Каждое серьезное дело начинается с анкеты арестованного. Чаще всего ее заполняет следователь, но анкета Артузова написана его рукой. Почерк уверенный, четкий, нажим пера ровный, чувствуется, что писал сильный, волевой, знающий себе цену человек. А ведь сломаться было проще простого. Почти двадцать лет Артур Христианович работал в органах, сам не раз допрашивал и хорошо знал, что из Лефортова домой не возвращаются. Но он собрал в кулак всю свою волю и не дал палачам ни одной секунды сладостного чувства победы. Убить Артузова было можно, сломать — ни за что!

Он понимал, с кем имеет дело, и, если так можно выразиться, играл предложенную ему роль достойно. В трехтомном деле Артузова нет ни жалоб, ни ходатайств, ни прошений о помиловании. Артузов знал, что из лефортовских казематов ему не выбраться, и умереть решил достойно.

Но как у них поднялась рука на любимца Сталина, орденоносца, почетного чекиста, грозу шпионов и террористов, друга и ученика Дзержинского?! Нет никаких сомнений, что по собственной инициативе ни Фриновский, ни даже Ежов на такой шаг ни за что бы не решились, нужна была, как тогда говорили, «указивка сверху». И она поступила.

Дело в том, что незадолго до этих трагических событий, руководствуясь заветом Дзержинского: «Не лгать!», Артузов составил доклад о состоянии агентурной работы в Разведу-правлении РККА и направил его Сталину и наркому обороны Ворошилову. Доклад был таким нелицеприятным, что вызвал страшный гнев Ворошилова, а затем, судя по всему, и Сталина. К тому же кое-кто вспомнил, что на одном из приемов Сталин весьма иронично отозвался об источниках Артузова за рубежом, поинтересовался их надежностью и, наконец, не скрывая раздражения, задал с далекоидущими последствиями вопрос, не дезинформируют ли они его.

Оргвыводы были сделаны сразу же после того злосчастного приема: Артузова сначала уволили из Разведуправления РККА, затем отстранили от дел в Иностранном отделе НКВД и только потом арестовали.

Так кем же он был, Артур Христианович Артузов? И как стал чекистом?

Его настоящая фамилия Фраучи. Мать — латышка, отец — швейцарский эмигрант, прибывший в Россию в 1861 году. Несмотря на происхождение, Артур Христианович всегда считал себя русским и гражданином СССР, хотя формально одновременно являлся и швейцарским гражданином. Отец был кустарем-сыроваром, Артур же, после блестящего окончания новгородской гимназии, поступил в Петроградский политехнический институт и в 1917-м окончил его «со званием инженера-металлурга».

Некоторое время Артур работал в широко известном «Металлургическом бюро», которым руководил профессор Грум-Гржимайло. А по вечерам новоиспеченный инженер брал уроки вокала и готовился к поступлению в консерваторию: дело в том, что у Артура был весьма приличный тенор и ему прочили карьеру оперного певца.

Не исключено, что со временем Артур стал бы гордостью российской науки или блестящим солистом Мариинки. Но все карты спутал злой гений их семьи, который совратил с истинного пути не только Артура, но и других близких и дальних родственников. Я говорю об известном революционере и неистовом большевике Михаиле Кедрове, который был мужем родной сестры матери Артура. Вторая сестра Августы Августовны Дидрикиль была замужем за другим, не менее известным борцом за светлое будущее Николаем Подвойским. Так что деваться Артуру было просто некуда.

Еще в студенческие годы Кедров втянул Артура в революционное движение, дал ему рекомендацию в партию, а потом и на работу в ЧК, что, впрочем, не помешало несгибаемому ленинцу через двадцать лет отречься от племянника, написав не дрогнувшей рукой: «Оснований не доверять Артузову политически у меня было достаточно, но разглядеть в Артузове предателя я все-таки не сумел».

Что это, как не донос, как не попытка ценой чужой жизни спасти свою?! Не помогло. И Михаила Кедрова, и его сына Игоря—двоюродного брата и большого друга Артура Христиа-новича — расстреляли.

Но как же швейцарец Фраучи стал русским, да еще с фамилией Артузов?

