Глава 6
Фатима повесилась на тонком витом шнуре, шёлковом пояске от одного из своих платьев. Поясок растянулся под весом тела, и теперь пальцы её босых ног почти касались пола, какого-то дюйма недоставало. Рядом валялся опрокинутый туалетный столик, женщина вставала на него, чтобы привязать кончик шнура к крюку, на котором обычно висела лампа. Сама лампа с разбитым розовым абажуром, небрежно отброшенная, лежала рядом со столиком в луже вытекшего керосина и осколках стекла. Удушающая керосиновая вонь пропитывала, казалось, всё в комнате.
Совсем недавно, несколько минут назад, леди Стэнфорд, просунув голову в петлю, затянула узел, а затем оттолкнула столик ногой.
Как всё просто! И до чего же жутко…
Ей повезло: скользящий узел на петле она, видимо случайно, затянула так, как затягивают его опытные палачи, когда хотят, чтобы смерть казнимого была мгновенной. И расположила Фатима узел там, где надо: чуть выше и сзади правого уха.
Поэтому умерла она не от удушья, тяжко и долго мучаясь, а от перелома шейных позвонков и разрыва спинного мозга, это при таком способе самоубийства очень милосердная смерть.
Или не повезло, как посмотреть. Ведь ещё и пяти минут не прошло, как Фатима оттолкнула столик и рывок петли сломал ей шею. Бейся она сейчас в предсмертных судорогах удушья, извивайся и дёргайся, тщетно пытаясь глотнуть воздуха, может быть, Ричард поспел бы вовремя. Известен не один случай, когда висельников успевали спасти, своевременно вытащив их из петли.
Впрочем… Как и для мужа, смерть была лучшим выходом для леди Стэнфорд. Только о графе позаботилась судьба, а Фатиме пришлось самой о себе позаботиться! Но на этот страшный шаг она пошла вполне осознанно, в минуты последнего просветления, которые подарила ей всё та же свирепая, неумолимая судьба. Безумие напоследок разжало когти, и вот как воспользовалась леди Стэнфорд минутами своей свободы…
Мгновенность смерти уберегла лицо Фатимы от обезображивания, которое столь свойственно для удавленников. Лишь нижняя губа оказалась прокушенной насквозь и тоненькая струйка тёмной крови стекала в ямку между ключицами, пятнала ночную рубашку на груди. Не было и той физиологической грязи, непроизвольных выделений, что обычно сопровождают смерть от повешения. Тело леди Стэнфорд вытянулось, стало непропорционально длинным, но даже сейчас, даже в петле Фатима оставалась поразительно красивой! Только веяло от её посмертной красоты запредельным потусторонним ужасом, могильной жутью. Ноги женщины были обнажены ниже колен и покрыты засохшей кровью Ральфа Платтера, пальцы рук скрючились так, что ногти впивались в ладони. Глаза так и остались широко открытыми, зрачок растёкся на всю радужку, от этого мёртвый невидящий взгляд казался особенно пронизывающим.
Ноябрьским утром одиннадцать лет тому назад внешность леди Стэнфорд заставляла вспомнить прекрасную Муруганну, индуистскую богиню вечной юности. Сейчас Фатима тоже напоминала могущественную богиню индуизма. Только иную… Дургу, Кали – жестокую богиню смерти, ту, которая носит ожерелье из человеческих черепов.
…Душевные силы Ричарда Стэнфорда тоже имели предел: осознав то, что открылось его глазам, Дик на несколько мгновений выпал из реальности. Его взгляд словно бы затянуло беспросветной тьмой, в ушах глухо зашумело, голова закружилась, из груди вырвался тяжёлый стон. И всё же пятнадцатилетний юноша не упал без чувств, что достойно удивления. Ведь за эти пятнадцать минут Дик потерял отца и мать, стал круглым сиротой. Мало того, отец умер у него на руках, а мёртвую мать он увидел в петле, увидел первым из всех. Да ещё такое «предисловие» к страшной смерти родителей, как труп зарубленного отцом Ральфа! Да к тому же подозрение, перерастающее в уверенность, что виновником трагедии является его старший брат!
Предки Ричарда Стэнфорда могли бы гордиться им: он выдержал, только вот всё внутри у него словно бы покрылось тонкой, но прочной, как броня, корочкой льда. Его душа, его мысли и чувства оказались под сильнейшим наркозом, временно омертвели, однако бессилие и тяжкая оторопь, сковывающая тело и мозг, на какой-то срок отступили.
Прежде всего необходимо вынуть мать из петли. Вдруг она ещё жива?
Он слабо верил в это, но какой-то краешек надежды всё-таки оставался. Дик, пошатываясь, шагнул вперёд. Он был довольно высоким юношей, и теперь мёртвое лицо леди Стэнфорд, чьи ноги почти касались пола, оказалось прямо напротив его лица. Дик зажмурил глаза, осторожно обнял мать за талию, чуть приподнял податливое тело вверх, ослабляя натяжение удавки.
