Книга: Шпионский Кёнигсберг. Операции спецслужб Германии, Польши и СССР в Восточной Пруссии. 1924–1942
Назад: Глава 4 Противоборство германских и советских спецслужб в Прибалтике
Дальше: Вместо заключения

Глава 5
Деятельность советской разведки на территории Восточной Пруссии

Предшественники
Одним из оснований успешной работы разведывательных служб является всемерное использование опыта, методологических и практических наработок их предшественников. Известно, что многие специалисты-разведчики царской армии перешли на службу в Красную армию, используя их знания и опыт, большевики смогли удержаться у власти в условиях Гражданской войны. Достаточно упомянуть фамилии таких крупных разведчиков-практиков, как Н. М. Потапов, В. Н. Егорьев, A. A. Самойло, A. A. Свечин и многих других. Они внесли важный вклад в формирование советских разведывательных служб, сохранив определенную преемственность в практической работе между старыми и новыми службами.
После вхождения Польши в состав Российской империи в конце XVIII века ее ближайшим географическим соседом на западе стала Германия в виде ее крайней восточной земли — Восточной Пруссии. У специалистов российского Генерального штаба в первое десятилетие прошлого века не было ни малейшей доли сомнения, что общие тенденции мировой политики рано или поздно приведут Европу к мировой войне, а Восточная Пруссия станет одним из важнейших театров военных действий. Поэтому ее разведывательный «мониторинг» русской военной разведкой осуществлялся со всей тщательностью и основательностью.
В соответствии с указаниями тогдашнего начальника Генерального штаба генерал-лейтенанта Ф. Ф. Палицына с 1906 года из офицеров Генерального штаба при западных военных округах начинают создаваться разведывательные отделения. Их задачи заключались «в сборе и обработке сведений о вероятном противнике, а также и в выборе и подготовке лиц, не принадлежащих к составу армии, которые могли бы во время военных действий быть разведчиками как на неприятельской территории, так и в наших пределах…»
Тогда же начала определяться «зона ответственности» штабов военных округов в проведении разведки на Западе и Востоке Российской империи. Так, штабу Виленского военного округа была отведена территория Пруссии, «заключающаяся между нашей границей и рекой Вислой». Штабу Варшавского военного округа — «районы, заключающиеся между Балтийским морем и линией Эльблонг-Алленштайн-Лыкк на севере, нашей границей с Пруссией — на востоке…»
Но за короткий промежуток времени руководству Генштаба стало ясно, что такое распределение носит случайный характер, не связанный с планируемыми действиями войск на начальном этапе предполагавшихся военных действий. Следующее распределение зон ответственности было уже связано не с территорией, а с дислоцированными на этой территории военными округами.
На этот раз штабу Петербургского военного округа вменялось изучение I, XX, XVII и II германских корпусов. Штабу Варшавского военного округа — районы XX, XVII, II, V, VI и отчасти I германских корпусов.
После решения организационно-штатных вопросов, связанных с формированием разведывательных отделений штабов военных округов, началась планомерная работа по созданию постоянно действующих агентурных сетей (по дореволюционной терминологии — «разведывательных организаций»). Первые более или менее значимые результаты были получены в 1910 году. Начальник штаба Виленского округа докладывал в Главное управление Генерального штаба: «В настоящее время завязаны уже прочные отношения с военным писарем кёнигсбергского гарнизона (не открывающим пока своего настоящего имени), доставившей штабу округа секретный документ. Ведутся переговоры еще с двумя лицами, предложившими свои услуги по негласной разведке. По выяснению пригодности их они вероятно будут приняты на службу и посланы за границу».
Уже в 1912 году тот же начальник штаба докладывал в ГУГШ: «Главнейшим источником сведений штаба округа служила… агентурная сеть за границей, состоявшая к концу года из 9 агентов-резидентов наблюдательной разведки (в Кёнигсберге — два; в Тильзите, Гумбиннене, Эйдткунене, Юрбурге, Гольдапе, Инстербурге и Кибартахе — по одному) и двух агентов документальной разведки (оба в Кёнигсберге)». Далее в отчетных документах отмечалось, что особенно ценные сведения исходят от двух указанных агентов-документалистов.
От своих коллег пытались не отставать сотрудники разведки штаба Варшавского военного округа. За тот же отчетный год они доложили о наличии 13 агентов-резидентов в Пруссии, включая трех агентов документальной разведки. Один из них, по фамилии Велькерлинг, несколько позже был разоблачен германской контрразведкой. В ходе предварительного изучения его деятельности и последующего судебного разбирательства выяснилось, что, исполняя обязанности писаря крепости Торн, он имел непосредственный доступ к важной секретной документации. После вербовки, осуществленной старшим адъютантом разведывательного отделения полковником Н. С. Батюшиным, Велькерлинг, используя фотоаппарат, сделал фотокопии практически всех находившихся у него на хранении документов.
Только с 1 января по 20 марта 1910 года от агента в виде оригиналов и фотокопий было получено 32 секретных немецких документа общим объемом свыше 2000 страниц, которые, как писал дававший им оценку сотрудник ГУГШ, имели «общее стратегическое для нас значение на случай войны с Германией».
В своих послевоенных воспоминаниях бывшие начальники разведслужб Германии и Австро-Венгрии Вальтер Николаи и Макс Ронге много места уделили полковнику Н. С. Батюшину, который руководил деятельностью Велькерлинга. Причем, волей-неволей, у них вырисовывается облик этакого «супермена» от разведки, от которого невозможно было скрыть никаких секретов. То, что Батюшин был личностью действительно незаурядной, видно из характеристики, данной ему бывшим сослуживцем — будущим начальником Генштаба Красной армии Б. М. Шапошниковым:
«Старшим адьютантом разведывательного отделения состоял полковник Батюшин, человек твердый, хорошо знавший германскую и австро-венгерскую армии. Он не действовал через крупных агентов, а работал с помощью писарей штаба, мелких гражданских чиновников и т. д. Все отчеты о военных играх, маневрах, о численном составе частей вероятного противника в штабе Варшавского округа были всегда налицо. Недаром и немцы, и австрийцы боялись этой массовой агентуры Батюшина».
Операции по вербовке «негласных» агентов не всегда были успешными по нескольким причинам. Одна из них заключалась в том, что кандидаты на вербовку подчас не в полной мере соответствовали предъявляемым к ним требованиям. В апреле 1907 года в штаб Виленского военного округа поступило письмо от некоего Мюллера, предложившего свои услуги в добывании разведывательной информации по германским вооруженным силам. Для ведения переговоров об условиях сотрудничества был выделен капитан Левицкий.
Обусловленные встречи проходили дважды. Первый раз на приграничной станции в Эйдткунене в гостинице «Русланд», где, собственно, и состоялось личное знакомство Левицкого с Мюллером. Для «подстраховки» в операции принимал участие другой агент Левицкого, который изучал обстановку вокруг намеченного места встречи.
Оказалось, что «инициативник» по профессии является парикмахером и проживает в Кёнигсберге. В ходе беседы выяснилось, что он через своих знакомых военнослужащих может получать интересующую русскую разведку информацию. Левицкий определил перечень таких сведений: подробные планы укреплений Мазурских озер, крепости Кёнигсберг, данные о мобилизационных возможностях германской армии и организации железнодорожного движения в случае объявления мобилизации.
На очередной встрече в Кёнигсберге, где Мюллер предложил к покупке топографические карты участков Восточной Пруссии масштаба 1:25 000, его поведение показалось Левицкому подозрительным, и он от поддержания дальнейших контактов уклонился.
Добытая накануне Первой мировой войны русской военной разведкой информация по Восточной Пруссии освещала практически все значимые с точки зрения военного планирования вопросы. Были получены мобилизационные планы ряда частей и соединений, подробные планы крепостей и других фортификационных сооружений, сведения о структуре военного управления и т. д.
О высокой результативности действовавших в Германии и Восточной Пруссии русских разведчиков и агентов красноречиво говорят слова бывшего начальника германской разведслужбы (отдел III/Б) Вальтера Николаи: «Добыча в битве под Танненбергом доставила доказательства того, что русские армейские штабы обладали таким материалом о Германии как театре военных действий, лучше которого не могло быть ни в одном германском штабе. По завоевании Варшавы были захвачены печатные списки 120 строго секретных документов и планов германских и австрийских вооруженных сил, которые уже в 1907–1910 гг. были доставлены русскому Генеральному штабу разведывательным отделением в Варшаве».
О доскональной изученности вопросов фортификационного строительства в Восточной Пруссии свидетельствуют, например, материалы секретного военно-статистического описания Восточного фронта Германии, выполненные в 1914 году Главным управлением Генерального штаба России (ГУГШ).
Для того чтобы представить высокий уровень аналитической работы сотрудников ГУГШ по описанию будущего театра военных действий, представляется целесообразным процитировать несколько абзацев из дополнения к военно-статистическому описанию крепостей Восточной Пруссии.
Так, при описании крепости Кёнигсберг неизвестный автор из отдела генерал-квартирмейстера ГУГШ писал: «Укрепления Кёнигсберга расположены по обводу, поперечником до 13 верст и протяжением в 40 верст; имевшаяся центральная ограда, постройки 1840–1870 гг., продана городу и постепенно срывается. Форты обвода, числом 12, большие, постройки 1874 года, представляли первоначально обеспеченную позицию для батарей крепостных орудий. Теперь на них остались лишь рекогносцировочные пушки. Первоначально кирпичные форты постепенно бетонировались.
По определению рекогносцера-специалиста, слой бетона, которым прикрыт кирпич, чрезвычайно тонок — 3, редко 4 фута. Трехфунтовые бетонные тюфяки встречаются даже на фортах…
Промежуточные малые форты, числом 3 (Iа, IIа, Va) — более нового типа, особенно форт Va, но не имеют закрытой пушечной обороны рвов; форт Va имеет казематы с очень слабыми сводами…
Южный отдел (крепости), на левом берегу Прегеля, образуется пятью фортами VIII–XII (VIII — короля Фридриха, IX — Дона, X — Каниц, XI — Денгоф, XII — Эйленбург), расположенными до полуверсты впереди кольцевого шоссе. Местность в районе фортов и перед фортами имеет равнинный характер. Обсаженное деревьями кольцевое шоссе резко выделяется. Особенно удобными артиллерийскими позициями крепостная артиллерия здесь не располагает, но и наступление придется вести по открытой местности, причем грунт вообще в окрестностях Кёнигсберга легко заболачиваемый и поэтому являющийся в дождливую погоду весьма неудобным для выполнения земляных работ, представляет особые сомнения именно на южном участке…»
С такой же высокой степенью детализации описываются гарнизон Кёнигсберга, расположение и состав артиллерийской группировки, инженерные средства обороны крепости и т. д.
О высоком уровне штабной культуры русских офицеров-аналитиков и их возможности прогнозировать ход военных операций свидетельствует, например, такой абзац: «Крепость Кёнигсберг хотя и расположена в 10 переходах от русской границы, но, по-видимому, первая из больших крепостей окажется в соприкосновении с неприятелем. Движение с Немана к Висле русских сил возможно при выставлении небольшого заслона против южного фронта крепости, при одновременном перерыве сообщений крепости через Пиллау. Качественная и количественная слабость гарнизона исключает возможность серьезной угрозы крепости нашим сообщениям; взятие крепостцы (так в тексте) Бойен сделает наши сообщения еще более независимыми от Кёнигсберга. Ослабление действующей на Висле германской армии выделением к Кёнигсбергу крупных сил признается прусским генеральным штабом крупной ошибкой…»
Одним из авторов военно-статистического описания Восточной Пруссии как театра военных действий являлся будущий начальник разведывательной части Главного управления Генерального штаба Павел Федорович Рябиков. Он в своих записках отмечал, что указанное описание явилось итоговым продуктом аналитической обработки всех секретных материалов русской разведки кануна Первой мировой войны.
