Глава 15

Конец ноября девяносто пятого года выдался на восточном побережье Британских островов удивительно холодным. Даже йоркширские старожилы не могли упомнить, когда Северное море у берегов покрывалось к этому времени льдом.

Конец ноября, снова конец ноября – рокового для семейства Стэнфордов месяца…

Холодно было и в пустом Стэнфорд-холле. Холодно, тихо и безлюдно. Лишь одно окно на втором этаже этого мрачного особняка, родового гнезда графов Стэнфордов, светилось в темноте ноябрьской ночи. Окно комнаты, когда-то бывшей кабинетом отставного полковника, графа Уильяма Стэнфорда. Этой ночью в кресле перед дышащим теплом камином сидел младший сын покойного графа, Ричард Стэнфорд. Больше ни единого человека в опустевшем четыре года назад Стэнфорд-холле не было.

Дик сам не знал, почему перед тем, как принять важнейшее в своей жизни решение, он приехал сюда, в Стэнфорд-холл. Побыть в одиночестве он мог и в лондонской квартире или в своей лаборатории на Сэвен-Дайелсе, но что-то влекло его сюда, в этот мрачный и пустой особняк, в котором пять лет тому назад разыгралась чудовищная трагедия. Мало того: последние, самые важные изменения в главный препарат своей жизни, панацею, Ричард Стэнфорд хотел внести именно здесь, в своей первой, полукустарной лаборатории, которая по техническому оснащению ни в какое сравнение не шла с Сэвен-Дайелсом. Такое решение Ричарда было странным, алогичным, но Стэнфорд почему-то чувствовал: он поступает правильно!

Да, за полгода сумасшедшей работы, когда Дик забывал о сне, еде, отдыхе, желанная «панацея для душ» была-таки создана! Была даже опробована! Только вот оказалось у этого уникального и бесценного препарата одно побочное свойство, которое сводило на нет все его достоинства.

Или всё наоборот? Может быть, это вовсе не недостаток, а великое достоинство? Вот эту проблему, этот острейший вопрос, совсем не неожиданно вставший перед ним, и пытался решить Ричард Стэнфорд. Остановившимся, невидящим взглядом он смотрел на стреляющие снопами жёлто-оранжевых искр дрова в камине, размышлял, анализировал, вспоминал.

Северо-восточный ветер, набравший разгон над заледеневшими вересковыми пустошами, дышал холодом из щелей, стучал в окошко кабинета веткой облетевшего тополя, громыхал оторванным железным листом на крыше флигеля в саду. А перед мысленным взором Ричарда Стэнфорда вставала одна яркая картина за другой. Он вспоминал своё недавнее путешествие в Азию…

…Солнце только что взошло, и тяжёлая плита жары ещё не успела навалиться на лежащий в предгорной долине удивительный город, город-сказку, словно бы шагнувший в рациональный девятнадцатый век со страниц «Тысячи и одной ночи», из поэм Хафиза и Фирдоуси.

Самарканд. Драгоценная жемчужина предгорий Гиндукуша, слава и гордость Средней Азии, олицетворение загадочного и чарующего Востока.

Средняя Азия – край особенный, соприкасавшийся издавна с центрами древних культур, сам средоточие этих культур, умерших и живущих. Средняя Азия и лежащий рядом с ней Афганистан населены народами, происхождение которых уходит в даль тысячелетий. Предки англосаксов ещё бродили по лесам, задрапировавшись в звериные шкуры, и глушили друг друга дубинами, а здесь уже цвели цивилизации, не уступающие средиземноморским!

И тысячу, и две тысячи, и три тысячи лет назад на этом месте уже стоял великий город. Сколько нашествий он видел, кто только не завоёвывал его, кто только не разрушал! Но всегда этот прекрасный город возрождался, точно феникс из пепла.

…Рядом с прославленным на весь Восток Сиабским базаром в Старом городе можно восхищённо полюбоваться легендарным архитектурным ансамблем Регистан. Это три медресе, возведённые Улугбеком – знаменитым астрономом, алхимиком, философом и мудрым владыкой. Ричард Стэнфорд с величайшим уважением относился к этому учёному на троне, читал его алхимические трактаты, правда, только в переводе.

Придя к власти, Улугбек немедленно отменил половину существующих законов. Он смело и решительно ввёл новые, свои. К удивлению ошарашенных консерваторов, это не привело к хаосу. Напротив. Рухнули сословные перегородки. Люди теперь становились известными и уважаемыми за совокупность своих ценных качеств. Вот у кого поучиться бы европейским правителям конца девятнадцатого века! Памятником этому удивительному человеку – властителю и учёному – остались превосходная, даже по британским меркам, астрономическая обсерватория и блистательный Регистан, библиотека которого очень интересовала Ричарда.

