к семнадцати ноль-ноль линии Трутенау — Мандельн — Крауссен — Людвигсвальде.
Ляш понимал, что если не удастся провести перегруппировку наличных сил, то противник уже к исходу следующего дня может ворваться в город. Об этом же говорил и начальник штаба. У полковника были свои предложения на этот счет, и он проработал их уже с начальниками отделов Iа и Iс майором Кохом и полковником Нотцни фон Гожински. Ляш было хотел сразу перейти к обсуждению необходимых мер, но Зюскинд-Швенди торопливо доложил, что уже несколько раз звонил гаулейтер и интересовался, где генерал, и просил срочно связаться с ним. Имение Коха было совсем рядом, и Ляш, прихватив с собой оперативную карту в планшете, отправился на доклад к «имперскому комиссару обороны».
На переезде машина простояла минут двадцать, пока мимо не проследовал на медленном ходу состав из пассажирских вагонов, подножки которых были буквально облеплены беженцами. Они стояли у многочисленных дверей, судорожно вцепившись в поручни, держась за выступы открытых окон. Наиболее решительные взгромоздились на крыши вагонов, другие — сгрудились, балансируя на сцепках… Маневровый паровоз, испуская клубы дыма и пара, подавал протяжные и хриплые гудки. На фоне заснеженных полей и голых кустов этот поезд, состоящий из ярко-зеленых вагонов рейхсбана, казался призрачным видением, неизвестно откуда появившимся и неизвестно куда исчезнувшим. От переезда до имения было около километра.
Машина генерала обогнала колонну из четырех автофургонов, во главе которой ехал бронетранспортер, а позади — грузовик с солдатами. Машины шли тяжело, надрывно ревели дизельные моторы. По-видимому, ящики из свежевыструганных досок, торчащие из-под брезента в кузовах автомобилей, были тяжелыми. «Похоже, гаулейтер что-то свозит в свою резиденцию, да притом в спешном порядке», — отметил про себя Ляш.
Совещания у гаулейтера с предыдущего вечера стали проводиться в подземном бункере, примыкавшем к подвалу дома Коха. После того как части Красной Армии вышли на ближние подступы к Кёнигсбергу и начали массированный артобстрел города, постоянно находиться в доме было уже небезопасно.
Подвалы у дома Коха были как будто специально приспособлены для того, чтобы обустроиться там в случае необходимости: пять больших комнат с узкими зарешеченными окошками у потолка, кухня, душевая комната и ватерклозет, сверкающие керамической плиткой. Попасть в подвал можно было из дома или через небольшой тесный коридорчик с массивной железной дверью прямо с улицы, спустившись по ступенькам в небольшое углубление у фундамента дома. Из подвала длинный тоннель вел в бункер, расположенный к северу от дома. Построенный несколько месяцев назад во время мероприятий по реализации уже упомянутой мной Егер-программы, бункер был оснащен современными устройствами жизнеобеспечения: громадным водогрейным котлом фирмы «Шеффер & Валькер», системой приточной вентиляции и электрогенератором, обеспечивающим автономное функционирование всех устройств. В одном из помещений был оборудован узел связи, имеющий прямые телефонные каналы с гауляйтунгом НСДАП на Егерхофштрассе, зданием правительства на Миттельтрагхайм и комендантом города генерал-лейтенантом Шиттнигом. С помощью шифрованной связи Кох мог оперативно связаться с правительственными учреждениями и военным руководством рейха.
Эрих Кох ждал приезда генерала. В ярко освещенной комнате подземного бункера Ляш застал гаулейтера, его заместителя Гроссхерра, начальника полиции Восточной Пруссии группенфюрера СС Редисса, руководителя отдела СД в Кёнигсберге бригадефюрера Раша и крайслейтера Вагнера, которые сидели за столом. Перед ними лежала оперативная карта с нанесенной на нее обстановкой. Кох без предисловий сообщил генералу, что сегодня днем у него состоялся телефонный разговор с фюрером, который интересовался личностью Ляша, его способностями военачальника, его моральным духом и преданностью идеям национал-социализма, а главное — решимостью сражаться до последнего солдата. Делая упор на такие качества генерала как инициативность и изрядный боевой опыт, Гитлер предложил назначить его комендантом «крепости Кёнигсберг» и возложить на Ляша всю полноту военной власти в городе и ответственность за боевые действия на данном участке фронта. Кох испытующе посмотрел на генерала. «Эти „золотые фазаны“ теперь готовы все взвалить на военных и не скупятся на назначения», — с раздражением подумал Ляш, но гаулейтеру ответил о своем согласии занять этот пост и готовности исполнить долг «перед родиной и фюрером».