Как известно, русские армии в наступательной операции 1914 года в Восточной Пруссии потерпели серьезное поражение. Не в последнюю очередь это поражение было обусловлено серьезными ошибками в организации управления наступающими русскими войсками, когда, вопреки инструкциям по обеспечению секретности, часть важных оперативных приказов направлялись по радио открытым (незашифрованным) текстом. Германской радиоразведке без особых усилий доставались самые секретные приказы русских штабов, что в значительной степени предопределило успех германского контрнаступления.
Советская разведка в 1930-е годы. Краткая характеристика
Прежде чем приступить к описанию деятельности советской разведки на территории Восточной Пруссии в межвоенное двадцатилетие, необходимо сделать некоторые предварительные замечания, которые позволят читателю составить собственное представление о тех сложностях, с которыми она сталкивалась при решении своих задач.
В межвоенный период советские разведывательные службы представляли собой хорошо действующий механизм по получению, аналитической обработке и реализации в заинтересованных государственных институтах актуальной разведывательной информации по широкому кругу военных и военно-политических вопросов. В 1920–1930 годы структурно они входили в состав ВЧК — НКВД (внешняя разведка) и Генерального штаба Народного комиссариата обороны (военная разведка). В этот период обе разведывательные службы подвергались неоднократным реорганизациям, целью которых было совершенствование их деятельности по добыванию важной информации в интересах политического и военного руководства страны. С этими реорганизациями подчас были связаны и изменения названий спецслужб.
Непосредственное получение разведывательной информации по линии Разведуправления Генерального штаба и Иностранного отдела (ИНО) НКВД осуществлялось с позиций многочисленных легальных (под прикрытием дипломатических учреждений СССР) и нелегальных разведаппаратов (резидентур), действовавших за рубежом. Кроме того, агентурной разведкой занимались также структурные подразделения пограничных войск, территориальных органов безопасности, войскового управления (разведотделы штабов военных округов и т. д.).
До времени начала репрессий в 1937–1938 годах советская внешнеполитическая и военная разведка располагала более чем 400 источниками важной военной, военно-политической, научно-технической информации, работа с которыми проводилась через зарубежные аппараты. Многие ее агенты работали в жизненно важных для обеспечения интересов советского государства объектах: иностранных спецслужбах, внешнеполитических ведомствах, их дипломатических представительствах. Несмотря на исключительно сложные условия работы разведки в европейских странах, советское руководство обладало информацией, необходимой для принятия важных внешнеполитических решений.
Начавшиеся в 1937–1938 годах репрессии в органах безопасности и военной разведке нанесли им невосполнимый урон, заключавшийся не только в ликвидации наиболее подготовленных и преданных интересам дела кадровых сотрудников, но, что самое важное, в нарушении преемственности процесса добывания и обработки важных секретных сведений. Численный состав зарубежных резидентур резко сократился, связь со многими источниками навсегда была утрачена, многие агенты попали под подозрение как связанные по своей прошлой работе с «врагами народа» и т. д. Это привело к тому, что Сталин в течение нескольких месяцев вообще не получал из разведки никаких сведений.
Для восстановления потенциала советской разведки потребовалось много усилий и времени. Пришедшие на смену репрессированным коллегам молодые сотрудники (не по возрасту, а по опытности), в силу отсутствия элементарных практических навыков и необходимого опыта, не могли в полном объеме восстановить утраченные позиции. И их ни в коем случае нельзя обвинять в отсутствии значимых результатов. В сложнейших условиях они сделали все что могли. Была восстановлена связь с рядом ценных агентов советской разведки, созданы условия для формирования новых нелегальных резидентур, несколько расширился кадровый состав зарубежных точек. Но это был необходимый для регулярного функционирования зарубежного аппарата минимум. Качественных изменений в работе добывающих аппаратов разведки в условиях приближающейся войны не произошло.
Пришедшие к руководству советскими разведслужбами новые начальники (П. М. Фитин (внешняя разведка) и Ф. И. Голиков (военная разведка) необходимыми знаниями и опытом в организации разведывательной деятельности не обладали. Его отсутствие, в числе других причин, привело в начале войны к целому ряду катастрофических провалов разведывательных сетей в странах Западной Европы. Достаточно сказать, что несколько на первый взгляд незначительных технических ошибок привели почти одновременно к ликвидации около десятка резидентур и агентурных групп во Франции, Германии, Бельгии, Нидерландах.
Как известно, к началу Великой Отечественной войны руководство СССР и Верховное командование РККА допустили ряд серьезных, принципиальных ошибок, приведших к катастрофическим результатам на ее начальном этапе. В послевоенной литературе усилиями пропагандистской машины КПСС и руководителей советских спецслужб в общественном сознании был прочно сформулирован миф о непогрешимости советской разведки, которая якобы в сложных условиях сумела добыть убедительные материалы о подготовке Германии к войне против СССР.
В соответствии с предлагаемой для доказывания аргументацией приводятся многочисленные рассекреченные документы ГРУ и внешней разведки СССР, подтверждающие тезис о том, что «разведка докладывала точно» и только лишь просчеты и ошибки Сталина, являвшиеся следствием его «параноидального» недоверия к такой информации, привели к катастрофе 1941 года.
Для многих специалистов по истории внешней политики и отечественных спецслужб такая трактовка трагических событий начала войны выглядит упрощенно и недоказательно. И действительно, если проанализировать совокупность находящихся в научном обороте рассекреченных документов советской разведки кануна войны, однозначного ответа на вопрос, «выполнила ли советская разведка стоящие перед ней задачи в полном объеме», мы не получим.
И основной причиной такого ответа будет крайне противоречивый характер самой информации, полученной по каналам советской разведки. Например, игнорирование Сталиным данных разведки о сроках начала войны, содержащихся в сообщениях советских разведчиков, в ряде исследований преподносится подчас как главная причина понесенных летом — осенью 1941 года поражений Красной армии. При этом забывается, что отдельные резидентуры, докладывая о ходе подготовительных мероприятиях германского командования к войне, неоднократно ложно указывали либо на конкретные даты, либо на временные периоды, в рамках которых начнется война.
Иначе чем попыткой защитить «честь мундира», вопреки находящимся в научном обороте рассекреченным документам советской разведки, да и просто здравому смыслу, не назовешь выступления некоторых руководителей советских и российских спецслужб.
Так, бывший начальник ГРУ Генерального штаба В. Корабельников в своей публикации «Роль и место военной разведки в достижении победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов», доказывая тот же тезис, обращается к документу исключительной важности для оценки эффективности всей работы советской военной разведки кануна войны — докладу начальника Разведывательного управления Генштаба Красной армии генерал-лейтенанта Голикова в НКО СССР, СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Высказывания (оргмероприятия) и варианты боевых действий германской армии против СССР» от 20 марта 1941 года.
В частности, характеризуя содержание самого документа, В. Корабельников отмечает, что «ни в одном пункте доклада не отрицалась возможность начала Германией военных действий против СССР». Во-первых, трудно отрицать очевидное.
Во-вторых, какими средствами пользуется автор публикации для доказательства своего излюбленного тезиса, видно из выводной части, касающейся доклада Голикова, который следует процитировать полностью: «Однако, как известно, Голиков сделал выводы, которые не соответствовали содержанию доклада. В частности, он считал, что наиболее возможным сроком начала действий против СССР будет являться момент после победы над Англией или после заключения с ней почетного для Гитлера мира. Тем не менее, этот вывод не должен был дезориентировать руководство страны».
Последнее предложение можно толковать двояко: либо как простое сетование, либо как попытку переложить ответственность «с больной головы на здоровую».
Если обратиться к тексту самого доклада, то выяснится, что Голиков не только в итоговой части делает принципиально неверный вывод, но и в первом же абзаце твердо указывает на первоисточник всех сведений о возможности войны с СССР: «Большинство агентурных данных… исходит от англо-американских источников, задачей которых на сегодняшний день, несомненно, является стремление ухудшить отношения между СССР и Германией». Это положение доклада в один момент снижает ценность всех ранее полученных разведкой агентурных сообщений, так как, во-первых, изначально навязывает неверную посылку, а, во-вторых, заставляет читающего критически относиться к содержанию всего документа.
Второй пункт заключительной части доклада Голикова о том, что «слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать, как дезинформацию, исходящую от английской и даже, быть может, германской разведки», окончательно «добивает» ценность крайне противоречивых, но в большей части достоверных сведений разведки.
Даже без явных принципиальных ошибок в итоговой части доклада его содержание носит крайне неоднозначный характер. Из трех вероятных планов действий германских вооруженных сил против СССР руководством разведки ни один из них не оценивается с точки зрения достоверности, объективности и возможности осуществления. Эти варианты просто перечислены в хронологическом порядке по мере поступления сведений. Это привело к тому, что вольное изложение реального плана «Барбаросса» оказалось на последней позиции, без малейшей попытки хоть как-то выделить его как наиболее вероятный вариант.
Далее под буквенными обозначениями (а, б, в…) идет простое перечисление устных сообщений источников военной разведки, какого-то коммерческого директора фирмы «Тренча майне лимитед», югославского военного атташе и других лиц, которые в лучшем случае передают содержание своих бесед с компетентными лицами, но сами по себе первоисточниками сведений выступать не могут.
Из всего сказанного возникают следующие предположения:
1) Голиков, зная недоверчивость Сталина ко всему, что связано с военными приготовлениями Германии, в угоду ему сделав неверные выводы, сознательно извратил содержание сведений военной разведки.
2) Эти выводы по какой-то молчаливой договоренности никакого принципиального значения не имеют, а являются своеобразным проявлением «ритуала» во всем обвинять Великобританию.
В любом случае такое отношение к своим профессиональным обязанностям Ф. Голикова как начальника советской военной разведки не красит. Ведь для того, чтобы добыть пусть и противоречивую, но все же правдивую информацию, многие его подчиненные подчас рисковали жизнью, не подозревая, что в обобщенных документах разведки ее ценность будет сведена на нет абсолютно неверными выводами.
В одной из своих книг бывший руководящий сотрудник внешней разведки НКВД П. А. Судоплатов, не ставя себе целью «реабилитировать» Сталина от возлагаемой на него вины в данном вопросе, указал на имеющиеся сложности реализации разведывательной информации в высших органах власти любого государства. Так, он писал, что, «обвиняя Сталина и Молотова в просчетах и грубых ошибках, допущенных перед началом войны, их критики довольно примитивно трактуют мотивы принятия решений по докладам разведорганов, указывают лишь на ограниченность диктаторского мышления, самоуверенность, догматизм, мнимые симпатии к Гитлеру или страх перед ним…»
Вина за неоправданное недоверие Сталина к данным своей разведки лежит не только на нем, но и на ее руководителях, которые при подготовке и докладе важных разведывательных документов, зная болезненно-отрицательное отношение Сталина к проблематике подготовки Германии к войне, руководствовались подчас конъюнктурными соображениями.
Их неспособность убедить Сталина в серьезности угрожавшей стране опасности объясняется и тем фактом, что ни по линии военной, ни по линии внешней разведок не были получены доказательные документальные материалы о ходе разработки германским командованием плана «Барбаросса», предусматривающего ведение войны на два фронта.
В третьем разделе Плана Генерального штаба Красной армии «О стратегическом развертывании вооруженных сил Советского Союза на Западе и Востоке» от 11 марта 1941 года так и сказано: «Документальными данными об оперативных планах вероятных противников как по западу, так и по востоку Генеральный штаб Красной армии не располагает». Достоверная информация о сроках начала войны, об основных группировках германских войск на границе, направлениях главного и вспомогательных ударов, содержащая реальные позиции плана «Барбаросса» и полученная по линии военной разведки от резидента «Альты», не была подтверждена документально. Она просто «утонула» в огромном массиве сходных по характеру информационных материалов.
Большая часть разведывательных данных по линии агентурной разведки основывалась на устных сообщениях источников и данных визуального наблюдения за ходом передвижения немецких войск в оккупированных районах, что никак по критериям достоверности не могло равняться любому закрытому документу.