Поблизости от трёх медресе Регистана вздымается к небу грандиозный купол мечети Биби-Ханум. Его керамическая облицовка отливает чистейшей лазурью, сияет в солнечных лучах так, что становится больно глазам. Входной портал поражает своими размерами и строгой точностью пропорций. Портал окаймлён причудливым узором глазурованных синих кирпичей. Узор будоражит воображение: кажется, что это изящные в своей сложности математические формулы застыли затейливой вязью орнамента. Стэнфорд не только внимательно разглядывал удивительный рисунок, он даже провёл по его завиткам рукой, и тогда в мозгу у Ричарда впервые зародилась мысль, что одна из боковых цепочек в молекуле его желанной панацеи должна быть похожа на зеркальное отражение этого элемента орнамента. Он уже знал, куда, в какие структуры мозга будет внедряться эта цепочка, похожая на сложно организованный лабиринт.

Да, Биби-Ханум ошеломляет своим совершенством, мощью человеческой мысли, застывшей в камне! Тем англичанам, что спесиво считают собор Святого Павла и Вестминстерское аббатство вершинами архитектурной мысли, стоило бы посмотреть на эту изумительную и величественную мечеть.

А дальше – направо, налево, всюду! – ещё мечети, мечети, мечети… Самарканд часто называют городом ста мечетей. Над их минаретами, что иглами поднимаются ввысь, гордо золотятся полумесяцы Пророка.

Ричарду Стэнфорду была нужна одна из них: мечеть Святого Юсуфа, под этим именем мусульмане чтут одного из ветхозаветных патриархов, Иосифа Прекрасного.

Сейчас, после недавних походов генерала Скобелева, города-государства Средней Азии попали под русский протекторат и постепенно, один за другим, включались в состав Российской империи. Хивинское ханство и Бухарский эмират стали вассалами российской короны, по сути – наместничествами. Имперская администрация настороженно относилась к англичанам, в них, с полным на то основанием, видели извечных конкурентов и соперников в этом уголке мира. Но рекомендации – теперь уже не только из Лондона, но и из Вены – сделали своё дело: милорда графа Ричарда Стэнфорда приняли любезно. Английскому путешественнику даже подсказали, где он может найти человека, ради встречи с которым Дик приехал в Самарканд, и помогли договориться о встрече.

Замечательное всё же стояло время: к каждому иностранцу, даже если он был представителем не слишком дружественной нации, ещё не стали относиться как к заведомому шпиону. Небо ещё не бороздили пассажирские авиалайнеры, о таком понятии, как глобализм, никто и слыхом не слыхал, но мир в целом был куда более открытым и доступным. Поневоле позавидуешь иногда людям, жившим на грани девятнадцатого и двадцатого столетий…

Юнускори Махмудов, ишан и катиб самаркандского казиата, принял Ричарда Стэнфорда в своём кабинете, на втором этаже медресе, при мечети Святого Юсуфа. Молчаливый пожилой узбек в длинном халате и с зелёной чалмой хаджи на голове открыл перед Диком тяжёлую резную дверь.

Из-за письменного стола, совершенно европейского с виду и заваленного книгами, смотрел на Стэнфорда, улыбаясь, седобородый старичок в очках с золотой оправой. Под редкими белыми, как молоко, волосами наивно розовела лысинка. Глаза у Юнускори Махмудова были коричневые, маленькие, как орешки. Ишан и катиб радушно поднялся из-за стола, делая приглашающие жесты.

Разговор шёл на фарси, этот язык Ричард знал вполне сносно, спасибо Фатиме. К сути своего визита Стэнфорду удалось перейти не сразу, но Ричард не торопился, он знал, что на Востоке не любят спешки. Кроме того, ему было интересно послушать рассуждения старого катиба. Религия пророка Муххамада, особенно её суннитская ветвь, всегда интересовала Дика. Есть в исламе некая внутренняя стройность и логическая завершённость, которой не хватает пусть в чём-то более сложному, но раздираемому противоречиями христианству.

– Бог один и у мусульман, и у христиан, – степенно говорил Юнускори Махмудов почтительно слушающему его Стэнфорду. – Христиане, с точки зрения ислама, не относятся к неверным – они, как и иудеи, «люди книги». Вы чтите Ветхий Завет, мы тоже чтим его! Мы чтим и великого пророка Ису, который проповедовал до Магомета, мы почитаем его мать Мариам. Несколько сур Корана очень благожелательно отзываются о христианах! Люди, отрицающие это, плохие и недостойные мусульмане. Когда между народами возникают распри, Аллах, глядя на землю со своего алмазного трона, печалится о неразумии своих детей! Я уверен, что лучший способ почитать Аллаха, милостивого и милосердного, – это порядочно и терпимо вести себя с другими его созданиями.

– И делать эти создания, других людей, лучше и чище? – поинтересовался Ричард.

– Только убеждением. Остальное – в воле Аллаха.