Боже милостивый! Тело оставалось тёплым, точно Фатима всё ещё жила.
– Нож… – хрипло сказал Ричард слуге, который стоял на пороге комнаты, едва держась на трясущихся ногах. – Что-нибудь острое… Перережьте шнур. Шевелитесь, Бобби. Скорее!
Было в тоне его голоса нечто настолько волевое и непреклонное, что молодой Роберт Тенворт вышел из ступора. Он бестолково заметался по комнатам своей хозяйки. Ни ножа, ни ножниц… Ничего острого на глаза не попадалось! Слуга бросился к только что взломанной двери в коридор, и тут его взгляд упал на палаш лорда Стэнфорда, который так и остался лежать рядом с трупом Ральфа Платтера.
– Сэр! Вот, сэр! – Длинный клинок, который Роберт держал обеими руками, ходил ходуном, кончик его описывал нелепые размашистые дуги, чуть не задевая ноги Ричарда.
– Обрубайте шнур. Только осторожно…
Лишившись своей страшной поддержки, тело леди Стэнфорд мягко сползло в руки сына, её голова бессильно мотнулась вперёд и вбок, опустилась на плечо Ричарда. Вот так довелось ему в последний раз обнять свою мать. Не дай Господь никому пережить подобное, такого даже злейшему врагу не пожелаешь.
Ричард, стараясь не уронить тело матери, зашатался под его тяжестью, крепче стиснул руки. По неживой тряпичной податливости шеи Фатимы он сразу и с неумолимой ясностью понял: поздно! Не спасти, не помочь – мать мертва.
Роберт в инстинктивном ужасе шарахнулся от них, но Дик поднял на него взгляд… Вдвоём Ричард и молодой слуга перенесли труп леди Стэнфорд в соседнюю комнату, положили его на измятую простыню. Какая зловещая и трагичная ирония судьбы: ведь не далее как полчаса назад Фатима лежала на этой самой кровати в объятиях Платтера! И вот – два мёртвых тела…
И ещё один труп остывает на столе в кабинете графа.
Да, прошло немногим более получаса с того момента, когда гуляющий по саду Ричард услышал жуткий крик матери. Много же вместил в себя этот коротенький временной интервал!
Ричард снял затянувшуюся петлю с шеи Фатимы, брезгливо отбросил кусок перерубленного отцовским палашом шнура. Теперь лишь багровеющая странгуляционная полоса, что резко выделялась на белой коже, напоминала о страшном пути, который выбрала леди Стэнфорд, дабы уйти в мир иной.
Из коридора раздался звук чьих-то неверных, спотыкающихся шагов. Шаги приближались. Ричард поднял голову, повернулся к распахнутому дверному проёму и столкнулся взглядами с входящим в комнату Питером. Выглядел тот ужасно и, пожалуй, походил на труп больше, нежели его покойная мачеха. Движения Питера выглядели медленными и неестественными, словно механическая заводная кукла переставляла негнущиеся ноги. Ожившая восковая фигура из музея мадам Тюссо… Ричарда поразили глаза старшего брата: в них не было ничего человеческого, лишь бездонная пустота и холод. Казалось, что Питер движется не по своей воле, точно нечто неизмеримо более мощное, чем он, управляло его поведением.
Какая сила привела Питера Стэнфорда туда, откуда он четверть часа тому назад скрылся в пароксизме ужаса? Не та ли, что, по словам опытных криминалистов, влечёт преступника к месту преступления?
Пустой взгляд Питера упал на неподвижную фигуру, лежащую на кровати. Голова его дёрнулась, как от удара.
– Что… Что с ней?
– Она мертва. – Голос Ричарда звучал совершенно спокойно, словно он излагал доказательства математической теоремы. Было в этом спокойствии что-то нестерпимо жуткое.
– Отец тоже мёртв, – таким же ровным тоном закончил Ричард.
Молодой садовник Роберт, не в силах вынести чудовищного напряжения, которое заполняло комнату, как грозовую тучу перед разрядом молнии, опрометью выскочил вон, чуть не споткнулся о труп Ральфа и, ног под собой не чуя, кинулся прочь, к лестнице. Куда угодно, лишь бы подальше от этого страшного места!
А в комнате покончившей с собой леди Стэнфорд остались двое братьев, двое Стэнфордов, сын и пасынок мёртвой хозяйки. Они синхронно, как по команде, посмотрели в глаза друг другу. Безмолвная пауза затянулась на несколько немыслимо долгих минут.
Да! Не было произнесено ни слова, но последние сомнения оставили Ричарда, теперь он окончательно уверился: истинный виновник чудовищной трагедии – Питер, его брат убил троих человек. А ещё к Ричарду пришло понимание: Питер знает о его догадке. И Питер знает, что Ричард знает о его, Питера, понимании. И так далее, точно множественные отражения в параллельных зеркалах, направленных друг на друга. Дурная бесконечность враждебного взаимопонимания, зловещий абсурд психологического тупика.