Из опубликованных в 1990-е годы материалов личного архива Сталина видно, что он очень внимательно изучал именно секретную документацию противника по актуальным внешнеполитическим и военным вопросам. Если бы советской разведкой накануне войны были бы получены такие материалы, то и реакция Сталина на них была бы наверняка иной.
Огромный поток сведений о проводящихся в Германии и на оккупированной территории подготовительных мероприятиях к войне, несмотря на ее объективность и достоверность, не смог убедить Сталина в серьезности военной опасности. Объяснение такого отношения к данным разведки, возможно, следует искать в его твердой убежденности, что после кошмара войны на два фронта, которую вела Германия в годы Первой мировой войны, Гитлер вряд ли осмелится напасть на Советский Союз, не сломив сопротивления Великобритании.
В неопубликованных фрагментах воспоминаний маршала Г. К. Жукова имеются такие высказывания: «…Я хорошо помню слова Сталина, когда мы ему докладывали о подозрительных действиях германских войск: „Гитлер и его генералитет не такие дураки, чтобы воевать одновременно на два фронта, на чем немцы сломали себе шею в первую мировую войну“», и далее — «…у Гитлера не хватит сил, чтобы воевать на два фронта, а на авантюру Гитлер не пойдет…»
Таким образом, получается, что основной ошибкой Сталина является значительная переоценка личности Гитлера и его качеств как политика и Верховного главнокомандующего, который, вопреки всякой доступной тогда логике политических действий, решился на крайнюю авантюру и развязал войну на два фронта.
Переоценка качеств своего оппонента тесно связана с другой ошибкой Сталина и советского военного командования. В межвоенный период в Генеральных штабах и военных институтах стран Европы опыт Первой мировой войны подвергся самому тщательному исследованию с точки зрения возможности его использования в будущих войнах. И сделанные на основе такого анализа выводы однозначно указывали, что ведение Германией войны на два фронта в будущем невозможно. Как показали дальнейшие события, компетентные специальные службы и органы военного управления СССР не учли произошедших в межвоенный период изменений в характере ведения вооруженной борьбы, обусловленные появлением многочисленных военно-воздушных сил и бронетанковых войск. Как сейчас известно, такими материалами советский Генштаб располагал. Достаточно упомянуть переданный советскому военному атташе начальником Генерального штаба французской армии генералом Гемеленом «Отчет Генштаба Франции о франко-германской войне», содержащий важные данные о вооруженных силах Германии.
В этом, видимо, и заключалась вторая по значимости ошибка Сталина, который с подачи высшего генералитета механически спроецировал устаревшие военные взгляды периода Первой мировой войны на ситуацию, сложившуюся весной — летом 1941 года.
О недооценке военного потенциала Германии руководством советской внешней и военной разведок красноречиво свидетельствует следующий эпизод. После ввода советских войск в Польшу в сентябре 1939 года во львовской тюрьме советскими контрразведчиками был обнаружен разоблаченный ранее поляками крупный агент абвера — Александр Сергеевич Нелидов. На Лубянке, куда его поместили для дальнейших допросов, было принято решение перевербовать Нелидова в интересах советской разведки. Ответственной за работу с ним была определена упоминавшаяся ранее Зоя Ивановна Воскресенская, исполнявшая в тот период обязанности заместителя начальника 1-го (германского) отделения 5-го (разведывательного) отдела ГУГБ НКВД СССР.
В ходе допросов Нелидова особое внимание было уделено его участию в работе германского Генерального штаба по планированию военных операций против Советского Союза. За долгое время сотрудничества с абвером ему стали известны многие наработки немцев в этой области. Обладая, по воспоминаниям З. Воскресенской, незаурядными личными и профессиональными данными, Нелидов смог по памяти восстановить многие детали планируемых немцами операций против СССР и в письменном виде их изложить. Далее дадим слово самой З. Воскресенской. Вот как она описала один из характерных эпизодов работы с Нелидовым: «Отчетливо помню синие стрелы, направленные на границу Белоруссии.
— В одной из последних военных игр Минск предполагалось занять на пятый день после начала немецкого наступления, — пояснил Нелидов.
Я рассмеялась. „Как это на пятые сутки?!“ Он смутился и принялся клясться всеми богами, что именно так было рассчитано самим Кейтелем во время последней игры. Этот план, как мы теперь знаем, был позднее утвержден Гитлером и назван планом „Барбаросса“…
Когда я показала Фитину (начальник внешней разведки) первую карту, начерченную Нелидовым, генерал чертыхнулся:
— Ну и заливает же этот подонок. На пятый день уже и Минск…»
Докладывая через некоторое время эти же материалы начальнику военной разведки Ф. И. Голикову, Воскресенская услышала такой комментарий: «Итак, они решили врезаться клиньями. И, подумайте, на пятый день намерены забрать Минск. Ай да Кейтель, силен, — сыронизировал Филипп Иванович. — Силен…»
Как известно, Нелидов ошибся на один день. После начала Великой Отечественной войны советские войска оставили Минск 28 июня 1941 года.
Отсутствие убедительной, особенно документальной, информации о разработке германским командованием плана «Барбаросса» привело к неверному прогнозированию характера наступательной операции в рамках стратегии «Блицкрига», которая предусматривала возможность ведения войны на два фронта. Кроме того, ошибки в определении состава наступательных группировок вермахта, стали причиной неадекватного угрозам расположения своих собственных стратегических сил на Западе.
Так, наиболее мощная группировка РККА была сосредоточена на юго-западном направлении и не соответствовала планам германского командования, которое предполагало нанесение главного удара на центральном участке фронта в полосе Западного особого военного округа. С началом боевых действий 22 июня 1941 года на отдельных участках Юго-западного и Южного фронтов германские войска и их союзники в течение некоторого времени наступательных действий не проводили.
Сегодня ни у кого не вызывает сомнения, что основная вина за катастрофические последствия начала войны лежит на Сталине как на военном и политическом лидере страны. В условиях тоталитарного государства любое его решение автоматически оказывало влияние на судьбы страны. Но его можно упрекать в чем угодно, только не в отсутствии здравомыслия и компетентности как руководителя государства. Внешняя политика СССР в 1930-х — начале 1940-х годов отличалась крайним динамизмом и наступательностью. В чем причина недоверия Сталина к информации разведки и МИДа о готовящемся нападении со стороны Германии? Только ли в противоречивом характере этих сведений? Дать обстоятельный ответ на этот вопрос в рамках настоящей работы вряд ли возможно. Ниже на конкретных примерах деятельности советской разведки в Восточной Пруссии сделаем лишь скромную попытку приблизиться к ответу.
Операции советской разведки в Восточной Пруссии
Интерес советских разведывательных служб к Восточной Пруссии в межвоенный период был не случаен. Этот регион Германии до 1939 года находился в относительной близости от границ Советского Союза и стал приграничным после создания Прибалтийского особого военного округа в 1940 году. Такой интерес был обусловлен рядом факторов, учитываемых военным руководством страны. Во-первых, традиционно со времен Первой мировой войны группировка постоянной дислокации германских войск в Восточной Пруссии была наиболее крупной по сравнению с группировками внутренних округов Германии. Во-вторых, этот регион в случае начала войны однозначно становился театром военных действий и в случае наступательных, и в случае оборонительных действий с обеих сторон. Неудачи русских войск в 1914 году, когда 2-я армия Северо-Западного фронта после успешного наступления была полностью разгромлена, заставляли с особой тщательностью изучать будущий театр военных действий.
Кроме того, значение 1-го военного округа для его разведывательного изучения в глазах советского командования возрастало по мере происходящих с 1936 года изменений в структуре военного управления Германии. С этого времени темпы формирования новых частей и соединений, их насыщения новым вооружением проводились германским командованием в ускоренном темпе, особенно в Восточной Пруссии.
Первые плановые мероприятия советской военной разведки по разведывательному изучению Германии относятся еще к 1920 году, когда Регистрационным управлением полевого штаба РВС (Региструпр ПШ РВС) был подготовлен «План постановки агентуры в Германии». В этом документе сказано, что: «Германия требует всестороннего обследования не только в дипломатическом и политическом, но и в военном и в экономическом отношениях. (….) Центральной резидентуре необходимо будет обратить самое серьезное внимание. (…)
В военной сфере необходимо выяснить действительные силы Германии, как предусмотренные Версальским договором, так и созданные или создаваемые в обход его, в виде различного рода обществ и организаций внутренней охраны, стрелковых, гимнастических и т. д. Количество лишь номинально числящихся в запасе офицеров и унтер-офицеров. Далее необходимо выяснение вооружения частей и различных организаций военного характера, степени обученности и дисциплинированности последних, запасы оружия и снаряжения всякого рода, имеющегося налицо в Германии, места расположения складов, а также и степень производительности фабрик…»
Одной из первых разведывательных структур, созданных для получения информации о военном потенциале Германии в Восточной Пруссии, стала в конце 1920 года «окружная резидентура» Разведупра РККА, руководимая из Литвы сотрудником аппарата военного атташе Владимиром Георгиевичем Роммом.
О результативности его деятельности по формированию отдельных разведывательных звеньев в Литве, Польше, Восточной Пруссии, Дании в 1920–1921 годах свидетельствует число агентурных групп в этих странах — 14. Большую помощь в организационной работе В. И. Ромму оказывал другой резидент советской военной разведки, имевший псевдоним «Бобров».
Из вышедших в 1930-е годы сборников Разведывательного управления РККА следует, что все организационно-штатные изменения в 1-м военном округе своевременно становились известными советской военной разведке. Сборники «Сводка по маневрам 1936 года за рубежом», «Германия: Комплектование, высшее военное управление, местное военное управление, состав и численность армии мирного времени, техника и дислокация» свидетельствуют о достаточно высоком уровне разведывательного изучения Восточной Пруссии. В них с большой степенью детализации содержатся сведения о местах дислокации, численности, вооружении частей 1-го военного округа. В материалах сборников с незначительными ошибками учитывался его состав.
Кроме вспомогательных и тыловых частей на территории округа дислоцировались три кадровые пехотные дивизии и одна отдельная кавалерийская бригада. Разведка точно определила нумерацию и места дислокации 1-й пехотной (Инстербург), 11-й пехотной (Алленштайн), 21-й пехотной (Эльбинг) дивизий. Неверно была определена только нумерация отдельной кавалерийской бригады. В документах Разведупра она проходила под пятым номером, когда фактически носила первое номерное обозначение.
Тщательное наблюдение советских разведчиков за ходом реформирования вермахта и других военизированных учреждений позволило им также вскрыть изменения, касающиеся пограничной службы Германии.
Особую ценность для советского командования приобретали данные о ходе регулярно проводившихся на территории Восточной Пруссии военных учений, так как позволяли проследить за направлениями развития военной мысли одной из лучших армий в мире. В первом сборнике, например, достаточно подробно описывался ход военных маневров, проводимых осенью 1936 года с участием соединений 1-го военного округа в восточных районах Восточной Пруссии. О значимости этих маневров свидетельствовало участие в них командующего сухопутными войсками Германии генерал-полковника фон Фрича.
Установить, какими возможностями располагала советская разведка в Восточной Пруссии и прилегающих к ней районах, достаточно сложно. В нашем распоряжении имеются только отрывочные данные, позволяющие с разной степенью достоверности и детализации описать процесс разведывательного изучения региона и хода разведывательных операций. Попробуем на ряде известных примеров показать, что советская разведка в предвоенный период действовала в Восточной Пруссии весьма активно и результативно.
В 1929 году во время одной из поездок в Москву представителями ИНО ОГПУ были завербованы депутат рейхстага Вильгельм Дитрих Прейер и его секретарша Гертруда Лоренц, вербовочная разработка которых была начата ранее сотрудниками нелегальной берлинской резидентуры. В поле зрения чекистской разведки В. Прейер, очевидно, попал еще раньше. Известно, что в октябре 1926 года он в составе делегации представителей кёнигсбергского бизнеса посетил Москву. Примерно с этого же времени Прейер становится одним из членов правления Немецко-русского клуба (НРК) — общественной организации Кёнигсберга, призванной способствовать развитию сотрудничества Германии с СССР.