– Убеждением, и не более? – В голосе Стэнфорда прозвучало глубокое сомнение. – На мой взгляд, этого мало. Как, по-вашему, глубокоуважаемый молла Юнускори, может ли Аллах находить на земле избранников, давать им нечто, что позволило бы таким людям более активно воздействовать на мир и своих ближних? И если да, не будет ли величайшей трусостью и грехом отказаться от такого служения Всевышнему?

Старый ишан долго молчал, затем поднял взгляд потемневших глаз на Стэнфорда:

– В Тафсир Джалалайн, комментарии к Корану, рассматривается в ряду прочих и этот вопрос. Ответ нашего великого богослова Суйути таков: бойся ошибиться, считая себя орудием в руке Аллаха. Ты можешь оказаться орудием в руке кого-то, – старик некоторое время молчал и совсем тихо закончил: – совсем другого…

– Святой Иероним, наш великий богослов, переведший Библию с греческого языка на латынь, писал примерно то же самое, – задумчиво произнёс Ричард. – И нет способа проверить источник… особых сил?

– Отчего же, есть. Если то, что делает человек, идёт на пользу другим людям и согласуется с законами нравственности, то источник чист.

– Если бы ещё другие люди знали, что идёт им на пользу! – вздохнул Дик. – Мораль? Но разве мораль – от Бога? Мне всегда казалось, что это чисто человеческое изобретение.

– Не могу согласиться с вами, – твёрдо произнёс Юнускори Махмудов. – Я уверен: все попытки построить непротиворечивую этику «для всех» без опоры на высшие, чем человек, силы есть наивное и опасное упростительство. Во главу угла люди начинают ставить голый прагматизм, нравственность рассматривается с позиций «выгодно – невыгодно». Нет ничего опасней.

Ричард Стэнфорд не стал спорить. Он просто остался при своём мнении.

Разговор постепенно перешёл в практическую плоскость. Выяснилось, что – да! – в библиотеке Регистана и здесь, в библиотеке медресе Святого Юсуфа, есть несколько неизвестных на Западе рукописей великого Улугбека, посвящённых алхимии. Есть и список с фрагментов малоизвестного лечебного руководства, составленного самим Ибн Синой. Нет, конечно, и речи быть не может о том, чтобы продать эти бесценные реликвии. Но выход есть. Для Ричарда будут изготовлены точные копии манускриптов. Это дорого, но вполне реально. Переписчики из числа слушателей медресе управятся с делом приблизительно за месяц, так что на обратном пути из Индии мистер Стэнфорд сможет получить копии. Мало того, за особую плату тексты можно будет перевести с арабского на фарси-дари.

Перед тем как распрощаться с Махмудовым, Ричард задал ему ещё один вопрос.

– Вам наверняка приходилось слышать о Горном Старце, уважаемый молла Юнускори. Что вы думаете об этом человеке и о его практике воздействия на единоверцев? Ваше мнение совпадает с официальной точкой зрения мусульманского богословия?

– А нет никакой официальной точки зрения, – недовольно возразил Махмудов. – Принято считать, что Горный Старец – легенда. Ещё бы! Никто точно не знал, где располагалась его обитель. Неизвестно, откуда он набирал своих мюридов. Ему приписывают невероятные свойства: Старец якобы прожил более трёхсот лет. Мог летать, словно птица. Мог становиться невидимым, проходить сквозь огонь и сквозь стены. Мог переговариваться со своими слугами на любых расстояниях…

«Ничего себе легенда! – подумал Ричард. – То-то Изабелла Кастильская и Фердинанд Арагонский даже в конце пятнадцатого века боялись этой легенды до судорог! Но я понимаю, почему мусульманские иерархи не хотят признавать, что этот человек и его страшноватая секта реально существовали. Современные католики тоже открещиваются от некоторых деяний святой инквизиции и ордена иезуитов. Времена и нравы смягчились, и вспоминать то, что творили во славу церкви святые братья, становится несколько неприличным. То же и в исламе. Не было ничего такого. Легенда, а с легенды взятки гладки».

…В середине восьмого века арабы завоевали почти весь Пиренейский полуостров. Период их изгнания, известный под названием Реконкисты, продолжался более семисот лет! И вот на последнем этапе реконкисты, когда стало ясно, что мусульманам не удержать Испании, возникла таинственная, строжайше засекреченная организация исламских фанатиков, которую возглавил загадочный Горный Старец. Его истинного имени никто не знал, никто, даже халифы, не знал и того, где именно расположена резиденция Горного Старца. Где-то в районе Эль-Рияда. Или Дамаска…

Мюриды Горного Старца стали, пожалуй, первыми профессиональными террористами в человеческой истории. Их называли ассасинами – убийцами. Понятно, что глава этой зловещей организации не был бессмертен, Горные Старцы меняли друг друга. Но власть их была огромна! Те, кто объявлялся Горным Старцем врагами ислама, умирали. Порой весьма причудливым образом… Среди них бывали короли и королевы, знатные гранды и простолюдины, католические епископы и даже один из Пап. Умирали и мусульмане, чем-то, по мнению Старца, изменившие делу Пророка, например, алжирский бей Али Ибн Хараздулла Горбатый. Спастись от смерти удавалось очень немногим!