Питер первым не выдержал напряжения, опустил глаза, резко повернулся и той же деревянной походкой вышел из комнаты.
Ричард проводил старшего брата долгим и пристальным взглядом в спину.
«Ведь нам теперь не ужиться не только под этой крышей, – подумал Ричард. – Нам двоим стало тесно на земле! Он никогда не забудет и не простит мне того, о чём я догадался. Если у Питера сохранились хотя бы остатки совести, я стану для него вечным напоминанием о совершённом. Он не успокоится, пока не уничтожит меня. И вряд ли Питер будет медлить. Но ведь и я не собираюсь прощать и забывать! Я никогда не смогу ничего доказать, пусть я уверен в его вине, но ничего, кроме догадок, у меня нет. Догадки – они и есть догадки. Поэтому я никому не стану говорить о них. Даже Лайонеллу. Одно я знаю точно: Питер не должен уйти от возмездия. Я принял это решение ещё в кабинете отца, когда понял, что только Питер мог подменить порошок морфия. Я не отступлюсь от своего решения. Когда-то отмщение таким, как Питер, несли неумолимые эринии, богини проклятия и кары. Мегера, Алекто и Тисифона. Они насылали безумие, горе и смерть на тех, кто совершил преступление против жизни и света. Наше время – время других богов, эринии уснули. Не стоит надеяться на них. Придётся взять дело возмездия в свои руки».
Голова у Ричарда пылала, сердце гулко и часто колотилось о рёбра. Лишь колоссальным усилием воли Дик удерживал себя от того, чтобы вновь посмотреть в мёртвое лицо матери, чтобы уже не отрывать от него взгляда. Нет! Тогда он просто завоет от жуткой тоски и отчаяния, тогда он сломается. Тогда перестанет действовать спасительный душевный наркоз, который позволяет ему хоть как-то держать себя в руках. Сейчас он не может позволить себе такой роскоши, как срыв в истерику. Слишком важно решение, которое он окончательно принимает в эти минуты.
Ричард зажмурил глаза, глубоко вздохнул несколько раз, заставляя себя предельно сконцентрироваться, отвлечься от трагичности ситуации. Да, ужас сегодняшнего утра ещё скажется. Но пусть он скажется потом, позже. Сейчас его мозг должен работать чётко и холодно. Хотя бы для того, чтобы впоследствии не замучила совесть.
Ему нужно было этическое оправдание принятого решения! Обычно в столь юном возрасте об этике не задумываются, но Ричард Стэнфорд и здесь оказался исключением из правила.
«Не стоит лукавить, – подумал Дик. – Я убью Питера, потому что считаю такой поступок и правильным, и необходимым. Но я должен предельно чётко разобраться в своих мотивах, иначе сам к себе начну относиться с презрением и омерзением. Итак…»
Он вновь попытался осмыслить трагическую и кровавую нелепицу, приведшую к трём смертям, разложить её на логические составляющие, словно сложную функцию в гармонический ряд.
Посылка номер один: Питер однозначно виновен в том, что спровоцировал ситуацию, которая, возможно вырвавшись из-под его контроля, привела к столь жутким результатам. Чтобы неопровержимо подтвердить истинность посылки, неплохо бы найти то вещество, которым Питер подменил порошок морфия.
Посылка номер два: в глазах других людей его брат не виновен ни в чём и неподсуден.
Посылка номер три: Питер наследует титул и имущество отца, становится графом, лордом Стэнфордом и хозяином поместья. Сам же Ричард остаётся практически без средств к существованию.
Посылка номер четыре: такие средства ему, всё едино, не понадобятся, если пустить дальнейший ход событий на самотёк. Брат найдёт способ расправиться с ним. Мотивы для расправы у Питера имеются: он не захочет, чтобы Ричард, хоть бы и безмолвно, самим фактом своего существования напоминал о содеянном.
Посылка номер пять: его подобная перспектива категорически не устраивает! Не Питер, а он, Ричард, должен унаследовать графский титул и Стэнфорд-холл. Это не только справедливо, но и целесообразно. Наследство отца нужно ему, чтобы завершить образование, чтобы обустроить первоклассную лабораторию, где он сможет воплотить свои мечты о создании «панацеи для душ» в реальность. Это – благородная цель, это – выполнение миссии, порученной ему Всевышним.
Общий вывод из всех пяти посылок: уничтожение Питера морально оправданно. Он, Ричард, выступает лишь послушным орудием высшей воли. Он карает преступника и одновременно расчищает себе путь, ведущий к выполнению возложенной на него миссии.
…Через три с небольшим часа из посёлка Фламборо-Хед в Стэнфорд-холл прибыл констебль с двумя хмурыми полицейскими. А ближе к вечеру к ним присоединился и коронер из Йорка, пожилой толстяк с пышными усами и кислым выражением лица. Его недовольство легко понять: дежурящий в судебной палате графства клерк, получив телеграмму из Фламборо-Хед, не стал дожидаться понедельника и отправился к коронеру домой. Известие было такого рода, что воскресный отдых в кругу семьи коронеру пришлось прервать… А уж когда он узнал о самоубийстве леди Стэнфорд, настроение его упало ниже самой низкой отметки.