Исполняя обязанности члена комиссии по иностранным делам Союза германских промышленников, В. Прейер имел широкие возможности снабжать советскую разведку интересующими ее сведениями о позиции германских промышленных кругов по проблемным вопросам советско-германских отношений. Кроме того, Прейер передавал информацию по линии научно-технической разведки, включая описания технологических процессов и патенты на изобретения.
Сотрудничая с советской разведкой по меркантильным соображениям, Прейер до времени утраты контакта с ней в 1932 году предоставил большой объем разведывательной информации. В связи с тем, что совмещать политическую и научно-преподавательскую деятельность в качестве профессора университета он не мог, выбор был сделан в пользу политики. Для нашего повествования этот эпизод агентурной деятельности советской разведки имеет особую ценность, так как Прейер с 1933 по 1934 год был первым при нацистах ректором Кёнигсбергского университета.
Известно, что советские спецслужбы в предвоенные годы достаточно активно использовали территорию Восточной Пруссии и Данцига для организации встреч со своей зарубежной агентурой и проведения других операций. В своих воспоминаниях бывший сотрудник сначала военной, позднее внешней разведки В. Кривицкий пишет, что в начале лета 1932 года в Данциге он встречался с высокопоставленным сотрудником германского Генерального штаба, специально прибывшим туда для беседы.
Весной того же года в Кёнигсберге состоялось ничем не примечательное для непосвященных знакомство двух «специалистов» в области сельского хозяйства — научного сотрудника института механизации сельского хозяйства ВАСХНИЛ и редактора выходящего в Кёнигсберге на русском языке журнала «Восточноевропейский земледелец». Результатом этого знакомства стало завязывание очередной «оперативной игры» ОГПУ с германской разведкой. Ведущую роль в операции играл агент 8-го отделения экономического управления ОГПУ СССР «Гинзбург», имевший задание «установить связи с кругами белой эмиграции, поддерживающими контрреволюционные сельскохозяйственные группировки и организации в СССР. Нащупать, установить связи и получить поручения от центров и организаций, ведущих сельскохозяйственную, экономическую разведку в СССР…»
Об агенте советской контрразведки известно, что до революции он служил в царской армии в звании полковника и годы Гражданской войны провел в Швейцарии. На волне НЭПа «Гинзбург» вернулся в СССР, где одно время занимался частным предпринимательством, а в конце 1920-х годов устроился специалистом в ВАСХНИЛ. В составе одной из советских делегаций он выехал в Германию, где успешно выполнил задание советской контрразведки, дав себя «завербовать» в качестве немецкого агента. Вербовщиком и выступил упоминавшийся выше редактор — гражданин Германии Василий Львович Брейфус. После обстоятельной беседы, в ходе которой обсуждался «крах» планов первой пятилетки и реальное положение в колхозном строительстве, очевидно почувствовав «родственную душу», Брейфус предложил «Гинзбургу» сотрудничество. Согласие было получено. Далее последовало обсуждение планов дальнейшей работы и проведен инструктаж по вопросам личной безопасности. В частности, было решено, что после возвращения в Советский Союз «Гинзбург» выступит с инициативой формирования «Бюро иностранного опыта ВАСХНИЛ в Германии», что даст им возможность регулярного поддержания контактов. К сожалению, о продолжении этой операции ничего не известно.
Советский разведчик Д. Быстролетов начало своей разведывательной карьеры в качестве нелегала положил в Данциге, проведя несколько авантюрную операцию по получению в местном консульстве иностранного паспорта. Приняв предложение своего резидента Гольста о переходе на нелегальное положение, предполагавшее проживание по оригинальному заграничному паспорту, Д. Быстролетов по совету своего руководителя отправился в Данциг, где располагалось интересующее советскую разведку консульство. Было известно, что консул Греции в Данциге был связан с международными преступными группировками, занимающимися контрабандой наркотиков, и, соответственно, был психологически уязвим. Кроме того, имелись сведения, что он приторговывает паспортами своей страны.
Вот как в своих воспоминаниях Быстролетов описывает встречу с консулом:
«Габерт (имя вымышленное) занимал большой особняк в старом саду. Ливрейный лакей почтительно впустил меня в дом, доложил и раздвинул дверь. В углу обширного кабинета за огромным деловым столом сидел мужчина, как бы сошедший с карикатур Кукрыниксов. Он величественно кивнул мне и принялся что-то писать. Я сел на кончик стула. Дуайен заговорил по-английски: „Что угодно?“
„Ваше превосходительство, — тоже по-английски начал я, — окажите помощь соотечественнику: у меня украли портфель, а в нем — паспорт“.
— „Ваше имя?“
Я назвал международное имя без национальности — скажем Александр Галлас.
— „Хм… Где родились?“
Я назвал город в той стране, где сгорела мэрия со всем архивом. Дуайен нахмурился. Я вынул пузатый конверт с долларами. „Для бедных этого прекрасного города, Ваше превосходительство“. Но Дуайен брезгливо покосился на деньги и недовольно буркнул: „Я не занимаюсь благотворительностью, это не мое дело. Кто-нибудь знает вас в нашем ближайшем посольстве? Нет? В каком-нибудь другом нашем посольстве? Тоже нет? Я так и думал! Слушайте, молодой человек, все это мне не нравится. Езжайте, куда хотите, и хлопочите о паспорте в другом месте. Прощайте!“
Не поднимаясь он небрежно кивнул головой, взял со стола какую-то бумагу и стал читать ее.
„Неужели сорвалось? Надо рискнуть! — подумал я. — Ну, вперед“. Я вдруг шумно отодвинул письменный прибор, положил на стол локти и нагло уставился на оторопевшего джентельмена. Захрипел грубым басом на лучшем американском блатном жаргоне: „Я еду из Сингапура в Женеву, понятно, а?“
Дуайен изменился в лице, минуту молчал, обдумывая перемену ситуации. Наконец ответил: „Из Сингапура в Женеву короче ехать через Геную!“
Я вынул американскую сигарету и чиркнул маленькой восковой спичкой с зеленой головкой прямо по бумаге, которую только что читал его превосходительство. Закурил и процедил с угла кривого рта: „Тоже мне сообразили! Короче, но опасней для меня и для вас, консул“.
Дуайен побледнел. Пугливо оглянулся на дверь и прошептал: „В Сингапуре недавно случилась заваруха…“
Я едва не прыснул от смеха — словечко „заваруха“ никак не подходило к моноклю! А о заварухе тогда писали все газеты: днем, в центре города выстрелом в затылок был убит английский полковник, начальник сингапурской полиции. Убийца скрылся, а позднее выяснилось, что он американец, торговец опиумом и японский шпион и что полковник напал на след его преступлений.
— Вы знаете, кто стрелял в офицера?
— Об чем вопрос!
— Кто же?
— Я!
На лбу его превосходительства выступил пот. Монокль выпал. Дрожащей рукой Дуайен вынул платок и стал вытирать лицо.
„Чего темнить мозги? — зарычал я. — Таких разговоров я не люблю, понятно? Мне надо липу на бетон, и притом враз: ночью выезжаю в Женеву, и там загребу от наших липу на бетон, поняли? Вашу вшивенькую кончаю, а с этой сматываюсь в Париж и Нью-Йорк. Да вы не дрейфьте, ей и житухи будет не больше как двое суток! Здесь сквозану по-чистому, а из Женевы дам телеграмму для вашего успокоения!“
Дуайен, закусив губу, вздохнул и принялся заполнять паспортную книжечку…»
Такая пространная цитата, описывающая процесс легализации Д. Быстролетова как иностранного подданного, позволяет оценить не только его мастерство разведчика, но и демонстрирует «технику» советской разведки того времени.
Еще в конце двадцатых годов одна из нелегальных резидентур советской внешней разведки в Германии под руководством Бертольда Карловича Илька создала ряд вспомогательных разведывательных аппаратов в различных городах Восточной Европы, подлежащих «разукрупнению». Это было связано с тем обстоятельством, что осуществлять руководство крупной разведывательной организацией, в состав которой входило около 50 человек, действовавших в 15 странах, резиденту было физически невозможно.
Начальник иностранного отдела ОГПУ А. Х. Артузов в 1930 году в своем письме резиденту писал: «Мы довольны результатами Вашей работы, которая со временем распространилась на сопредельные с Германией страны и вылилась в создание подрезидентур в Варшаве, Данциге, Бреславле, Риге и некоторых других городах. Вместе с тем Ваша организация становится настолько громоздкой и трудноуправляемой, что дальнейшее ее существование в таком виде грозит неприятными осложнениями. Поэтому мы приняли решение отделить от Вашей резидентуры группу, нацеленную на Восточную Европу и Прибалтику, которую будет возглавлять товарищ Монд».
После проведенной реорганизации с 1930 года в странах Восточной Европы начала самостоятельную деятельность нелегальная резидентура иностранного отдела ОГПУ под руководством Ивана Николаевича Каминского («Монд»), в состав которой и вошла агентурная группа в Данциге. Ведущую роль в работе точки играл агент советской разведки «Йос», английский подданный, легализованный в качестве студента Данцигского политехнического института.
Необходимо отметить, что с учетом специфики деятельности советской нелегальной разведки ее аппарат в Данциге действовал самостоятельно и независимо от резидентуры ИНО «под крышей» генерального консульства. Это не значит, что рабочих контактов они между собой не поддерживали. Но эти аппараты могли контактировать между собой только в экстренных случаях.
С начала тридцатых годов в Данциге также обосновался один из активнейших участников операций советской внешней разведки Виктор Антонович Илинич. Историки спецслужб считают его одним из самых противоречивых персонажей советской разведки межвоенного двадцатилетия. Дело в том, что его высокая результативность профессионального разведчика сочеталась с нечистоплотностью в денежных делах.
Об Илиниче известно, что в 1924 году он был привлечен к сотрудничеству с советской военной разведкой резидентом Разведупра РККА в Польше Семеном Фириным-Пупко и зарекомендовал себя как исключительно удачливый агент-вербовщик. Так, в его «активе» уже в то время значились результативные агенты Александр Лямке — член «Союза легионеров» и Константин Штайнерт — крупный предприниматель. Провал нелегальной резидентуры под руководством Марии Вячеславовны Скаковской привел к аресту Илинича. После освобождения из застенков дефензивы он перебрался в СССР, где уволившись из Разведупра, начал работать в «Сахартресте». Но, видно, тихая и спокойная жизнь мало привлекала Илинича. После предложения бывшего коллеги по работе в Польше К. С. Баранского перейти на службу во внешнюю разведку он становится кадровым сотрудником ОГПУ и направляется в Данциг для формирования направленной на работу по Польше резидентуры.
Лично проведенные Илиничем вербовки бывших и действующих сотрудников польских спецслужб снискали ему уважение коллег по разведывательному ремеслу. Но высшей точкой карьеры Илинича как советского разведчика стала вербовка «польского посла» в Австрии и Франции (последовательно). Поступающая от этого источника информация неизменно высоко оценивалась руководством иностранного отдела ОГПУ и направлялась на доклад членам Политбюро. Но, как оказалось позже, «вербовка» польского посла была настоящей мистификацией Илинича, который в силу своей неуемной любви к материальным благам пошел на откровенный подлог, равноценный служебному преступлению. Выяснилось, что важные разведывательные сведения, якобы получаемые от «посла», в действительности относились к другому реальному источнику — скромному сотруднику польского министерства иностранных дел Стефану Рыттелю, являвшемуся по совместительству родственником жены Илинича. Финал Илинича после таких прегрешений вполне очевиден — смертная казнь после приговора военной коллегии Верховного Суда СССР.
В известных к настоящему времени и опубликованных источниках не содержатся конкретные сведения о деятельности в Восточной Пруссии «легальных» резидентур военной и внешней разведок СССР. Однако некоторые данные свидетельствуют, что под прикрытием генеральных консульств СССР в Кёнигсберге и Данциге действовали советские разведчики.