Одной из причин, сподвигнувших святого Доминика основать свой грозный орден «псов господних» – от латинского «Domini Canis», – была необходимость найти гнездо Горного Старца и уничтожить его. Кстати, на знамени ордена доминиканцев были изображены псы, разрывающие тела еретиков, а в средствах католическая контрразведка и тайная полиция никогда не стеснялись и промахов обычно не знали. Так вот, даже эти великолепные ищейки не смогли вынюхать Горного Старца и его мюридов, запустить в них клыки. Лишь в шестнадцатом веке Европа избавилась от этой напасти. Причём как-то сразу. Вот были таинственные и зловещие ассасины, и не стало их!

– Но мы-то с вами знаем, уважаемый, что это не совсем легенда, – мягко сказал Ричард. – Или, точнее, совсем не легенда. Мне приходилось слышать, что в распоряжении Горных Старцев было некое особое вещество, удивительное снадобье. Которое они давали своим мюридам, перед тем как отправить их на… скажем так, задание. И эти люди ещё при жизни обретали райское блаженство и несгибаемую решимость. Они якобы даже лицезрели самого Аллаха! Проникались его волей, становились святыми, очищали душу. Совершенно переставали бояться смерти, потому что знали, что ожидает их за её порогом. Поэтому остановить их было невероятно трудно, почти невозможно. А когда секрет этого таинственного снадобья был утрачен, обитель Горного Старца перестала существовать. Причём загадочное средство Горного Старца не было обычным наркотиком, пусть сколь угодно сильным. Никто не станет поручать столь ответственные э-э… дела наркоманам. Нет, там было что-то другое!

– Да, ходили такие слухи, – нехотя согласился Юнускори Махмудов. – Говорят, что остались даже какие-то письменные свидетельства. Только никто никогда их не видел. И говорить об этом не принято.

«Ещё бы! – подумал Стэнфорд. – Никогда не поверю, чтобы халифы, эмиры, султаны не знали о деятельности организации ассасинов. Но всё это, несомненно, относилось к делам столь секретным, что в отношении их были допустимы только намёки».

– Но почему это так интересует вас? – пожал плечами старый катиб. – Скажем, то же загадочное средство?..

– Не столько само средство, – сказал Стэнфорд, несколько кривя душой, потому что снадобье Горного Старца очень даже его интересовало, – сколько моральная правомерность его применения. Ведь что получается? Старец делал своих мюридов святыми! Не слишком спрашивая, хотят ли они этого и готовы ли к святости. Значит, можно сделать святым любого человека, очистить его душу, влияя на него извне? Как вам такая мысль, глубокоуважаемый молла?

– Очень не нравится! – Глаза старика сердито блеснули, забавная лысинка покраснела. – Опасная и вредная мысль. Человека нельзя сделать святым насильно! Это означало бы отнять у него главный и величайший дар Творца – свободную волю. И если подобное средство действительно существовало, то хвала Аллаху, милостивому и милосердному, что оно забыто и секрет его утрачен.

Ричард Стэнфорд опустил глаза. Он придерживался прямо противоположного мнения!

– За людьми, стремящимися к такой власти над другими, стоит тень джаханнема, – твёрдо сказал Юнускори Махмудов, ишан и катиб самаркандского казиата. И пояснил, наткнувшись на недоумевающий взгляд своего гостя: – Ада, если по-вашему. И его хозяина.

…Идея ещё одной боковой цепи будущей панацеи, её смутный абрис возникли у Ричарда двумя неделями позже, когда он сидел на охапке рисовой соломы в крохотной пустой хижине гойсана Баралти Сина, прилепившейся к горному склону, в одном из северных районов Белуджистана. «Гойсан» на бенгальском диалекте хинди означает подвижник, отшельник, человек, отринувший всю земную суету ради постижения великих истин индуизма.

Мир наш устроен так, что праведники в нём встречаются редко. Но старый, а точнее сказать, уже не имеющий возраста, гойсан Баралти признавался жителями окрестных посёлков именно за праведника. Его искренне уважали и любили, авторитет Баралти Сина был непререкаем.

Порасспросив крестьян близлежащих долин и подкрепив свои расспросы парой рупий, Стэнфорд довольно быстро нашёл молодого крестьянина, согласившегося проводить его к месту, где обитал гойсан Баралти. Надо сразу заметить, что по строжайшему кодексу индуизма отшельник не мог отказать в гостеприимстве и беседе даже злейшему врагу.

Ричард Стэнфорд отнюдь не был врагом. Не был Дик и праздным туристом, падким на бенгальскую экзотику. Но после столь интересной беседы с убеждённым, очень грамотным и образованным мусульманином Юнускори Махмудовым Ричарду хотелось выслушать адепта ещё одной великой религии, узнать, что тот думает относительно некоторых непростых вопросов.