Началось детальное обсуждение сложившейся обстановки. С вступлением Ляша в должность коменданта крепости, в его полное подчинение передавались все части, дислоцированные в городе или непосредственной близости к нему: 1, 61, 69 и 367-я пехотные дивизии, 548-я и 561-я дивизии фольксгренадеров, 5-я танковая дивизия под командованием генерал-майора Липперта, саперные крепостные части полковника Бургера, отдельные пехотные, саперные, зенитные, разведывательные и танковые подразделения, в частности, 505-й батальон тяжелых танков «тигров».
Однако в Кёнигсберге находилось кроме того восемь батальонов фольксштурма и несколько команд Имперского трудового фронта, насчитывающих в общей сложности свыше десяти тысяч человек, — шестнадцатилетних юнцов и стариков, многим из которых перевалило за семьдесят. Эти части подчинялись политическому руководству обороной города в лице заместителя гаулейтера Гроссхерра и крайслейтера Вагнера, которые определяли оптимальные формы оперативного использования «желудочных батальонов». Для Ляша было необходимым добиться от Коха подчинения ему этих частей, хотя он прекрасно понимал, что в военном отношении они не представляли реальной силы, так как были очень плохо вооружены и наспех обучены. Достаточно сказать, что на шестьсот солдат третьего батальона приходилось лишь около ста винтовок различных образцов, а фаустпатронов хватало менее чем на половину солдат. Но когда Ляш заикнулся о передаче частей фольксштурма в его подчинение, Кох зло спросил: «А кто сдержит ваших солдат, когда они оставят свои позиции под напором красных и хлынут в город?»
Продолжать разговор не имело смысла, и Ляш, попрощавшись кивком головы с присутствующими, быстро вышел из помещения. Рослый эсэсовец проводил его к выходу из бункера. На улице стало темно, но снег, покрывающий землю, делал хорошо различимыми окружающие постройки имения и грузовики с работающими моторами, которые стояли поодаль. Ляш обратил внимание на то, что задний борт одного из них был открыт, рядом суетились солдаты и толстяк-фельдфебель.
Он, подсвечивая себе карманным фонариком, сверял маркировку на ящиках с каким-то списком и делал пометки в блокноте.
«Крысы готовятся бежать с тонущего корабля и прячут награбленное», — пришло на ум генералу. Он круто повернулся и зашагал по скрипящему снегу к стоявшей у контрольно-пропускного пункта машине. Вдали слышался гром артиллерийской канонады. Далеко, в стороне Нойхаузена виднелись всполохи зарева — это горели аэродромные сооружения — там уже были русские. Немецкие саперы, отступая, подорвали резервуары с авиационным топливом и склады боеприпасов.
Из книги Отто Ляша «Так пал Кёнигсберг».
Штуттгарт, 1959 год
«…Это сообщение я получил в утренние часы 28 января. В нем говорилось следующее: „С этого момента Вы назначаетесь командующим кёнигсбергскими оборонительными сооружениями и крепости Кёнигсберг“… Таким образом, я стал четвертым и последним комендантом крепости Кёнигсберг после того, как три моих предшественника в течение четырех последних недель были смещены по тем или иным соображениям личного характера».
Ящики, лежащие в кузовах трех грузовиков, на которые обратил внимание Ляш, имели маркировку черной краской. Может быть, на верхней крышке каждого из них кроме трехзначных цифр через трафарет были нанесены буквенные индексы «MWR», «UKI», «UKCH», «OLE»… а через дробь одни и те же буквы — «ES»? Так обычно маркировались подразделениями «Айнзатцштаба рейхслейтера Розенберга» ящики с ценностями, награбленными нацистами на оккупированной советской территории — в Белоруссии, на Украине, в Эстонии… и направленные в штаб реквизиций и просмотра, расположенный в Берлине.
Вероятнее всего, указанный груз в Берлин все-таки не попал, тем более что очень скоро Кёнигсберг был блокирован с суши войсками Третьего Белорусского фронта, а вывоз его из города морским путем через порт Пиллау был крайне проблематичен, так как активные действия советской авиации и подводных лодок на Балтике практически парализовали эвакуацию, а после потопления 30 января «Вильгельма Густлова» вселили в нацистскую верхушку Восточной Пруссии суеверный страх.