С 1934 года обязанности резидента внешней разведки в Данциге под прикрытием должности вице-консула исполнял Николай Львович Волленберг. Действуя под фамилией Гроднев, он организовывал работу по проникновению в польские и германские объекты. Проработав до 1936 года в Данциге, Волленберг в связи с прогрессирующей болезнью был вынужден покинуть свой пост. С этого же времени свою разведывательную карьеру в должности резидента уже Разведывательного управления штаба РККА в Вольном городе продолжил Владимир Андреевич Михельс, действовавший под прикрытием должности генерального консула.
С 1935 по 1938 год обязанности генерального консула СССР в Кёнигсберге исполнял Александр Владимирович Гиршфельд, имя которого теперь прочно связано с предвоенной историей советских спецслужб в Германии. Он родился в 1897 году в Днепропетровской области в семье врача. Был активным участником гражданской войны. Закончил Академию Генерального штаба и юридический факультет Московского государственного университета. Владел немецким и английским языками. С 1931 года A. B. Гиршфельд был зачислен в штат Разведывательного управления Генштаба РККА и направлен под прикрытие должности второго, позже первого секретаря в полпредство СССР в Берлине, где работал до 1935 года. Являясь кадровым сотрудником военной разведки, он в качестве доверенного лица исполнял важные оперативные поручения разведки внешнеполитической.
В августе 1935 года при его непосредственном участии к сотрудничеству был привлечен один из наиболее ценных агентов советской внешней разведки в Германии Арвид Харнак, в то время ответственный работник Министерства экономики Германии. Позже А. Харнак, получивший псевдоним «Корсиканец», стал одним из руководителей самостоятельной нелегальной резидентуры, внеся значительный вклад в разведывательное освещение хода подготовки Германии к войне с СССР. Кроме вербовочных задач А. Гиршфельду было поручено поддерживать отношения с Куртом Шлейхером, о степени доверительности которых свидетельствуют отдельные высказывания последнего. Так, перед своей отставкой с поста рейхсканцлера он делился с Гиршфельдом своими личными переживаниями по поводу дальнейшей судьбы. После своего назначения в Кёнигсберг Гиршфельд наверняка продолжил свою разведывательную деятельность.
Для советской разведки предвоенный Кёнигсберг был своеобразным транзитным пунктом, через который в страны Европы с различными заданиями направлялись разведчики. Например, для налаживания работы по поддержанию устойчивой радиосвязи нелегальных резидентур с Центром в конце 1940 года через аэропорт в Девау проследовал военный разведчик-радист Парийчук. Под официальным прикрытием дипкурьера он совершил инспекционную поездку по городам Германии, бывшей Австрии и Чехословакии, где располагались нелегальные радиоточки советской военной разведки.
Непосредственно перед началом войны в некоторых польских городах и Данциге планировалось проведение ряда важных встреч ответственных сотрудников внешней разведки М. М. Адамовича и В. Г. Фишера (Р. И. Абель) с советскими агентами, переселившимися в Германию и Польшу по каналу репатриации. В задачу Адамовича входило ознакомление четырех агентов с данными на их будущих подчиненных, включая условия связи, а Фишер должен был обучить их основам радиосвязи для последующего создания постоянно действующих радиофицированных разведывательных точек. Таким образом, речь шла о Данциге как возможном месте дислокации советского нелегального разведаппарата военного времени.
В рамках осуществлявшегося обмена информацией между военной и внешней разведками СССР в одном из писем начальника Разведывательного управления Генерального штаба РККА Голикова содержится просьба о перепроверке ранее представленных сведений о ходе подготовительных мероприятий Германии к войне.
В соответствии с существовавшим тогда порядком задания по дополнительной проверке информации были направлены в Берлинскую, Кёнигсбергскую, Братиславльскую и Варшавскую резидентуры внешней разведки. Этот пример однозначно указывает на существование до войны в Кёнигсберге аппарата внешней разведки СССР. К сожалению, этим коротким сообщением и данными о проводимых капитаном Крибитцем дезинформационных акциях в отношении советского консула и ограничиваются все сведения о легальной резидентуре советской внешней разведки в Кёнигсберге.
Скорее всего, она действовала под прикрытием советского генерального консульства. Известно, что его месторасположение в межвоенный период несколько раз менялось. Наиболее известен адрес по Хуфеналлее, 31–35 (жилой дом на проспекте Мира, на первом этаже которого находился магазин «Дары моря»). Но после ликвидации польского консульства в 1940 году его помещения по адресу Миттельтрагхайм, 24 (ул. Пролетарская в Калининграде) были заняты советскими дипломатами. Последним советским консулом в Кёнигсберге был Евгений Киселев, о профессиональной деятельности которого, к сожалению, мало что известно.
Упоминание о деятельности советского разведывательного аппарата в Данциге содержится и в воспоминаниях бывшего начальника «внешней службы» СД Вальтера Шелленберга. Он описывает ситуацию, сложившуюся в первые дни после начала войны, когда в Берлине и Москве проводились мероприятия по обмену интернированного состава дипломатических представительств двух воюющих стран.
По сообщению представителя германского МИД, советский полпред в Германии В. Г. Деканозов отказался покидать здание полпредства под тем предлогом, что два сотрудника данцигского консульства были задержаны гестапо и судьба их неизвестна. По воспоминаниям Шелленберга, он связался по телефону с руководителем поста гестапо в Данциге, который доложил, что речь идет о задержанных сотрудниках советского консульства, являвшихся организаторами «обширной шпионской сети», которые имели многочисленные связи в генерал-губернаторстве (Польша), Восточной Пруссии и Берлине. По делу якобы арестовано около 50 осведомителей советской разведки из числа поляков и немцев.
Информация, передаваемая ими по радиостанции, касалась перемещения, состава войск, транспортных перевозок в Восточной Пруссии. О своей деятельности в качестве советских разведчиков, по словам начальника поста гестапо в Данциге, они ничего не сообщают, хотя подверглись допросу «с пристрастием». Для более обстоятельных допросов советские разведчики были переправлены на территорию Восточной Пруссии. Что собой представлял такой разговор в гестапо, можно предполагать по дальнейшим опасениям Шелленберга, когда ему доложили, что один из советских разведчиков не может предстать перед ним со следами побоев на лице. Местонахождение радиопередатчика, на котором работали «русские шпионы», установить также не удалось. После данных Шелленбергом гарантий, что задержанные в Данциге присоединятся к основному составу советского полпредства, Деканозов согласился покинуть Берлин. Через некоторое время сотрудники консульства присоединились к основному составу диппредставительства.
Возможной причиной такого крупного провала советской разведки явилась операция данцигского отдела гестапо, которому удалось внедрить своего агента Формелла в агентурную сеть резидентуры. После завершения вербовочной разработки, в ходе которой осуществлялась проверка Формелла как потенциального агента, советские разведчики доверили ему выполнение важного задания по созданию нелегальной радиофицированной резидентуры. Теперь уже ясно, что этим планам изначально не суждено было сбыться.
Из сказанного следует, что как минимум до 1941 года в Кёнигсберге и Данциге действовали разведывательные точки советской разведки, принадлежащие к Разведывательному управлению РККА и Разведывательному управлению НКГБ СССР.
Советская внешняя разведка также принимала меры по получению информации о происходящих в Восточной Пруссии процессах с позиций других стран. В 1934 году в резидентуры ИНО НКВД в Ковно (Каунас), Риге, Ревеле (Таллин) было направлено циркулярное задание, в котором было сказано, что «по проверенным данным, Германия, упорно готовясь к войне с Советским Союзом, развивает разведывательную деятельность против нас через Прибалтийские государства. Их агентура ориентирована на получение сведений о мобилизационном плане Красной армии, а также выявление состава резидентур НКВД и Разведупра. Эти задачи немцы считают ударными. Для их осуществления в Прибалтику направлены опытные эмиссары. Вам необходимо принять контрмеры, организовать и наладить оперативную работу по немецким колониям, вербуя в них надежных источников для противодействия разведывательно-шпионской активности национал-социалистов…»
Одна из наиболее успешных операций советской разведки по Восточной Пруссии проводилась резидентом Иностранного отдела НКВД в г. Каунасе Сергеем Аркадьевичем Родителевым, проходящим в оперативной переписке с Центром под псевдонимом «Роман». Известно, что С. Родителев родился в 1903 году в Калужской губернии. В начале 20-х годов по путевке комсомола был направлен в органы ВЧК. Проходил службу в территориальных органах безопасности в Белоруссии, Закавказье, Москве. После зачисления в штат внешней разведки НКВД был направлен резидентом сначала в Ригу, позже в Таллин. В феврале 1938 года С. Родителев был переведен в Каунас, где возглавил местную резидентуру.
Эта разведывательная точка, состоявшая в лучшие времена из двух оперативных работников, носила вспомогательный характер. В своей работе она опиралась на помощь двух особо ценных агентов в Литве, скрытых под псевдонимами «К-3» и «Дайнис».
Первый, занимая высокую должность в литовской политической полиции, предоставлял значительный объем сведений не только по контрразведывательным, но и по внешнеполитическим вопросам. С его помощью резиденты советской разведки — предшественники Родителева — сумели обеспечить безопасность резидентуры в течение длительного времени. «К-3», имея доступ к оперативным материалам литовской политической полиции, надежно оберегал советских разведчиков и их агентуру от провалов. С его помощью в значительной степени была также вскрыта разведывательная деятельность абвера в Литве.
В приложении к уже упоминавшемуся циркуляру ИНО НКВД, в числе прочих, содержались сведения о германских агентах, действовавших в Литве в 30-е годы.
В списке, включающем около двадцати агентов германской разведки, значатся:
— «Форнер» — старший чиновник германского посольства в Ковно. Руководитель немецкой разведки в Литве. В 1926 году работал в германском консульстве в Москве. Предположительно, его агентурный номер 2080;
— № 2082. Резидент разведки Кёнигсбергского военного округа с 1929 года. Капитан запаса;
— № 2090. Специалист по животноводству, литовец, был завербован в Кёнигсберге, куда приехал на ежегодную сельскохозяйственную ярмарку. Проживает в Ковно;
— № 2133. Агент Кёнигсбергского военного округа. Руководитель литовского информационного отдела. Завербован между октябрем 1933 — мартом 1934 года;
— № 2140. Журналист. Не исключено, что он — представитель кёнигсбергского отделения «Телеграфен унион» в Литве;
— № 2139. Будрис — литовский генеральный консул в Кёнигсберге. После образования литовского государства был некоторое время начальником политической полиции, затем — губернатором Мемельской области. Характеристика немцев: «Пройдоха, требует жесткой руки».
Указания на присвоенные агентуре порядковые номера, даты вербовок, а также последняя фраза в характеристике Будриса, данная ему немцами, указывают на крупный оперативный успех советской внешней разведки, сумевшей проникнуть в аппарат абвера в самом Кёнигсберге. Скорее всего, агентом, получившим доступ к особо охраняемым секретам абверштелле «Остпройссен», был человек, проходящий по учетам советской внешней разведки под псевдонимом «Печатник».
В одном из сообщений «К-3», полученном Родителевым, сказано: «Резидентом гестапо в Литве является Рихард Зоммер. Он проживает по немецкому паспорту и в качестве прикрытия использует экспортно-импортную контору, которую содержит в Ковно по Мишку гатве, № 17. Его квартира находится на Чурлионис гатве, № 23. Помощник Зоммера по нелегальной работе — Рихард Косман. Он учитель по профессии, руководит культурбундом и журналом „Дойче нахрихтен“. Помощник Зоммера по связям с нацистской интеллигенцией — Эрнст Лихтенштейнас, адвокат, литовский гражданин, через него организуются „мероприятия“ по поддержке тех или иных акций гитлеровского режима. По линии экономического шпионажа Зоммеру помогает некто Долин, бывший ассистент в университете, литовский гражданин, ныне работающий в фирме „Сименс и Шуккерт“. Прямую связь с германским посольством поддерживает только Зоммер и Долин через коммерческого атташе Пикота».