Солнце садилось в тучи, сгустившиеся над дальними хребтами, делая их похожими на горы добела раскалённой лавы. Скальный распадок, где стояла хижина гойсана, словно купался в неистовом предсумрачном сиянии заката, вкрапления кварца ослепительно сверкали, разбрызгивая во все стороны отблески алого и багрового.

Удивительное чувство возникает у человека в настоящих, диких, не прирученных ещё горах. Жестокая красота пиков и пропастей, ледников и отвесных стен, угрюмых скал, вздыбленных пластов гранита и базальта. Словно застывшая музыка Рихарда Вагнера, величественная, мощная и мрачная. «Полёт валькирий». Так же ужасающе прекрасна пустыня, угрюмое очарование которой отлично понимали и чувствовали ветхозаветные пророки и монахи-аскеты, пришедшие им на смену. Или мерцающие в свете равнодушных звёзд полярной ночи льды Антарктиды… Пожалуй, лучше человеку не видеть подобной красоты, она не для него. Да, здесь можно посмотреть в глаза Вечности. Только стоит ли? Люди ведь не валькирии…

– …Так вы, байраги Баралти, – Ричард обращался к отшельнику с максимальным почтением, – полагаете, что Кали-Дурга даже выше, сильнее Вишну? И благостный Бог-созидатель проиграет богине смерти в последней битве?

– Меня радует, сагиб, что ты так хорошо знаешь наш язык. – Сухие тонкие губы Баралти Сина растянулись в подобии улыбки. – Но я не байраги, это слишком высокий ранг. И ты плохо понимаешь основы нашей веры, молодой сагиб. Аватары Вишну, его земные воплощения – Кришна, Рама, все другие – никогда не вступали и не вступят в битву с великой Кали.

– А двое других? Разрушитель Шива и предвечный Брахма?

– Никто из Тримурти! Такая битва невозможна. Её никогда не будет.

– Почему же?

– Потому что гибель лежит в глубинном ядре всего сущего, – лицо отшельника стало суровым, – в основе колеса сансары. И без милости Кали невозможны стали бы ни творение, ни разрушение, ни перерождение. Жизнь без милосердной Кали застыла бы, сделалась бы хуже и страшнее смерти. Даже для богов Тримурти, сагиб! Представь себе вечность, в которой ты, бесконечно могущественный, не можешь ни в чём изменить самого себя и даже не в силах прервать собственное существование. Здесь, и только здесь твоему могуществу положен предел, ибо нет ничего абсолютно беспредельного ни в этом, ни в любом другом из множества миров. Нет, лучше не пытайся представить. Это слишком страшно!

– Мне приходилось слышать, – задумчиво сказал Стэнфорд, – что своим избранникам Кали дарит неземное блаженство. На секунды. Перед самым концом.

– Да! За ничтожные мгновения человек, отмеченный милостью Дурги, заново проживает свою жизнь во всей её полноте, время перестаёт существовать для него. Осознаёт, в чём он шёл против воли богини. И встаёт на правильный путь. Исправляется. После чего сливается с богиней.

– Но лишь в иллюзии?! – жадно спросил Стэнфорд. – Осознаёт и исправляется лишь в иллюзии, за те самые мгновения? Не в реальности?

– А что в нашей жизни не иллюзия, молодой сагиб? – По лицу гойсана Баралти Сина скользнула лёгкая тень усмешки. – Я лишь твоя иллюзия, а ты – моя. Весь вопрос лишь в том, какие иллюзии предстают перед нами. Реальность? Но кто сказал тебе, что реальность существует независимо от нас?

«Верно! – мысленно согласился со старым отшельником Ричард. – Мой гекатин прекрасно подтверждает этот тезис. Но если так…»

– Когда-то Кали указывала своим служительницам тех, кто достоин её внимания, – задумчиво произнёс старый индус. – Не милости, сагиб, а внимания, это очень разные вещи! И если такие люди хотели слиться с богиней, им предоставлялась такая возможность. Единственная попытка. Я бы хотел попытаться, но… Но с тех пор прошло много лет, мир изменился, и секрет молока Кали утрачен.

– Молока Кали?

– Да. Это был особый напиток. Знаешь, почему попытка была единственной? Ищущие просветления получали его из рук жриц Дурги в потаённых храмах богини, после долгих испытаний, бдений, поста. Достойным он нёс высочайшее наслаждение, сравниться с которым не могло ничто. Недостойным – чудовищные мучения. И…

– И всем – смерть? – взволнованно перебил догадавшийся Дик. – И достойным, и нет?

– Всем. Но разве это большая цена за возможность познать себя до конца? Что смерть? Мгновение, не более.

«Вот ведь как, – потрясённо думал Стэнфорд. – Таинственное снадобье Горного Старца. Загадочное молоко богини Кали. Постижение божества, слияние с ним, осознание высшей воли. И смерть, как расплата. Жизнь, как залог и реинкарнация смерти. И наоборот».