Присутствие должностных лиц в Стэнфорд-холле не затянулось: некого было арестовывать, да и расследовать, по большому счёту, было нечего! Всё случившееся укладывалось в примитивную до жути житейскую схему, единую в своей основе что для английской аристократии викторианской эпохи, что для дикарей с Маркизовых островов. Человеческая натура в своей глубинной сути одинакова для всех! Пожилой муж застаёт свою ещё молодую супругу в объятиях любовника, в припадке бешеной ярости убивает его, затем сам скоропостижно умирает от разрыва сердца. Согрешившая женщина в порыве раскаяния сводит счёты с жизнью. Словом, всё это ужасно и трагично, но при этом абсолютно просто и понятно. Никаких тайн, никаких загадок.
Ясное дело, что никакие дополнительные психологические изыски с мистическим душком полицейских и коронера не интересовали, да и с какой бы стати?! Поэтому констебль со своими подчинёнными быстро покинул Стэнфорд-холл, а коронер, составив вчерне заключение для судебной палаты графства, остался ночевать в поместье. Он решил дождаться появления Генри Лайонелла, адвоката семейства Стэнфордов, дабы обсудить с ним некоторые юридические, имущественные и процессуальные вопросы.
Коронеру вовсе не хотелось, чтобы трагические события в Стэнфорд-холле стали широко известны в графстве, а затем и по всей Англии, чтобы сведения о них попали в газеты, вызвали скандал. Этот пожилой чиновник был убеждённым тори и патриотом Йоркшира! Род Стэнфордов, такой древний, такой прославленный, гордость графства и… Убийство, самоубийство!.. Это же за все рамки приличий перехлёстывает, это позор на всю Англию! Это пятно на старой аристократии, перед которой пожилой консерватор преклонялся. Лучше всего – спустить это дело на тормозах. Самоубийство леди Стэнфорд вообще, по возможности, замолчать. В Англии попытка самоубийства квалифицируется как уголовное преступление. Но коль скоро попытка эта удалась, то есть ли смысл заводить дело? Вот если бы леди Стэнфорд вовремя вынули из петли, ей бы грозило тюремное заключение или сумасшедший дом. Убийство? Да, преступление было совершено. Только преступник уже предстал перед судом, куда более серьёзным, чем людской. Да, заседание судебной палаты графства придётся провести. Но он будет рекомендовать, чтобы заседание это было закрытым. Чтобы не вызывать нежелательные толки и сплетни.
По выражению лица пожилого чиновника было ясно и без того очевидное: больше всего он сейчас хотел переложить ответственность за всё дальнейшее на чьи-нибудь плечи. Скажем, на плечи опытного юриста и безупречного джентльмена, мистера Генри Лайонелла, с которым коронер, кстати, был лично знаком. Пусть Лайонелл посоветует, как выйти из неприятной и щекотливой ситуации с наименьшими потерями для двух сыновей покойного лорда Уильяма и престижа графства.
Генри Лайонелл появился в Стэнфорд-холле лишь к вечеру понедельника, так как только утром рассыльный доставил телеграмму в его адвокатскую контору. Узнав о подробностях случившегося, Лайонелл был потрясён до глубины души. Его полное добродушное лицо резко осунулось, постарело, в глазах застыло горькое недоумение. Убийство, совершённое старым приятелем, последовавшие за ним смерти графа и графини Стэнфорд… Генри давно чуял: в Стэнфорд-холле всё очень неладно и добром это не кончится, но чтобы настолько чудовищно!.. Ум отказывался вмещать такой ужас, но взяли верх профессиональные навыки и рефлексы опытного юриста.
Переговоры Лайонелла с коронером не заняли много времени, два грамотных законника быстро нашли общий язык и разрешили все спорные вопросы. Имущество Стэнфордов попало под секвестр, но было ясно, что продлится он недолго и к Рождеству Питер вступит в права наследства, сделается новым хозяином поместья и земли, восемнадцатым по счёту графом Стэнфордом.