В другом сообщении «К-3» содержались сведения о германской военной разведке в Литве: «До последнего времени ею руководил сотрудник германского посольства майор Кляйн, который занимался уходом за захоронениями немецких солдат, павших во время мировой войны. Его отозвали из Ковно в связи с провалом одного из агентов. Сейчас руководство разведработой осуществляет другой сотрудник, прибывший из Берлина (установочные данные прилагаются). Необходимо отметить, что почти вся „организация Кляйна“ — сторожа, смотрители могил, инспектора — так или иначе участвуют в разведработе.
Нелегальным резидентом абвера в Литве является полковник в отставке Оскар Урбанас, проживающий по Франко гатве, № 4 (в собственном доме). Раньше он занимал пост инспектора в армии. Поддерживал связь с Кляйном. Урбанас известен и Зоммеру».
Второй особо ценный агент каунасской резидентуры по учетам ИНО проходил под псевдонимом «Дайнис». В имеющихся источниках не содержатся указания ни на его должностной статус, ни на ведомственную принадлежность. Можно лишь предположить, что «Дайнис» имел отношение к военной разведке Литвы.
Вскоре после своего приезда в Литву Родителев восстановил временно утраченную с «Дайнисом» связь и организовал получение от него текущей информации. Сложность в поддержании контакта заключалась в том, что агент проживал в Мемеле (Клайпеде), а резидент — в Каунасе.
Через некоторое время, убедившись в безопасности канала связи и проникнувшись доверием к Родителеву, «Дайнис» сообщил ему, что в окружении гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха действует его источник, впоследствии получивший псевдоним «Люкс». Выяснилось, что, являясь по отцу немцем, а по матери литовцем, он долгое время проживал в Литве. До Первой мировой войны закончил юридический факультет Кёнигсбергского университета. Воюя в составе германской армии на Восточном фронте, он сблизился с Э. Кохом. Не сумев устроить свою карьеру в Литве, «Люкс» в поисках удачи переехал в Кёнигсберг, где однажды встретился с недавно назначенным туда в качестве гауляйтера Восточной Пруссии Э. Кохом. После нескольких неформальных встреч последний, испытывая нужду в лично преданных себе людях, предложил «Люксу» работу «консультанта» в создаваемом им тогда «суперконцерне». «Люкс» согласился с предложением Коха, о чем через некоторое время поставил в известность «Дайниса», конфиденциальные поручения которого «во благо Литвы» он исполнял ранее.
Сложившееся таким образом «разведывательное трио» позволило советской внешнеполитической разведке получать из первых рук разноплановую информацию о ситуации в Восточной Пруссии. В качестве «консультанта» Э. Коха «Люкс» имел широкие возможности по изучению политической обстановки в Германии. Его деловые партнеры в различных государственных учреждениях и экономических структурах, зная о характере отношений с гауляйтером, сообщали агенту много полезной информации, которая позже становилась известна советской разведке.
Для ускорения прохождения информации от «Люкса» к «Дайнису» к операции был подключен агент-связник, имевший возможность посещать территорию Восточной Пруссии по специально подготовленной легенде.
Свои зашифрованные сообщения, написанные на тонкой папиросной бумаге, «Люкс» прятал в переплеты книг, которые затем передавал связнику «Дайниса» в заранее обусловленных местах. Встречи проходили в маленьких курортных городах балтийского побережья — Кранце (Зеленоградске) и Раушене (Светлогорске). Чаще всего они проходили либо в районе «горбатого» моста в Инстербурге (Черняховске), либо около лодочной станции в Тильзите (Советске). Самой сложной частью операции по связи были личные встречи резидента с «Дайнисом». Созданный литовскими спецслужбами контрразведывательный режим был очень жестким. Наружное наблюдение, установленное за резидентом, несмотря на слабое техническое оснащение, сковывало его активность. Для встреч с агентурой Родителеву приходилось много ездить на своем небольшом «фордике» по плохим в то время литовским дорогам.
«Дайнис» в ходе одной из встреч с резидентом говорил: «Наша Литва настолько маленькая, настолько мы все на виду друг у друга, что меры предосторожности должны быть экстраординарными. Если нас увидят в одном и том же районе, даже не вместе, — этого будет достаточно, чтобы кто-то послал донос. Ну а шеф политической полиции Повилайтис сумеет докопаться до истины. Это пройдоха, каких мало. Его агенты понапиханы всюду, наверное, и под кроватью президента засела парочка-другая». Операция «Люкс» — «Дайнис» продолжалась вплоть до отъезда Родителева из Литвы.
После установления в 1940 году общей границы между Германией и СССР начался новый этап в противостоянии их спецслужб. Низовыми аппаратами советской военной разведки, действовавшими в приграничной полосе, являлись пограничные разведпункты (ПРП), сформированные на всем протяжении границы. Как правило, они располагались в крупных городах недалеко от границы (Каунас, Брест, Ломжа, Львов и др.). Основными задачами ПРП являлись вербовочная работа на сопредельной территории, организация бесперебойной связи с закордонной агентурой и получение текущей информации о военных приготовлениях Германии и ее союзников.
Для организации работы по разведывательному освещению Восточной Пруссии в январе 1941 года в Каунасе был сформирован пограничный разведпункт в составе начальника, двух оперативных офицеров, радиста, шифровальщика и штатного шофера. Начальником пункта был назначен капитан Павел Александрович Колесников. В оперативном отношении пункт замыкался на разведывательный отдел штаба Прибалтийского особого военного округа, а по вопросам всех видов обеспечения и довольствия — на штаб 12-й армии. Позже пограничные разведпункты были переименованы в оперативные пункты.
В числе первоочередных задач каунасского ПРП значились: организация курьерской связи через границу с Восточной Пруссией; подготовка и вербовка в интересах военной разведки двух-трех агентов; использование возможностей репатриационной комиссии для последующего направления в Германию лиц, представляющих интерес для разведки.
По воспоминаниям бывшего сотрудника разведпункта В. Бочкарева, оперативные офицеры имели документы прикрытия (в его случае удостоверение сотрудника уголовного розыска и корреспондентское удостоверение газеты «Известия»), комплекты гражданской одежды и формы погранвойск. Для подбора возможных кандидатов на вербовку В. Бочкарев был введен в состав репатриационной комиссии, где в процессе работы по оформлению документов на перемещение заинтересованных лиц в Германию проводил их первичное изучение. Сложность работы в комиссии заключалась в том, что от германской стороны в ней также работали сотрудники германской разведки, выполнявшие аналогичные задания. Установленное за Бочкаревым наблюдение заставило его несколько раз менять квартиру.
Задача по освещению военной обстановки в Восточной Пруссии выполнялась с помощью завербованных в приграничной полосе агентов-маршрутников, которые через «зеленую границу» нелегально переправлялись в Германию.
Одна из операций по переброске агента проходила в экстремальных условиях и закончилась неудачно. Планом предусматривалось пересечение пограничной речки Шешупе по тонкому льду с использованием небольшой лодки. Уже на немецкой стороне агент, неудачно совершив маневр, зачерпнул в лодку воду, тем самым спровоцировав интерес германских пограничников. Чтобы спасти агента, Бочкарев был вынужден за веревку, привязанную к лодке, тянуть его обратно на советский берег.
Другая операция по переправе агента-маршрутника на немецкую сторону прошла удачно, хотя тоже проводилась нестандартно и с определенным риском. В частности, было решено направить агента через границу в дневное время, недалеко от стационарного поста немецкой пограничной охраны. Помощник советских разведчиков благополучно пересек границу. Удачное завершение операции явилось следствием тщательной ее подготовки, когда в течение длительного времени осуществлялось изучение обстановки на участке границы и вокруг немецкого пограничного поста.
Переброска агентуры за границу осуществлялась в тесном взаимодействии с соответствующими аппаратами пограничной разведки, в задачи которых также входили вопросы изучения обстановки в прикордоне.
Эти примеры показывают, в каких сложных условиях низовым подразделениям советской военной разведки приходилось решать стоящие пред ними задачи.
К числу второстепенных, но не менее значимых заданий, поставленных перед ПРП, относилось обеспечение и своей собственной агентуры и агентуры вышестоящих органов, переправляемой за рубеж, гражданской одеждой заграничного производства. В Каунасе сотрудниками пункта была организована скупка оригинальной немецкой одежды, «излишки» которой направлялись в Москву.
О проблемах, с которыми сталкивались пограничные разведпункты в процессе своей деятельности, свидетельствует докладная записка начальника Ломжинского ПРП капитана Кравцова «О работе пункта перед началом и во время войны», датированная январем 1942 года. Несмотря на то, что указанный аппарат являлся структурным подразделением штаба Западного особого военного округа, а к зоне его ответственности относилась территория генерал-губернаторства (Польша), агентурные источники пункта имели возможность получать информацию о немецких войсках в Восточной Пруссии. Правда, подчас такие сведения были значительно преувеличены и не отражали фактического состояния группировки, дислоцированной на границе с СССР. Например, агент «Феликс» в марте 1941 года доложил о сосредоточении в Польше и Восточной Пруссии более ста пехотных и восьми-десяти танковых дивизий. Присутствовавший на встрече с агентом начальник разведотдела штаба ЗапОВО полковник Блохин позже назвал этого источника «дезинформатором», считая, что в действительности на указанных территориях немцы имеют от 25 до 40 дивизий.
О противоречивости оценок намерений германского командования также свидетельствуют отдельные высказывания сотрудников разведотдела. Так, после встречи с резидентом «Арнольдом», который сообщил предполагаемую дату (середина июня 1941 года) нападения Германии на СССР и другие сопутствующие сведения, заместитель начальника отдела подполковник Ильницкий утвердительно заявил, что капитан Кравцов, с подачи источника, «попался на удочку английской разведки», а данные о подготовке нападения в разведотделе отсутствуют. Сотрудник же информационного (аналитического) отделения старший лейтенант Чубаков, наоборот, считал, что резидент «Арнольд» — «очень способный и серьезный разведчик», а информация, полученная от него, соответствует действительности.
Примечательно, что подполковник Ильницкий, зная, что сведения о готовящемся нападении резидент получил от лиц, действительно имевших контакты с английской разведкой, некритично их воспринял, очевидно, считая, что это очередная дезинформационная акция англичан. Другое высказывание Чубакова о том, что сведения резидента в течение пяти дней редактировались руководством разведотдела, а потом в выхолощенном виде были направлены в Москву, указывает на нежелание руководства разведотдела «раздражать» руководство военной разведки острыми материалами.
О формальном подходе в организации разведывательной деятельности подчиненными ПРП с элементами откровенного «очковтирательства» свидетельствует также рекомендация заместителя начальника отдела подполковника Ивченко капитану Кравцову не посылать большие сводки, а «разбивать» их на несколько частей. Это делалось для того, чтобы формальные, статистические показатели о количестве направляемых в штаб сообщений соответствовали плановым (одно сообщение в день).
В качестве «положительного» примера была приведена работа начальника брестского ПРП майора Романова. В целом капитан Кравцов дал нелицеприятную оценку предвоенной деятельности разведотдела ЗапОВО, отметив, что в нем «процветали карьеризм, подхалимство, а не деловая работа».
О характере получаемой ПРП и разведотделами штабов округов информации можно судить по некоторым сообщениям, направлявшимся в Разведывательное управление. Так, например, в сводке 5-го (разведывательного) Управления РККА от 15 июля 1940 года содержатся следующие данные о группировке германских войск в Восточной Пруссии: «…в районе Клайпеды — до двух пехотных дивизий, танковый батальон, на аэродроме — 30–35 самолетов, на рейде два транспорта, 6 подводных лодок и 4 крейсера;
в Прекуле (20 км юго-восточнее Клайпеды) — до пехотного полка (моторизованного);
в Хейдекруге и западнее — свыше пехотного полка, до батальона танков и кавэскадрон;
в районе Тильзита — до пехотной дивизии, танковый батальон, на аэродроме 40 самолетов;
в районе ст. Вишвиль (30 км восточнее Тильзита) — в лесах по пехотной дивизии.