– Неужели, байраги Баралти, – голос Ричарда перехватило от волнения, – не осталось никого, кто бы знал состав молока Кали, напитка, который жрицы давали жаждущим испытания?

– Я не знаю состава, молодой сагиб, – грустно промолвил отшельник. – Иначе испытал бы его на себе. Я же вижу, ты не обычный билайт, ангрези. В тебе слышен голос нашей крови. Ты ведь тоже жаждал бы этого? Испытания?

«Ну нет! – Ричарда передёрнуло. – Только не на себе. Мне ещё рановато сливаться с божеством. Но сама идея… Что-то в ней есть до жути похожее на мою мечту о панацее. Билайтами местные жители пренебрежительно именуют всех «европейских варваров», особенно англичан. Ангрези – англичанин. У старика хорошее чутьё. Моя несчастная мать была родом из этих мест, из Западной Бенгалии».

– Хочешь лист бетеля? – спросил Стэнфорда отшельник, указав на небольшую плетёную корзиночку с тёмно-зелёными кожистыми листьями, немного похожими на вишнёвые. – Угощайся. Мой наставник говорил мне, что сок бетеля и ареки тоже входили в состав молока великой богини.

Стэнфорд знал, что такое бетель. По-другому этот лёгкий наркотик называется «пан», он очень распространён в северной Индии и Афганистане. Листья бетеля жуют, завернув в них семена арековой пальмы и маленький кусочек извести.

Стэнфорд посмотрел на тёмно-зелёный лист, привычно проник мысленным взором внутрь его структуры, отсеял общее для всех растений. Что в составе бетеля могло войти в молоко богини Кали, дарующее блаженство и несущее смерть?

Ага, пожалуй, вот это! Похожая на жалюзи плетёнка из плоских полос с металлическим блеском. Слегка отдаёт лиловым. Плетёнка плавно изгибалась, точно под ней шевелилось нечто живое. Надо же, какой сюрприз преподнёс ему бетель, его действующее вещество заслуживает самого пристального изучения. Что, если прислушаться к внутренней музыке этих полосок? Вот: как будто кто-то несильно ударяет серебряным молоточком одновременно по трём полоскам плетёнки. А теперь – ещё по трём. Первая, третья и пятая ступени диатонической гаммы. До минор, тоническое трезвучие.

Дик представил себе, как он сворачивает серебристую плёнку в фигурную трубочку, добавляет к трезвучию ещё один полутон и переводит в фа минор. Технически это должно оказаться не слишком трудным… И тогда изменённая плетёнка из листьев бетеля идеально ложится в ложбинку завитка, который он увидел среди элементов орнамента мечети Биби-Ханум. Два кусочка будущей мозаики, его панацеи, которые подходят друг к другу, точно ключ к замку. Превосходно, именно то, что требуется! Нужно будет отправить несколько фунтов сушёных листьев бетеля в Лондон.

Стэнфорд довольно улыбнулся: хорошо, что он проявил настойчивость и посетил старого гойсана. Ещё один компонент будущего суперсредства, вожделенной панацеи, кажется, встал на место в сложной составной картинке, которая всё более чётко проступала из тумана. Но главное даже не это: сам разговор с индуистским аскетом и подвижником оказался очень интересным и полезным, будил новые мысли, позволявшие взглянуть на главную цель жизни Ричарда с несколько неожиданной стороны.

Переночевав в хижине отшельника, Ричард стал собираться в путь.

– Куда ты пойдёшь дальше, молодой сагиб? – спросил его Баралти Син. – Ты ищешь знаний и мудрости, и я вижу, что твой путь не закончен. Хоть, скажу тебе, по некоторым путям нужно ходить очень осторожно. А лучше бы вовсе не вступать на них. Но я понимаю: ты не остановишься…

Дик кивнул, удивившись про себя точности интуитивного понимания гойсана.

– Я хочу побывать в Бхотии. – Стэнфорд назвал Западный Тибет так, как называют его бенгальцы. – Мне нужно поговорить со служителями бодисатвы Будды.

Гойсан Баралти не удивился.

– Я могу помочь тебе. В трёх днях пути от бхотийского селения Джурмали, что меж горами Хан-Беринги и Крелхени, есть вихара. Она стоит в уединённой долине, отыскать её нелегко. Ты сумеешь найти это селение и вихару? Я знаю, что сумеешь.

– Попытаюсь, – ответил Ричард. Он знал, что вихарой называют буддийский монастырь. – В Бхотии я найму опытного проводника.