Генри Лайонелл остался в Стэнфорд-холле ещё на пять дней, до конца недели. Он показал себя настоящим другом, взял на свои плечи груз тяжёлых и печальных забот. Нужно было похоронить тела троих человек, нужно было известить родителей Ральфа Платтера, проживающих в Ипсвиче, столице графства Суффолк, о трагической гибели сына, причём сделать это тактично, деликатно, но так, чтобы у них не возникло желания устроить публичный скандал. В конце концов, Платтер отнюдь не был невинной овечкой, погибшей под ножом злодея мясника, он сам накликал на свою голову такую жуткую кончину. А ещё Лайонеллу нужно было хоть как-то наладить жизнь Стэнфорд-холла, парализованного ужасом случившегося. Кроме мистера Генри, заняться этим было некому! Питер ушёл в глухой запой, совершенно выпал из реальности, перестал ориентироваться в происходящем настолько, что даже не узнавал Лайонелла. Лицо старшего сына и наследника графа Уильяма безобразно опухло, руки тряслись. Питер уже не мог нормально отвечать на попытки заговорить с ним, лишь мычал нечто нечленораздельное. Доходил ли до его мозга, отуманенного виски, весь мрачный ужас последствий содеянного? Кто знает…
А что же Ричард? У него, как и следовало ожидать, наступила тяжелейшая психофизическая реакция на пережитое. Дик практически не выходил из своей комнаты, двое суток он почти не вставал с кровати, лежал, отвернувшись к стенке, и молчал. Есть он не мог, сон к нему не шёл, разве что изредка он впадал в какое-то подобие забытья. Тишина, разлившаяся в воздухе, казалась ему неестественной. Тлеющий огонь охватывал пересохшее горло, проникал в желудок, вызывая тошноту. По телу разливалась противная слабость.
Лицо Ричарда резко осунулось, под запавшими глазами залегли синеватые тени – сказывались бессонные ночи. Да, он сумел выдержать, крепкий характер и предельное волевое усилие помогли ему пережить то страшное воскресенье, Дик не сломался и сохранил рассудок. Но всё же удар оказался слишком силён, и сейчас он с колоссальным трудом восстанавливал своё психическое равновесие.
Однако на церемонии похорон графа и графини Стэнфорд их младший сын всё же присутствовал, он не мог не проводить родителей в последний путь. Бог весть, как сумел Генри Лайонелл договориться с приходским священником из Фламборо-Хед, но то, что Фатима наложила на себя руки, совершив тем самым в понимании христианства страшный грех, было молчаливо проигнорировано. С Роберта Тенворта, бывшего единственным свидетелем того, как Ричард вынимал мать из петли, была взята клятва молчания. Он охотно дал такую клятву: слуги Стэнфордов любили и жалели свою хозяйку.
Леди Стэнфорд решили похоронить рядом с мужем, в наследном склепе рода Стэнфордов. Останки Ральфа Платтера нашли упокоение на приходском кладбище Фламборо-Хед.
Утром в четверг, перед тем как нести гробы с телами графа и его жены к приземистому строению склепа в дальнем углу сада, Генри Лайонелл и Ричард зашли в комнату Питера, дверь которой не была заперта. Негоже было допустить, чтобы старший сын графа не присутствовал на похоронах отца, такое выламывалось из всех рамок! Но нет, ни о каком его участии в траурной церемонии не могло быть и речи. Все попытки Генри Лайонелла как-то растормошить и поставить на ноги мертвецки пьяного Питера оказались тщетны, тот лишь вяло мямлил что-то бессвязное, не в силах уразуметь, чего от него добиваются.
Ричард в этих попытках участия не принимал. Он просто стоял рядом с Лайонеллом, внимательно, не отрываясь, смотрел в лицо брата. Ричард научился хорошо скрывать свои чувства, и Генри Лайонелл не догадался, что в эти мгновения творилось на душе у сына графа Уильяма и Фатимы.
«Это хорошо и правильно, – мрачно думал Дик, – что Питер не попрощается с отцом! Не должен убийца участвовать в похоронах своей жертвы. Но, пока мистер Генри пытается достучаться до его сознания, у меня есть несколько минут. Чтобы окончательно убедиться в истинности посылки номер один».
Ричард с некоторым усилием отвёл глаза от ненавистного лица Питера, медленно прошёлся по пропитанной запахом «Катти Сарк» комнате брата, пристально и настойчиво оглядываясь по сторонам. Не мог Питер в таком состоянии далеко упрятать изобличающее его вещество, то, которым он подменил порошок морфия. Да и с какой стати он стал бы это делать? Кто, кроме Ричарда, мог изобличить Питера? А об удивительных способностях младшего брата Питер не догадывался.
Ричарду не пришлось долго искать, ему повезло. Мраморная полочка с небольшим зеркальцем, на ней – золингеновская бритва брата, оловянный стаканчик, сероватый мыльный порошок, кисточка для бритья. А вот рядом – маленький пакет на унцию, не больше, из пергамента или очень плотной бумаги. Пакетик закрыт небрежно, вероятно – трясущимися руками, из него высыпался приблизительно гран мелких белых кристаллов. Да, внешне нипочём от морфия не отличишь. А если не внешне?
Дик привычно перенастроил своё восприятие на особый лад. Ага, всё верно! Вот она, спиральная цепочка бело-голубых овалов, в точности такая же, как та, что он разглядел в стаканчике на столике возле камина в то проклятое воскресное утро. И характерный резкий запах руты.
Ричард подошёл ближе, настороженно оглянулся. Нет, мистеру Генри было сейчас не до него: Лайонелл всё ещё пытался пробудить в пьяном Питере какое-то подобие сознания и мысли. Он даже осторожно похлопывал без пяти минут лорда Стэнфорда по заросшим щетиной щекам. Не помогало.