Находившиеся ранее в районе Сувалок германские части в период с 7 по 9 июля убыли, взамен их с 10 июля начали прибывать новые пехотные, артиллерийские и мотоциклетные части, которые располагаются в районе Краснополья и Сейны. К 12 июля прибыло уже до пехотной дивизии. Нумерация прибывших частей не установлена….»
Основным способом получения подобной информации являлось визуальное наблюдение за местами расположения и перемещением германских воинских частей. Какими средствами пользовались советские агенты при определении их нумерации, видно из некоторых информационных сообщений. В одном из документов внешней разведки НКГБ СССР читаем: «…город Вишевсбург (Восточная Пруссия) — в восточной части города, в 300 м от железнодорожной станции, выстроены 3 двухэтажные казармы размером 35–20 м. Казармы обнесены деревянным забором и заняты пехотной частью, солдаты которой на погонах имеют трафарет № 201».
Советская военная разведка смогла сформировать на сопредельной территории агентурную сеть, способную отслеживать железнодорожные перевозки военного характера по основным магистралям Восточной Пруссии. Как следует из ее отчетных документов, с конца 1940 года постоянно фиксировался подвоз больших объемов горючего и боеприпасов в пограничные с Литвой районы. В задачи этой специализированной агентуры входил подсчет количества железнодорожных вагонов, следующих на конечные станции маршрута. Особенно результативной была работа на магистралях: Кёнигсберг — Тильзит, Кёнигсберг — Инстербург.
Кроме органов военной разведки разведывательный «мониторинг» районов Восточной Пруссии до 1940 года продолжала осуществлять Каунасская резидентура 5-го (разведывательного) отдела НКГБ СССР, а после формирования на территории уже советской Литвы местных органов безопасности — разведывательные и другие оперативные подразделения НКГБ Литовской ССР.
Располагая определенными возможностями по получению информации из-за кордона, разведывательный отдел НКГБ Литовской ССР на регулярной основе стал получать информацию по группировке германских войск в Восточной Пруссии.
В спецсообщении НКГБ Литовской ССР от 25 мая 1941 года говорится: «…1. В г. Тильзите, по улицам Шолсберга и Геринга расположен военный городок. На территории городка имеется более 20 двух- и трехэтажных домов казарменного типа. В казармах размещен личный состав различных родов войск, но особенно выделяется пехота, кавалерия и артиллерия.
Зафиксированы 572-й, 610-й и 320-й пехотные полки 4-й дивизии, но в полном ли они составе находятся в казармах, не установлено….
4. В мест. Погеген зафиксировано нахождение мотомеханизированных частей, 2 роты танковых пулеметов, 21-й противотанковый дивизион. Орудия и машины поставлены под большие навесы на окраине местечка.
В полутора километрах от мест. Погеген в деревянных бараках расположены: пехотный батальон, саперный взвод и примерно взвод солдат по охране военнопленных…»
В соответствии с приказом НКВД СССР № 00758 от 22 июня 1940 года для обеспечения охраны литовско-германского участка границы были сформированы 105-й, 106-й, 107-й пограничные отряды, в составе которых находились подразделения пограничной разведки. В их задачи входило получение разведывательной информации с использованием агентурных источников и путем опросов лиц, задержанных при попытке нелегального пересечения границы.
В мае 1941 года советскими пограничниками были задержаны дезертиры германской армии Габерт Эрих — рядовой 215-го полка морской зенитной артиллерии и Квентмайер Отто — рядовой 337-го отдельного караульного батальона. В ходе состоявшихся допросов они очень подробно охарактеризовали состояние своих частей и предоставили другую полезную информацию о политико-моральном состоянии германских войск. Вместе с тем их сведения по вопросам состава германской группировки в Восточной Пруссии отличались противоречивостью и, в ряде случаев, недостоверностью.
Например, характеризуя состав германских частей, Квентмайер О. неверно указал на принадлежность 337-го отдельного караульного батальона к 401-й дивизии, которой в вермахте вообще никогда не существовало. Кроме того, командиром соединения был назван генерал-майор фон Гинденбург (сын бывшего президента Германии), в действительности исполнявший обязанности командующего 1-м военным округом. Из этого примера видно, что к получаемой от дезертиров информации нужно было относиться с большой долей скепсиса и подвергать ее дополнительной проверке.
После состоявшегося в начале 1941 года совещания руководителей военной и внешней разведок с участием представителей оперативного управления Генерального штаба РККА, на котором обсуждалась возможность одновременного нападения Германии и Японии на СССР, начался активный обмен разведывательной информацией между всеми разведывательными органами.
Получаемая из зарубежных резидентур внешней разведки, территориальных органов безопасности, военной контрразведки информация военного характера направлялась для изучения и обобщения в Разведывательное управление Генштаба. После ее обработки и сравнения с уже имевшимися данными Разведуправление Генштаба давало ей оценку и высказывало рекомендации по перепроверке и дополнению конкретных позиций. Например, в одном из писем Голикова в НКГБ СССР содержится просьба проверить наличие штабов армии и их нумерацию в Кёнигсберге, Алленштайне, Варшаве, Люблине и т. д..
Несколько необычным источником поступления разведывательной информации по Восточной Пруссии выступило консульство Японии в Кёнигсберге. Дело в том, что в соответствии с принятой в японском Министерстве иностранных дел практикой, дипломатические представители этой страны поддерживали зашифрованную телеграфную связь не только со своим МИДом, но и с дипломатическими представительствами в других странах. В нашем случае японский консул в Кёнигсберге Хини Сугихара регулярно, по мере поступления сведений, направлял в посольство Японии в Москве телеграфные сообщения об обстановке в Восточной Пруссии.
Советская внешнеполитическая и военная разведка в 30-е годы накопила большой опыт вскрытия зарубежных шифровальных систем, включая японские. В межвоенный период работа по дешифровке зарубежной дипломатической корреспонденции была сосредоточена в соответствующих отделах НКВД — НКГБ (спецотдел, секретно-шифровальный отдел и т. д.), где работали высококлассные специалисты-дешифровальщики. С их помощью и читалась японская дипломатическая переписка.
Так, в телеграмме японского консула в Кёнигсберге от 31 мая 1941 года сказано:
«1. В течение последней недели несколько дней подряд из Мемельского порта была направлена в Финляндию часть расположенных в Мемельской области войск. В Мемельском порту, точно так же и в порту Пиллау, стоит большое количество военных транспортов.
2. Как уже сообщалось, сейчас в этом районе происходит концентрация войск, в качестве примера этого можно привести такой факт: пассажирский поезд, который вышел из Берлина утром 29 мая и прибыл сюда в тот же день вечером, на пути разминулся с 38 порожними воинскими составами. Военные перевозки по линии Познань — Варшава происходят более оживленно, чем в этом районе.
3. 30 мая мною было замечено, что между всеми пунктами восточнее Кёнигсберга проведен полевой телефон, по всем шоссейным дорогам беспрерывно шло большое количество военных автомобилей. Вдоль шоссейной дороги между Тильзитом и Эйдткуненом несколько десятков тысяч рабочих поспешно ведут строительство газолиновых складов и возводят площадки для установки тяжелых пулеметов и мортир. На всех главных улицах в Тильзите на расстоянии 50 м друг от друга насыпаны кучи песка размером 50 куб. м.; кроме того, не только на всех площадях внутри города, но даже и в узких переулках стоит большое число автомобилей. Все это наводит на мысль о начале войны.
Телеграфировал в Берлин, Москву Сугихара».
В другом сообщении японский консул пишет:
«…2. Перевозки по железным дорогам по прежнему проходят оживленно. Выехав утром 9-го числа (9 июня 1941 года. — Примеч. авт.) из Берлина в Кёнигсберг, мы по пути перегнали шедшие в восточном направлении 17 воинских железнодорожных составов (12 составов с мотомехчастями, 3 — с танками, 1-е полевой артиллерией и 1 — с санитарными частями). На восточных концах важнейших мостов установлены тяжелые пулеметы…»
Самостоятельного значения такого рода информация в глазах аналитиков советской разведки не имела, но позволяла дополнить уже имевшиеся сведения рядом существенных моментов. Таким образом, можно говорить о том, что японский консул, хоть и невольно, но стал источником важных для советской разведки сведений, освещавших подготовительные мероприятия Германии к войне.
Каким образом советской разведкой реализовывалась получаемая от Сугихары информация, можно увидеть на примере его сообщения от 29 мая 1941 года о создании при Кёнигсбергском университете и штабе 1-го военного округа курсов по изучению русского языка (см. главу 1). Дешифрованный текст этого сообщения в обезличенном виде (без упоминания источника) в виде ориентировки НКГБ СССР № 2082/М был направлен во все наркоматы госбезопасности союзных республик с рекомендацией усилить контрразведывательные мероприятия в пограничной полосе для выявления немецкой агентуры.
Советская разведка для получения требующейся командованию информации не ограничивалась ведением агентурной работы. Еще с 1935 года в Красной армии начали формироваться отдельные радиодивизионы особого назначения (ОРД ОСНАЗ), ставшие основной организационной единицей радиоразведки. В состав ОРД входило от 18 до 20 радиостанций и 4 пеленгатора, располагавшиеся на автомобильной тяге. В случае необходимости пеленгаторы выдвигались своим ходом в назначенные районы и с разных точек осуществляли пеленг радиостанций противника, тем самым устанавливая местонахождение штабов и других органов военного управления. Постоянный мониторинг радиоэфира и контроль за перемещением радиостанций позволяли разведке отслеживать перемещение штабов противника и получать другую полезную информацию. Всего на западной и южной границах действовало 10 ОРД ОСНАЗ. На территорию Восточной Пруссии был нацелен 362-й отдельный радиодивизион, с 1940 года располагавшийся в г. Приенае (Литва), недалеко от границы с Германией.
Оценка эффективности советской разведки в Восточной Пруссии
Попробуем теперь оценить эффективность советской военной разведки по вскрытию группировки германских войск на территории Восточной Пруссии, противостоящей войскам Прибалтийского особого военного округа в 1941 году. Напомним, что, несмотря на неоспоримую важность для военной разведки таких данных, сами по себе они не являются самоцелью. Значимость таких сведений для командования резко возрастает, если становятся известными другие, сопутствующие сведения о стратегических, оперативно-тактических планах противника, его мобилизационных возможностях, сроках перехода в наступление и т. д. При отсутствии такой информации аналитические аппараты военной разведки могут с минимальной степенью достоверности спрогнозировать направления главных и вспомогательных ударов противника, представить командованию информацию, которая позволит принять соответствующие меры, но в полной мере выполнить свою основную, прогностическую функцию не смогут.
Как известно, в Восточной Пруссии к началу Великой Отечественной войны германское командование сосредоточило группировку (Группа армий «Север»), насчитывавшую в своем составе 16 пехотных, 3 танковых, 3 моторизованных и 3 охранных дивизии (кроме вспомогательных и отдельных частей). Они были сведены в шесть армейских (1, 2, 10, 26, 28, 38), два моторизованных (41, 56) и один тыловой корпус (101), распределенных по двум общевойсковым армиям (16 и 18) и четвертой танковой группе.
Чтобы оценить эффективность советской разведки, сравним эти данные с некоторыми разведывательными материалами штаба Прибалтийского особого военного округа и Разведуправления Генерального штаба РККА. Так, в «Спецсообщении Разведуправления ГШ РККА о группировке немецких войск на 1 июня 1941 года» состав немецких войск в Восточной Пруссии определен в 23–24 дивизии, в том числе 18–19 пехотных, 3 моторизованных, 2 танковых дивизий и 7 кавалерийских полков. Если учесть, что протяженность полосы обороны Прибалтийского особого военного округа несколько превышает зону дислокации соединений германской группы армий «Север», данные советской военной разведки вроде бы не сильно отличаются от фактического состояния.