Русским Артур Христианович считал себя всегда—об этом он неоднократно писал. Что касается фамилии, то это превращение он объяснял так: «До 1918 года я носил фамилию Фраучи. В 1918-м, при поступлении в военно-осведомительное бюро МВО, фамилию переменил на Артузова. Сделал я это по той причине, что иностранная фамилия Фраучи в работе с матросами и красноармейцами причиняла мне затруднения, так как они ее часто перевирали. В связи с этим я избрал себе в качестве псевдонима русскую фамилию Артузов, которая изображалась почти так же, как мое имя Артур, и легко запоминалась».

Видит бог, как трудно мне перейти к следующему этапу — изучению протоколов допросов. Их в деле два, но, судя по первой же фразе в протоколе от 27 мая 1937 года, Артузова допрашивали раньше и, скорее всего, с пристрастием. Об этом говорят даже подписи, сделанные Артуром Христиановичем на каждой странице протокола: нажим слабый, подпись нервная, рваная, я бы сказал, безвольная.

Допрашивали Артузова комиссар государственной безопасности 3-го ранга Яков Дейч и лейтенант Аденцев. Последний, много лет спустя и будучи уже полковником, уверял, что в допросах не участвовал, но верить этому нельзя, так как его подпись в конце протокола сохранилась.

Недавно мне довелось побывать в печально известной Лефортовской тюрьме. Я видел камеры, в которых сидели обреченные на смерть люди, побывал и в похожих на глухие боксы комнатах, где велись допросы, а скорее всего, не только допросы, но и пытки. Здесь кричи, не кричи, никто не услышит, а если и услышит, ни за что не поможет. Так что представить обстановку того майского дня, когда Артура Христиановича втолкнули в это преддверие ада, не так уж сложно.

— На протяжении ряда допросов вы упорно скрываете свою вину и отказываетесь давать следствию показания о своей антисоветской и шпионской деятельности. Вам в последний раз предлагается сознаться в совершенных вами преступлениях и дать о них развернутые и правдивые показания, — многообещающе начал следователь.

Судите сами, как должны были поработать лефортовские костоломы, чтобы Артузов, человек, до мозга костей преданный родине и, как никто, много сделавший для погибели ее врагов, произнес столь ошеломляющую фразу:

— Тяжесть совершенных мною в течение многих лет преступлений и глубокий позор предательства побуждал меня сопротивляться следствию. Но теперь я вижу, что дальнейшее сопротивление бесполезно, поэтому решил стать на путь полного признания совершенных мною преступлений. Я признаю свою вину перед государством и партией в том, что являюсь германским шпионом. Завербовал меня бывший работник НКВД и Разведупра Штейнбрюк.

Раньше, чем давать показания о своей шпионской деятельности, прошу разрешить мне сделать заявление о том, что привело меня к тягчайшей измене Родине и партии. После страшных усилий удержать власть, после нечеловеческой борьбы с интервентами и белогвардейской контрреволюцией наступила победа, наступила пора организационной работы. Эта работа производила на меня удручающее впечатление своей бессистемностью, суетой, безграмотностью. Все это создавало страшное разочарование в том, стоила ли титаническая борьба народа достигнутых результатов. Чем чаще я об этом задумывался, тем больше приходил к выводу, что титаническая борьба победившего пролетариата была напрасной, что возврат капитализма неминуем.

Я решился поделиться этими мыслями с окружающими товарищами. Штейнбрюк показался мне подходящим для этого лицом. С легкостью человека, принадлежащего к другому лагерю, он сказал мне, что опыт социализма в России обязательно провалится. А потом заявил, что надо принять другую ориентацию, идти вперед и ни в коем случае не держаться за тонущий корабль. Через некоторое время у нас состоялся еще более откровенный разговор, в ходе которого Штейнбрюк упомянул о своих встречах с влиятельными друзьями в Германии, об успехах в использовании СССР в подготовке и сохранении кадров немецких летчиков и танкистов, о блестящих результатах начинающегося вооружения Германии. А в конце беседы он прямо сказал, что является немецким разведчиком и связан с начальником германского абвера фон Бредовым и генералом Людендорфом.