Рука Ричарда быстрым движением протянулась к пергаментному пакетику, повернула его. В такие вот пакетики, как сразу же вспомнил Ричард, провизор из аптеки в Фламборо-Хед упаковывал небольшие количества разных снадобий. Ричард повернул пакетик, внимательно рассмотрел выполненную твёрдым почерком надпись. Ascorbic acid. Аскорбиновая кислота, вот как…
Он взял крохотный кристаллик высыпавшегося на полочку порошка, осторожно положил его на язык. Скулы свело от кислого вкуса во рту.
Ричард вспомнил, что Платтер рассказывал ему кое-что об этом веществе. А ещё он вспомнил о том, что владелец небольшой аптеки в Фламборо-Хед отличался пристрастием к всякого рода новациям в медицине и фармакопее. Услышав о том, что самые современные, идущие «в ногу с прогрессом» врачи Лондона стали применять некие загадочные «витамины», сказочно укрепляющие здоровье пациентов, поселковый аптекарь выписал некоторое количество подобных чудодейственных средств и стал настойчиво рекомендовать их жителям Фламборо-Хед. Это – одно из них.
«Секундочку, дай бог памяти… Как называл эту кислоту Ральф? – постарался припомнить Ричард. – Витамин «Ц»? Да, кажется, так. И ещё Платтер говорил, что это самое лучшее средство от цинги. Тот же пятипроцентный раствор, всё как с морфином».
Ещё один взгляд туда, в скрытую от других глубинную сущность белых кристалликов. Что ж… Действительно, как безошибочно почувствовал Ричард, это вещество ничего, кроме пользы, принести человеку не могло. Если, конечно, этот человек не морфинист в состоянии наркотической ломки, ожидающий облегчения от очередной инъекции…
Вот такого человека будет ждать горькое разочарование, которое непременно перейдёт в приступ тяжёлого и злобного бешенства!
Посылка номер один подтвердилась полностью и окончательно.
Ещё через час с небольшим Ричард понуро стоял перед только что захлопнувшимися дверями родового склепа семейства Стэнфордов, в мрачном подземном зале которого стало двумя гробами больше. Сейчас в этом глухом дальнем углу сада, который Ричард никогда не посещал, стояла тяжёлая давящая тишина. Генри Лайонелл, приходской священник из Фламборо-Хед, несколько сквайров с жёнами оттуда же, слуги, словом, все, кто собрался, чтобы проводить Уильяма Стэнфорда и Фатиму к месту последнего упокоения, уже ушли в дом. Все, кроме Ричарда. Он хотел некоторое время постоять здесь в одиночестве. Здесь, перед обшитыми бронзой тяжёлыми дверями, за которыми навсегда скрылись его отец и мать.
День похорон графа и графини Стэнфорд, последний день осени тысяча восемьсот девяностого года, выдался сырым и тёплым. Несильный ветер, дувший с моря, принёс густой молочный туман, который съел выпавший на прошлой неделе первый снег. Земля под ногами раскисла, превратилась в вязкую липкую грязь. Солнечные лучи были не в силах пробиться сквозь завесу тумана, лишь бледное пятно чуть просвечивало сквозь пересыщенный влагой воздух. На кончиках древесных веток, на хвое тёмных елей, растущих у входа в усыпальницу Стэнфордов, набрякли капли воды. Тишина была такой полной, что можно было различить чуть слышные чмокающие звуки, когда капли срывались и падали вниз, на влажную землю сада. Капли падали, словно чьи-то слёзы, словно Йоркшир, прощаясь с графом и графиней, оплакивал их. И ни звука больше, так что Ричард отчётливо слышал своё хрипловатое дыхание и гулкий стук сердца в груди. Да ещё изредка каркала одинокая нахохленная ворона, сидевшая на низкой крыше склепа.
Душевное состояние Ричарда было под стать погоде, таким же мрачным и беспросветным. Он едва сдерживал рыдания, чёрная волна отчаяния раз за разом накатывала на него, точно ледяной прибой близкого Северного моря. В затылке нарастала тупая пульсирующая боль, ломило виски. Ему вспоминались незначительные вроде бы мелочи, связанные с родителями. Нежная улыбка матери, её ласковые руки, гладящие его волосы. Приподнятое и торжественное лицо отца, повествующего о тёзке Дика, любимом короле графа Уильяма, Ричарде Третьем Йорке. Как часто в горестной потере нам вспоминаются такие вот «пустяки», в которых опять звучит родной голос, видится взгляд или жест – всё то, чего нам уже никогда-никогда не увидеть вновь здесь, на земле. А ещё думалось о горячем сердце отца, об умении лорда Стэнфорда безмолвно, не жалуясь, сносить несчастья и боль, о самоотверженности и душевной щедрости матери…
«Силы небесные! – со смятением думал Дик. – За что вы посылаете мне столь страшные испытания?»