– Ахат Сульта Рат был моим наставником, когда я изучал учение Шакья-Муни, – задумчиво произнёс гойсан. – Ты не должен удивляться: я всегда стремился к постижению истины, а для этого нужно знать не только священные книги индуизма, но и многое другое. Я не стал приверженцем учения Будды, но не жалею о времени, проведённом в вихаре. Хоть истины я так и не постиг. Зато понял, что такое вообще вряд ли в человеческих силах…

Стэнфорд вовсе не был удивлён. Он знал, что адепты двух великих религий Востока – индуизма и буддизма – отличаются исключительной веротерпимостью и часто учатся друг у друга. Это не Европа, с резнёй альбигойцев, Варфоломеевской ночью и бесконечными религиозными войнами… Право, есть чему позавидовать! Ахатом же называли главу ламаистской вихары, своего рода настоятеля буддийского монастыря.

– Подожди меня недолго, – сказал гойсан. – Я хочу дать тебе одну вещь, молодой сагиб.

Отшельник скрылся в хижине, а когда вышел из неё через несколько минут, протянул Ричарду небольшой, два на два дюйма, квадратик тонкой золотой фольги. В левом верхнем углу квадратика острой сандаловой палочкой была выдавлена левая свастика, равноконечный крест с загнутыми под прямым углом концами – знак восходящего солнца. В правом нижнем – стилизованная сдвоенная молния, символ Шивы-разрушителя. А между ними – несколько строк на санскрите.

– Отдай это ахату, молодой сагиб, – сказал гойсан. – Я был рад помочь тебе. Внутренний голос говорит мне, что ты – один из любимцев богини Кали.

– Благодарю.

«Надо же, – потрясённо подумал Стэнфорд, – как мне везёт на рекомендательные письма! Любимец богини смерти? Да-а, ничего себе… Холодом по спине пробирает…»

– На прощанье скажу тебе вот что. – Баралти Син некоторое время молчал, словно бы не решаясь продолжать, затем поглядел в глаза Стэнфорду пристально и строго. – Вчера мы говорили с тобой о жизни и смерти. Так вот, запомни: жизнь – не более чем привычка. От любой привычки можно отказаться, хоть расставаться с привычками нелегко. И от любой привычки можно… можно отучить.

Спустя полтора месяца после встречи с гойсаном Ричард Стэнфорд медленно прохаживался по внутреннему дворику вихары, буддийского монастыря. Рядом с Диком шагал невысокого роста морщинистый человек в жёлтом свободном одеянии эмчи-ламы, похожем на тогу древних римлян. Голова ахата была обрита, отчего ещё труднее было определить его возраст. Может быть, пятьдесят лет. А может быть – сто пятьдесят. Скорее, второе.

Дворик обители был густо засажен деревьями: гиндукушским кедром, тибетским платаном, маньчжурской акацией с невесомыми розовыми цветами, похожими на нежную воздушную пену. Кроны деревьев поднимались выше главного здания вихары с островерхой пагодой.

Меж тем на долину, в которой расположилась вихара, стремительно накатывалась горная гроза, они нередки ранней осенью в Западном Тибете.

Над крышей пагоды, над вершинами деревьев с шумом, напоминающим шум горной речки, проносились первые порывы ветра. За ними следовали минуты густой, давящей тишины. Плотная стена облаков, постепенно темнея, поднималась всё выше к зениту, края её зловеще светились. Затем загрохотал раскатистый гром, и яростные вспышки молний озарили мертвенным светом всё вокруг.

– Вот так же, о достойный, страсти и пустые влечения замутняют, искажают человеческую сущность. – Сульта Рат повёл рукой, указывая на небо. Английский язык старого эмчи-ламы был превосходен, разве что отличался некоторой книжной старомодностью. – Но гроза быстро проходит, небосвод вновь становится безоблачным и чистым, как вечное Ничто, как нирвана, с которой стремятся слиться души праведников.

– Так почему же, высокочтимый, – Ричард коротко поклонился эмчи-ламе, – люди всегда остаются в тюрьме своих страстей, в ловушке желаний? Как помочь им? Как излечить их от этой лихорадки, приблизить к Божеству?

– По глупости и лености своих душ, – коротко ответил Сульта Рат. – Помочь другим? Боюсь, что это невозможно. Мы можем лишь пытаться помочь сами себе.

«Нет, – упрямо подумал Стэнфорд, – мне такая пассивная позиция не подходит. Я всё же попытаюсь помочь другим! Помочь? Странной будет выглядеть моя помощь со стороны…»

– Пройдёмте в келью, достойный, – тихо сказал лама Сульта Рат. – Разгул стихий не способствует учёной беседе…

Они зашагали к главному зданию, задержавшись ненадолго у изваяния Будды. Стэнфорд внимательно вгляделся в безмятежное, отрешённое от всех человеческих страстей лицо Шакья-Муни. Со стороны портала пагоды доносился мелодичный звон гонга, поскрипывание молитвенного колеса. Первые крупные капли дождя пробили листву деревьев. Рокочущий удар грома прогрохотал прямо над головой.

«Какой же великий секрет знал этот непостижимый человек, принц Гаутама Сиддхартха, великий Шакья-Муни, при жизни ставший равным богам? – думал Ричард. – При жизни? Или уже вне жизни, отринув жизнь с её суетой и соблазнами?»