Далее Штейнбрюк сказал, что эти высокопоставленные особы предложили ему создать в России крупную службу германской разведки. После столь откровенного заявления я дал свое согласие сотрудничать с германской разведкой, так как считал, что, помогая европейскому фашизму, буду содействовать ускорению процесса ликвидации советской власти и установлению в России фашистского государственного строя. Так что моя работа в пользу Германии началась еще в 1925 году.

— Штейнбрюк сказал вам, с кем связан по шпионской деятельности в СССР?

— Да. Он признался, что у него есть контакты с негласным немецким военным атташе в Советском Союзе Нидермайером, через которого он поддерживает связь с Германией.

— С чего началось ваше сотрудничество с немцами?

— Моя вербовка совпала с вызовом Штейнбрюка из Стокгольма. Ему было поручено подготовить процесс арестованных к тому времени трех германских студентов: Киндермана, Воль-пгга и Дитмара, пойманных при довольно неумелых попытках организовать покушение на Троцкого. К моему удивлению, Штейнбрюк передал мне установку фон Бредова проводить линию на популяризацию Троцкого, в том числе и на процессе. К слову говоря, этот процесс закончился ничем: Дитмар умер в тюрьме, а Киндермана и Волыпта обменяли на арестованного в Германии нашего резидента.

Что касается меня, то я должен был стать особо законспирированным политическим руководителем резидентуры. И еще он сказал, что в Берлине было особенно высоко оценено мое желание работать идейно, то есть без денежной компенсации. Основная директива сводилась к тому, чтобы не уничтожать, а беречь остатки старых опорных организаций Германии в России. Была даже указана как одна из форм сохранения разведывательной сети на Кавказе германская винодельческая фирма «Конкордия».

— Как вы проводили в жизнь задание на глушение анти-немецкой работы?

— Это было чрезвычайно просто. К тому же линию глушения антинемецкой работы поддерживала официальная позиция Наркоминдела в отношении немцев: ни одного иностранца не было так трудно арестовать, как немца.

— Какие материал вы успели передать немцам?

— Детально вспомнить не могу, но материалов было передано много. Передавалось все, представляющее интерес для германской разведки, за исключением нашего контроля их дипломатической переписки.

— В чем выражалась ваша шпионская работа в бытность начальником Иностранного отдела ОГПУ?

— Я могу припомнить только отдельные категории документов. Во-первых, английские, касающиеся немецкой внешней политики. Во-вторых, материалы французского министерства иностранных дел. Были также материалы американские, итальянские, польские.

— Следствие располагает данными, что ваша работа в германской разведке не ограничивалась передачей шпионских материалов. Вы передавали и известную вам агентуру.

— Как правило, выдачей агентуры я не занимался, за исключением нескольких случаев, о которых дам показания. С приходом к власти Гитлера и убийством фон Бредова нашим шефом стал адмирал Канарис, который настойчиво требовал выдачи советской агентуры, работающей на территории Германии. Я был против этого, но по настоянию адмирала пришлось выдать завербованного в Германии агента № 270. Это было тяжелейшим для нашей страны ударом. Ведь еще в 1932 году из его донесений мы узнали о существовании в СССР широко разветвленной военной организации, связанной с рейхсвером и не один год работающей на немцев. По словам 270-го, одним из руководителей этой организации был генерал Тургуев. Мало кто знает, что под этой фамилией в Германию ездил Тухачевский.

— Каким путем был устранен 270-й?

— Знаю, что он был убит. Подробности мне неизвестны.

— А какую информацию вы передавали, будучи одним из руководителей Разведуправления РККА?

— В основном это касалось чисто военной информации об учениях и военных играх, о возможном развертывании наших войск в случае войны, о поступлениях новых образцов военной техники. Судя по всему, немцы были очень довольны поступавшей из Москвы военной информацией.

— Таким образом, следствие констатирует, что вы из идейных побуждений и симпатий к фашизму в течение двенадцати лет состояли на службе шпионом германской разведки. Находясь на руководящей работе в органах ОГПУ, вы направляли работу контрразведывательного и иностранного отделов таким образом, чтобы максимально обеспечить интересы германского фашизма. Вы передали немцам часть нашей агентуры. Кроме того, вы передали нашим заклятым врагам, германским фашистам, все имевшиеся в вашем распоряжении данные о Красной Армии. Подтверждаете ли вы это?

— Да, подтверждаю.