Силы небесные, как водится, не отвечали… Но почувствовал в это мгновение осиротевший Ричард, будто смотрят ему в спину чьи-то незримые глаза. Недобрым казался взгляд этих глаз! Ох, до чего же прав был Генри Лайонелл, когда ещё двумя годами ранее говорил себе: Стэнфорд-холл – плохое место! И становится всё хуже.
Судьба Ричарда Стэнфорда сложилась так, что всё время подгоняла его; жизнь словно бы неслась вскачь, не укладываясь в привычные временные рамки, ломая возрастные барьеры. Ричард – «спасибо» колледжу Энтони Прайса – очень рано распрощался с детством. Сегодня, похоронив родителей, Ричард прощался с юностью.
…Генри Лайонелл не мог оставаться в Стэнфорд-холле до бесконечности. Дела требовали его присутствия в Гулле, кроме того, братьям Стэнфордам надо же когда-то было начинать выстраивать новые отношения между собой, учиться жить без родителей и брать все дела в свои руки.
«Не становиться же мне вечной нянькой при постоянно пьяном Питере и слишком, к великому сожалению, слишком юном Ричарде», – думал мистер Генри. Его правота, конечно же, неоспорима. И без того мистер Лайонелл сделал для своего умершего приятеля всё, что в человеческих силах. К тому же – хоть Лайонелл терпеть не мог всякую мутноватую мистику – тяжкая атмосфера Стэнфорд-холла непостижимо действовала на почтенного адвоката, выбивала из колеи, не давала свободно дышать, стискивала сердце дурными предчувствиями. Лайонелл не хотел признаваться себе в этом, но он попросту опасался и дальше оставаться здесь, в проклятом неведомо кем месте.
Утром в субботу, через два дня после похорон графа Уильяма и Фатимы, Лайонелл зашёл к Ричарду, чтобы попрощаться с юношей. И откровенно поговорить на прощание. Стоит заметить, что, подобно погибшему Ральфу Платтеру, мистер Лайонелл относился к Ричарду не как к юнцу, а с уважением, как к взрослому и зрелому человеку.
– Давайте пройдём в кабинет вашего отца, Ричард, – сказал Лайонелл после того, как они поздоровались. – Я хотел бы показать вам некоторые бумаги, кратко ввести в курс ваших дел, разъяснить некоторые детали вашего положения на сегодняшний день.
– Имеет ли это смысл, мистер Лайонелл? – бледно улыбнулся в ответ Дик. – Я слабо разбираюсь в юриспруденции. Я ничего не понимаю в наследственном и имущественном праве. Что до моего, как вы изволили выразиться, положения… Я и без документов догадываюсь, что оно весьма непросто. Вы всегда хорошо относились к моей матери и ко мне, мистер Генри, поэтому поговорим начистоту, без обиняков. Питер стал лордом и хозяином Стэнфорд-холла, не так ли? То есть он в любой момент может выставить меня отсюда.
– Н-ну… Не то чтобы выставить, – без особой уверенности возразил Лайонелл. – Вряд ли он пойдёт на такое, существует ведь и общественное мнение.
Ричард грустно усмехнулся. Он успел узнать цену общественному мнению.
– К тому же наследуемое Питером имущество пока что под секвестром, – продолжал заметно взволнованный Лайонелл. – По закону до тех пор, пока ваш брат не вступит в права владения, он не может распоряжаться в Стэнфорд-холле как его единоличный хозяин. По крайней мере, до окончания секвестра вы с ним равны.
– Как долго продлится секвестр? От чего и от кого это зависит?
– Недели три. До Рождества. Это зависит от судебного департамента графства. Сессия судебной палаты королевской скамьи должна состояться в эти сроки.
«Значит, Питер не должен дожить до Рождества», – холодно и отстранённо подумал Дик.
Они беседовали ещё около получаса. Чем дольше длилась беседа, тем большее удивление испытывал Генри Лайонелл.
«В Ричарде что-то очень сильно изменилось, – думал он. – Неудивительно, после таких-то событий! Но не могу сказать, чтобы мне пришлись по душе эти изменения. Он так спокоен, так рассудителен… Точно долго и трудно поживший человек, накопивший изрядный и горький опыт потерь. А ведь Дику не исполнилось и шестнадцати!»
Уже в самом конце разговора, перед тем как распрощаться с Ричардом, Лайонелл пристально посмотрел ему в глаза и, тщательно подбирая слова, произнёс:
– Ричард, я честно пытался разобраться во внутренних причинах этой ужасающей трагедии. Не в том, что на поверхности, что видно с первого взгляда каждому, а… Вижу, что вы поняли меня. Так вот, не могу похвастаться, что мне это удалось. У меня осталось куда больше вопросов, чем ответов. И я должен сказать вам: мне кажется, что некоторые из этих ответов вам известны. Не хотите поделиться ими со мной?