В разведывательной сводке штаба Прибалтийского особого военного округа от 18 июня 1941 «О группировке войск противника против войск округа на 17.06.1941 года» соединения противника исчисляются в двенадцать пехотных, пять моторизованных, одну танковую дивизию. Как видно из сопоставления данных РУ ГШ РККА с данными разведотдела штаба ПрибОВО, «разницу» в шесть пехотных, две моторизованных, 1 танковую дивизию в условиях постоянного наращивания немецкой группировки в Восточной Пруссии объяснить сложно. Частичное объяснение возможно, если принять во внимание, что в разведсводке штаба ПрибОВО учитываются соединения, относящиеся к группе армий «Центр», на что в документе указывает упоминание левой границы района ведения разведки — города Сувалки и Лыкк (Лик в сводке). Но и располагавшиеся на этом участке две пехотные дивизии (26-я и 6-я) все равно не объясняют имевшуюся разницу.
Более существенной ошибкой советской военной разведки стала ее неспособность вскрыть бронетанковую группировку противника в Восточной Пруссии. Ошибочные данные о нахождении в составе группы армий «Север» якобы пяти моторизованных и одной танковой дивизии резко искажали картину фактического состояния германских войск.
Как известно, танковые дивизии вермахта не имели единой штатной организации, а число танков в дивизиях колебалось от 147 до 209 единиц. В моторизованной дивизии вермахта, также не имевшей единой организации, они вообще не предусматривались. Если предположить, что советская военная разведка имела представление о штатах германских дивизий, их численности и техническом оснащении, приблизительный суммарный подсчет максимального количества танков, находившихся на вооружении танковой и пяти моторизованных дивизий, давал бы цифру не более 500 единиц. Фактически же в составе 1-й, 6-й, 8-й танковых дивизий, в 185-м, 616-м батальонах истребителей танков (САУ) и пяти отдельных дивизионах штурмовых орудий имелось 684 (по другим данным, 679) единицы бронетехники.
Абсолютно непонятно, какими методиками подсчета руководствовались в разведывательном отделе штаба ПрибОВО, выводя итоговую цифру в 2473 танка в Восточно-Прусской группировке вермахта. Более чем трехкратное увеличение их численности может свидетельствовать только об одном — отсутствии достоверных данных о танковой группировке в целом, и о штатах и численности германских бронетанковых и моторизованных соединений, в частности.
В пользу такого утверждения говорит и тот факт, что, по данным советской военной разведки, в группировке вермахта в Восточной Пруссии сверх указанных танковой и пяти моторизованных дивизий имелось еще пять танковых полков и до девяти отдельных танковых батальонов. Как известно, отдельные танковые полки и батальоны в развертываемых на Востоке бронетанковых войсках вермахта вообще отсутствовали. Очевидно, мотивом необоснованного увеличения численности группировки являлся принцип «перестраховки».
Кроме того, советская разведка допустила еще одну принципиальную ошибку, существенным образом повлиявшую на общую оценку состояния германских танковых группировок в целом, и в Восточно-Прусской в частности. Эта ошибка не позволила советскому командованию в полной мере вскрыть планы противника по их использованию.
Во всех известных сейчас документах советской разведки полностью отсутствуют сведения о таких стратегических объединениях вермахта, как танковые группы. Отсутствие такой информации означает, что для советского командования вопрос массированного применения бронетанковых войск был до конца не изучен, что отразилось на непонимании характера боевых действий в рамках германской стратегии «Блицкрига» (вспомним историю Нелидова). Это обстоятельство также сыграло свою негативную роль при планировании Генеральным штабом и штабами ПрибОВО и ЗапОВО оборонительных операций, не обеспечивших требующимися силами оборону вильнюсского направления в полосе наступления части сил 3-й танковой группы и 5-го армейского корпуса (группа армий «Центр»).
Кроме вышеперечисленных советская разведка допустила ряд других ошибок в определении состава группы армий «Север» и части группы армий «Центр». Так, разведывательные сводки штаба Прибалтийского особого военного округа от 18 июня 1941 года, № 02 от 22 июня 1941 года о группировке войск противника к 20 часам 21 июня 1941 года, и ряд других обобщающих документов не содержат объективных данных о наличии в германской группировке целого ряда крупных войсковых соединений. В частности, полностью отсутствуют упоминания о 56-м и 41-м моторизованных корпусах.
Другие ошибки были допущены разведотделом штаба ПрибОВО при установлении нумерации объединений и соединений вермахта на территории Восточной Пруссии. Из выявленных разведотделом 2-х армейских и 6-ти корпусных штабов правильно назван лишь штаб 18-й армии. Нумерация армейских корпусов, якобы установленных отделом (7-й, 8-й, 3-й, 12-й, 22-й АК), полностью не соответствует фактическому состоянию. Из двадцати пехотных и охранных дивизий группы армий «Север» были правильно названы лишь шесть (291, 61, 217, 1, 290, 5 пд), а из 57 пехотных полков, входивших в их состав, — 20 (см. приложение 3).
Ошибочные данные разведотдела связаны также с суммарным подсчетом артиллерийских систем, находившихся на вооружении группы армий «Север». По данным отдела, у немцев имелось 6509 орудий (тяжелые, легкие, ПТО, зенитные) и минометов, когда фактически их было 8348.
Как видно из приведенных примеров, советское командование располагало достаточно противоречивыми сведениями о состоянии германских войск в Восточной Пруссии. Они показывают, что в информационной работе Разведуправления РККА и разведотдела штаба ПрибОВО имелись недостатки и упущения, и, соответственно, тезис о «непогрешимости» советской разведки достаточно спорен. Вместе с тем, справедливости ради, необходимо отметить, что работа советской разведки по получению информации о военных приготовлениях Германии проходила в условиях активного противодействия германских спецслужб, главным направлением которого являлось дезинформирование руководства Советского Союза относительно истинных намерений германской стороны. Эта работа проводилась в рамках выполнения указания Штаба оперативного руководства Верховного главнокомандования вооруженных сил Германии «О мероприятиях по дезинформированию советского военного командования в связи с подготовкой к нападению на СССР».
В соответствии с отдельным положением данного документа, доведение до советского командования выгодных германской стороне сведений было возложено на органы германской разведки, имеющие соответствующие возможности. В целях сокрытия планов по подготовке нападения на Советский Союз и внесения путаницы в работу советской разведки по установлению группировок войск вермахта германское командование предпринимало дополнительные меры, включая локальные перемещения своих воинских частей и соединений в непосредственной близости от границы.
Реализованные германскими спецслужбами мероприятия значительно затруднили работу советской разведки по выявлению истинных намерений германского командования и повлияли на характер направленной руководству СССР информации.
Подводя некоторый итог сказанному, можно сделать вывод о том, что низовые аппараты советской разведки (зарубежные резидентуры внешней и военной разведок, территориальные органы безопасности, оперативно-тактические разведаппараты военной и пограничной разведок), несмотря на все свои ошибки и недостатки, в тех сложных условиях сделали все от них зависящее, чтобы представить в вышестоящие инстанции правдивую и достоверную информацию о ходе подготовки нападения Германии на СССР. Пусть эта информация была противоречивой и не особенно доказательной, ее недостатки были бы компенсированы качественной аналитической работой информационных служб разведки, но только в том случае, если бы к этому была бы добрая воля, исключавшая проявления волюнтаризма и нездоровой «конъюнктурщины».
Но в централизованных аппаратах военной и внешней разведок действовали свои законы, обусловленные сложившейся практикой и тем самым пресловутым «личностным фактором», когда только за руководством было последнее слово в трактовке получаемой снизу информации (вспомним выводы Голикова, резолюции Берии). Следствием этого становилась порочная практика «приглаживания» острых сведений, элементы «очковтирательства», соседствующие с должностными преступлениями, и т. д.
Как ни парадоксально это звучит, накануне войны советская разведка, несмотря на все свои успехи и недостатки, в целом сработала «вхолостую». Но это не ее вина, а беда. Реальная значимость разведывательной информации определяется не субъективными оценками даже сверхпрофессиональных сотрудников разведки, а только тем, как она реализуется в высших руководящих инстанциях государства и его вооруженных сил. Даже самая ценная разведывательная информация не сможет оказать влияние на принятие важных политических решений, если руководство государства допускает ошибки при ее использовании (или неиспользовании). Это, кстати, относится не только к Сталину. История знает множество примеров, когда «сверхценная» информация оставалась нереализованной по причине отсутствия политической воли у руководства стран, подвергшихся агрессии. Достаточно вспомнить эпизод, когда примерно в аналогичных обстоятельствах подготовки Германии к нападению на Францию французская разведка через своих голландских коллег получила исчерпывающие сведения о сроках, планах, силах и средствах, предназначенных к войне, и не смогла убедить свое правительство в реальности германской угрозы.
Из всего сказанного можно сделать вывод, что разведка никогда не бывает эффективней политиков и военных, на которых она работает.
В нашем случае ценность полученных накануне войны сведений о составе группы армий «Север», да и всей группировки вермахта на Востоке оказалась минимальной не столько за счет допущенных фактических ошибок, сколько за счет отсутствия политической воли Сталина принять адекватные меры по сдерживанию агрессора.
Как известно, советские войска в Прибалтийской стратегической оборонительной операции понесли летом 1941 года ряд серьезных поражений, в результате которых войска группы армий «Север» за 18 дней боев сумели продвинуться на глубину до 450 км. Были утрачены огромные запасы материальных ценностей, в боях и при отступлении потеряны тысячи танков, самолетов, орудий. Части и соединения Северо-Западного фронта безвозвратно потеряли около 80 тысяч человек кадрового состава. Характерным пейзажем кинохроники того времени стали уныло бредущие в немецкий тыл тысячи советских военнопленных на фоне брошенного вдоль дорог тяжелого вооружения. Такую цену заплатила Красная армия за ошибки своего Верховного командования.
После этих событий Восточная Пруссия непосредственно как объект разведывательного изучения теряет свое значение вплоть до 1944 года, когда в ходе стратегического контрнаступления советские войска вновь подошли к ее границам. Но этот вывод не распространяется на деятельность советской разведки по отслеживанию обстановки на транспортных магистралях, проходящих по ее территории. Уже летом 1941 года в Польшу было десантировано несколько разведывательных групп с задачей изучения характера грузоперевозок и состава воинских частей, дислоцированных в Восточной Пруссии и генерал-губернаторстве. Одной из наиболее результативных была группа «Михай», организационное ядро которой состояло из пяти польских офицеров под командой капитана Миколая Арцишевского. Крайняя граница северного участка ведения разведки включала в себя районы Гдыни, Данцига, Торуня, Каунаса. Задачи по ведению разведки севернее этого «пояса» выполняли другие советские разведгруппы.
Несмотря на сложности, за относительно короткий промежуток времени группа «Михай» сумела создать разветвленную резидентуру, включившую в себя несколько десятков агентов, в основном из числа польских железнодорожников. В условиях продолжавшегося немецкого наступления в 1941–1942 годах группа «Михай» сумела обеспечить советскую разведку большим объемом сведений о воинских перебросках по магистралям генерал-губернаторства и Восточной Пруссии. Активная разведывательная работа резидентуры «Михай» продолжалась вплоть до середины 1943 года, когда в результате противодействия германской контрразведки ее ядро было ликвидировано, а сам капитан М. Арцишевский погиб.
Кроме чисто информационной работы советская разведка использовала территорию Восточной Пруссии для заброски в центральную Германию отдельных разведчиков и агентурных групп. Так, в ночь с 16 на 17 мая 1942 года в районе Алленштайна на парашютах была сброшена группа советских разведчиков, состоявшая из германских интернационалистов: Эрны Эйфлер, Вилли Бернера, Эрвина Пандорфа, Вильгельма Феллендорфа. Они были заброшены в глубокий немецкий тыл с задачами восстановления утраченной связи с довоенной агентурой и создания новой подпольной разведывательной организации. К сожалению, их миссия выполнена не была в связи с арестом большинства членов группы.
Назад: Глава 4 Противоборство германских и советских спецслужб в Прибалтике
Дальше: Вместо заключения

Антон
Перезвоните мне пожалуйста по номеру 8(953)367-35-45 Антон.