– Я выполню вашу просьбу, о достойный, – сказал Сульта Рат, когда они с Диком уселись на тоненькие узорные коврики друг напротив друга в пустой келье, на стенах которой висели разноцветные молитвенные ленты. – Вы, первый из европейцев, получите полный список Джуд-Ши. Это большая честь. И большая ответственность. Помните, что кодекс Джуд-Ши проповедовал сам божественный Будда Шакья-Муни. Я верю, что в ваших руках кодекс Джуд-Ши там, на далёком Западе, послужит добру.

«Ещё как послужит! – подумал Ричард Стэнфорд. – Именно добру. В моём понимании добра…»

«Джуд-Ши» – «Сердце Нектара». Легендарный автор этого уникального трактата Цо-жед-шонну, по преданию, был сыном царя индийского города Саравасти. Цо-жед-шонну в юности изъездил весь Восток, собирая тайные эзотерические знания, изучая философию и медицину Индии и Китая. Это случилось за тысячу с лишним лет до эллина Галена! Затем Цо-жед-шонну вернулся на родину, стал лечить людей и прослыл великим целителем. Все свои наблюдения, опыт и мудрость он вложил в лечебный и философский трактат «Джуд-Ши». Врачи, учёные, философы и богословы последующих поколений развили это учение. А около 685 года нашей эры оно проникло в Тибет и ещё более тысячи лет хранилось в строгой тайне тибетскими ламами, дополнялось и совершенствовалось.

И вот теперь в руках Ричарда Стэнфорда оказывался уникальный, подлинно бесценный текст, квинтэссенция загадочной тибетской, китайской и индийской медицины, сумма более чем двухтысячелетнего опыта естествоиспытателей Центральной и Южной Азии. Было от чего радостно заколотиться сердцу Дика! Одно только «Сердце Нектара» уже оправдывало его азиатское путешествие. Теперь, слив мудрость Востока и Запада, объединив философские системы главных мировых религий – христианства, ислама, индуизма, буддизма, – он сможет смело приступить к делу всей своей жизни, к созданию уникального препарата, панацеи для человеческих душ. Да, теперь у него есть «Джуд-Ши».

Но Ричарду хотелось большего!

– Высокочтимый! – обратился к эмчи-ламе Ричард. – Моя благодарность не имеет границ. Но я попрошу вас ещё об одном великом одолжении. Я должен ознакомиться с тибетской Книгой Мёртвых. Я знаю, её список есть в вашей обители.

На обычно невозмутимом лице ламы появилось несвойственное ему выражение с трудом сдерживаемого удивления.

– Откуда вы знаете о Книге Мёртвых, достойный гость? Это… Это страшная книга, тайное и недоброе знание!

– О ней упоминал Альберт Великий, мой соотечественник. О ней писал и араб Авиценна. И я, высокочтимый эмчи-лама, должен знать, что написано в этой книге. Для того, чтобы увериться в одной своей мысли. Прошу вас, выслушайте меня, и тогда, может быть, вы пожелаете помочь мне.

После этого Ричард Стэнфорд говорил более получаса, а старый ахат и лама-целитель Сульта Рат за всё это время не произнёс ни слова. Лишь смотрел на струйку ароматного дыма, поднимающегося над крохотной жаровней, что стояла между ним и удивительным, непостижимым европейцем, которого судьба или высшие силы, стоящие за ней, привели в его мирную вихару. Чуть ли не впервые за свою долгую жизнь Сульта Рат испытывал неуверенность и что-то, похожее на страх.

Выслушав Ричарда, хозяин кельи долго и тяжело молчал, словно прислушиваясь к чему-то тайному, глубинному, шедшему изнутри его существа, словно спрашивая совета у себя самого. Точно задавал себе старый ахат какой-то очень важный, мучительный вопрос и никак не мог найти нужного ответа.

– Хорошо, я выполню и эту вашу просьбу, – наконец сказал он, опуская привычное обращение к гостю – «достойный» и выделив интонацией слово «эту». – Мы вместе с вами прочтём Книгу Мёртвых, я сам буду переводить и комментировать её. Знаете, почему я принял такое решение? Потому что не вижу другого способа направить вас на истинный путь, заставить отказаться от ваших намерений. Моя вера отвергает насилие даже во имя самых благих целей. Я не могу идти против своей веры, своих убеждений, против самого себя, я слишком стар для этого. Моя природа не позволяет мне поступить так, как я, возможно, должен был бы поступить. Иначе… Иначе я остановил бы вас любым способом. Любым!

Услышав эти слова и заглянув в глаза старому ламе, Ричард Стэнфорд понял, что никогда ещё не был так близко к смерти, как в этот момент…

На чтение тибетской Книги Мёртвых ушло две недели.

А в начале марта девяносто пятого года милорд граф Ричард Стэнфорд вернулся в Лондон.