Взгляд Дика оставался спокойным, тон голоса ровным, а выражение лица – непроницаемым.
– Возможно, в чём-то вы правы, мистер Лайонелл. У меня имеются определённые… э-э… догадки. Но делиться ими сейчас я полагаю… преждевременным. Кстати, не стоит считать, что у меня есть ответы на все вопросы, только я по каким-то своим причинам не тороплюсь сразу выкладывать их на стол. Я тоже слишком многого не понимаю.
Здесь Ричард лукавил. В действительности он считал – особенно после находки в комнате Питера пакетика с витамином, находки, подтвердившей первую посылку, – что разобрался во всём. Но посвящать в свои выводы Лайонелла не собирался. Это его, Ричарда, дело. Только его! Особенно учитывая решение, которое он принял и от которого не отступит.
– Перед тем как встретиться с вами, я попытался переговорить с Питером, но… – Лайонелл, не закончив фразу, сокрушённо развёл руками.
– Но это невозможно, потому что брат пьян до бесчувствия, – кивнул в ответ Дик. – Меня это ничуть не удивляет.
Генри Лайонелл некоторое время сосредоточенно теребил свою шкиперскую бородку. Лоб адвоката пошёл морщинами, брови нахмурились. Лайонеллу явно не давала покоя какая-то очень неприятная, тяжёлая мысль. Потом он решился:
– Скажу вам честно, Ричард, я предпочёл бы, чтобы Стэнфорд-холл и графский титул унаследовали вы, пусть вы ещё и очень молоды. Этот недостаток – молодость – быстро проходит… Но, к сожалению, судьба распорядилась по-иному. Поймите, я ведь не смогу постоянно служить буфером между вами и вашим старшим братом, гасить конфликты, смягчать трения. Вам придётся очень и очень нелегко!
Губы Ричарда вновь искривились в подобии иронической улыбки, но глаза остались холодными.
– О, я всё превосходно понимаю и не питаю особо радужных надежд. В своё время, мистер Лайонелл, вы советовали моему отцу положиться на Божественный Промысел. Результаты получились, деликатно выражаясь, не слишком обнадёживающими. Но я попытаюсь ещё раз довериться именно ему.
«Только вот немного помогу Провидению!» – добавил он про себя.
Лайонелл ничего не сказал в ответ. Он лишь сдержанно кивнул, признавая возможную правоту Ричарда. При всем при том было заметно – слова молодого Стэнфорда не слишком ему понравились. Не говоря уж о тоне, которым они были произнесены! Генри вспомнил тот эпизод двухлетней давности, когда в самом конце тяжёлого разговора с сэром Уильямом он помянул Божественный Промысел. Однако откуда Ричарду знать об этом?!
Лайонелл взглянул на Ричарда, явно не желая оставлять юношу одного и не менее явно мечтая убраться подальше из Стэнфорд-холла.
– Прощайте, мистер Лайонелл, – вздохнул Ричард, прекрасно понимая этот пойманный им взгляд. – Благодарю вас. Вы сделали всё, что могли.
…И вновь мистер Генри Лайонелл неторопливо шагал по вьющейся меж вересковых пустошей тропинке, что вела от Стэнфорд-холла к его усадьбе в Фламборо-Хед. Раскисший суглинок словно бы хватал его за ноги, не хотел дать Лайонеллу уйти прочь от зловещего места, где так страшно оборвались три человеческие жизни. Сегодня на сердце у почтенного адвоката было ещё тяжелее, чем тогда, два года тому назад. Но с каждым шагом дышать становилось свободнее: незримое, неслышимое, неосязаемое зло, мрачной тучей нависшее над поместьем Стэнфордов, оставалось за спиной.
Но всё же до тех пор, пока Стэнфорд-холл не скрылся из вида за поворотом тропинки, Лайонелла пробирал неприятный холодок между лопатками. Словно кто-то сверлил его спину и затылок очень недобрым взглядом. Мистер Генри несколько раз сердито оборачивался. Никого, конечно же… Но окончательно наваждение пропало только тогда, когда он оказался у себя дома, в Фламборо-Хед. Лайонелл вздохнул с облегчением, как если бы он спасся от чьего-то злобного и неотвязного преследования.
Вот только позже, когда Генри Лайонелл уже вернулся в Гулль, возникло вдруг у него очень странное предчувствие с медным привкусом непоправимой, роковой ошибки. Людям обычно не свойственно загружать себя чужими проблемами, вполне хватает своих. Но Питер и Ричард Стэнфорды были для Генри Лайонелла не совсем чужими людьми! Может быть, не стоило так спешно покидать Стэнфорд-холл, оставляя осиротевших сыновей своего старинного приятеля предоставленными самим себе? Один из братьев – законченный алкоголик, другой, сказать по правде, совсем ещё юнец… Как-то они там? Не случилось бы со злополучными Стэнфордами ещё какой беды!
Предчувствие Генри Лайонелла оправдалось в полной мере. Беда не заставила себя ждать.
